по-прежнему темно, солнце еще не встало. Мэйпоул держится сзади, но в толпе; его принимают за Джейксона из-за его роста и еще потому, что Смоллбоун, вечный спутник Джейксона, шагает рядом.
На выдаче ламп Блэар их потерял. Удалось ли там Смоллбоуну получить лампы сразу для двоих? Или же закутанный в шарф «Джейксон» получил свою сам? Из погруженного в предрассветный мрак шахтного двора они спустились в черный ствол шахты. В клети тесно прижатые друг к другу тела загораживали испускаемый шахтерскими лампами слабый свет. «Джейксон» кашлял, и каждый норовил отвернуть от него лицо в сторону.
Внизу, у основания ствола, где их встречал Джордж Бэтти, смотритель работ, шахтеры обычно лишь приветствовали его взмахом руки и тут же скрывались в штольне. «Джейксон» и Смоллбоун быстро миновали Бэтти, но, оказавшись в штольне, остановились: у «Джейксона» что-то произошло с клогами, надо было поправить; на самом же деле для того, чтобы пропустить вперед остальных шахтеров, иначе те обратили бы внимание, что «Джейксон» внезапно утратил всю свою ловкость и стал неуклюжим, как викарий.
Им повезло: по причине сырой погоды из угля выделялся метан. Поскольку Бэтти запретил проведение взрывных работ, пока газ не улетучится, подрывнику и «Джейксону» предстоял не особенно трудный день: за неимением собственного дела рубать уголь, как и все остальные, но не перенапрягаясь, не выкладываясь до предела, так чтобы не нужно было раздеваться. Работали они в самом дальнем забое, где в нескольких футах от лампы уже ничего не было видно. Смоллбоун в тот день мог работать вместе с кем угодно. Настоящий Джейксон появился на шахтном дворе уже после начала рабочего дня и незаметно проскользнул в машинное отделение подъемника, где и сидел на случай, если возникнут какие-нибудь проблемы.
Если в угольном забое кто-нибудь и обратил тогда внимание, что Билл Джейксон был, так сказать, не в себе, если костюм или манера действий чем-то выдали его в темноте хотя бы на мгновение, наверху все равно никто не мог знать, что находящиеся в забое обречены. В исчезновении Мэйпоула не было бы никакой загадки, если бы вместе с ним не погибло так много других.
Что же происходило потом? Блэар старался восстановить дальнейший ход событий, но перед его взором возник дневник Мэйпоула, и написанные по горизонтали и по вертикали строчки, плотно заполняющие каждую страницу, сбивали с мысли. Предложения были похожи не на цепочки слов, а скорее на подпорки для усеянных колючками стеблей; Блэар всматривался в них, но перед глазами у него поплыли красные бутоны.
Блэар-старший переводил, в меру собственного понимания старофранцузского языка, читая ровным, отчетливым и ритмично льющимся голосом Хэнни:
Я обнял Розу за ее нежные члены,
Что гибче и податливее ивы,
Прижал ее к себе обеими руками,
И нежно, чтоб не напороться на шипы,
Раскрыл я сладкий тот бутон,
Какой нельзя сорвать без дрожи.
Томление сладкое и трепет ее пронзили члены;
Они не пострадали: я старался
Не причинить вреда им, хоть нарушил
Я целость кожи в тоненькой щели.
Раскрыв бутон, я маленькое семя
Посеял в самом центре, расправляя
Каждый лепесток, чтоб красотой их насладиться.
И до глубин познать душистый тот цветок.
Забавы мои привели к тому,
Что стал бутон расти и расширяться.
Конечно, Роза твердила мне об обещанье.
Желание мое считала непристойным.
Однако же ничуть не запрещала
Мне обнимать ее, рвать лепестки
И тот бутон, что цвел, найдя приют в ней.
Блэар открыл глаза.
Занавески были задернуты, сквозняк слегка раскачивал их, и тогда по краям из-под них пробивался свет — получалось нечто вроде «тени наоборот». По подоконнику стучали капли дождя. В камине потрескивали угли. Блэар осторожно сел, словно опасаясь, что голова его может треснуть и расколоться. На ночном столике стояли кувшин и таз с водой. Возле постели, близко придвинутые, располагались несколько стульев, дверь в гостиную оставалась широко распахнута.
