Как, чем утешить ее?
Стоя в дверях, прислушиваясь к ее рыданиям, Оуэн припомнил, когда в последний раз видел сестру плачущей. Так давно, словно из прошлой жизни: летнее утро, она только что приехала из университета, вместе они прошли по полям, залитым ярким солнечным светом, и вышли клубам, чьи зеленые листья тоже блестели под солнцем, ветви гнулись под тяжестью желудей. И тогда она заплакала впервые за много лет с тех пор, как мать решила покинуть их. Тогда Оуэн стоял рядом и утешал ее — наконец наступил его черед, ведь Хилари так долго оберегала младшего брата.
Заслышав в коридоре его шаги, Хилари притихла. У входа в гостиную Оуэн снова остановился. Когда за столом, после завтрака, он читал послания из Америки, не только Бена он ревновал. Его вытеснили, нашли замену — вот ужас, и с этим ужасом он не совладал.
Оуэн начал медленно подниматься по ступенькам, опираясь рукой на перила, аккуратно ставя ноги на потертую дорожку. А что, если весь остаток жизни они проведут в такой тишине, думал он.
Добравшись до своей комнаты, Оуэн подошел к окну и вновь уставился на футбольное поле.
Детьми они каждое воскресенье ходили в деревню, слушали проповедь. Милосердие, самопожертвование. Нормандская церковь, десятки тысяч прихожан за много веков протерли каменный пол чуть ли не до дыр. Собрание верующих пело; «Подай мне лук сияющего злата! Подай мне стрелы любви!» Мать тоже пела. Взмывали жалобные голоса: «Бродили ли в древности эти стопы по английским зеленым холмам?» Как ему хотелось хоть во что-то поверить, если не в слова Писания, то хотя бы в скорбь, звучавшую в этой музыке, в духовную жажду, изливавшуюся песнопениями! После похорон матери он даже не заглядывал в храм. С годами его религией стал пейзаж, открывающийся из окна поезда, или вид на общинный выгон под вечер — в больших горизонтах его воображение не нуждалось.
Но теперь, глядя в окно, он впервые ощутил равнодушие травы, и деревьев, и дальних домов — застывшие в своем спокойствии, они не судили и не прощали. Еще минуту он провел у окна, созерцая футбольное поле. Потом решительно подошел к гардеробу и вынул оттуда коробку из-под обуви.
Хилари слышала, как брат прошел наверх и как закрылась дверь в его комнату. Слезы высохли, на смену им пришла мертвая тишина. Взгляд Хилари был прикован к большому креслу напротив: еще одна реликвия из родительского гарнитура. На подлокотниках ткань протерлась, спереди, на сиденье, и вовсе порвалась. Поначалу они собирались избавиться почти от всего, от выцветших ковров и от тяжелых штор, но имущество родителей надежно разместилось в доме, а потом уже ни к чему было что-то менять.
Иногда, стоя в очереди в кассу супермаркета, Хилари бросала взгляд на обложку дизайнерского журнала: залитое солнцем помещение со светлыми деревянными полами, яркие, какие-то надежные тона, белое покрывало на белой кровати. Но желание посещало ее лишь на краткий миг. Хилари знала: в такой комнате она сама превратится в чужака.
Она допила остатки вина и поставила бокал на журнальный столик. Наступила ночь, в окне виднелось отражение лампы, каминной доски и книжного шкафа.
«Занятно, да? Как все это сложилось», — приговаривала ее подруга Мириам Фрэнкс, если речь заходила о том, что обе они так и не вышли замуж. Хилари кивала в ответ, вспоминая тот вечер, когда они с Беном сидели в саду возле коттеджа, говорили об Оуэне. Только человек, который так хорошо понимал Оуэна, как Бен, мог бы стать ее мужем.
Выключив свет в комнате, Хилари перешла в кухню. Оуэн протер стол и шкафчики, все расставил по местам. Хилари чуть было не расплакалась вновь. Какая печальная, словно плененная жизнь! Оуэн то и дело хоронил друзей и при этом ужасно боялся, как бы «люди» не узнали. А она так неистово любила его всегда, что его страхи, его зажатость сделались ее собственными. Много ли пользы принесла ему сестринская любовь? Вот о чем она думала, задвигая створки высокого окна.
