Барбара достала из холодильника бутылку белого виноградного вина, наполнила себе бокал и подсела к Конраду.— Удачно сходил? — спросила она. Конрад затряс головой:— Урс.— Тогда, значит, опять записываю?— А можно?Барбара пожала плечами.Вечером того дня, после происшествия с Урсом, Барбара забрала Конрада к себе домой. Это случилось не впервой, она и раньше приводила его к себе, когда ей становилось особенно жалко его или если ей самой вдруг делалось одиноко и хотелось вызвать ревность Курта, своего женатого, лишь изредка появляющегося любовника.В самый первый раз Конрад предпринял попытку сближения больше из чувства долга, чем вожделения, — всякий джентльмен не против получить время от времени то, о чем потом будет старательно умалчивать, — Барбара как раз стелила постель. Она засмеялась и покачала головой, и этого оказалось достаточно, чтобы навсегда отвадить его. Они легли в постель — она в поношенной и выцветшей от частой стирки байковой пижаме, он в нижнем белье, — и Конрад принялся рассказывать ей разные забавные истории. Случаи и анекдоты из жизни высшего света, этого мира богатства.— А знаешь, Глория фон Турн и Таксис велела приготовить князю на его шестидесятилетие юбилейный торт с шестьюдесятью пенисами из марципана, — начал он рассказывать в этот вечер, как только перевел дух: Барбара жила на пятом этаже в доме без лифта.— Знаю, — сказала та, помогая ему снять пальто.— Князь, собственно, был голубым.— Знаю, — сказала она опять и пошла на кухню.— Но это было известно только очень узкому кругу людей, — крикнул он ей вдогонку.— Знаю, — отозвалась Барбара, появляясь со стаканом минеральной воды.— Я тебе уже об этом рассказывал?— Много раз.Барбара готова была надавать себе по щекам, потому что глаза Конрада тут же наполнились слезами. Она знала, каким жалким казался он себе в такие моменты. Но она тоже устала и была, кроме того, рассержена. На него — за то, что позволял так с собой обращаться, и на себя — за то, что притащила его к себе.— Извини, — сказал Конрад. Она не поняла, что он имел в виду: свою забывчивость или слезы.— Да не извиняйся ты без конца! Лучше защищайся, — резко оборвала она его и протянула стакан. Конрад покорно взял.— Что это?— Пей.Конрад послушно выпил все до конца. Барбара посмотрела на него и покачала головой.— Ну почему ты делаешь все, что тебе ни прикажут? Скажи — нет, не хочу я минеральной воды, хочу пива с хрютером1, а свою минеральную воду пей сама. Ну сопротивляйся же!Конрад пожал плечами и попытался улыбнуться. Барбара провела рукой по его волосам.— Прости.— Но ты права.— Не знаю. Идем, ложись в постель.— Но я не хочу в постель, хочу пива с хрютером, сама иди в постель! — сказал Конрад.— Ладно, забудь об этом, — смягчилась Барбара.В ту ночь Конраду приснился сон. Он играет в крокет в парке на вилле «Рододендрон». Тут же рядом Томи, и Эльвира, и его мать — Анна Ланг. Прекрасный теплый летний день. Женщины в белых платьях. Томи в коротких штанишках и совсем маленький. И тут Кони вдруг замечает, что и сам он ничуть не больше.Они расшалились и все время смеются. У Томи шар с голубыми полосками, у него с красными. Его черед бить. Удар точен, шар прошел сквозь ворота и катится все дальше и дальше. Кони бежит за ним, пока тот не докатился до откоса и не исчез. Он бросается за ним в кусты и находит свой шар. Но он заблудился. И все глубже заходит в непроходимые заросли. Наконец заросли кончились и он вышел на свободу. Вилла исчезла. Кругом ни души. Он плачет, громко всхлипывая. Кто-то обнимает его и говорит: «Ты должен изменить свою жизнь, иначе ты пропадешь». Это — Барбара. За окном уже рассвело.После завтрака в кафе «Дельфин» он отправился к себе на квартиру и написал Эльвире Зенн письмо. Дорогая Эльвира,вчера мне приснился сон. Ты, и Анна, и Томи, и я играли перед верандой в крокет, на том самом газоне, который садовнику (его звали Бухли?) специально для этого полагалось подстричь. Мы были так счастливы и беззаботны, у Томи, как всегда, голубой шар, у меня — красный. На тебе белое льняное платье, его испортил тебе потом Томи, когда мы собирали вишни, но в моем сне оно еще белоснежное. Когда я проснулся, воспоминания вдруг нахлынули на меня. Мне показалось, что все это случилось вчера, и я спросил себя: «Почему все так случилось? Почему ты оттолкнула меня? Мы ведь были прежде как одна семья. И почему не может быть так опять? Почему я на старости лет должен оставаться один со своими воспоминаниями? И делиться ими с абсолютно чужими мне людьми, которые не могут взять в толк, о чем я говорю?