Блэар спустил ноги с кровати. Во рту у него пересохло, язык почти приклеился к небу, но голова была ясной, словно ее продуло ветром, согнав застилавшую ее пелену пыли. Блэар встал и, держась за спинки стульев, чтобы не упасть, побрел в туалетную комнату. Ему вспомнился Ливингстон — тот был уверен, что не умрет, пока будет продолжать идти вперед, потому-то он и стремился все глубже в дебри Африки, пока носильщики однажды не обнаружили его мертвым: он стоял на коленях, скончавшись во время молитвы. Блэар сделал вывод, что ему самому смерть пока не грозит, и если уж он и умрет, то не за молитвой.
Глядя на свое отражение, он забыл про Ливингстона и вспомнил Лазаря, пролежавшего мертвым четыре дня, прежде чем чудесным образом воскреснуть. Блэар, каким он увидел себя в зеркале, вполне созрел для воскрешения. Лицо и тело его были покрыты несчетным множеством ссадин, красно-лиловых синяков и недельной давности желтыми пятнами, словно он умер от чумы или тропической лихорадки. Грудную клетку украшала мозаика пластырей, на месте выбритых над ушами волос виднелись свежие швы. Блэар покрутил головой, стараясь получше рассмотреть себя. Швы были наложены отлично. Одна бровь оказалась разбита, но нос оставался нормальных человеческих размеров. Выбитый и вставленный зуб прижился. Значит, и сам он жив.
Из тайника за зеркалом он достал дневник Мэйпоула и раскрыл его в том месте, где была вложена маленькая картонная фотография Розы.
— Вы уже проснулись. — Из гостиной в дверь спальни спешил Леверетт. — И даже встали. Давайте, я вам помогу.
Блэар шлепнулся на стул, вцепившись в дневник, чтобы не выпустить его из рук.
— Если хотите мне помочь, увезите меня отсюда. Я должен где-то спрятаться.
Леверетт поддержал его, бережно довел до постели и уложил.
— Куда вы хотите уехать? В Африку? Америку?
— Роуленд показал мне один дом.
Дом из красного кирпича казался мрачным и угрюмым, он словно тяжко размышлял о причинах своей изолированности от всех прочих строений, что находились в имении Хэнни. Недлинная подъездная дорожка соединяла его с густо заросшей уже аллеей. Живая изгородь перед домом не защищала окна фасада от западных ветров и не заслоняла картины неприглядных угольных отвалов. Никакой мебели в комнатах не было. Благодаря усилиям Роуленда, полы покрывало битое стекло. Любой потенциальный арендатор счел бы дом гнетущим, но для Блэара место было идеальным.
Леверетт установил в кухне легкую походную кровать.
— Боюсь, на этой плите вы сможете только разогревать чай, не больше. Прежние жильцы считали это место слишком изолированным и диким, и, честно говоря, я их понимаю. На отвалах ничего не растет, тут даже огород нельзя разбить. К тому же здесь дуют сильнейшие прямые ветры с моря, от которых нет никакой защиты.
— И когда же состоится пышная свадьба?
— Через две недели. Она будет не такой пышной, как, возможно, хотелось бы епископу, но ему не терпится, чтобы она состоялась как можно раньше. Служить он будет сам. Знаете, теперь вы можете уезжать. Если желаете, могу заказать вам гостиницу в Лондоне или Ливерпуле и договориться, чтобы за вами там последил врач. Я понимаю, что вы захотите уехать из Уигана, как только сможете стоять на ногах.
Леверетт поспешил к плите подбросить дров и угля, а Блэар повалился на матрас, в запах плесени и прелого конского волоса.
— Кто здесь жил раньше?
— Роуленды. Епископ предложил им переехать в главное здание только в прошлом году.
— А до того времени держал их тут?
— Да. Я вижу, дом повредили, но это совсем недавно. Могу завтра прислать стекольщика. Если хотите, могу распорядиться доставить и мебель.
— Нет. Пусть никто, кроме вас, не знает, что я здесь. Роуленд тут и вырос?
— Не совсем. Он большую часть времени был в школе. А когда приезжал сюда, то постоянно не ладил с дядюшкой… и с Шарлоттой. — Леверетт замолчал, глядя в огонь. Ему явно не хотелось подниматься и отходить от дверцы печки в холод комнаты.
— Значит, мы еще и жадюги.
Леверетт отогнал в сторону выбивавшийся из печи дым:
— Разгорится, и все будет в порядке. Топлива ест много, но угля здесь полно, на этот счет можете не волноваться.
— И что вы обо всем этом думаете? — спросил Блэар.