Наверху, в комнате Оуэна еще горел свет, но сестра не постучалась в его дверь, не пожелала, как обычно, спокойной ночи. Она прошла в свою спальню, по коридору напротив, закрыла за собой дверь. Тонкая стопка писем ждала ее на кровати. Много лет назад она прочла эти письма — понадобилась к Рождеству коробка, и Хилари наткнулась на ее содержимое. Она позвонила. Бен уже был женат. Несколько месяцев, с полгода, наверное, Хилари кипела от гнева, но воли себе не давала, памятуя о том, сколько раз Оуэну предоставлялась возможность уехать от нее, но он ее не покинул.
Она склонилась над постелью, глядя на бледно-голубые конверты. Хорошо, что Оуэн отважился наконец признаться. Завтра, ужиная на кухне, Оуэн предложит съехать, а она объяснит брату, что вовсе не хочет этого.
Хилари отложила письма в сторону и начала раздеваться. Улеглась в постель, выключила ночник у кровати. На мгновение в темноте ей представилось, что она вновь оказалась в той роще и, подняв взгляд к тому, что свисало с гигантского дуба, обеими руками закрыла младшему брату глаза.
Конец войны
Он видел эти утесы прежде — на картинке. Видел широкую полосу пляжа и руины собора. Эллен, жена, показывала ему все это. Такси отъехало от станции, Пол скользнул взглядом по полю для гольфа, и вот он, Сент-Эндрю: колокольня, теснящиеся друг к другу ряды каменных домов, городок на высокой скале над чернильно-синим морем. Вдалеке тянулась над водой низко нависшая полоса грозовых туч; из тумана двигались морские волны. Он смотрел, как волны стремятся к берегу, набухают, вздымают гребень, кипят среди скал.
Эллен, сидевшая рядом на заднем сиденье, взяла его за руку.
Поездка затевалась ради того, чтобы Эллен поработала в библиотеке местного университета. На путешествие ушли остатки ее гранта, пришлось снять деньги с кредитки. Очередной психиатр — слишком дорогой — счел, что перемена климата пойдет Полу на пользу, прервет тупую повседневную рутину. Вот уже год как он бросил работу, депрессия не прекращалась, силы иссякли. В их квартире в университетском городке штата Пенсильвания он лежал ранним утром рядом с Эллен — жена еще спала — и думал, насколько легче стала бы ее жизнь, если бы он вдруг исчез. Но он слишком устал и не мог спланировать даже свое исчезновение.
Но теперь кое-что изменилось.
При виде темной громады утесов его разум оживился и начал прикидывать, как это произойдет. Сидя в такси и держа жену за руку, он на миг почувствовал облегчение.
Зарегистрировавшись в гостинице и распаковав вещи, они отправились на поиски ресторана. Мощеную главную улицу с обеих сторон обрамляли ряды двухэтажных каменных строений мутно-бежевого или серого цвета. Моросил дождь, капли мелкими точками усеяли стеклянные витрины закрытых на ночь магазинов. В пабах уже не кормили. Они пошли дальше и добрались до ресторана на центральной площади, «американского кафе», снаружи подсвеченного семафорами, а внутри увешанного дорожными знаками из Сан-Диего и Гэри, штат Индиана.
— Очаровательно, — пробормотала Эллен, распахивая дверь.
Пол приотстал, его пугало неумолимо надвигавшееся будущее, вечер посреди безжизненных подделок, которые он успел разглядеть сквозь оконное стекло. Он боялся оказаться там, внутри, страшился неправильного выбора. Не лучше ли пойти дальше, продолжить поиски? Правда, и этого ему на самом деле не хотелось, он почуял уже витавший в городке дух заброшенности: студенты разъехались на пасхальные каникулы, пабы опустели, тот каменный прямоугольник, где улочка выходит к основанию набережной, грязен, не прибран, скомканная листовка так и осталась валяться там — все эти разрозненные ощущения навалились на приезжего, этот пейзаж, эти предметы — все отдавало враждебностью. Он попытался припомнить облегчение, которое испытал всего лишь час назад: скоро этому придет конец, мир неодушевленных тел перестанет с упреком глядеть на него. Но горсточка песка, высвеченная га-логеновыми фонарями на тротуаре, бросается ему в глаза, словно многократно увеличенная линзами фотокамеры, слишком резко, зрение не может этого вынести.
Он сделал несколько равномерных вздохов — так доктор советовал поступать, когда предметный мир становится слишком отчетливым и вещи окружают пациента со всех сторон, грозя раздавить.
— Сюда, ты уверена? — уточнил он.
— Уже поздно, какая разница, — ответила Эллен. — Завтра подыщем что-нибудь получше.