Не пойми меня превратно, я не хочу показаться тебе неблагодарным. Я ценю твою щедрость и великодушие. Но эту жизнь я долго не вынесу. Прошу тебя, Эльвира: или оттолкни меня навсегда, или прости и прими опять назад в семью.Твой совершенно отчаявшийся Кони Ланг
Он несколько раз перечитал письмо и все никак не мог решиться отправить его. Потом положил его в конверт с адресом и сунул, не заклеивая, во внутренний карман пиджака. За кофе в «Голубом кресте» он снова прочитал его и решил не отправлять. Слишком уж жалостливое. Опять убрал его и забыл про него до появления в «Розенхофе». Барбара встретила его вместо приветствия вопросом:— Ну и? Что ты собираешься делать, чтобы изменить свою жизнь?— Я написал Эльвире Зенн письмо. — Он сунул руку в карман и показал ей конверт.— А почему не отослал?— Марки нет.— Может, мне его отправить?Конрад ничего не ответил и просто позволил ей забрать письмо. Когда схлынул поток посетителей, Барбара наклеила марку, накинула пальто и дошла до почтового ящика на углу. Не откладывай на завтра то…Конрад ничего не заметил. За пивом он все размышлял о письме и пришел наконец к выводу, что ничего жалостливого в нем нет и что оно по-своему патетично.Почтальон давно вынул все письма из ящика, когда Конрад решил не препятствовать Барбаре и позволить ей отправить письмо.Эльвира Зенн сидела на «Выделе» в своей «утренней» комнате и завтракала. День еще только нарождался, и матерчатые шторы, ласково затенявшие яркие лучи и придававшие им переливчатый молочный оттенок, были еще наполовину приспущены. Госпожа Зенн пила свежевыжатый апельсиновый сок и предпринимала мучительную попытку забыть письмо, лежавшее поверх стопки поступившей сегодня корреспонденции.Она допила сок. То, что письмо было наглое, занимало ее недолго. Это ведь была не первая наглость, которую позволил себе Конрад Ланг. Ее обеспокоили детальность и точность его воспоминаний. Садовника действительно звали Бухли, и — что гораздо хуже — он умер, когда Кони еще шести не исполнилось. Томи на самом деле всегда упорствовал и требовал голубой шар, а Кони, который тоже отдавал предпочтение голубому, всегда безропотно довольствовался красным. Но больше всего ее смущали пятна на белом льняном платье. Когда она играла с Анной, Томи и Кони в крокет, платья уже не было. Она выбросила его, потому что оно и вправду оказалось все в темно-вишневых пятнах. Но не Томи забрызгал его. Мысль о том, что память этого старого алкоголика способна удерживать так много, внушала ей страх.В жизни Эльвиры Зенн было мало такого, в чем она раскаивалась. Но вот что она тогда, в то теплое воскресенье в мае 1943 года, не заплатила хуторянину отступного и не отправила с ним Конрада назад в Эмментальскую долину, — этого она не могла себе простить по сей день.Первый весенний день. Они отобедали на воздухе. Уже расцвели самые ранние рододендроны. Она сидела с Томасом под полосатой маркизой на большой солнечной террасе, выходившей в парк, и пила кофе, что в то военное время даже Эльвира Зенн не могла позволить себе ежедневно. Молоденькая служанка доложила о визите — пришел мужчина с мальчиком, говорит, что он друг и что для вас это сюрприз. Эльвиру разобрало любопытство, и она разрешила впустить их.Пока они шли, приближаясь к террасе, она рассматривала их обоих. Деревенский мужик с мальчиком, в руках у того маленький сундучок. Вдруг Томас сорвался с места и бросился им навстречу. И тогда она почувствовала, что совершила ошибку.— Кони! Кони! — кричал Томас.Мальчик ответил:— Привет, Томи.