— Я презираю себя.
Чтобы испытать, насколько хорошо держат его ноги, Блэар добрел до живой изгороди, обошел ее, дотащился до угольного отвала и вернулся назад. «Настоящая кругосветка, как у Магеллана», — подтрунивал он над собой.
Находясь в доме, он внимательнейшим образом изучал карту Уигана и схемы шахты Хэнни, как в наземной, так и в подземных их частях. По вечерам он вытаскивал пружинное ружье в центр кухни и натягивал шнуры от него к входной двери.
Вернулся Леверетт, чтобы снять Блэару швы.
— Насколько я знаю, это должно быть чертовски больно, а потому пациенту обычно рекомендуют напиться. Я привез крепкий портер. Шахтеры накачивают им детей, когда у тех бывает кашель или простуда. Знаете, швы наложены так хорошо, что мне даже жаль их снимать.
— Леверетт, по-моему, это неподходящая тема для юмора.
— Вам не кажется иронией, что, родившись в Уигане, вы вернулись сюда только для того, чтобы оказаться избитым почти до смерти?
— Самоочевидное не может быть иронией.
— Что же это тогда?
— Подобная глупость? Рука Господня.
Леверетт вынул одну из нитей:
— Епископ спрашивал о вас. Его интересует, когда вы хотели бы уехать. Он предлагает вам прежнюю вашу должность топографа и горного инженера на Золотом Береге. При этом от вас не потребуют становиться участником британской экспедиции в Восточной Африке или иметь какие-либо контакты с министерством по делам колоний. Для вас это просто триумф!
— А Шарлотта обо мне спрашивает?
— Требует отчета о вашем здоровье каждый раз, когда я ее вижу. Так когда вы хотите уехать?
— Когда все завершится.
Вершина террикона казалась белой от покрывавших ее берез. В отличие от других, это дерево способно переносить жар, выделяемый остающимся в отвалах углем. Причем не только переносить, но при этом еще и прекрасно себя чувствовать, о чем свидетельствовали зеленые листья, густо покрывавшие изящные ветви.
Блэар дождался сумерек, самого подходящего времени для проведения реконструкции событий. Полоску оторванной от простыни материи он привязал к сучку одного из деревьев, отмерил шагами тридцать футов и завязал такой же узелок на другой березе, потом отмерил еще пятьдесят футов и оставил такую же пометку на третьем дереве. Первая полоска обозначала ламповую, перед которой в утренней мгле стояла очередь шахтеров. Смоллбоун находился внутри ламповой, расписываясь за себя и за «Джейксона», оставшегося ждать снаружи.
Вторая метка обозначала машинное отделение подъемника клети, где Харви Твисс в одиночестве подмазывал размеренно двигавшиеся десятифутовые рычаги паровой машины.
Третья полоска обозначала копер и шахтный ствол с клетью, в которую Смоллбоун и «Джейксон» вошли последними, встав лицами к стенке ствола.
Блэар походил между метками, приближаясь то к одной, то к другой из них с разных сторон. Быстро темнело, и одновременно задул, усиливаясь, ветер. Полоски материи затрепетали, и Блэару показалось, что под ним заходила ходуном земля. Черный дым вырвался из ствола вентиляционной печи и, судя по силе взрыва, из шахтного ствола. Кочегары под землей старались изо всех сил, побрасывая уголь в пламя печи, засасывавшей в шахту воздух. Появились отправленные Бэтти посыльные.
Стоя в темноте между терриконами, Блэар начинал представлять себе, как разворачивались события в день катастрофы. Спортсмен, каким был Харви Твисс, мог пустить в лебедочную лишь такого непререкаемого для него авторитета, как чемпион Билл Джейксон. Что эти двое сказали друг другу, почувствовав взрыв? Билл через заполнивший шахтный двор дым рванулся к клети, и это доказывало, что он боялся быть обнаруженным так далеко от забоя, в котором предположительно должен был находиться.
Твисс, несомненно, переживал за своего сына. Но ему хватило бы дисциплины оставаться у лебедки, на своем рабочем месте, если бы Билл не помчался к клети: не последовать такому примеру, едва только клеть снова возвратилась на поверхность, Твисс не смог.
