Он отвернул его и позвонил ночной сестре. «Все в порядке», — доложил он. Он не хотел причинять никому неприятностей.Сразу после семи появилась дневная сестра Ирма Катирич, в домике уже стало чуть теплее. Тем не менее она сразу спросила:— Что с отоплением? Здесь холодно, как в морозильнике.— Вроде бы все в порядке, я справлялась.Сестра Ирма направилась в спальню, очень быстро вышла оттуда, молча подошла к телефону и набрала номер доктора Штойбли.— Пневмония, — только и произнесла она в трубку и тут же положила ее.— Вы что, слепая? — фыркнула она на Софи Бергер, проходя мимо. «Мне запретили входить в его комнату», — хотела та сказать, но сестра Ирма уже исчезла в спальне Конрада Ланга.Физически Конрад Ланг находился не в самом плачевном состоянии, однако воспаление легких усугубило его болезнь. Из-за кислородной недостаточности усилилось помутнение рассудка, антибиотики ослабили его, он ничего не ел и целыми днями лежал и не реагировал на обращение к нему. Только когда приходила сестра Ранья, он складывал руки под подбородком и улыбался.Доктор Штойбли навещал его каждый день, осматривал его и при этом уговаривал:— Начинайте кушать, господин Ланг, вставайте чаще, двигайтесь. Если вы сами не будете ничего делать, чтобы поправиться, я ничем не смогу вам помочь.Эльвире, которой должен был докладывать после каждого визита о состоянии Конрада, он сказал:— Если он выживет, то только очень высокой ценой. Это характерно для болезни Альцгеймера, она развивается неровно — или наступает множество мелких незначительных изменений, или, как у него, не частые, но кардинальные.— Он что-нибудь говорит? — спрашивала она каждый раз. И когда ответ был отрицательный, облегченно вздыхала.Симону она тоже спрашивала:— Он может говорить? Вы с ним разговариваете? Симона качала головой.— Наверное, тебе стоит его навестить. Ты могла бы попробовать поговорить с ним о его прошлой жизни. Я ведь ничего о ней не знаю.— Прошлая жизнь осталась в прошлом, — сказала Эльвира.— Но только не при этой болезни, — ответила Симона.Возможно, Конрад Ланг и умер бы, если бы не сестра Ранья. У поварихи после многих безрезультатных попыток вызвать у него аппетит и накормить любимыми блюдами сдали нервы, она отчаялась, и тогда Ранья начала тайком подкармливать его своими домашними лакомствами: засахаренным миндалем в медовом сиропе, острыми рисовыми шариками с кориандром, маленькими кусочками жареной холодной говядины с лимоном и луком — все это она отправляла своими длинными тонкими пальчиками ему в рот. И при этом без умолку болтала на смеси тамильского, сингальского и английского, лаская и целуя его, как младенца. Сестра Ранья никому не рассказывала о своих успехах в лечении Конрада.Симона узнала об этом чисто случайно. Целый день она занималась своими делами и пришла навестить Конрада позже обычного, когда уже стемнело. Войдя в гостевой домик, она тут же услышала неумолкающий голосок сестры из спальни Конрада. Она тихо открыла дверь и увидела, как сестра Ранья кормит счастливого Конрада.Когда Конрад заметил ее, он испугался, но Ранья погладила его по голове и сказала:— Don't worry, Mama Anna is not here . И только тут увидела в дверях Симону.— Кто такая мама Анна? — спросила Симона Урса в тот же вечер. — Это кто-то, кого Конрад боится.Урс понятия не имел. Ей помог свекор.— Его мать звали Анной. Но почему он должен бояться ее?— А не она ли спихнула его маленьким ребенком какому-то крестьянину?— За это можно возненавидеть. Но бояться?— Может, мы не все знаем.Томас Кох пожал плечами, встал и извинился. Стареющий плейбой на перепутье между браками, подумала она.Симона никак не могла уснуть. Среди ночи ей пришла в голову одна идея. Она встала, спустилась вниз в вестибюль и стала дожидаться возвращения свекра. Когда тот наконец ввалился с остекленевшими глазами, она давно уже заснула в кресле, но, вспугнутая грохотом, тотчас же спросила:— Она была рыжая?— Женщин много есть на свете… — запел он, повеселев.— Мать Конрада, я про нее.Томасу потребовалось время, пока он сообразил, что к чему. Потом засмеялся:— Рыжая, как черт.— Старые фотографии? Но у меня нет их. Зачем? Чтобы видеть, как я состарилась? — Эльвира сидела в «утренней» комнате и разговаривала с Симоной. — Зачем они тебе?