Эльвира не знала, что Конрад находился в Швейцарии. Последний раз она видела его пять лет назад в Дувре, перед самым началом войны, в тот день, когда она с Томасом возвращалась назад, а Анна с Конрадом оставалась в Лондоне, из-за своего немецкого дипломата. Какое-то время они еще переписывались, из Лондона пришло свадебное объявление, вырезанное из газеты, из Парижа открытка. После этого больше ничего.И вот теперь этот крестьянин стоял перед ней и рассказывал на своем немыслимом диалекте, который она понимала с трудом, что Анна вскоре после нее тоже приехала в Швейцарию с Конрадом и оставила его, тогда шестилетнего, у него на хуторе. Каждый месяц из швейцарского банка приходило сто пятьдесят франков, а вот за последние три месяца ничего. Ни франка. Фиг.Кормить пацана задарма он не может, сказал он. Он не Песталоцци, а всего лишь Цельвегер. Вот он и подумал, а вдруг она поможет. Вроде ведь теткой ему приходится. И деньжата, добавил он, оглядываясь вокруг, похоже, тут водятся.Если бы Томас так не настаивал: «Мама, ну пожалуйста, мама, пусть Кони останется, ну пожалуйста, можно?», она бы по крайней мере попросила дать ей подумать. Но Томас был такой счастливый, а Кони такой смиренный и мужик такой противный, что она поступила необдуманно, а это случалось с ней редко, — она кивнула.Дала Цельвегеру четыреста пятьдесят франков за неоплаченные три месяца и двенадцать франков за «железку». И осталась стоять рядом с неуклюжим мальчишкой, а в душе ее возникло подспудное чувство, что никогда в жизни ей от него не избавиться.Поначалу никаких проблем не было. Конрад рос неназойливым, непритязательным ребенком и стал хорошим товарищем для Томаса. Она отправляла обоих в одни и те же школы, они вместе играли, вместе делали домашние уроки. Конрад оказывал благотворное влияние на Томаса. Тот никогда не умел быть один :: очень любил верховодить. Конрад же был терпелив и с самого начала добровольно признавал за Томасом первенство.Проблемы появились чуть позже. Томас превратился в капризного молодого мужчину, которому быстро все надоедало. У Эльвиры в ту пору были другие интересы, и ради собственного комфорта она терпела, что он ведет жизнь плейбоя. Она не только спускала ему его выходки, но еще и щедро финансировала их. Одним из его пристрастий был Кони, которого он то отталкивал, то притягивал к себе, в зависимости от расположения духа. Когда Томасу исполнилось тридцать, она решила положить конец его сладкой жизни. В общемировом пространстве затерялось несколько неоплаченных долгов и среди них — Конрад Ланг.И вот на тебе, пожалуйста, прошло еще тридцать пять лет, а он так и не исчез из ее жизни. И даже позволил себе еще и наглость.Придя первый раз в «Голубой крест», Конрад Ланг подумал, что запах исходит от множества присутствующих здесь старух. И только когда ему принесли тарелку, он понял, что воняет от еды — цветной капустой, шпинатом, морковью, жареной картошкой.— Здесь что, вегетарианская кухня? — спросил он. И ему ответили:— Вы же заказали блюдо «С грядки» — разве вам подали что-то другое?Но со временем он попривык к «Голубому кресту». У него появился собственный, облюбованный им столик, и пожилые официантки обслуживали его как члена своей семьи.— Господин Ланг, cordon bleu сегодня на славу, а вот тушеная брюссельская капуста немного горчит. Я положу вам лучше кольраби.Конрад Ланг читал газету, перед ним стояла чашечка кофе. Он был несколько встревожен. Барбара вчера вечером спросила его, получил ли он ответ на письмо.— Какое письмо? — спросил он ее в свою очередь.— Письмо к Эльвире Зенн, я опустила его за тебя. Письмо, которое должно изменить твою жизнь.— Ах, это… Нет, ответа еще не было, — пробормотал он смущенно. И с тех пор ломал себе голову, что же он там такое написал. Но толком ничего припомнить не мог.— Здесь свободно?Конрад поднял глаза. Перед ним стояла женщина лет пятидесяти, с хорошенькой головкой, в костюме из кашемира розово-ржавого цвета, с двойной ниткой жемчуга на шее и в брюках из добротного сукна. Нашенской породы, подумал он и встал.— Здесь еще не занято? — спросила она снова.— Нет, нет, разумеется, — ответил Конрад и вытащил задвинутый под стол второй стул. Он был несколько обескуражен. Зал практически был пуст.