Как долго Джеймс мечтал осчастливить этого парня, а теперь глядел на него отстранено, забавляясь, балансируя на грани правды и лжи.
— Прости, мне следовало сразу принять у тебя плащ, — внезапно он сделался изысканно любезен. — Заходи, садись.
— Мне пора. — Патрик был сбит с толку, словно человек, который забрел по ошибке не в тот кинотеатр я оказался в темноте наедине со странными или страшными картинами.
Сам не сознавая, что творит, Джеймс коснулся рукой щеки Патрика, провел пальцем по мягкой веснушчатой коже под глазами.
— Спасибо, — выдохнул он. — Спасибо за все,
Патрик покраснел, поспешно отдернул голову, нащупал у себя за спиной ручку двери. — Я пошел.
Он направился к воротам и там не свернул на пешеходную дорожку, а продолжал идти дальше, пока не миновал автобусную остановку, не растворился вдали.
Джеймс так и не позвонил Саймону. Сперва он испытывал некоторое чувство вины, словно подвел кого-то, но неделя ползла за неделей, и он позабыл, что существует окружающий мир. Казалось уже, что, зайди он в контору, там никто не узнает его и он сам никого не узнает. Доктора предупреждали насчет этого: память сдает, вирус проникает в мозг, начинаешь путаться.
Время испарялось помаленьку, целые эпохи жизни исчезали бесследно. Он позабыл Саймона и контору, Патрика и прошлый год, когда все тревожился, нравится ли он ему. Как-то поутру Джеймс не узнал собственную квартиру, встревожился, что вот-вот явится настоящий хозяин и выгонит его на улицу. Джеймс бродил по комнатам, сделавшимся незнакомыми, порой воображая, будто перенесся во двор своего детства, будто сидит на корточках возле поилки для птиц, где привык ждать отца с наступлением темноты.
Парк все еще был поблизости, он гулял там по вечерам. Иногда, подобравшись к дальнему краю, где в свете фонаря виднелась пустая скамья, он терялся: откуда-то доносился едва различимый шепот, но шепот смолкал, едва Джеймс переставал в него вслушиваться, таял, словно сон, ускользающий от дневных воспоминаний.
Однажды вечером, возвращаясь с прогулки, он столкнулся с молодой женщиной, как раз на переходе. Женщина перешла через дорогу и собиралась идти дальше, но остановилась внезапно и пристально всмотрелась в него. Глаза огромные, как у ящерицы, лицо истощенное и точно под цвет волос. Она заговорила с Джеймсом, стала расспрашивать о здоровье: как же так, он очень исхудал! Может быть, деньги нужны? — предложила она. Джеймс только улыбался, отвечая невпопад — когда же она отстанет и пойдет себе дальше! Они познакомились в дурную для нее пору, гнула свое девица, нащупывая в сумке пачку сигарет, теперь все пошло по-другому, она покончила с этой гнусностью. Джеймс одобрительно закивал, это ее подбодрило, она уже не размахивала нервозно руками, даже опустила на мгновение ладонь ему на сгиб локтя. Попросила прощения, дескать, вовсе не хотела навязываться, говорить о себе. Чем ему помочь? Неужели нечем? Он вежливо отказался от всякой помощи в уверенности, что дамочка его с кем-то спутала.
Сидя в комнате у окна, Джеймс пытался читать книгу. День близился к вечеру, на улице проливной дождь. Роман о старике, который рассказывал внуку всякие истории о предках, подбираясь исподволь к настоящему моменту, пока наконец не перешел к биографии самого мальчика, то есть повествование превратилось в пророчество, до смерти напугавшее слушателя. Прочитав пару страниц, он делал перерыв, давал глазам отдых, выглядывал наружу. Женщины, обмотавшись платками, ждали автобуса, старики, надвинув кепки на глаза, сгрудились под навесами подъездов, дожидались, пока пройдет дождь. Во влажном воздухе их силуэты размывались, темные ботинки сливались с влажным асфальтом, и Джеймсу чудилось, будто пешеходы понемногу проваливаются, уходят по щиколотку в грязь. Покачав головой, он вернулся к книге, но забыл уже, о чем шла речь на странице, перечитывал снова и снова одни и те же фразы. Слова лишились смысла. Он отложил книгу, выглянул на улицу и замер: на той стороне, подняв глаза к окну, стоял его отец. На нем все тот же синий костюм, руки вытянуты по швам, кончики губ печально опущены. Отец стоял неподвижно, уставившись на Джеймса, и тому казалось, будто из глазниц отца выходят два толстых кабеля, тянутся через всю улицу и, проникая сквозь окно, плотно обматываются вокруг его черепа. Он подбежал к окну, обеими руками уткнулся в раму, и тогда фигура отца исчезла, распалась на прямоугольники цементной дорожки и испачканной углем стены.