— Я хочу показать их Конраду. Иногда таким способом удается вывести больного из состояния апатии.— У меня ничего нет.— У каждого есть хоть какие-то фотографии из его прошлого.— А у меня нет. Симона сдалась.— Ну, по крайней мере ты должна знать, почему он боится собственной матери?— Может, потому, что из него не вышло ничего путного, — улыбнулась Эльвира.— Что она была за женщина?— Тот тип женщины, которая скрывает от нацистского дипломата своего ребенка ради того, чтобы тот на ней женился.— Но она ведь была одно время твоей лучшей подругой?— Анны уже давно нет в живых, и я не хочу о ней говорить.— Как она умерла?— Во время бомбежки в поезде, насколько я знаю.— И у нее были рыжие волосы?— Разве это имеет значение, какого цвета были ее волосы?— Конрад испугался новой сестры. А у нее волосы рыжие.— Анна была блондинкой.— Томас сказал, она была рыжая, как черт.— Томаса теперь уже тоже стала подводить память.Монсеррат работала в доме всего только месяц. Она была племянницей Канделярии, неустанно старавшейся пристроить членов своего обширного семейства на вилле Кохов. Монсеррат взяли горничной.— Сегодня сеньора заходила в кабинет дона Коха, — рассказывала она Канделярии за обедом. — Она что-то искала в его письменном столе.— Ты постучала?— Я думала, там никого нет, я ведь видела, как он ушел.— Всегда надо стучать.— Даже если знаешь наверняка, что в комнате пусто?— Даже если от дома не останется ничего, кроме двери.Монсеррат было всего девятнадцать, и ей еще многому предстояло научиться.Урс ничем особенно помочь не смог. Симона завела разговор на эту тему за обедом, раз уж выдался такой редкий случай, что Урс обедал дома.— Зачем тебе старые фотографии? — спросил он с раздражением, снова почувствовав какую-то связь с ее последним хобби по имени Конрад Ланг.— Специалисты порекомендовали посмотреть вместе с ним старые фотографии и использовать его прошлое как привязку к настоящему. Но похоже, в вашем драгоценном семействе этого не водится.— У Эльвиры все полки забиты альбомами со старыми фотографиями.— Она мне ни одной не дает. Говорит, что не знает, где они лежат. Он недоверчиво рассмеялся.— В ее кабинете, в книжном стеллаже. Навалом.Симона дождалась трех часов дня — момента, когда Эльвира заканчивала обычно свою работу с корреспонденцией. Она отправилась на «Выдел» и постучала в дверь кабинета.— Да? — отозвалась Эльвира нелюбезно. Симона нарушила табу этого дома. Когда Эльвира находилась в своем рабочем кабинете, никто не смел ее тревожить. Симона вошла.— Урс сказал, что ты хранишь все фотографии здесь. Может, ты разрешишь взять несколько из них на время? Эльвира сняла очки.— Видимо, Урс давно здесь не был. Разве здесь есть где-нибудь фотографии? — И она указала на книжный стеллаж рядом с ней.Там стояло несколько папок-скоросшивателей, ряд выстроенных в хронологическом порядке годовых отчетов заводов Коха, перечень ассортимента выпускаемой ими продукции, восемнадцатитомная энциклопедия и две фотографии в рамочках — Эльвира с первым и со вторым мужем.И больше ни одной фотографии, ни одного альбома.— Может, дело в том, что никто не должен видеть, как она молодеет год от года? — засмеялся Томас Кох, когда Симона рассказала ему об этом.Она застала его в наилучшем расположении духа. Он только что принял решение провести праздники на яхте Баренбоймсов, плававшей в Карибском море с превеселенькой компанией на борту. Он, конечно, встретит Рождество — неписаный закон — на вилле «Рододендрон», но уже утром улетит на Кюрасао и там поднимется на яхту «Why not?"'. В сопровождении Саломеи Винтер, двадцати трех лет.Так что он был очень даже готов помочь и сразу вызвался отдать Симоне все фотографии, «хоть весь ворох», если ей охота. Но когда он целеустремленно двинулся к письменному столу и открыл ящик, где лежали фотографии, тот оказался пустым. Хотя он мог поклясться, что они всегда лежали именно там. Он не поленился поискать их и в других возможных местах, но фотографии как в воду канули.