Не успела она сесть, как дверь распахнулась. Вошел молодой мужчина, огляделся, увидел ее и направился к их столику. Он уже почти дошел до них, когда женщина вдруг схватила Конрада за руку, притянула его к себе и спросила:— Ты давно ждешь меня, любимый?Конрад Ланг почувствовал, что мужчина стоит рядом. Он проникновенно посмотрел женщине в глаза, накрыл своей левой ладонью ее правую руку и сказал:— Почти всю свою жизнь, мой ангел.Мужчина стоял у стола и ждал. Но ни Конрад, ни женщина даже не взглянули на него, и тогда он повернулся и быстро вышел на улицу.— Спасибо, — сказала женщина. И облегченно вздохнула. — Вы спасли мне жизнь.— Это я называю сделать доброе дело, — ответил Конрад Ланг. — Позвольте пригласить вас на чашечку кофе?Женщину звали Розмари Хауг, это было ее девичье имя, она снова носила его вот уже четыре года после развода.Она согласилась на предложение, и ей понравилось, что Конрад Ланг ни полсловом не обмолвился о случившемся. Старой закалки кавалер, подумала она.Петер Штойбли — терапевт широкого профиля — лишь совсем недавно оставил свою практику, которую имел неподалеку от виллы «Рододендрон». Теперь он обслуживал только небольшую горстку своих давних пациентов. Среди них была и Эльвира Зенн, он стал ее домашним врачом, и она полностью ему во всем доверяла. Он навещал ее два раза в неделю сразу после завтрака, чтобы проконтролировать содержание сахара в ее крови. Ей ничего не стоило вколоть самой себе инсулин, но взять каплю крови из собственного пальца она не могла: Эльвира Зенн не выносила вида крови.В это утро Эльвира Зенн спросила:— Сколько вам сейчас лет, доктор?— Шестьдесят шесть.— А с какого возраста вы себя помните?— Я очень хорошо помню, как нашу таксу однажды утром нашли мертвой на садовой дорожке. Мне было тогда, наверное, шесть.— А возможно ли вспомнить то, что было еще раньше?— Центральная нервная система в момент рождения еще не сформировалась окончательно. Память малолетних детей в первые два года жизни не может фиксировать происходящее. Требуется время, чтобы научиться запоминать, а также еще выучиться вызывать то, что отложилось в памяти.— Значит, теоретически возможно, что кто-то помнит события, пережитые им в три года?— Моему младшему внуку сейчас десять. В четыре года я взял его с собой в ресторан, там проходила «неделя русской кухни». Тому, кто после обеда пил русскую водку, разрешалось разбить стопку об отведенную специально для этого стену. Мне пришлось выпить целых пять, чтобы доставить удовольствие малышу. Он разбил их все. Случай произвел на него такое сильное впечатление, что он рассказывал о нем каждый раз, как только приходил к кому-нибудь в гости. Он помнил это все свои детские годы. Сейчас ему десять, а он все еще не забыл происшедшего. И велик шанс, что и в восемьдесят он не забудет происшедшего с ним в четыре года. — Рассказывая, доктор Штойбли записывал показания сделанного анализа. Теперь он наложил ей на руку манжетку, собираясь измерить давление.— А все остальные воспоминания тех лет изгладились из памяти?— Нет, конечно. Просто пути к ним блокированы и доступа больше нет. — Штойбли вставил в уши круглые, как оливки, концы трубок стетоскопа и измерил давление. — Вы проживете до ста лет, — сказал он, записывая обе цифры.— А можно найти эти пути и возобновить к ним доступ или это совершенно исключено?— Нет, такой вариант возможен. Существует особая форма гипноза, способствующая восстановлению воспоминаний раннего детства: «Recovered Memories». В Соединенных Штатах взрослые дочери обвиняют с помощью ее своих безупречных отцов в том, что те изнасиловали их в малолетнем возрасте. — Доктор Штойбли собирал свой чемоданчик. — И иногда случается даже так, что люди, страдающие старческим слабоумием и утратившие способность запомнить что-либо новое, настолько уходят в глубины своей памяти, что оказываются на подступах к самым ранним детским воспоминаниям. — Он протянул своей пациентке руку. — Чем старше становишься, тем больше напоминает о себе прошлое, не так ли, госпожа Зенн? В пятницу в это же время?Эльвира Зенн кивнула.