В тот же день, несколько часов спустя, он потерял сознание, когда наливал себе в стакан воду из-под крана. Увидел, как резко поехал куда-то вбок кухонный шкафчик, и — темнота. Он пришел в себя на линолеуме, лежа на спине. На кухне было темно, судя по отблескам фар дальнего света, пробегавшим по потолку, стемнело уже и на улице. Он полежал какое-то время, прислушиваясь к рокоту проносившихся машин и более отдаленному гулу авиалайнеров. Попытался подняться, но руки ослабли. Сдвинувшись с места, Джеймс понял, что лежал на жестком полу в луже пота. Его охватила паника, он чуть было не заорал во весь голос, но паника миновала так же быстро, как нахлынула. Он снова уставился в потолок, следя за мельканием фар. Перед его мысленным взором сменялись видения и образы, непостижимая, неподъемная громада воспоминаний надвинулась на него, он стал бестелесен и вновь ощутил надежду. Вспомнил Стоквелл и детское счастье: зимний вечер, матч закончился, он бежит через поле, туда, где в прогретой машине ждут родители. Он подумал о пачке запечатанных писем на полке в гостиной. Все хорошо. Скоро он вернется домой и упокоится в могиле по соседству с отцом, как и пообещал ему в своем письме священник.
Предвидение
Над футбольным полем заходило солнце. Большинство мальчиков уже вернулись в корпус. Сэмюэл задержался на полчасика отработать пенальти на пару со своим приятелем Джайлзом, который замер сейчас перед воротам в ожидании очередного мяча. Отступив шагов на десять, Сэмюэл разбежался и ударил — мяч взвился вверх и влево и на один-два фута разминулся со стойкой ворот.
— Пошли? — предложил Джайлз и пошаркал ногой по траве, счищая грязь.
— Сейчас твоя очередь.
— Вымотался, — покачал головой Джайлз. — Пошли.
Они повернули к старой усадьбе, в здании которой располагалась школа; Сэмюэл услышал воркование птиц, хлопавших крыльями на старой голубятне, — негромкий звук эхом разносился в тумане над лужайкой. И в эту минуту, без всякой на то причины, он подумал: как печально, что Джевинс умирает вот так, один, в маленькой квартирке над спальнями шестого класса.
Мистер Джевинс, который еще утром нависал над ними в своей мантии и овальных очочках, декламировал на латыни: чьи стихи, что значат — им невдомек. Ребята давно научились переводить настенные часы на десять минут вперед и включать будильник — собственность Беннета: глухой на одно ухо учитель принимал звонок за сигнал к окончанию урока и отпускал класс. Лет восьмидесяти, должно быть, а то и старше. Бубнил себе под нос скрипучим шепотом, лишь изредка возвышая голос, — наверное, славил императора или битву какую-нибудь. Мальчики плевать на него хотели, болтали, швырялись бумажными катышками. Все годы, что Сэмюэл учился в Сент-Джилберте, он ощущал затаенную боль в этом старике — непостижимую, не поддающуюся словам. В то утро Джевинс впервые с размаху хлопнул затянутым в кожу томом по подоконнику и, напрягая связки, выкрикнул:
— Хотите, чтобы я продолжил урок, или нет?
«Киллер» Миллер поднялся на ноги и повернулся лицом к классу.
— Джентльмены, поступило предложение. Хотим ли мы, чтобы Джевинс продолжил урок? Кто против, поднимите руки!