Но лампы, что же происходило с лампами? Твиссу пришлось схватить лампу первого же из погибших, чьи тела лежали на главной дороге. Биллу Джейксону не требовалось этого делать: у него в руках уже была лампа, купленная Мэйпоулом! Вот уж воистину переход в другой мир «за цену кирки и лампы», как отметил в дневнике Мэйпоул, описывая свои тренировки в штольне. Те безопасные лампы, что продавались в хозяйственном магазине, ничем не отличались от применявшихся в шахте Хэнни, разве что номерами, выцарапанными на нижней части последних. Теперь, когда ответ был найден, Блэар понял, что Джейксон не мог не иметь с собой такой лампы: он ведь сознавал, что в случае возникновения каких-либо осложнений не сможет обратиться к тому, кто их выдавал на шахте.
Со Смоллбоуном все было проще. Бэтти упоминал, что подрывник имел привычку пристраиваться где-нибудь в боковых штольнях всякий раз, когда появлялась возможность увильнуть от работы. Поскольку из-за присутствия газа смотритель работ запретил в то утро проведение взрывов, у Смоллбоуна появилась столь необходимая ему уважительная причина покинуть забой, позволившая ему уцелеть и встретиться со спешившим на рабочее место Биллом. «Что заставило Смоллбоуна присоединиться к Биллу?» — спросил себя Блэар. Во-вторых, Смоллбоун последовал бы за Джейксоном хоть на луну; кроме того, они все-таки шахтеры, и не трусы. Возможно также, что они хотели оказаться первыми на месте происшествия еще и по другим причинам.
Но зачем им все это понадобилось? Начать хотя бы с того, почему вообще Билл согласился на маскарад с переодеванием Мэйпоула? Денег у викария не было. Билл, со своей стороны, не отличался набожностью. Тогда, очевидно, остаются только личные причины. Но какие именно? Загадка, особенно если учесть, что Билла не интересовал никто, кроме Розы.
Большую часть территории имения занимали давние уже насаждения бука, покрытого сажей и изумрудным лишайником. Рано поутру Блэар, следуя указаниям компаса, прошел с полмили в сторону конюшен, свернул на проселочную дорогу, что вела к кромке обрыва каменоломни, спрятался под прикрытием зарослей боярышника и принялся наблюдать за коттеджем Шарлотты Хэнни.
Лучи солнца упали на красную черепицу крыши и неспешно заскользили вниз, на белую верхнюю часть фасада дома. Из трубы заструился дымок. С поверхности пруда на дне каменоломни поднялись на радужных крыльях стрекозы, по проселочной дороге медленно поползли за сеном пустые возы. Обгоняя их, прокатил в сторону города Леверетт. Навстречу ему проехал фургон развозчика льда. К девяти утра лучи солнца спустились уже до первого этажа дома и переметнулись на садовые клумбы. На запряженной пони таратайке приехал мальчик; он открыл расположенную рядом с коттеджем конюшню и вывел на разминку длинноногого гнедого жеребца. Пожилой садовник — Блэар видел его возле «Дома для женщин» — подвез полную тележку компоста к теплице, расположенной в боковой части сада.
После обеда вернулся мальчик и завел жеребца в стойло. Над каменоломней нависала ольха; прилетел зимородок, уселся на ветке и нагнулся, всматриваясь сверху в воду. К трем часам дня на сад легла тень, закрывшая фасад дома. Возы, полные сена, проползли по дороге назад, еще медленнее, чем утром. Их напоминающие большие блюдца колеса загребали, отчего возы переваливались со стороны на сторону. Снова показался Леверетт и проехал мимо, бросив взгляд на темные окна коттеджа. С наступлением темноты появилась мошка, а вслед за ней к пруду в карьере налетели летучие мыши.
Шарлотта так и не появилась. Один или два раза Блэар видел в окнах дома огонек свечи, но тот мелькнул и пропал так быстро, что Блэар даже не был уверен, не померещилось ли ему все это. Однако дым над трубой свидетельствовал, что в доме кто-то есть. Блэар продолжал наблюдение до поздней ночи и только тогда вернулся в свое убогое жилище.
На следующий день он повторил наблюдение. Повторилось и почти все то, что он видел накануне. По дороге проехал паровой трактор, таща за собой поднятый плуг. Мальчик вывел на длинном поводе жеребца, привязал его, а сам занялся чисткой конюшни. Вернулся зимородок и снова, как накануне, уставился на поверхность воды. Новым оказалось то, что подъехал на своем возке булочник и оставил на ступеньках парадного входа дома корзинку.
