Я бы, конечно, удрала. Ну вот и славно, мы в гостиной.
— Откуда вы знаете? — не удержался Аарон. — Вы что, видите что-нибудь в этой круговерти?
— А почему нет? — удивилась Сибил. — Интересно, где Анабель… Анабель, будь добра, поддержи мистера Ли с другой стороны.
Анабель так и сидела под лестницей, крепко зажмурившись и вцепившись в другую служанку. Слова Сибил словно пронзили плотное облако; Анабель открыла глаза, увидела все тот же плотный туман и опять зажмурилась. Сибил оглядела зал — в снежно-золотистом свете он казался прекрасным, несмотря на очевидные разрушения — и снова, уже резче, позвала:
— Анабель!
Снежная буря — это, конечно, серьезно, но вовсе не повод для истерик; Анабель обязана быть под рукой, в конце концов это ее работа. С другой стороны, как-то неловко распоряжаться чужой прислугой, и прежде, чем позвать еще раз, Сибил обратилась к Аарону:
— Надеюсь, вы извините меня? Может быть, вы сами ее позовете?
Но, как видно, слова для Аарона уже утратили всякий смысл. Тогда Сибил позвала в третий раз, теперь уже тоном, не терпящим возражений и промедлений:
— Анабель! Где ты там?
Анабель покорно подняла голову. В обширном пространстве зала, заполненного снегом и туманом, она смутно различила движущиеся тени. Чувство долга и непонятное возбуждение заставили Анабель решительно отстранить вторую служанку.
— Я иду, — твердо отозвалась она.
— Ну так иди поскорее, — поторопила Сибил. — Я понимаю, девочка, все это довольно необычно, но сначала — дело, удивляться будешь потом.
К своему изумлению, Анабель без особого труда преодолела несколько футов сплошной туманно-снежной пелены и убедилась, что это не столько страшно, сколько здорово. С первым же шагом плотная бело-золотая кисея взвихрилась вокруг нее, подхватила, понесла и вынесла прямо к странной госпоже, которая запросто разгуливает по залу в этой адской свистопляске, да еще и смеется при этом, с легкостью закрывает двери, взломанные стихией, а теперь вот без особого труда волочет старика через этот хаос… А куда, собственно, его надо тащить?
— Куда прикажете, мадам? — Анабель снова превратилась в исполнительную, расторопную служанку.
Сибил ободряюще улыбнулась ей — и эта улыбка показалась Анабель ярче разлившегося вокруг золотого сияния, настолько ярче, что свет, разлитый по залу, на миг стал лишь отражением этой улыбки.
— Вот и умница! — произнесла мисс Кенинсби. — Так, давай-ка подумаем. В гостиную. Вы с моим племянником построили там настоящую баррикаду, а?
Анабель против воли улыбнулась в ответ. Некоторое время назад ей пришлось служить у дамы, которая была убеждена, что стоит одарить прислугу улыбкой, и та просто обязана совершать чудеса работоспособности. Дама готова была пользоваться своим изобретением круглые сутки, никогда не забывая проверить результат. Вот после этого Анабель и взяла за правило никогда не улыбаться в разговоре с хозяевами. Итак, теперь уже втроем они неторопливо добрались до гостиной, где Аарона с почестями уложили на диван. Сибил опустилась на колени, закатала штанину и принялась обследовать его лодыжку.
— Похоже, ничего опасного, — заметила она, положив ладонь на больную ногу. Она помнила, каким любезным был их хозяин, и всего лишь хотела соблюсти ответную учтивость. Аарон встретился с ней глазами и разом прекратил свое полубезумное бормотание.
Рука Сибил снимала боль; ее воля слилась с той силой, внутри которой существовали они оба; она любила эту силу и поклонялась ей, просто думая об Аароне: о его насущных нуждах, страхах, боли. Скоро от сострадания начала ныть и ее собственная лодыжка, и это было нормально, ведь Сибил не собиралась отделаться обычным легковесным сочувствием, нет, она всерьез соединила свою жизнь и жизнь Аарона. Сейчас она была его заступницей; две слившиеся природы легко понимали друг друга. Их глаза обменивались малейшими оттенками чувств и состояний. На миг Сибил вздрогнула, но не от боли, — ей передался страх Аарона. Но страх тут же растворился в ней и исчез, попросту растаял, не найдя пищи в ее душе, а вместе с ним ушла и боль. Сибил улыбнулась Аарону, потом на ее лице проступило обычное безмятежное выражение, и она убрала руку.