Они встретились уже назавтра, чтобы вместе поужинать. Это был день, когда Конраду выдавали его карманные деньги. Он мог себе позволить пригласить даму в ресторан, не в «клубный» конечно, но вполне приличный.Конрад пришел трезвым и весь вечер держался молодцом. Розмари рассказывала, чего обычно никогда не делала, про свою жизнь до развода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Он несколько раз перечитал письмо и все никак не мог решиться отправить его. Потом положил его в конверт с адресом и сунул, не заклеивая, во внутренний карман пиджака. За кофе в «Голубом кресте» он снова прочитал его и решил не отправлять. Слишком уж жалостливое. Опять убрал его и забыл про него до появления в «Розенхофе». Барбара встретила его вместо приветствия вопросом:— Ну и? Что ты собираешься делать, чтобы изменить свою жизнь?— Я написал Эльвире Зенн письмо. — Он сунул руку в карман и показал ей конверт.— А почему не отослал?— Марки нет.— Может, мне его отправить?Конрад ничего не ответил и просто позволил ей забрать письмо. Когда схлынул поток посетителей, Барбара наклеила марку, накинула пальто и дошла до почтового ящика на углу. Не откладывай на завтра то…Конрад ничего не заметил. За пивом он все размышлял о письме и пришел наконец к выводу, что ничего жалостливого в нем нет и что оно по-своему патетично.Почтальон давно вынул все письма из ящика, когда Конрад решил не препятствовать Барбаре и позволить ей отправить письмо.Эльвира Зенн сидела на «Выделе» в своей «утренней» комнате и завтракала. День еще только нарождался, и матерчатые шторы, ласково затенявшие яркие лучи и придававшие им переливчатый молочный оттенок, были еще наполовину приспущены. Госпожа Зенн пила свежевыжатый апельсиновый сок и предпринимала мучительную попытку забыть письмо, лежавшее поверх стопки поступившей сегодня корреспонденции.Она допила сок. То, что письмо было наглое, занимало ее недолго. Это ведь была не первая наглость, которую позволил себе Конрад Ланг. Ее обеспокоили детальность и точность его воспоминаний. Садовника действительно звали Бухли, и — что гораздо хуже — он умер, когда Кони еще шести не исполнилось. Томи на самом деле всегда упорствовал и требовал голубой шар, а Кони, который тоже отдавал предпочтение голубому, всегда безропотно довольствовался красным. Но больше всего ее смущали пятна на белом льняном платье. Когда она играла с Анной, Томи и Кони в крокет, платья уже не было. Она выбросила его, потому что оно и вправду оказалось все в темно-вишневых пятнах. Но не Томи забрызгал его. Мысль о том, что память этого старого алкоголика способна удерживать так много, внушала ей страх.В жизни Эльвиры Зенн было мало такого, в чем она раскаивалась. Но вот что она тогда, в то теплое воскресенье в мае 1943 года, не заплатила хуторянину отступного и не отправила с ним Конрада назад в Эмментальскую долину, — этого она не могла себе простить по сей день.Первый весенний день. Они отобедали на воздухе. Уже расцвели самые ранние рододендроны. Она сидела с Томасом под полосатой маркизой на большой солнечной террасе, выходившей в парк, и пила кофе, что в то военное время даже Эльвира Зенн не могла позволить себе ежедневно. Молоденькая служанка доложила о визите — пришел мужчина с мальчиком, говорит, что он друг и что для вас это сюрприз. Эльвиру разобрало любопытство, и она разрешила впустить их.Пока они шли, приближаясь к террасе, она рассматривала их обоих. Деревенский мужик с мальчиком, в руках у того маленький сундучок. Вдруг Томас сорвался с места и бросился им навстречу. И тогда она почувствовала, что совершила ошибку.— Кони! Кони! — кричал Томас.Мальчик ответил:— Привет, Томи.Эльвира не знала, что Конрад находился в Швейцарии. Последний раз она видела его пять лет назад в Дувре, перед самым началом войны, в тот день, когда она с Томасом возвращалась назад, а Анна с Конрадом оставалась в Лондоне, из-за своего немецкого дипломата. Какое-то время они еще переписывались, из Лондона пришло свадебное объявление, вырезанное из газеты, из Парижа открытка. После этого больше ничего.