В полдень корзинка все еще оставалась на крыльце. Заметно подросшие нарциссы в саду кивали посветлевшими головками. Белые бутоны на кустах боярышника с каждым часом раскрывались все сильнее. Лошадь стояла неподвижно, как статуя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
На выдаче ламп Блэар их потерял. Удалось ли там Смоллбоуну получить лампы сразу для двоих? Или же закутанный в шарф «Джейксон» получил свою сам? Из погруженного в предрассветный мрак шахтного двора они спустились в черный ствол шахты. В клети тесно прижатые друг к другу тела загораживали испускаемый шахтерскими лампами слабый свет. «Джейксон» кашлял, и каждый норовил отвернуть от него лицо в сторону.
Внизу, у основания ствола, где их встречал Джордж Бэтти, смотритель работ, шахтеры обычно лишь приветствовали его взмахом руки и тут же скрывались в штольне. «Джейксон» и Смоллбоун быстро миновали Бэтти, но, оказавшись в штольне, остановились: у «Джейксона» что-то произошло с клогами, надо было поправить; на самом же деле для того, чтобы пропустить вперед остальных шахтеров, иначе те обратили бы внимание, что «Джейксон» внезапно утратил всю свою ловкость и стал неуклюжим, как викарий.
Им повезло: по причине сырой погоды из угля выделялся метан. Поскольку Бэтти запретил проведение взрывных работ, пока газ не улетучится, подрывнику и «Джейксону» предстоял не особенно трудный день: за неимением собственного дела рубать уголь, как и все остальные, но не перенапрягаясь, не выкладываясь до предела, так чтобы не нужно было раздеваться. Работали они в самом дальнем забое, где в нескольких футах от лампы уже ничего не было видно. Смоллбоун в тот день мог работать вместе с кем угодно. Настоящий Джейксон появился на шахтном дворе уже после начала рабочего дня и незаметно проскользнул в машинное отделение подъемника, где и сидел на случай, если возникнут какие-нибудь проблемы.
Если в угольном забое кто-нибудь и обратил тогда внимание, что Билл Джейксон был, так сказать, не в себе, если костюм или манера действий чем-то выдали его в темноте хотя бы на мгновение, наверху все равно никто не мог знать, что находящиеся в забое обречены. В исчезновении Мэйпоула не было бы никакой загадки, если бы вместе с ним не погибло так много других.
Что же происходило потом? Блэар старался восстановить дальнейший ход событий, но перед его взором возник дневник Мэйпоула, и написанные по горизонтали и по вертикали строчки, плотно заполняющие каждую страницу, сбивали с мысли. Предложения были похожи не на цепочки слов, а скорее на подпорки для усеянных колючками стеблей; Блэар всматривался в них, но перед глазами у него поплыли красные бутоны.
Блэар-старший переводил, в меру собственного понимания старофранцузского языка, читая ровным, отчетливым и ритмично льющимся голосом Хэнни:
Я обнял Розу за ее нежные члены,
Что гибче и податливее ивы,
Прижал ее к себе обеими руками,
И нежно, чтоб не напороться на шипы,
Раскрыл я сладкий тот бутон,
Какой нельзя сорвать без дрожи.
Томление сладкое и трепет ее пронзили члены;
Они не пострадали: я старался
Не причинить вреда им, хоть нарушил
Я целость кожи в тоненькой щели.
Раскрыв бутон, я маленькое семя
Посеял в самом центре, расправляя
Каждый лепесток, чтоб красотой их насладиться.
И до глубин познать душистый тот цветок.
Забавы мои привели к тому,
Что стал бутон расти и расширяться.
Конечно, Роза твердила мне об обещанье.
Желание мое считала непристойным.
Однако же ничуть не запрещала
Мне обнимать ее, рвать лепестки
И тот бутон, что цвел, найдя приют в ней.
Блэар открыл глаза.
Занавески были задернуты, сквозняк слегка раскачивал их, и тогда по краям из-под них пробивался свет — получалось нечто вроде «тени наоборот». По подоконнику стучали капли дождя. В камине потрескивали угли. Блэар осторожно сел, словно опасаясь, что голова его может треснуть и расколоться. На ночном столике стояли кувшин и таз с водой. Возле постели, близко придвинутые, располагались несколько стульев, дверь в гостиную оставалась широко распахнута.