— О нет, это совсем не так опасно! — проговорила она, отвечая на невысказанные опасения старика, и опять легко улыбнулась.
Едва ли она отчетливо представляла, что, собственно, имеет в виду, но Аарон, видимо, почувствовал в ее словах глубинный смысл.
— Что ж, тогда пусть приходят, — вздохнул он. — Какой же я был дурак, когда думал, что знаю.
— Ну, разве в этом дело, — сказала Сибил. — Просто нога подвернулась в спешке.
Аарон сел на диване, потом, словно забыв о больной ноге, встал. Несколько секунд он прислушивался к своим ощущениям, потом в сознание скользнула совсем другая мысль, и он вздрогнул.
— Облако! Живое облако! — вскрикнул он. — И там Джоанна!
Сибил легко и непринужденно поднялась на ноги.
— Да, — задумчиво проговорила она, — Джоанну, пожалуй, вполне может занести не туда. Наверное, стоит поискать ее.
— А надо ли? — нерешительно проговорил Аарон. — Пусть сражается с ними сама, если ей так хочется. Что-то боюсь я опять соваться в этот туман.
— Туман? Какой туман? — переспросила Сибил. — И почему вы называете его живым облаком?
— Фигурки были созданы именно из этого облака, — ответил он почему-то шепотом. — Оно — во всем; это те золотые руки, которые создают нас и наши жизни. Увидеть их — значит умереть; никто не в силах вынести этого.
— Разве наши руки так сильно отличаются от них? — удивилась Сибил.
— О, по жизненной силе они не идут с ними ни в какое сравнение, — ответил Аарон. — Мы знаем, — торопливо продолжал он, — иногда рождаются люди, которых еще в колыбели касается тот или другой из Старших Арканов… — голос старика немного захлебывался, он словно старался заговорить Сибил, заставить ее забыть о грозящей опасности. — Цезарь, Наполеон… Император заглянул в Олимпию в ту ночь, когда был зачат Александр, Сила навещала мать Самсона. Иерофант касался крошечных ладошек будущих великих священников. Иногда приходит Смерть — так было с ребенком Джоанны, с младенцами, убитыми Иродом. Приходят и такие, которых мы совсем не можем видеть, ведь кроме семидесяти восьми степеней есть и другие…
— И вот уже долгие годы Джоанна плачет по своему ребенку… — задумчиво сказала Сибил. Аарон поймал ее руку.
— Оставьте ее в покое! — воскликнул он. — Может быть, она решит обернуть магию против сильных мира сего, тогда она умрет, рассыплется в прах. Лучше держитесь от нее подальше.
— Однажды она благословила меня своими руками, — мягко заметила Сибил. — И я никак не могу разглядеть этот ваш туман, хотя должна признать, во всех вещах вокруг проявилась новая красота. Пойдемте же.
— Если вы вступите в облако, вам никогда не выйти из него, снова закричал Аарон. — Руки утащат вас вниз, руки Предвечного Начала.
— Пойдемте посмотрим, — просто сказала она. — Кроме Джоанны там ведь и другие. А сквозь туманы, какими бы они не были, всегда можно найти путь. — Она взглянула на Анабель. Служанка ошеломленно прислушивалась к заумным речам. — Спасибо, моя милая, — сказала ей Сибил. — Ну что же, не пора ли идти? — И она решительно направилась к выходу.
Аарон, прихрамывая то ли от боли, то ли от страха, неохотно последовал за ней. Анабель, убежденная, что чем ближе к мисс Кенинсби, тем безопаснее, двинулась следом, стараясь только не обогнать хозяина. Почему-то ей казалось, что мисс Кенинсби не одобрит подобного нарушения субординации. Поэтому, прикусив губу и нервно одергивая рукава на запястьях, горничная придержала себя и лишь завороженно следила, как высокая уверенная женщина выходит из гостиной и оказывается среди…
… среди сил и фигур танца. Выйдя наконец в коридор, Анабель очутилась среди множества незнакомых людей и предметов. Она даже не сразу охватила взглядом их вереницу, и только потом, переведя дух, заметила, как преобразился весь дом. Стены, лестница, двери, потолки ожили. Их составляли, насколько она могла различить сквозь снег и туман, какие-то бесчисленные формы. Они беспрестанно двигались, скользили и перетекали друг в друга. Из цветов преобладал черный, но то и дело возникали пятна серого, серебряного, огненно-красного. Темные столбы земли вздымались на месте стен, их пронзали горящие мечи, из огромных древних чаш лилась вода, серые жезлы разбивали чаши.