И вот теперь этот крестьянин стоял перед ней и рассказывал на своем немыслимом диалекте, который она понимала с трудом, что Анна вскоре после нее тоже приехала в Швейцарию с Конрадом и оставила его, тогда шестилетнего, у него на хуторе. Каждый месяц из швейцарского банка приходило сто пятьдесят франков, а вот за последние три месяца ничего. Ни франка. Фиг.Кормить пацана задарма он не может, сказал он. Он не Песталоцци, а всего лишь Цельвегер. Вот он и подумал, а вдруг она поможет. Вроде ведь теткой ему приходится. И деньжата, добавил он, оглядываясь вокруг, похоже, тут водятся.Если бы Томас так не настаивал: «Мама, ну пожалуйста, мама, пусть Кони останется, ну пожалуйста, можно?», она бы по крайней мере попросила дать ей подумать. Но Томас был такой счастливый, а Кони такой смиренный и мужик такой противный, что она поступила необдуманно, а это случалось с ней редко, — она кивнула.Дала Цельвегеру четыреста пятьдесят франков за неоплаченные три месяца и двенадцать франков за «железку». И осталась стоять рядом с неуклюжим мальчишкой, а в душе ее возникло подспудное чувство, что никогда в жизни ей от него не избавиться.Поначалу никаких проблем не было. Конрад рос неназойливым, непритязательным ребенком и стал хорошим товарищем для Томаса. Она отправляла обоих в одни и те же школы, они вместе играли, вместе делали домашние уроки. Конрад оказывал благотворное влияние на Томаса. Тот никогда не умел быть один :: очень любил верховодить. Конрад же был терпелив и с самого начала добровольно признавал за Томасом первенство.Проблемы появились чуть позже. Томас превратился в капризного молодого мужчину, которому быстро все надоедало. У Эльвиры в ту пору были другие интересы, и ради собственного комфорта она терпела, что он ведет жизнь плейбоя. Она не только спускала ему его выходки, но еще и щедро финансировала их. Одним из его пристрастий был Кони, которого он то отталкивал, то притягивал к себе, в зависимости от расположения духа. Когда Томасу исполнилось тридцать, она решила положить конец его сладкой жизни. В общемировом пространстве затерялось несколько неоплаченных долгов и среди них — Конрад Ланг.И вот на тебе, пожалуйста, прошло еще тридцать пять лет, а он так и не исчез из ее жизни. И даже позволил себе еще и наглость.Придя первый раз в «Голубой крест», Конрад Ланг подумал, что запах исходит от множества присутствующих здесь старух. И только когда ему принесли тарелку, он понял, что воняет от еды — цветной капустой, шпинатом, морковью, жареной картошкой.— Здесь что, вегетарианская кухня? — спросил он. И ему ответили:— Вы же заказали блюдо «С грядки» — разве вам подали что-то другое?Но со временем он попривык к «Голубому кресту». У него появился собственный, облюбованный им столик, и пожилые официантки обслуживали его как члена своей семьи.— Господин Ланг, cordon bleu сегодня на славу, а вот тушеная брюссельская капуста немного горчит. Я положу вам лучше кольраби.Конрад Ланг читал газету, перед ним стояла чашечка кофе. Он был несколько встревожен. Барбара вчера вечером спросила его, получил ли он ответ на письмо.— Какое письмо? — спросил он ее в свою очередь.— Письмо к Эльвире Зенн, я опустила его за тебя. Письмо, которое должно изменить твою жизнь.— Ах, это… Нет, ответа еще не было, — пробормотал он смущенно. И с тех пор ломал себе голову, что же он там такое написал. Но толком ничего припомнить не мог.— Здесь свободно?Конрад поднял глаза. Перед ним стояла женщина лет пятидесяти, с хорошенькой головкой, в костюме из кашемира розово-ржавого цвета, с двойной ниткой жемчуга на шее и в брюках из добротного сукна. Нашенской породы, подумал он и встал.— Здесь еще не занято? — спросила она снова.— Нет, нет, разумеется, — ответил Конрад и вытащил задвинутый под стол второй стул. Он был несколько обескуражен. Зал практически был пуст.Не успела она сесть, как дверь распахнулась. Вошел молодой мужчина, огляделся, увидел ее и направился к их столику. Он уже почти дошел до них, когда женщина вдруг схватила Конрада за руку, притянула его к себе и спросила:— Ты давно ждешь меня, любимый?Конрад Ланг почувствовал, что мужчина стоит рядом. Он проникновенно посмотрел женщине в глаза, накрыл своей левой ладонью ее правую руку и сказал:— Почти всю свою жизнь, мой ангел.