Блэар спустил ноги с кровати. Во рту у него пересохло, язык почти приклеился к небу, но голова была ясной, словно ее продуло ветром, согнав застилавшую ее пелену пыли. Блэар встал и, держась за спинки стульев, чтобы не упасть, побрел в туалетную комнату. Ему вспомнился Ливингстон — тот был уверен, что не умрет, пока будет продолжать идти вперед, потому-то он и стремился все глубже в дебри Африки, пока носильщики однажды не обнаружили его мертвым: он стоял на коленях, скончавшись во время молитвы. Блэар сделал вывод, что ему самому смерть пока не грозит, и если уж он и умрет, то не за молитвой.
Глядя на свое отражение, он забыл про Ливингстона и вспомнил Лазаря, пролежавшего мертвым четыре дня, прежде чем чудесным образом воскреснуть. Блэар, каким он увидел себя в зеркале, вполне созрел для воскрешения. Лицо и тело его были покрыты несчетным множеством ссадин, красно-лиловых синяков и недельной давности желтыми пятнами, словно он умер от чумы или тропической лихорадки. Грудную клетку украшала мозаика пластырей, на месте выбритых над ушами волос виднелись свежие швы. Блэар покрутил головой, стараясь получше рассмотреть себя. Швы были наложены отлично. Одна бровь оказалась разбита, но нос оставался нормальных человеческих размеров. Выбитый и вставленный зуб прижился. Значит, и сам он жив.
Из тайника за зеркалом он достал дневник Мэйпоула и раскрыл его в том месте, где была вложена маленькая картонная фотография Розы.
— Вы уже проснулись. — Из гостиной в дверь спальни спешил Леверетт. — И даже встали. Давайте, я вам помогу.
Блэар шлепнулся на стул, вцепившись в дневник, чтобы не выпустить его из рук.
— Если хотите мне помочь, увезите меня отсюда. Я должен где-то спрятаться.
Леверетт поддержал его, бережно довел до постели и уложил.
— Куда вы хотите уехать? В Африку? Америку?
— Роуленд показал мне один дом.
Дом из красного кирпича казался мрачным и угрюмым, он словно тяжко размышлял о причинах своей изолированности от всех прочих строений, что находились в имении Хэнни. Недлинная подъездная дорожка соединяла его с густо заросшей уже аллеей. Живая изгородь перед домом не защищала окна фасада от западных ветров и не заслоняла картины неприглядных угольных отвалов. Никакой мебели в комнатах не было. Благодаря усилиям Роуленда, полы покрывало битое стекло. Любой потенциальный арендатор счел бы дом гнетущим, но для Блэара место было идеальным.
Леверетт установил в кухне легкую походную кровать.
— Боюсь, на этой плите вы сможете только разогревать чай, не больше. Прежние жильцы считали это место слишком изолированным и диким, и, честно говоря, я их понимаю. На отвалах ничего не растет, тут даже огород нельзя разбить. К тому же здесь дуют сильнейшие прямые ветры с моря, от которых нет никакой защиты.
— И когда же состоится пышная свадьба?
— Через две недели. Она будет не такой пышной, как, возможно, хотелось бы епископу, но ему не терпится, чтобы она состоялась как можно раньше. Служить он будет сам. Знаете, теперь вы можете уезжать. Если желаете, могу заказать вам гостиницу в Лондоне или Ливерпуле и договориться, чтобы за вами там последил врач. Я понимаю, что вы захотите уехать из Уигана, как только сможете стоять на ногах.
Леверетт поспешил к плите подбросить дров и угля, а Блэар повалился на матрас, в запах плесени и прелого конского волоса.
— Кто здесь жил раньше?
— Роуленды. Епископ предложил им переехать в главное здание только в прошлом году.
— А до того времени держал их тут?
— Да. Я вижу, дом повредили, но это совсем недавно. Могу завтра прислать стекольщика. Если хотите, могу распорядиться доставить и мебель.
— Нет. Пусть никто, кроме вас, не знает, что я здесь. Роуленд тут и вырос?
— Не совсем. Он большую часть времени был в школе. А когда приезжал сюда, то постоянно не ладил с дядюшкой… и с Шарлоттой. — Леверетт замолчал, глядя в огонь. Ему явно не хотелось подниматься и отходить от дверцы печки в холод комнаты.
— Значит, мы еще и жадюги.
Леверетт отогнал в сторону выбивавшийся из печи дым:
— Разгорится, и все будет в порядке. Топлива ест много, но угля здесь полно, на этот счет можете не волноваться.
— И что вы обо всем этом думаете? — спросил Блэар.
— Я презираю себя.