Анабель вскрикнула, и мисс Кенинсби обернулась. Это движение призвано было успокоить бедную служанку, но привело к неожиданным последствиям. Мисс Кенинсби, воплощавшая для Анабель надежность и спокойствие, вдруг раздвоилась у нее на глазах. Служанка увидела странную пару: женщину и мужчину в просторном белом плаще и с короной на голове. Словно в танце, эти двое двинулись вперед — и король, а может, император, обернулся через плечо. Анабель почувствовала слабость в ногах, но под грозным взглядом сверкающих глаз встряхнулась и собралась с духом. У нее здесь дела, напомнила она себе; если буря прекратится, коридор придется убирать. И она должна быть здесь, надо же кому-то наводить порядок. Вспомнив о долге, она как-то сразу забыла повелительный взгляд, и владыка трудов земных исчез для нее, потому что и сама Анабель заняла свое место в той иерархии сил, к которой принадлежал Император.
Анабель сосредоточилась на простой и привычной мысли: «Если буря кончится, понадобится убраться в доме — навести порядок. Слишком много этих лишних сияющих фигур, они все время застят мисс Кенинсби, не должно быть такого в доме, да еще в самом начале Нового года… Нельзя такого допускать. Вот подождите, кончится буря…».
Нэнси смотрела вниз с верхней площадки лестницы. Посреди коридора она видела тетю Сибил, вокруг нее танцевали символы воды и ветра. Нэнси открыла рот. Зрелище заставило ее забыть о Джоанне. В этот момент Сибил повелительно подняла правую руку.
Нэнси помнила этот жест: однажды, не очень давно, отец пришел с работы усталый и сильно простуженный, а они с Ральфом как раз скакали под музыку — так вот, тетя проходила мимо и мгновенно остановила веселье тем же самым жестом. Она не сказала ни слова; повелительно поднятая рука сама собой призвала их к послушанию. Тогда безудержная пляска оборвалась на середине, они принялись болтать, но разговаривали при этом почему-то шепотом. Нэнси улыбнулась воспоминанию и тут же улыбнулась снова, видя, как послушно стихает снежный вихрь. Сибил не опускала руку. Нэнси машинально проследила за ее взглядом и обнаружила Джоанну и Генри. Теперь они сошлись лицом к лицу.
Однако Генри смотрел мимо Джоанны, не замечая грозных огненных сполохов, мечущихся в старческих руках. Он смотрел на Нэнси, смотрел так, как не смотрел никогда прежде, потому что впервые видел девушку, вошедшую в танец Таро и вернувшуюся обратно. Она тоже смотрела на него и смеялась, протягивая обе руки ему навстречу. Еще мгновение влюбленные ласкали друг друга глазами, а потом не выдержали и одновременно сорвались с места. Пробежав несколько шагов, Нэнси и Генри встретились как раз по левую руку от Джоанны.
— Ты в порядке? — только и спросил Генри, крепко обнимая ее.
— А ты, милый? — Нэнси с тревогой заглядывала ему в глаза.
— Я? — переспросил он. — О, да, и я тоже. — Генри словно только теперь осознал новую опасность. — Беги же, беги скорее. У нее в руках карты, она может натворить невесть что. Беги, моя самая лучшая, моя драгоценная. Я сам с ней разберусь.
— Ты так хорошо это делаешь! — Нэнси не удержалась, чтобы не поддразнить его. — Нет, дорогой, тебе нельзя позволять разбираться ни с кем, кроме меня.
Звенящий, переливчатый голос заставил Генри забыть об опасности.
— Почему же? — не удержался он.
— Да потому, что пока у тебя есть только моя любовь. Это твой единственный дар. А ты хочешь большего?
— Но ведь и у тебя он есть…
— Ты еще не дал мне его, — улыбнулась Нэнси. — Только не торопись с этим. Любовь — вообще дело нелегкое, и твоя любовь — не исключение. Милый, по-моему, тетя Джоанна очень сердится. Давай поговорим с ней вместе.