Мужчина стоял у стола и ждал. Но ни Конрад, ни женщина даже не взглянули на него, и тогда он повернулся и быстро вышел на улицу.— Спасибо, — сказала женщина. И облегченно вздохнула. — Вы спасли мне жизнь.— Это я называю сделать доброе дело, — ответил Конрад Ланг. — Позвольте пригласить вас на чашечку кофе?Женщину звали Розмари Хауг, это было ее девичье имя, она снова носила его вот уже четыре года после развода.Она согласилась на предложение, и ей понравилось, что Конрад Ланг ни полсловом не обмолвился о случившемся. Старой закалки кавалер, подумала она.Петер Штойбли — терапевт широкого профиля — лишь совсем недавно оставил свою практику, которую имел неподалеку от виллы «Рододендрон». Теперь он обслуживал только небольшую горстку своих давних пациентов. Среди них была и Эльвира Зенн, он стал ее домашним врачом, и она полностью ему во всем доверяла. Он навещал ее два раза в неделю сразу после завтрака, чтобы проконтролировать содержание сахара в ее крови. Ей ничего не стоило вколоть самой себе инсулин, но взять каплю крови из собственного пальца она не могла: Эльвира Зенн не выносила вида крови.В это утро Эльвира Зенн спросила:— Сколько вам сейчас лет, доктор?— Шестьдесят шесть.— А с какого возраста вы себя помните?— Я очень хорошо помню, как нашу таксу однажды утром нашли мертвой на садовой дорожке. Мне было тогда, наверное, шесть.— А возможно ли вспомнить то, что было еще раньше?— Центральная нервная система в момент рождения еще не сформировалась окончательно. Память малолетних детей в первые два года жизни не может фиксировать происходящее. Требуется время, чтобы научиться запоминать, а также еще выучиться вызывать то, что отложилось в памяти.— Значит, теоретически возможно, что кто-то помнит события, пережитые им в три года?— Моему младшему внуку сейчас десять. В четыре года я взял его с собой в ресторан, там проходила «неделя русской кухни». Тому, кто после обеда пил русскую водку, разрешалось разбить стопку об отведенную специально для этого стену. Мне пришлось выпить целых пять, чтобы доставить удовольствие малышу. Он разбил их все. Случай произвел на него такое сильное впечатление, что он рассказывал о нем каждый раз, как только приходил к кому-нибудь в гости. Он помнил это все свои детские годы. Сейчас ему десять, а он все еще не забыл происшедшего. И велик шанс, что и в восемьдесят он не забудет происшедшего с ним в четыре года. — Рассказывая, доктор Штойбли записывал показания сделанного анализа. Теперь он наложил ей на руку манжетку, собираясь измерить давление.— А все остальные воспоминания тех лет изгладились из памяти?— Нет, конечно. Просто пути к ним блокированы и доступа больше нет. — Штойбли вставил в уши круглые, как оливки, концы трубок стетоскопа и измерил давление. — Вы проживете до ста лет, — сказал он, записывая обе цифры.— А можно найти эти пути и возобновить к ним доступ или это совершенно исключено?— Нет, такой вариант возможен. Существует особая форма гипноза, способствующая восстановлению воспоминаний раннего детства: «Recovered Memories». В Соединенных Штатах взрослые дочери обвиняют с помощью ее своих безупречных отцов в том, что те изнасиловали их в малолетнем возрасте. — Доктор Штойбли собирал свой чемоданчик. — И иногда случается даже так, что люди, страдающие старческим слабоумием и утратившие способность запомнить что-либо новое, настолько уходят в глубины своей памяти, что оказываются на подступах к самым ранним детским воспоминаниям. — Он протянул своей пациентке руку. — Чем старше становишься, тем больше напоминает о себе прошлое, не так ли, госпожа Зенн? В пятницу в это же время?Эльвира Зенн кивнула.Они встретились уже назавтра, чтобы вместе поужинать. Это был день, когда Конраду выдавали его карманные деньги. Он мог себе позволить пригласить даму в ресторан, не в «клубный» конечно, но вполне приличный.Конрад пришел трезвым и весь вечер держался молодцом. Розмари рассказывала, чего обычно никогда не делала, про свою жизнь до развода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22