Он мог бы остановить ее, попытаться объяснить, но на лице жены, полуобернувшейся к нему в дверях, в легком наклоне ее головы Пол читал зарождавшуюся тревогу. Она-то надеялась разглядеть признаки улучшения, убедиться, что путешествие пошло на пользу. В ближайшие дни нужно получить свободу, остаться одному. Если сейчас Эллен чересчур обеспокоится, она откажется идти в библиотеку без него. Итак, впервые за много месяцев Пол сумел обдумать некое практическое соображение, соотнести цель и средства.
— Хорошо, — согласился он и последовал за женой.
Засохшие лужицы кофе и кристаллики соли на клетчатой красно-белой клеенке стола заставили Пола вжаться в спинку стула; ускользая от этих пятен, он перевел взгляд на другой столик и увидел старуху с обрюзгшим лицом — из-за цвета кожи оно напоминало чересчур бледную луну. Присев за столик возле кухни, она прихлебывала из кружки чай. На мгновение их взгляды встретились, ни тот, ни другая не отвели глаза. Они глядели друг на друга в упор, безо всякого выражения, неведомым образом признав друг друга, точно шпионы, почуявшие собратьев в комнате, полной гражданских. Старуха кивнула, слегка улыбнулась, отвернулась.
Подошла официантка, Эллен сделала заказ. Пауза. Пол вновь перечитывает рецепт сэндвича с курятиной. Из динамиков доносится громкое воркование «Братьев Дуби» [ « The Doobie Brothers » — калифорнийская софт-рок-группа, популярная в 1970-е годы ].
Время не движется.
— Пол, ты что-нибудь выбрал?
Он глядит Эллен в лицо, жена слегка приподнимает брови — признак тревоги, знакомый Полу с тех пор, как впервые его настигла депрессия; это случилось за год до свадьбы, когда безо всякой на то причины рухнула вера в разумные основания мира и стало непонятно, зачем человеку есть или работать. Тогда Эллен каждый день являлась к нему домой со своими книгами, болтовней, новостями, такая терпеливая, любящая. Как она решилась выйти за него замуж после того, чему была свидетелем? Теперь Пол не сомневался, что Эллен совершила ошибку, он мог убедиться в этом прямо сию минуту, видя сжатые губы, напряженный взгляд, наблюдая, как привязанность и привычка борются с постоянным разочарованием. Он — цепь, камень на ее шее. Сколько бы она ни билась, он и ее утащит за собой. Здесь, вдали от дома, вдали от тавтологии пустых будней, в этом чужом месте он с еще большей отчетливостью сознавал свое положение.
Официантка таращится на него.
— Дорогой! Что ты закажешь? — спрашивает Эллен, стараясь, чтобы раздражение, накопившееся после долгой поездки, не прорвалось в ее голосе.
Молчание затягивается.
— Он возьмет сэндвич с курицей, — решает наконец Эллен.
В гостинице он долго торчит в ванной перед зеркалом, вспоминая, что привело его сюда. Электрический свет ровно расстилается по белому фарфору умывальника. От окна дует прохладный ветерок, холодит босые ноги. На раструбе крана вздувается капля.
Из спальни доносится голос Эллен. Она что-то рассказывает о своей подруге по университету, у которой тоже не было постоянной ставки, а теперь ее и вовсе «ушли». Потом еще что-то о курсах, где не хватает студентов. Жена задает вопрос, но какой — он не разобрал. Попытался сложить в цельную фразу услышанные слова, но ничего не получилось.
— С тобой все в порядке?
Разжав кулак, Пол видит таблетку, которую ему предписано принять. Она уже оплыла в потной ладони.
Десять, двадцать раз он сидел на кушетке в кабинете психиатра и отвечал все на те же вопросы: как он спит и интересуется ли сексом, как он ест и откуда это отчаяние, и кивал: да, был у него дядя и одна из бабушек, теперь, оглядываясь на прошлое, он понимает, что они были чересчур несчастны, да, его родители развелись, мать неизменно выпивала рюмку-другую перед обедом, нет, он не слышит посторонние голоса и не верит, будто против него сплели заговор. В конце каждого сеанса доктор что-то быстро бормотал насчет новой комбинации лекарств, которую им следует испробовать, сперва, возможно, это средство вызовет дурноту, ил w усталость, или повышенную тревожность. Годами он следовал этим рецептам, на какое-то время вновь начинал чувствовать себя живым, но потом угнетенность возвращалась. Эллен отыскивала другого врача, получше. Снова приходилось отвечать на вопросы. Что касается лекарств — в их действенности Пол всегда сомневался. Как бы ему ни объясняли его состояние с медицинской точки зрения, он не мог до конца избавиться от догадки, что в его страданиях скрыт некий смысл. Что, если пульсирующая конкретность материального мира — не искажение, а реальность, надо лишь иметь глаза, чтобы видеть? Нет, говорили ему, это романтика, опасно цепляться за подобные мысли, а уж человеку с душевным заболеванием и вовсе противопоказано. Может, так оно и есть, но его гораздо больше страшила пустота иной гипотезы: неужто большая часть его души — ненужный придаток, вроде слепой кишки?