На лестнице стояло полуобнаженное существо, искры и огоньки пламени срывались с лихорадочно метавшихся рук. Карты между пальцами Джоанны жили собственной жизнью — так же, как прошлым вечером они жили в руках Нэнси. Но старуха не смотрела на них. Ослепленная ненавистью, она озиралась по сторонам и проклинала весь тварный мир, отнявший у нее жертву, вместилище скрытого бога. Теперь у нее осталось единственное оружие — магический огонь. Двое влюбленных и Сибил видели, как отчаяние и страсть все полнее овладевают Джоанной. Она причитала о потерянном ребенке, призывала его вернуться, проклинала врагов, скрывавших его. Влюбленные крепко держались друг за друга, Сибил все еще не опускала руку, смиряя силы, которые могли обернуться снежными зарядами или вынырнуть из центра вихря в человеческом облике. В треугольнике этих звучавших в унисон душ метался и молил голос Джоанны. Нэнси хотела заговорить, успокоить, утешить ее, но не посмела. Она боялась услышать ответ. Джоанна кричала так, как кричали ведьмы на кострах, когда пламя уже охватывало их. Наверное, они так же призывали невесть кого, и неведомые имена поражали воображение слушателей.
Однако Нэнси представлялись не ведьмы и не вопли из пламени; она слышала человеческий зов. Сквозь шквал проклятий она различала плач, идущий из самых глубин мироздания. Она стиснула руку Генри; звучание этого всемирного горя подавляло, и она искала поддержки. На краю спуска замерло древнее страдание, человеческое сердце жаловалось и причитало, жаловалось людям, которые не могли помочь, богам, которые не подавали знака, потому что они-то как раз и были потеряны. «А-а-а», — длился стон-вопль, и что-то исчезло бесповоротно; «а-а-а» — и младенец умер. Сами боги подняли вечный плач о нем, потому что они вечносущи. Джоанна рыдала от ненависти и муки утраты. В ее плаче соединились все человеческие упования, оказавшиеся напрасными. Литания тоски и боли поднималась вверх, словно сама земля взывала к вселенной, и навеки бесприютный земной шар катился и катился по кругу, вращаясь вокруг собственной оси и плача о себе; и космос был лишь эхом этого плача, а время — мерой рыданий.
Нэнси с благоговением внимала безмерному, страстному горю; но вот в ней зародилось и новое чувство: в глубине сердца холодом толкнулся страх. Он возник сейчас и здесь, но в нем жило будущее.
Одна рука Нэнси лежала в руке Генри, но на другой еще горели царапины, оставленные Джоанной. И впереди, на пути, ведущем к Сибил, стояла Джоанна. Нэнси видела тетю, она была далеко, у подножия лестницы. Но путь туда преграждала Джоанна, ее тело, ее голос. Нэнси хотела пройти к Сибил, но голос мешал ей. (Вот в чем заключается глупость трусости — даже голос может преградить путь тому, кто боится!) Почему Сибил сама не подойдет к Нэнси? Правда, там, вокруг Сибил, перед ней, в переменчивом красноватом свете от вечно снующих рук мелькают могучие золотые образы. Некогда они вышли из облака, а теперь сами творили его.
Нэнси с трудом различала фигуры, которые успела запомнить — двадцать Старших Арканов и еще один. Взлетало и гасло алое сияние, но глаза Нэнси моментально схватывали и удерживали увиденное. Она узнавала корону Императора, часть Колесницы, запряженной сфинксами, серп Смерти, сандалии детей, играющих под жарким солнцем; они и сами излучали яркий полуденный свет. Обрывки видений в непрестанном чередовании сменяли друг друга.
А потом сияние поблекло, подернулось рябью, и все скрылось за сплошной пеленой тумана. Но, едва прикрыв глаза, Нэнси услышала голос Сибил и ощутила рядом с собой какое-то движение. Она торопливо открыла глаза — как раз вовремя, чтобы увидеть среди прочего безумия, как кот, недавно сидевший на золотом столе, теперь мчится вниз по лестнице прямо к Сибил. Это дикое нездешнее создание отыскало Сибил в чародейской метели, привело Джоанну в комнату танцоров, едва не впустило снег в дом, сновало из снега в туман и обратно так, словно и было душой стихии. Эта тварь будто случайно оказалась как раз там, где обезумевшая страсть пыталась совершить жертвоприношение, — теперь это существо скользнуло вниз по ступеням и, вопреки всем ожиданиям, внезапно остановилось, а потом с извечной кошачьей грацией медленно пересекло коридор и оказалось у ног Сибил.
Сибил что-то сказала коту и почесала его за ухом. Зверь потерся о ее ноги и подпрыгнул, играя. Стоило коту замереть, как смолк и вопль Джоанны. Неожиданная тишина оказалась более тягостной, чем звучавший до того плач. Это была тишина не облегчения, а бессилия и безнадежности. Крик мира оборвался; мяч, вылетев из руки Жонглера, мучительно поворачивался в пространстве. Сумасшедшая старуха умолкла, точно ее ударили по губам;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
— Откуда вы знаете? — не удержался Аарон. — Вы что, видите что-нибудь в этой круговерти?