Рождественский сочельник праздновался на вилле «Рододендрон» в тесном семейном кругу. В библиотеке поставили большую елку, нарядив ее игрушками, приобретенными еще Вильгельмом Кохом в его первом браке: прозрачные шары, переливавшиеся всеми цветами радуги, как мыльные пузыри, стеклянные еловые шишки и ангелочки с лицами модниц начала века. Красные яблоки на шелковых лентах оттягивали ветки, увешанные серебряной мишурой и серебристо-золотым дождем. Все свечи были красные. На макушке елки сидел золоченый ангел, благословляя раскрытыми руками тех, чьи помыслы были чисты.По традиции дома старший из присутствующих мужчин обычно читал вслух из Священного Писания. Вот уже много лет это делал Томас Кох.— «Вдруг предстал им Ангел Господень, и слава Господня осияла их; и убоялись страхом великим. И сказал им Ангел: не бойтесь; я возвещаю вам великую радость, которая будет всем людям: Ибо ныне родился вам в городе Давидовом Спаситель, Который есть Христос Господь».Под конец Томас сел к роялю и проиграл свое уже набившее оскомину попурри из рождественских песен. Эльвира слушала растроганно, Урс думал об очередном увеличении капиталовложений в электронику, Томас — о Саломее Винтер, двадцати трех лет, а Симона — о Конраде Ланге.Конрад Ланг сидел с сестрой Раньей в гостиной. И ни один человек не мог бы сказать, о чем думал он.Утром в Рождество Симона постучала в дверь к своему свекру, полная решимости помочь свершиться рождественскому чуду. Томас Кох отнекивался, находил тысячу отговорок, протестовал, но Симона оставалась непреклонной.Может, причиной тому была радость предстоящего отъезда на Карибское море, может, арманьяк 1875 года, к которому он усиленно прикладывался, отдавая дань тому, что это был год рождения его отца, может, его слабость ни в чем не отказывать хорошеньким женщинам, а может, он просто растрогался от одной только мысли, что способен на такой великодушный жест, — во всяком случае, перед своим отъездом Томас Кох появился в гостевом домике у Конрада.Войдя в комнату и увидев, что Конрад продолжает неподвижно сидеть у окна, погруженный в себя, и смотреть в одну точку, он тут же раскаялся, что принял такое решение. Однако все же сел рядом с ним. Симона оставила их вдвоем.— Урсу повезло с женой, — сказал Томас. Конрад не понял.— Ну, с Симоной, она вот только что вышла отсюда. Конрад не смог вспомнить.— Я отправляюсь завтра на яхту «Why not?». Конрад не реагировал.— На яхту Баренбоймсов, — попробовал помочь ему Томас.— Ах так, — сказал Конрад.— Тебе что-нибудь нужно? Принести тебе что-нибудь?— А что?— Что-нибудь.Конрад задумался. Он попытался привести в порядок свои мысли, по крайней мере настолько, чтобы суметь дать ответ. Но когда ему уже показалось, что он сможет это сделать, он вдруг забыл, на что ему надо ответить.— Так, так, — сказал он в конце концов. Терпением Томас Кох никогда не отличался.— Enfin bref (Короче говоря), если тебе что придет в голову, дай мне знать.— D'accord (Договорились), — ответил Конрад. Томас снова сел.— Tu prefers parler francais (Ты предпочитаешь говорить по-французски?)?— Si c'est plus facile pour toi (Если это для тебя легче) .Они стали разговаривать по-французски о Париже. Кони просвещал Томаса, у кого в это время года самые лучшие устрицы на Центральном рынке, и хотел также знать, будет ли он выставлять в этом сезоне Эклера на бегах в Лоншане5. «Чрево Парижа» снесли еще в 1971 году, а Томас с 1962 года больше не держал скаковых лошадей.Трюк с французским у Симоны не сработал. Казалось, что для Конрада этот язык, дававший ему доступ к части его воспоминаний, был связан только с Томасом Кохом.Но вечером ее ожидало второе рождественское чудо.Симона обставила одну комнату на вилле полностью по своему вкусу — цветастая обивка кресел и канапе, цветастые шторы и диванные подушки, много кружев, икебаны из сухих цветов и аромат летнего вечера, источаемый бесчисленными вазочками с засушенными цветочными лепестками. Урс насмешливо обозвал эту комнату а-ля «Лаура Эшли"6 и не скрывал, что находит ее отвратительно безвкусной. Но для Симоны это было ее единственное пристанище в огромном доме смешанных стилей — мрачного грюндерства и голого прагматичного „баухауза“ .Симона вошла в комнату «Лауры Эшли» и увидела на своем письменном столике желтый конверт. На клочке бумаги было наспех нацарапано: «Нашел все же парочку фотографий. Боже, какие мы стали старые! Желаю успеха! Томас».