— Все в порядке, — негромко откликнулся он, смывая с руки слипшийся порошок.
В постели Эллен опустила голову ему на грудь, ее рука пристроилась у него на животе. Ничего сексуального нет в этой позе. Секса давно уже не было. Ей тридцать четыре года, она хочет ребенка. И вновь Пол начал составлять список всего, чего он не мог дать жене, но перечень был бесконечен, и он велел себе остановиться.
— Такой милый, теплый, — шепнула она. Он провел рукой по ее волосам. Эллен не пользовалась ни духами, ни косметикой, и это добавляло ей шарма в глазах мужа — никакой саморекламы.
— Точно решила завтра пойти в библиотеку?
— Да, — сказала она и потерлась подбородком о его грудь.
Ей нужно было прочесть переписку времен Второй мировой войны для диссертации, посвященной судьбам женщин в тылу. Эллен гораздо больше интересовала политическая история той эпохи, но научный руководитель предупредил, что тему уже «застолбили» и не стоит браться за нее, если рассчитываешь получить ставку на факультете. Эллен готова была пренебречь советом, но тут Пол бросил работу, и ей пришлось сделаться более практичной.
Впервые они встретились в гостях у друзей — сидели у окна-эркера, глядя в сад. Он и сейчас отчетливо помнил, с каким оптимизмом эта девушка говорила обо всем на свете: и ее работа, и друзья, собравшиеся на вечеринку, и покрой его пиджака — все было просто замечательным. В начале романа он приходил к ней домой по вечерам, закончив работу в старшей школе. Сидел за кухонным столиком и правил контрольные, а она трудилась за своим рабочим столом в спальне. Он попадал в иной мир, в мир, где маленькие радости — например, от ее присутствия в соседней комнате — становились повседневными. Однажды вечером он попытался объяснить Эллен, что с ним что-то неладно. Она взглянула на него удивленно, озадаченно. До балкона ее квартиры, где они устроились после ужина, из распахнутого внизу окна доносился голос поп-певца. Так ему запомнилось.
— Ты слишком требователен к себе, — заступилась Эллен. — Школа тебя выматывает. Нужно больше спать. — Она говорила мягко, но Пол мог убедиться (если б это не было совершенно очевидно и раньше), что Эллен понятия не имеет о том мертвящем страхе, с которым ему приходилось бороться. Тогда он убедил себя, что это не столь уж важно — главное, она его любит. Нельзя же требовать от другого человека полного понимания.
— Завтра огляжусь в библиотеке, всего на пару часов зайду, — пообещала жена, целуя его перед сном. — А потом погуляем по городу, сходим к морю.
Он коснулся ладонью ее щеки.
— Хорошо, — сказал он и выключил ночник.
Раннее утро. Серый оловянный свет заполнил середину комнаты, в углах еще темно, очертания кресла и шкафа размыты.
Он тихонько одевается, бесшумно прикрывает за собой дверь. Снаружи холодно, улицы окутал туман. Он идет к замку, а оттуда по дорожке вдоль стены, ограждающей территорию собора. Дальше — скала, поросшая до самого гребня травой. Он подымается к краю утеса. Внизу слышен плеск и шорох прибоя, порой глухой рокот камня, перекатываемого волнами. Само по себе море невидимо, там, далеко внизу, в пелене тумана. Так будет лучше, думает он.
— Простите, дорогой, вы мне не поможете? — раздается голос у него за спиной.