— А почему нет? — удивилась Сибил. — Интересно, где Анабель… Анабель, будь добра, поддержи мистера Ли с другой стороны.
Анабель так и сидела под лестницей, крепко зажмурившись и вцепившись в другую служанку. Слова Сибил словно пронзили плотное облако; Анабель открыла глаза, увидела все тот же плотный туман и опять зажмурилась. Сибил оглядела зал — в снежно-золотистом свете он казался прекрасным, несмотря на очевидные разрушения — и снова, уже резче, позвала:
— Анабель!
Снежная буря — это, конечно, серьезно, но вовсе не повод для истерик; Анабель обязана быть под рукой, в конце концов это ее работа. С другой стороны, как-то неловко распоряжаться чужой прислугой, и прежде, чем позвать еще раз, Сибил обратилась к Аарону:
— Надеюсь, вы извините меня? Может быть, вы сами ее позовете?
Но, как видно, слова для Аарона уже утратили всякий смысл. Тогда Сибил позвала в третий раз, теперь уже тоном, не терпящим возражений и промедлений:
— Анабель! Где ты там?
Анабель покорно подняла голову. В обширном пространстве зала, заполненного снегом и туманом, она смутно различила движущиеся тени. Чувство долга и непонятное возбуждение заставили Анабель решительно отстранить вторую служанку.
— Я иду, — твердо отозвалась она.
— Ну так иди поскорее, — поторопила Сибил. — Я понимаю, девочка, все это довольно необычно, но сначала — дело, удивляться будешь потом.
К своему изумлению, Анабель без особого труда преодолела несколько футов сплошной туманно-снежной пелены и убедилась, что это не столько страшно, сколько здорово. С первым же шагом плотная бело-золотая кисея взвихрилась вокруг нее, подхватила, понесла и вынесла прямо к странной госпоже, которая запросто разгуливает по залу в этой адской свистопляске, да еще и смеется при этом, с легкостью закрывает двери, взломанные стихией, а теперь вот без особого труда волочет старика через этот хаос… А куда, собственно, его надо тащить?
— Куда прикажете, мадам? — Анабель снова превратилась в исполнительную, расторопную служанку.
Сибил ободряюще улыбнулась ей — и эта улыбка показалась Анабель ярче разлившегося вокруг золотого сияния, настолько ярче, что свет, разлитый по залу, на миг стал лишь отражением этой улыбки.
— Вот и умница! — произнесла мисс Кенинсби. — Так, давай-ка подумаем. В гостиную. Вы с моим племянником построили там настоящую баррикаду, а?
Анабель против воли улыбнулась в ответ. Некоторое время назад ей пришлось служить у дамы, которая была убеждена, что стоит одарить прислугу улыбкой, и та просто обязана совершать чудеса работоспособности. Дама готова была пользоваться своим изобретением круглые сутки, никогда не забывая проверить результат. Вот после этого Анабель и взяла за правило никогда не улыбаться в разговоре с хозяевами. Итак, теперь уже втроем они неторопливо добрались до гостиной, где Аарона с почестями уложили на диван. Сибил опустилась на колени, закатала штанину и принялась обследовать его лодыжку.
— Похоже, ничего опасного, — заметила она, положив ладонь на больную ногу. Она помнила, каким любезным был их хозяин, и всего лишь хотела соблюсти ответную учтивость. Аарон встретился с ней глазами и разом прекратил свое полубезумное бормотание.
Рука Сибил снимала боль; ее воля слилась с той силой, внутри которой существовали они оба; она любила эту силу и поклонялась ей, просто думая об Аароне: о его насущных нуждах, страхах, боли. Скоро от сострадания начала ныть и ее собственная лодыжка, и это было нормально, ведь Сибил не собиралась отделаться обычным легковесным сочувствием, нет, она всерьез соединила свою жизнь и жизнь Аарона. Сейчас она была его заступницей; две слившиеся природы легко понимали друг друга. Их глаза обменивались малейшими оттенками чувств и состояний. На миг Сибил вздрогнула, но не от боли, — ей передался страх Аарона. Но страх тут же растворился в ней и исчез, попросту растаял, не найдя пищи в ее душе, а вместе с ним ушла и боль. Сибил улыбнулась Аарону, потом на ее лице проступило обычное безмятежное выражение, и она убрала руку.