Большинство мальчишек откликнулись на его призыв, свободными руками прикрывая рты и хихикая. Джевинс молча стоял и смотрел на них. Тут зазвонил будильник Беннета, и все, поспешно запихав тетради в сумки, устремились к двери. Сэмюэл не сразу убрал книги — он готовился к тесту по географии. Когда он опомнился и поднял голову, класс уже опустел, только мистер Джевинс так и не тронулся с места. Говорили, он служил рядовым в пору Второй мировой войны, был ранен на побережье под Дюнкерком и снова послан на ту сторону Ла-Манша в «День Д» [ День Д -День высадки союзников на побережье Нормандии (6 июня 1944г.) ]. Сморщенные нижние веки дергались в нервном тике, на лице старика застыла горечь поражения. Он неподвижно глядел на последнего из своих учеников. Сэмюэл схватил ранец и выбежал вон.
Теперь, возвращаясь в потемках через поле бок о бок с Джайлзом, Сэмюэл видел огни в библиотеке, где готовились к университетским экзаменам ребята из выпускного класса. На верхнем этаже все еще светились окна в комнате мистера Джевинса, шторы были опущены. На мгновение Сэмюэл задумался, где сейчас старик: лежит на постели, закрыв глаза, или в зеленом кожаном кресле в гостиной (сидя в этом кресле, Джевинс два года назад излагал новичкам правила школы: как разговаривать с экономкой, к кому обращаться в случае конфликта — сперва к заместителю старосты класса, затем к старосте и лишь после этого к классному руководителю). Некрасиво это — прикидывать, в какой позе лежит тело учителя, словно он нечаянно застиг мистера Джевинса в трусах на лестничной площадке и теперь никак не может избавиться от этого воспоминания.
Едва они добрались до школы, Джайлз свернул в гардеробную Линкольн-Хауза, не успел Сэмюэл и слово сказать. Он поплелся дальше, к своей спальне. Приняв душ и поужинав, вышел в общий зал. Мистер Киннет, новый учитель, сидел возле окна у входа в библиотеку и курил. На этой неделе мистер Киннет дежурил по ночам, а сейчас наблюдал за поведением в читальне. Надо сказать учителю, что случилось с Джевинсом, подумал Сэмюэл. Должен же кто-то из взрослых знать.
— Проблемы, Фиппс? В туалет понадобилось или что?
— Нет, сэр.
— Вид у тебя больной.
— Просто устал, сэр.
— Всего-навсего полседьмого. Разве в эту пору тебе не следует прятаться от старших товарищей?
— Пятница, сэр. Все разъехались по домам.
— Мой тебе совет — подружись с приходящими учениками. С каким-нибудь местным выскочкой, у которого большой дом с бассейном. Пускай его мамочка забирает тебя на выходные.
Он загасил сигарету, высунув руку в окно и раздавив окурок о металлический козырек окна.
— Мистер Джевинс, — выпалил Сэмюэл. — Мне так жаль!
— О чем ты, Фиппс?
— Ни о чем. — Сэмюэл повернулся и быстро пошел по ступенькам — как ужасно громко они скрипят! — еще один пролет, и он на площадке, а дальше по коридору спальня.
В комнате никого. Поглядел в окно на темнеющую лужайку. Если б тут был Тревор, старший брат… Острая тоска нахлынула на мальчика, но строгий голос в голове твердил: не будь слабаком!
Свет гасили только через час, но Сэмюэл уже забрался в постель. Прочел три раздела в учебнике географии, хотя сдавать их предстояло лишь в понедельник, проверил данные в журнале лабораторных работ по химии, мысленно производя подсчеты и отмечая галочкой проверенные результаты. Учебник латыни он оставил на полочке возле кровати, прикидывая, словно назло себе, долго ли будут искать замену старику и сильно ли старик мучился перед смертью.
— Фиппси! Эй!
Джайлз тряс его за плечо. До завтрака было далеко, но все мальчишки уже повскакали.
— Джевинс перекинулся! Только что его потащили вниз! У двери — «скорая»! Беннет, баба, ревет и ревет! Ну же, вставай!
Сэмюэл подбежал к окну, протиснулся между высокими мальчиками, чтобы разглядеть получше. Сирена и мигалка выключены. Машина «скорой помощи» кажется брошенной среди пустой, засыпанной гравием парковки, дверцы сзади распахнуты, включены фары дальнего света, хотя над краем футбольной площадки уже поднимается солнце.