Он оборачивается и видит старуху в наглухо застегнутом зеленом шерстяном пальто. Она стоит всего в ярде от него, в руках — сумка с продуктами. Как она ухитрилась незаметно подобраться чуть ли не вплотную? Присмотревшись внимательней, он узнает в ней ту пожилую женщину из ресторана, карие глазки на морщинистом лице уже знакомы ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Стоя в дверях, прислушиваясь к ее рыданиям, Оуэн припомнил, когда в последний раз видел сестру плачущей. Так давно, словно из прошлой жизни: летнее утро, она только что приехала из университета, вместе они прошли по полям, залитым ярким солнечным светом, и вышли клубам, чьи зеленые листья тоже блестели под солнцем, ветви гнулись под тяжестью желудей. И тогда она заплакала впервые за много лет с тех пор, как мать решила покинуть их. Тогда Оуэн стоял рядом и утешал ее — наконец наступил его черед, ведь Хилари так долго оберегала младшего брата.
Заслышав в коридоре его шаги, Хилари притихла. У входа в гостиную Оуэн снова остановился. Когда за столом, после завтрака, он читал послания из Америки, не только Бена он ревновал. Его вытеснили, нашли замену — вот ужас, и с этим ужасом он не совладал.
Оуэн начал медленно подниматься по ступенькам, опираясь рукой на перила, аккуратно ставя ноги на потертую дорожку. А что, если весь остаток жизни они проведут в такой тишине, думал он.
Добравшись до своей комнаты, Оуэн подошел к окну и вновь уставился на футбольное поле.
Детьми они каждое воскресенье ходили в деревню, слушали проповедь. Милосердие, самопожертвование. Нормандская церковь, десятки тысяч прихожан за много веков протерли каменный пол чуть ли не до дыр. Собрание верующих пело; «Подай мне лук сияющего злата! Подай мне стрелы любви!» Мать тоже пела. Взмывали жалобные голоса: «Бродили ли в древности эти стопы по английским зеленым холмам?» Как ему хотелось хоть во что-то поверить, если не в слова Писания, то хотя бы в скорбь, звучавшую в этой музыке, в духовную жажду, изливавшуюся песнопениями! После похорон матери он даже не заглядывал в храм. С годами его религией стал пейзаж, открывающийся из окна поезда, или вид на общинный выгон под вечер — в больших горизонтах его воображение не нуждалось.
Но теперь, глядя в окно, он впервые ощутил равнодушие травы, и деревьев, и дальних домов — застывшие в своем спокойствии, они не судили и не прощали. Еще минуту он провел у окна, созерцая футбольное поле. Потом решительно подошел к гардеробу и вынул оттуда коробку из-под обуви.
Хилари слышала, как брат прошел наверх и как закрылась дверь в его комнату. Слезы высохли, на смену им пришла мертвая тишина. Взгляд Хилари был прикован к большому креслу напротив: еще одна реликвия из родительского гарнитура. На подлокотниках ткань протерлась, спереди, на сиденье, и вовсе порвалась. Поначалу они собирались избавиться почти от всего, от выцветших ковров и от тяжелых штор, но имущество родителей надежно разместилось в доме, а потом уже ни к чему было что-то менять.
Иногда, стоя в очереди в кассу супермаркета, Хилари бросала взгляд на обложку дизайнерского журнала: залитое солнцем помещение со светлыми деревянными полами, яркие, какие-то надежные тона, белое покрывало на белой кровати. Но желание посещало ее лишь на краткий миг. Хилари знала: в такой комнате она сама превратится в чужака.
Она допила остатки вина и поставила бокал на журнальный столик. Наступила ночь, в окне виднелось отражение лампы, каминной доски и книжного шкафа.
«Занятно, да? Как все это сложилось», — приговаривала ее подруга Мириам Фрэнкс, если речь заходила о том, что обе они так и не вышли замуж. Хилари кивала в ответ, вспоминая тот вечер, когда они с Беном сидели в саду возле коттеджа, говорили об Оуэне. Только человек, который так хорошо понимал Оуэна, как Бен, мог бы стать ее мужем.
Выключив свет в комнате, Хилари перешла в кухню. Оуэн протер стол и шкафчики, все расставил по местам. Хилари чуть было не расплакалась вновь. Какая печальная, словно плененная жизнь! Оуэн то и дело хоронил друзей и при этом ужасно боялся, как бы «люди» не узнали. А она так неистово любила его всегда, что его страхи, его зажатость сделались ее собственными. Много ли пользы принесла ему сестринская любовь? Вот о чем она думала, задвигая створки высокого окна.