— О нет, это совсем не так опасно! — проговорила она, отвечая на невысказанные опасения старика, и опять легко улыбнулась.
Едва ли она отчетливо представляла, что, собственно, имеет в виду, но Аарон, видимо, почувствовал в ее словах глубинный смысл.
— Что ж, тогда пусть приходят, — вздохнул он. — Какой же я был дурак, когда думал, что знаю.
— Ну, разве в этом дело, — сказала Сибил. — Просто нога подвернулась в спешке.
Аарон сел на диване, потом, словно забыв о больной ноге, встал. Несколько секунд он прислушивался к своим ощущениям, потом в сознание скользнула совсем другая мысль, и он вздрогнул.
— Облако! Живое облако! — вскрикнул он. — И там Джоанна!
Сибил легко и непринужденно поднялась на ноги.
— Да, — задумчиво проговорила она, — Джоанну, пожалуй, вполне может занести не туда. Наверное, стоит поискать ее.
— А надо ли? — нерешительно проговорил Аарон. — Пусть сражается с ними сама, если ей так хочется. Что-то боюсь я опять соваться в этот туман.
— Туман? Какой туман? — переспросила Сибил. — И почему вы называете его живым облаком?
— Фигурки были созданы именно из этого облака, — ответил он почему-то шепотом. — Оно — во всем; это те золотые руки, которые создают нас и наши жизни. Увидеть их — значит умереть; никто не в силах вынести этого.
— Разве наши руки так сильно отличаются от них? — удивилась Сибил.
— О, по жизненной силе они не идут с ними ни в какое сравнение, — ответил Аарон. — Мы знаем, — торопливо продолжал он, — иногда рождаются люди, которых еще в колыбели касается тот или другой из Старших Арканов… — голос старика немного захлебывался, он словно старался заговорить Сибил, заставить ее забыть о грозящей опасности. — Цезарь, Наполеон… Император заглянул в Олимпию в ту ночь, когда был зачат Александр, Сила навещала мать Самсона. Иерофант касался крошечных ладошек будущих великих священников. Иногда приходит Смерть — так было с ребенком Джоанны, с младенцами, убитыми Иродом. Приходят и такие, которых мы совсем не можем видеть, ведь кроме семидесяти восьми степеней есть и другие…
— И вот уже долгие годы Джоанна плачет по своему ребенку… — задумчиво сказала Сибил. Аарон поймал ее руку.
— Оставьте ее в покое! — воскликнул он. — Может быть, она решит обернуть магию против сильных мира сего, тогда она умрет, рассыплется в прах. Лучше держитесь от нее подальше.
— Однажды она благословила меня своими руками, — мягко заметила Сибил. — И я никак не могу разглядеть этот ваш туман, хотя должна признать, во всех вещах вокруг проявилась новая красота. Пойдемте же.
— Если вы вступите в облако, вам никогда не выйти из него, снова закричал Аарон. — Руки утащат вас вниз, руки Предвечного Начала.
— Пойдемте посмотрим, — просто сказала она. — Кроме Джоанны там ведь и другие. А сквозь туманы, какими бы они не были, всегда можно найти путь. — Она взглянула на Анабель. Служанка ошеломленно прислушивалась к заумным речам. — Спасибо, моя милая, — сказала ей Сибил. — Ну что же, не пора ли идти? — И она решительно направилась к выходу.
Аарон, прихрамывая то ли от боли, то ли от страха, неохотно последовал за ней. Анабель, убежденная, что чем ближе к мисс Кенинсби, тем безопаснее, двинулась следом, стараясь только не обогнать хозяина. Почему-то ей казалось, что мисс Кенинсби не одобрит подобного нарушения субординации. Поэтому, прикусив губу и нервно одергивая рукава на запястьях, горничная придержала себя и лишь завороженно следила, как высокая уверенная женщина выходит из гостиной и оказывается среди…
… среди сил и фигур танца. Выйдя наконец в коридор, Анабель очутилась среди множества незнакомых людей и предметов. Она даже не сразу охватила взглядом их вереницу, и только потом, переведя дух, заметила, как преобразился весь дом. Стены, лестница, двери, потолки ожили. Их составляли, насколько она могла различить сквозь снег и туман, какие-то бесчисленные формы. Они беспрестанно двигались, скользили и перетекали друг в друга. Из цветов преобладал черный, но то и дело возникали пятна серого, серебряного, огненно-красного. Темные столбы земли вздымались на месте стен, их пронзали горящие мечи, из огромных древних чаш лилась вода, серые жезлы разбивали чаши.