Все фотографии были однотипные. Беспечные молодые люди в лыжных костюмах пятидесятых годов за длинным столом, на горной лыжной трассе. Беспечные молодые люди в купальных костюмах шестидесятых годов у поручней на яхте. Беспечные молодые люди в вечерних туалетах пятидесятых годов и в бумажных шутовских колпаках, с гирляндами на шее в новогоднюю ночь за длинным столом. Беспечные молодые люди в легкой, спортивного кроя одежде пятидесятых годов в открытом кабриолете. На всех фотографиях без труда узнавался Томас, и на многих мелькал также Конрад Ланг.Конрад Ланг отреагировал на фотографии именно так, как Симона и ожидала.— Это было на Новый год, — сказал он, когда она показала ему снимок, где была запечатлена радостная компания в праздничных одеяниях. — В отеле «Палас».— В каком году? — спросила Симона.— В последнем.На фотографии в кабриолете он показал на кучера:— Вот это Питер Корт. В 1955 году он столкнулся под Дувром лоб в лоб с грузовиком, перевозившим скот. Тогда Питер только три месяца как вернулся из Европы, где он отвык от левостороннего движения. Ему было всего двадцать шесть лет.Глядя на фотографию в горах, он удивленно покачал головой:— Серж Пайо! Кто бы мог подумать, что он еще жив! Затем схватил групповую фотографию на яхте и улыбнулся:— «Tesoro»! Клаудио Пьедрини и его брат Нунцио. И…Он яростно порвал фотографию на мелкие клочки, бормоча:— Свинья! Подонок! Эта проклятая свинья!Потом закрыл рот и больше уже не произнес ни слова.Когда Симона склеила кусочки разорванной фотографии, ей не бросилось в глаза ничего особенного. Томас обнимает какую-то девушку, как, впрочем, и на всех остальных фото, где Конрада нет.Кони проснулся посреди ночи и сразу понял: он ненавидит Томи. Он только не знал за что, но чувство ненависти переполняло его. И то, что этот гнев направлен именно против Томи, он тоже знал, потому что спокойно мог думать обо всех людях, с которыми встречался в жизни, — об Эльвире Зенн, ее муже, о Йозефе Цельвегере с хутора и его тощей жене, об учителе музыки Жаке Латуре — и никогда не испытывал по отношению к ним ничего, разве что некоторую антипатию или страх.Теперь, когда он вспоминал Томи, сердце его на мгновение останавливалось, он чувствовал, как кровь бросается ему в голову и им овладевает одно только желание — убить эту подлую свинью!Кони выпрямился в кровати, потом встал. Дверь тут же открылась, и в полосе света голос сестры Раньи пропел:— Mama Anna isn't here.— I kill the pig (Я убью эту свинью) , — выдавил из себя Конрад.Сестра Ранья зажгла свет и испугалась, увидев выражение его лица. Она подошла к нему и обняла его.— Which pig? (Какую свинью? )Конрад задумался. Which pig? Он этого уже не помнил.На следующий день Симона снова принесла фотографии.— Это было в новогоднюю ночь 1959 года, — сказал он. И еще: — Питер Корт! А я думал, он погиб в автомобильной катастрофе. — И снова: — Ах, Серж Пайо! И Томи, эта свинья!— Почему Томи свинья? — спросила Симона.— Это всем известно, — ответил он.С неспокойной совестью поехала Симона на следующий день в Цюрс вместе с Урсом («Ты еще припоминаешь? Это я, Урс, твой муж!» — выкрикнул он ей недавно, когда она вернулась из гостевого домика) покататься на лыжах с гор и встретить Новый год. Фотографии она отдала сестре Ранье, чтобы та могла посмотреть их с Конрадом.Когда она вернулась, его летаргия уступила место чему-то другому. Ей показалось, что это ненависть. Сестра Ранья подтвердила, что это так. Она рассказала, что он стал беспокойным по ночам, что ему снятся всякие ужасы и что он иногда просыпается со страшной ненавистью на лице.— Значит, мы больше не будем показывать ему фотографии, — сказала Симона. Сестра Ранья поглядела на нее удивленно.— Но тогда мы лишим его эмоций.И Симона продолжила сеансы с фотографиями.— Что за фотографии? — поинтересовалась Эльвира Зенн.Доктор Штойбли, докладывая ей о состоянии Конрада, бросил одну короткую фразу:— Кажется, он съехал еще ниже. Практически не реагирует больше на фотографии.Доктор Штойбли описал ей те фотографии, которые Симона все время показывала Конраду. Сначала намечался некоторый успех, но в последнее время уже никаких результатов — он ничего больше не мог вспомнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22