Наверху, в комнате Оуэна еще горел свет, но сестра не постучалась в его дверь, не пожелала, как обычно, спокойной ночи. Она прошла в свою спальню, по коридору напротив, закрыла за собой дверь. Тонкая стопка писем ждала ее на кровати. Много лет назад она прочла эти письма — понадобилась к Рождеству коробка, и Хилари наткнулась на ее содержимое. Она позвонила. Бен уже был женат. Несколько месяцев, с полгода, наверное, Хилари кипела от гнева, но воли себе не давала, памятуя о том, сколько раз Оуэну предоставлялась возможность уехать от нее, но он ее не покинул.
Она склонилась над постелью, глядя на бледно-голубые конверты. Хорошо, что Оуэн отважился наконец признаться. Завтра, ужиная на кухне, Оуэн предложит съехать, а она объяснит брату, что вовсе не хочет этого.
Хилари отложила письма в сторону и начала раздеваться. Улеглась в постель, выключила ночник у кровати. На мгновение в темноте ей представилось, что она вновь оказалась в той роще и, подняв взгляд к тому, что свисало с гигантского дуба, обеими руками закрыла младшему брату глаза.
Конец войны
Он видел эти утесы прежде — на картинке. Видел широкую полосу пляжа и руины собора. Эллен, жена, показывала ему все это. Такси отъехало от станции, Пол скользнул взглядом по полю для гольфа, и вот он, Сент-Эндрю: колокольня, теснящиеся друг к другу ряды каменных домов, городок на высокой скале над чернильно-синим морем. Вдалеке тянулась над водой низко нависшая полоса грозовых туч; из тумана двигались морские волны. Он смотрел, как волны стремятся к берегу, набухают, вздымают гребень, кипят среди скал.
Эллен, сидевшая рядом на заднем сиденье, взяла его за руку.
Поездка затевалась ради того, чтобы Эллен поработала в библиотеке местного университета. На путешествие ушли остатки ее гранта, пришлось снять деньги с кредитки. Очередной психиатр — слишком дорогой — счел, что перемена климата пойдет Полу на пользу, прервет тупую повседневную рутину. Вот уже год как он бросил работу, депрессия не прекращалась, силы иссякли. В их квартире в университетском городке штата Пенсильвания он лежал ранним утром рядом с Эллен — жена еще спала — и думал, насколько легче стала бы ее жизнь, если бы он вдруг исчез. Но он слишком устал и не мог спланировать даже свое исчезновение.
Но теперь кое-что изменилось.
При виде темной громады утесов его разум оживился и начал прикидывать, как это произойдет. Сидя в такси и держа жену за руку, он на миг почувствовал облегчение.
Зарегистрировавшись в гостинице и распаковав вещи, они отправились на поиски ресторана. Мощеную главную улицу с обеих сторон обрамляли ряды двухэтажных каменных строений мутно-бежевого или серого цвета. Моросил дождь, капли мелкими точками усеяли стеклянные витрины закрытых на ночь магазинов. В пабах уже не кормили. Они пошли дальше и добрались до ресторана на центральной площади, «американского кафе», снаружи подсвеченного семафорами, а внутри увешанного дорожными знаками из Сан-Диего и Гэри, штат Индиана.
— Очаровательно, — пробормотала Эллен, распахивая дверь.
Пол приотстал, его пугало неумолимо надвигавшееся будущее, вечер посреди безжизненных подделок, которые он успел разглядеть сквозь оконное стекло. Он боялся оказаться там, внутри, страшился неправильного выбора. Не лучше ли пойти дальше, продолжить поиски? Правда, и этого ему на самом деле не хотелось, он почуял уже витавший в городке дух заброшенности: студенты разъехались на пасхальные каникулы, пабы опустели, тот каменный прямоугольник, где улочка выходит к основанию набережной, грязен, не прибран, скомканная листовка так и осталась валяться там — все эти разрозненные ощущения навалились на приезжего, этот пейзаж, эти предметы — все отдавало враждебностью. Он попытался припомнить облегчение, которое испытал всего лишь час назад: скоро этому придет конец, мир неодушевленных тел перестанет с упреком глядеть на него. Но горсточка песка, высвеченная га-логеновыми фонарями на тротуаре, бросается ему в глаза, словно многократно увеличенная линзами фотокамеры, слишком резко, зрение не может этого вынести.
Он сделал несколько равномерных вздохов — так доктор советовал поступать, когда предметный мир становится слишком отчетливым и вещи окружают пациента со всех сторон, грозя раздавить.
— Сюда, ты уверена? — уточнил он.
— Уже поздно, какая разница, — ответила Эллен. — Завтра подыщем что-нибудь получше.