Анабель вскрикнула, и мисс Кенинсби обернулась. Это движение призвано было успокоить бедную служанку, но привело к неожиданным последствиям. Мисс Кенинсби, воплощавшая для Анабель надежность и спокойствие, вдруг раздвоилась у нее на глазах. Служанка увидела странную пару: женщину и мужчину в просторном белом плаще и с короной на голове. Словно в танце, эти двое двинулись вперед — и король, а может, император, обернулся через плечо. Анабель почувствовала слабость в ногах, но под грозным взглядом сверкающих глаз встряхнулась и собралась с духом. У нее здесь дела, напомнила она себе; если буря прекратится, коридор придется убирать. И она должна быть здесь, надо же кому-то наводить порядок. Вспомнив о долге, она как-то сразу забыла повелительный взгляд, и владыка трудов земных исчез для нее, потому что и сама Анабель заняла свое место в той иерархии сил, к которой принадлежал Император.
Анабель сосредоточилась на простой и привычной мысли: «Если буря кончится, понадобится убраться в доме — навести порядок. Слишком много этих лишних сияющих фигур, они все время застят мисс Кенинсби, не должно быть такого в доме, да еще в самом начале Нового года… Нельзя такого допускать. Вот подождите, кончится буря…».
Нэнси смотрела вниз с верхней площадки лестницы. Посреди коридора она видела тетю Сибил, вокруг нее танцевали символы воды и ветра. Нэнси открыла рот. Зрелище заставило ее забыть о Джоанне. В этот момент Сибил повелительно подняла правую руку.
Нэнси помнила этот жест: однажды, не очень давно, отец пришел с работы усталый и сильно простуженный, а они с Ральфом как раз скакали под музыку — так вот, тетя проходила мимо и мгновенно остановила веселье тем же самым жестом. Она не сказала ни слова; повелительно поднятая рука сама собой призвала их к послушанию. Тогда безудержная пляска оборвалась на середине, они принялись болтать, но разговаривали при этом почему-то шепотом. Нэнси улыбнулась воспоминанию и тут же улыбнулась снова, видя, как послушно стихает снежный вихрь. Сибил не опускала руку. Нэнси машинально проследила за ее взглядом и обнаружила Джоанну и Генри. Теперь они сошлись лицом к лицу.
Однако Генри смотрел мимо Джоанны, не замечая грозных огненных сполохов, мечущихся в старческих руках. Он смотрел на Нэнси, смотрел так, как не смотрел никогда прежде, потому что впервые видел девушку, вошедшую в танец Таро и вернувшуюся обратно. Она тоже смотрела на него и смеялась, протягивая обе руки ему навстречу. Еще мгновение влюбленные ласкали друг друга глазами, а потом не выдержали и одновременно сорвались с места. Пробежав несколько шагов, Нэнси и Генри встретились как раз по левую руку от Джоанны.
— Ты в порядке? — только и спросил Генри, крепко обнимая ее.
— А ты, милый? — Нэнси с тревогой заглядывала ему в глаза.
— Я? — переспросил он. — О, да, и я тоже. — Генри словно только теперь осознал новую опасность. — Беги же, беги скорее. У нее в руках карты, она может натворить невесть что. Беги, моя самая лучшая, моя драгоценная. Я сам с ней разберусь.
— Ты так хорошо это делаешь! — Нэнси не удержалась, чтобы не поддразнить его. — Нет, дорогой, тебе нельзя позволять разбираться ни с кем, кроме меня.
Звенящий, переливчатый голос заставил Генри забыть об опасности.
— Почему же? — не удержался он.
— Да потому, что пока у тебя есть только моя любовь. Это твой единственный дар. А ты хочешь большего?
— Но ведь и у тебя он есть…
— Ты еще не дал мне его, — улыбнулась Нэнси. — Только не торопись с этим. Любовь — вообще дело нелегкое, и твоя любовь — не исключение. Милый, по-моему, тетя Джоанна очень сердится. Давай поговорим с ней вместе.