Чтобы испытать, насколько хорошо держат его ноги, Блэар добрел до живой изгороди, обошел ее, дотащился до угольного отвала и вернулся назад. «Настоящая кругосветка, как у Магеллана», — подтрунивал он над собой.
Находясь в доме, он внимательнейшим образом изучал карту Уигана и схемы шахты Хэнни, как в наземной, так и в подземных их частях. По вечерам он вытаскивал пружинное ружье в центр кухни и натягивал шнуры от него к входной двери.
Вернулся Леверетт, чтобы снять Блэару швы.
— Насколько я знаю, это должно быть чертовски больно, а потому пациенту обычно рекомендуют напиться. Я привез крепкий портер. Шахтеры накачивают им детей, когда у тех бывает кашель или простуда. Знаете, швы наложены так хорошо, что мне даже жаль их снимать.
— Леверетт, по-моему, это неподходящая тема для юмора.
— Вам не кажется иронией, что, родившись в Уигане, вы вернулись сюда только для того, чтобы оказаться избитым почти до смерти?
— Самоочевидное не может быть иронией.
— Что же это тогда?
— Подобная глупость? Рука Господня.
Леверетт вынул одну из нитей:
— Епископ спрашивал о вас. Его интересует, когда вы хотели бы уехать. Он предлагает вам прежнюю вашу должность топографа и горного инженера на Золотом Береге. При этом от вас не потребуют становиться участником британской экспедиции в Восточной Африке или иметь какие-либо контакты с министерством по делам колоний. Для вас это просто триумф!
— А Шарлотта обо мне спрашивает?
— Требует отчета о вашем здоровье каждый раз, когда я ее вижу. Так когда вы хотите уехать?
— Когда все завершится.
Вершина террикона казалась белой от покрывавших ее берез. В отличие от других, это дерево способно переносить жар, выделяемый остающимся в отвалах углем. Причем не только переносить, но при этом еще и прекрасно себя чувствовать, о чем свидетельствовали зеленые листья, густо покрывавшие изящные ветви.
Блэар дождался сумерек, самого подходящего времени для проведения реконструкции событий. Полоску оторванной от простыни материи он привязал к сучку одного из деревьев, отмерил шагами тридцать футов и завязал такой же узелок на другой березе, потом отмерил еще пятьдесят футов и оставил такую же пометку на третьем дереве. Первая полоска обозначала ламповую, перед которой в утренней мгле стояла очередь шахтеров. Смоллбоун находился внутри ламповой, расписываясь за себя и за «Джейксона», оставшегося ждать снаружи.
Вторая метка обозначала машинное отделение подъемника клети, где Харви Твисс в одиночестве подмазывал размеренно двигавшиеся десятифутовые рычаги паровой машины.
Третья полоска обозначала копер и шахтный ствол с клетью, в которую Смоллбоун и «Джейксон» вошли последними, встав лицами к стенке ствола.
Блэар походил между метками, приближаясь то к одной, то к другой из них с разных сторон. Быстро темнело, и одновременно задул, усиливаясь, ветер. Полоски материи затрепетали, и Блэару показалось, что под ним заходила ходуном земля. Черный дым вырвался из ствола вентиляционной печи и, судя по силе взрыва, из шахтного ствола. Кочегары под землей старались изо всех сил, побрасывая уголь в пламя печи, засасывавшей в шахту воздух. Появились отправленные Бэтти посыльные.
Стоя в темноте между терриконами, Блэар начинал представлять себе, как разворачивались события в день катастрофы. Спортсмен, каким был Харви Твисс, мог пустить в лебедочную лишь такого непререкаемого для него авторитета, как чемпион Билл Джейксон. Что эти двое сказали друг другу, почувствовав взрыв? Билл через заполнивший шахтный двор дым рванулся к клети, и это доказывало, что он боялся быть обнаруженным так далеко от забоя, в котором предположительно должен был находиться.
Твисс, несомненно, переживал за своего сына. Но ему хватило бы дисциплины оставаться у лебедки, на своем рабочем месте, если бы Билл не помчался к клети: не последовать такому примеру, едва только клеть снова возвратилась на поверхность, Твисс не смог.