Он мог бы остановить ее, попытаться объяснить, но на лице жены, полуобернувшейся к нему в дверях, в легком наклоне ее головы Пол читал зарождавшуюся тревогу. Она-то надеялась разглядеть признаки улучшения, убедиться, что путешествие пошло на пользу. В ближайшие дни нужно получить свободу, остаться одному. Если сейчас Эллен чересчур обеспокоится, она откажется идти в библиотеку без него. Итак, впервые за много месяцев Пол сумел обдумать некое практическое соображение, соотнести цель и средства.
— Хорошо, — согласился он и последовал за женой.
Засохшие лужицы кофе и кристаллики соли на клетчатой красно-белой клеенке стола заставили Пола вжаться в спинку стула; ускользая от этих пятен, он перевел взгляд на другой столик и увидел старуху с обрюзгшим лицом — из-за цвета кожи оно напоминало чересчур бледную луну. Присев за столик возле кухни, она прихлебывала из кружки чай. На мгновение их взгляды встретились, ни тот, ни другая не отвели глаза. Они глядели друг на друга в упор, безо всякого выражения, неведомым образом признав друг друга, точно шпионы, почуявшие собратьев в комнате, полной гражданских. Старуха кивнула, слегка улыбнулась, отвернулась.
Подошла официантка, Эллен сделала заказ. Пауза. Пол вновь перечитывает рецепт сэндвича с курятиной. Из динамиков доносится громкое воркование «Братьев Дуби» [ « The Doobie Brothers » — калифорнийская софт-рок-группа, популярная в 1970-е годы ].
Время не движется.
— Пол, ты что-нибудь выбрал?
Он глядит Эллен в лицо, жена слегка приподнимает брови — признак тревоги, знакомый Полу с тех пор, как впервые его настигла депрессия; это случилось за год до свадьбы, когда безо всякой на то причины рухнула вера в разумные основания мира и стало непонятно, зачем человеку есть или работать. Тогда Эллен каждый день являлась к нему домой со своими книгами, болтовней, новостями, такая терпеливая, любящая. Как она решилась выйти за него замуж после того, чему была свидетелем? Теперь Пол не сомневался, что Эллен совершила ошибку, он мог убедиться в этом прямо сию минуту, видя сжатые губы, напряженный взгляд, наблюдая, как привязанность и привычка борются с постоянным разочарованием. Он — цепь, камень на ее шее. Сколько бы она ни билась, он и ее утащит за собой. Здесь, вдали от дома, вдали от тавтологии пустых будней, в этом чужом месте он с еще большей отчетливостью сознавал свое положение.
Официантка таращится на него.
— Дорогой! Что ты закажешь? — спрашивает Эллен, стараясь, чтобы раздражение, накопившееся после долгой поездки, не прорвалось в ее голосе.
Молчание затягивается.
— Он возьмет сэндвич с курицей, — решает наконец Эллен.
В гостинице он долго торчит в ванной перед зеркалом, вспоминая, что привело его сюда. Электрический свет ровно расстилается по белому фарфору умывальника. От окна дует прохладный ветерок, холодит босые ноги. На раструбе крана вздувается капля.
Из спальни доносится голос Эллен. Она что-то рассказывает о своей подруге по университету, у которой тоже не было постоянной ставки, а теперь ее и вовсе «ушли». Потом еще что-то о курсах, где не хватает студентов. Жена задает вопрос, но какой — он не разобрал. Попытался сложить в цельную фразу услышанные слова, но ничего не получилось.
— С тобой все в порядке?
Разжав кулак, Пол видит таблетку, которую ему предписано принять. Она уже оплыла в потной ладони.
Десять, двадцать раз он сидел на кушетке в кабинете психиатра и отвечал все на те же вопросы: как он спит и интересуется ли сексом, как он ест и откуда это отчаяние, и кивал: да, был у него дядя и одна из бабушек, теперь, оглядываясь на прошлое, он понимает, что они были чересчур несчастны, да, его родители развелись, мать неизменно выпивала рюмку-другую перед обедом, нет, он не слышит посторонние голоса и не верит, будто против него сплели заговор. В конце каждого сеанса доктор что-то быстро бормотал насчет новой комбинации лекарств, которую им следует испробовать, сперва, возможно, это средство вызовет дурноту, ил w усталость, или повышенную тревожность. Годами он следовал этим рецептам, на какое-то время вновь начинал чувствовать себя живым, но потом угнетенность возвращалась. Эллен отыскивала другого врача, получше. Снова приходилось отвечать на вопросы. Что касается лекарств — в их действенности Пол всегда сомневался. Как бы ему ни объясняли его состояние с медицинской точки зрения, он не мог до конца избавиться от догадки, что в его страданиях скрыт некий смысл. Что, если пульсирующая конкретность материального мира — не искажение, а реальность, надо лишь иметь глаза, чтобы видеть? Нет, говорили ему, это романтика, опасно цепляться за подобные мысли, а уж человеку с душевным заболеванием и вовсе противопоказано. Может, так оно и есть, но его гораздо больше страшила пустота иной гипотезы: неужто большая часть его души — ненужный придаток, вроде слепой кишки?