На лестнице стояло полуобнаженное существо, искры и огоньки пламени срывались с лихорадочно метавшихся рук. Карты между пальцами Джоанны жили собственной жизнью — так же, как прошлым вечером они жили в руках Нэнси. Но старуха не смотрела на них. Ослепленная ненавистью, она озиралась по сторонам и проклинала весь тварный мир, отнявший у нее жертву, вместилище скрытого бога. Теперь у нее осталось единственное оружие — магический огонь. Двое влюбленных и Сибил видели, как отчаяние и страсть все полнее овладевают Джоанной. Она причитала о потерянном ребенке, призывала его вернуться, проклинала врагов, скрывавших его. Влюбленные крепко держались друг за друга, Сибил все еще не опускала руку, смиряя силы, которые могли обернуться снежными зарядами или вынырнуть из центра вихря в человеческом облике. В треугольнике этих звучавших в унисон душ метался и молил голос Джоанны. Нэнси хотела заговорить, успокоить, утешить ее, но не посмела. Она боялась услышать ответ. Джоанна кричала так, как кричали ведьмы на кострах, когда пламя уже охватывало их. Наверное, они так же призывали невесть кого, и неведомые имена поражали воображение слушателей.
Однако Нэнси представлялись не ведьмы и не вопли из пламени; она слышала человеческий зов. Сквозь шквал проклятий она различала плач, идущий из самых глубин мироздания. Она стиснула руку Генри; звучание этого всемирного горя подавляло, и она искала поддержки. На краю спуска замерло древнее страдание, человеческое сердце жаловалось и причитало, жаловалось людям, которые не могли помочь, богам, которые не подавали знака, потому что они-то как раз и были потеряны. «А-а-а», — длился стон-вопль, и что-то исчезло бесповоротно; «а-а-а» — и младенец умер. Сами боги подняли вечный плач о нем, потому что они вечносущи. Джоанна рыдала от ненависти и муки утраты. В ее плаче соединились все человеческие упования, оказавшиеся напрасными. Литания тоски и боли поднималась вверх, словно сама земля взывала к вселенной, и навеки бесприютный земной шар катился и катился по кругу, вращаясь вокруг собственной оси и плача о себе; и космос был лишь эхом этого плача, а время — мерой рыданий.
Нэнси с благоговением внимала безмерному, страстному горю; но вот в ней зародилось и новое чувство: в глубине сердца холодом толкнулся страх. Он возник сейчас и здесь, но в нем жило будущее.
Одна рука Нэнси лежала в руке Генри, но на другой еще горели царапины, оставленные Джоанной. И впереди, на пути, ведущем к Сибил, стояла Джоанна. Нэнси видела тетю, она была далеко, у подножия лестницы. Но путь туда преграждала Джоанна, ее тело, ее голос. Нэнси хотела пройти к Сибил, но голос мешал ей. (Вот в чем заключается глупость трусости — даже голос может преградить путь тому, кто боится!) Почему Сибил сама не подойдет к Нэнси? Правда, там, вокруг Сибил, перед ней, в переменчивом красноватом свете от вечно снующих рук мелькают могучие золотые образы. Некогда они вышли из облака, а теперь сами творили его.
Нэнси с трудом различала фигуры, которые успела запомнить — двадцать Старших Арканов и еще один. Взлетало и гасло алое сияние, но глаза Нэнси моментально схватывали и удерживали увиденное. Она узнавала корону Императора, часть Колесницы, запряженной сфинксами, серп Смерти, сандалии детей, играющих под жарким солнцем; они и сами излучали яркий полуденный свет. Обрывки видений в непрестанном чередовании сменяли друг друга.
А потом сияние поблекло, подернулось рябью, и все скрылось за сплошной пеленой тумана. Но, едва прикрыв глаза, Нэнси услышала голос Сибил и ощутила рядом с собой какое-то движение. Она торопливо открыла глаза — как раз вовремя, чтобы увидеть среди прочего безумия, как кот, недавно сидевший на золотом столе, теперь мчится вниз по лестнице прямо к Сибил. Это дикое нездешнее создание отыскало Сибил в чародейской метели, привело Джоанну в комнату танцоров, едва не впустило снег в дом, сновало из снега в туман и обратно так, словно и было душой стихии. Эта тварь будто случайно оказалась как раз там, где обезумевшая страсть пыталась совершить жертвоприношение, — теперь это существо скользнуло вниз по ступеням и, вопреки всем ожиданиям, внезапно остановилось, а потом с извечной кошачьей грацией медленно пересекло коридор и оказалось у ног Сибил.
Сибил что-то сказала коту и почесала его за ухом. Зверь потерся о ее ноги и подпрыгнул, играя. Стоило коту замереть, как смолк и вопль Джоанны. Неожиданная тишина оказалась более тягостной, чем звучавший до того плач. Это была тишина не облегчения, а бессилия и безнадежности. Крик мира оборвался; мяч, вылетев из руки Жонглера, мучительно поворачивался в пространстве. Сумасшедшая старуха умолкла, точно ее ударили по губам;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24