Но лампы, что же происходило с лампами? Твиссу пришлось схватить лампу первого же из погибших, чьи тела лежали на главной дороге. Биллу Джейксону не требовалось этого делать: у него в руках уже была лампа, купленная Мэйпоулом! Вот уж воистину переход в другой мир «за цену кирки и лампы», как отметил в дневнике Мэйпоул, описывая свои тренировки в штольне. Те безопасные лампы, что продавались в хозяйственном магазине, ничем не отличались от применявшихся в шахте Хэнни, разве что номерами, выцарапанными на нижней части последних. Теперь, когда ответ был найден, Блэар понял, что Джейксон не мог не иметь с собой такой лампы: он ведь сознавал, что в случае возникновения каких-либо осложнений не сможет обратиться к тому, кто их выдавал на шахте.
Со Смоллбоуном все было проще. Бэтти упоминал, что подрывник имел привычку пристраиваться где-нибудь в боковых штольнях всякий раз, когда появлялась возможность увильнуть от работы. Поскольку из-за присутствия газа смотритель работ запретил в то утро проведение взрывов, у Смоллбоуна появилась столь необходимая ему уважительная причина покинуть забой, позволившая ему уцелеть и встретиться со спешившим на рабочее место Биллом. «Что заставило Смоллбоуна присоединиться к Биллу?» — спросил себя Блэар. Во-вторых, Смоллбоун последовал бы за Джейксоном хоть на луну; кроме того, они все-таки шахтеры, и не трусы. Возможно также, что они хотели оказаться первыми на месте происшествия еще и по другим причинам.
Но зачем им все это понадобилось? Начать хотя бы с того, почему вообще Билл согласился на маскарад с переодеванием Мэйпоула? Денег у викария не было. Билл, со своей стороны, не отличался набожностью. Тогда, очевидно, остаются только личные причины. Но какие именно? Загадка, особенно если учесть, что Билла не интересовал никто, кроме Розы.
Большую часть территории имения занимали давние уже насаждения бука, покрытого сажей и изумрудным лишайником. Рано поутру Блэар, следуя указаниям компаса, прошел с полмили в сторону конюшен, свернул на проселочную дорогу, что вела к кромке обрыва каменоломни, спрятался под прикрытием зарослей боярышника и принялся наблюдать за коттеджем Шарлотты Хэнни.
Лучи солнца упали на красную черепицу крыши и неспешно заскользили вниз, на белую верхнюю часть фасада дома. Из трубы заструился дымок. С поверхности пруда на дне каменоломни поднялись на радужных крыльях стрекозы, по проселочной дороге медленно поползли за сеном пустые возы. Обгоняя их, прокатил в сторону города Леверетт. Навстречу ему проехал фургон развозчика льда. К девяти утра лучи солнца спустились уже до первого этажа дома и переметнулись на садовые клумбы. На запряженной пони таратайке приехал мальчик; он открыл расположенную рядом с коттеджем конюшню и вывел на разминку длинноногого гнедого жеребца. Пожилой садовник — Блэар видел его возле «Дома для женщин» — подвез полную тележку компоста к теплице, расположенной в боковой части сада.
После обеда вернулся мальчик и завел жеребца в стойло. Над каменоломней нависала ольха; прилетел зимородок, уселся на ветке и нагнулся, всматриваясь сверху в воду. К трем часам дня на сад легла тень, закрывшая фасад дома. Возы, полные сена, проползли по дороге назад, еще медленнее, чем утром. Их напоминающие большие блюдца колеса загребали, отчего возы переваливались со стороны на сторону. Снова показался Леверетт и проехал мимо, бросив взгляд на темные окна коттеджа. С наступлением темноты появилась мошка, а вслед за ней к пруду в карьере налетели летучие мыши.
Шарлотта так и не появилась. Один или два раза Блэар видел в окнах дома огонек свечи, но тот мелькнул и пропал так быстро, что Блэар даже не был уверен, не померещилось ли ему все это. Однако дым над трубой свидетельствовал, что в доме кто-то есть. Блэар продолжал наблюдение до поздней ночи и только тогда вернулся в свое убогое жилище.
На следующий день он повторил наблюдение. Повторилось и почти все то, что он видел накануне. По дороге проехал паровой трактор, таща за собой поднятый плуг. Мальчик вывел на длинном поводе жеребца, привязал его, а сам занялся чисткой конюшни. Вернулся зимородок и снова, как накануне, уставился на поверхность воды. Новым оказалось то, что подъехал на своем возке булочник и оставил на ступеньках парадного входа дома корзинку.
В полдень корзинка все еще оставалась на крыльце. Заметно подросшие нарциссы в саду кивали посветлевшими головками. Белые бутоны на кустах боярышника с каждым часом раскрывались все сильнее. Лошадь стояла неподвижно, как статуя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50