— Все в порядке, — негромко откликнулся он, смывая с руки слипшийся порошок.
В постели Эллен опустила голову ему на грудь, ее рука пристроилась у него на животе. Ничего сексуального нет в этой позе. Секса давно уже не было. Ей тридцать четыре года, она хочет ребенка. И вновь Пол начал составлять список всего, чего он не мог дать жене, но перечень был бесконечен, и он велел себе остановиться.
— Такой милый, теплый, — шепнула она. Он провел рукой по ее волосам. Эллен не пользовалась ни духами, ни косметикой, и это добавляло ей шарма в глазах мужа — никакой саморекламы.
— Точно решила завтра пойти в библиотеку?
— Да, — сказала она и потерлась подбородком о его грудь.
Ей нужно было прочесть переписку времен Второй мировой войны для диссертации, посвященной судьбам женщин в тылу. Эллен гораздо больше интересовала политическая история той эпохи, но научный руководитель предупредил, что тему уже «застолбили» и не стоит браться за нее, если рассчитываешь получить ставку на факультете. Эллен готова была пренебречь советом, но тут Пол бросил работу, и ей пришлось сделаться более практичной.
Впервые они встретились в гостях у друзей — сидели у окна-эркера, глядя в сад. Он и сейчас отчетливо помнил, с каким оптимизмом эта девушка говорила обо всем на свете: и ее работа, и друзья, собравшиеся на вечеринку, и покрой его пиджака — все было просто замечательным. В начале романа он приходил к ней домой по вечерам, закончив работу в старшей школе. Сидел за кухонным столиком и правил контрольные, а она трудилась за своим рабочим столом в спальне. Он попадал в иной мир, в мир, где маленькие радости — например, от ее присутствия в соседней комнате — становились повседневными. Однажды вечером он попытался объяснить Эллен, что с ним что-то неладно. Она взглянула на него удивленно, озадаченно. До балкона ее квартиры, где они устроились после ужина, из распахнутого внизу окна доносился голос поп-певца. Так ему запомнилось.
— Ты слишком требователен к себе, — заступилась Эллен. — Школа тебя выматывает. Нужно больше спать. — Она говорила мягко, но Пол мог убедиться (если б это не было совершенно очевидно и раньше), что Эллен понятия не имеет о том мертвящем страхе, с которым ему приходилось бороться. Тогда он убедил себя, что это не столь уж важно — главное, она его любит. Нельзя же требовать от другого человека полного понимания.
— Завтра огляжусь в библиотеке, всего на пару часов зайду, — пообещала жена, целуя его перед сном. — А потом погуляем по городу, сходим к морю.
Он коснулся ладонью ее щеки.
— Хорошо, — сказал он и выключил ночник.
Раннее утро. Серый оловянный свет заполнил середину комнаты, в углах еще темно, очертания кресла и шкафа размыты.
Он тихонько одевается, бесшумно прикрывает за собой дверь. Снаружи холодно, улицы окутал туман. Он идет к замку, а оттуда по дорожке вдоль стены, ограждающей территорию собора. Дальше — скала, поросшая до самого гребня травой. Он подымается к краю утеса. Внизу слышен плеск и шорох прибоя, порой глухой рокот камня, перекатываемого волнами. Само по себе море невидимо, там, далеко внизу, в пелене тумана. Так будет лучше, думает он.
— Простите, дорогой, вы мне не поможете? — раздается голос у него за спиной.
Он оборачивается и видит старуху в наглухо застегнутом зеленом шерстяном пальто. Она стоит всего в ярде от него, в руках — сумка с продуктами. Как она ухитрилась незаметно подобраться чуть ли не вплотную? Присмотревшись внимательней, он узнает в ней ту пожилую женщину из ресторана, карие глазки на морщинистом лице уже знакомы ему.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20