— Самое время, — пропищал кроха-второклассник, — Он же был совсем старый.
— Помоложе штучки твоей матери, Кришорн!
Воцарилось молчание, двое мужчин в голубых куртках и брюках вынесли из-под козырька подъезда носилки, длинный бесформенный бугор прикрыт простыней, тело чересчур широко в плечах, руки выступают по бокам, кисти высунулись наружу. Слышно, как в углу всхлипывает Беннет. Санитар, шедший впереди, поднялся в фургон и втянул за собой носилки.
— Никаких deus ex machina [ Бог из машины (лат.) — известный прием античного театра — неожиданное благополучное разрешение трагического конфликта свыше, хэппи-энд ] для Джевинса, а? Сыграна пьеса. — Джайлз печально смотрит вслед «скорой», в точности как глядит вслед родителям, когда их визит заканчивается. Сэмюэл вцепился пальцами в холодный камень, обрамляющий окно, звуки вокруг исчезли.
На завтраке директор поднялся из-за своего стола: он-де должен сообщить ученикам печальное известие. Накануне вечером мистер Джевинс скончался от инфаркта.
— Он сорок два года проработал в этой школе. Лучшего преподавателя латыни я не видел. — Кто-то хихикнул, но директор с ударением продолжал: — И чтобы никаких сплетен по этому поводу: сегодня утром миссис Пеббли нашла мистера Джевинса в его комнате. Он так и не проснулся. В понедельник, в четыре часа, заупокойная служба в часовне. Ваши родители извещены. Полагаю, из уважения к памяти мистера Джевинса нам следует закончить завтрак в молчании. — И с этими словами директор уселся.
Днем Сэмюэл смотрел или пытался смотреть, как Джайлз с немногочисленными приятелями играет во французский крикет возле спортзала, но взгляд его невольно поднимался вверх, к скоплению белых облаков. Носилки, чистая белая простыня, раскрытые ладони. Какая-то часть его разума — а он и не ведал прежде о ее активности — теперь застыла неподвижно. Крошечный шарик в середине мозга перестал вращаться. Это было страшно. А он-то думал, страх активен и скор, толкает, гонит тебя…
Наверху, в спальне (это было утром, после завтрака), Сэмюэл еще думал с надеждой, что имеется какое-то объяснение, какой-то случайный разговор между учителями, который он, сам того не заметив, подслушал, какая-то фраза на ужине — вот откуда взялось его знание. Но директор описал, как и когда наступила смерть, и Сэмюэл внезапно увидел все — еду на тарелке, однокашников напротив, весь обеденный зал — как бы сквозь другой конец телескопа. Повседневный мир, все, что было от рождения знакомо, превратился в тесное, забитое жильцами, шумное помещение. Дом на открытой равнине. По ту сторону стен — бесконечная пустота.
Едва заметное движение туч по небу словно подтверждало обнаруженную аномалию, и быстрый бег одноклассников по игровой площадке — то же судорожное биение насекомых о стекло чердачного окна. Сидя на краю площадки, Сэмюэл острее прежнего мечтал оказался рядом с Тревором, болтаться в комнате брата, смотреть, как тот возится с компьютером, болтает без умолку о компьютере, только о компьютере, и чтоб книги, выписанные по почте, лежали рядом, брат и половины его слов не слышит, но кивает поощрительно. Тревору никогда не нравилось в школе, друзьями он так и не обзавелся. Там, рядом с Тревором, он будет в безопасности.
В понедельник, без десяти четыре отцовский «пежо» въехал на парковку. Сэмюэл выскочил навстречу, словно несколько лет провел взаперти, в молчании. Подлетел к машине. Едва мать в черном платье, с сумочкой на ремешке выбралась с пассажирского сиденья, он уже кричал:
— Мама, я знал, знал раньше всех, прежде чем нам сказали, я уже знал, что придется искать другого учителя, как раз в тот момент, когда это случилось, сразу после семи, я знал, что он умер, раньше всех!
И он разрыдался, уткнувшись лицом в грудь матери, обеими руками уцепившись за нее. Мать ласково погладила сына по спине, обхватила руками его затылок.
— Все в порядке, дорогой, все хорошо.
— Но я знал, — бормотал он в складки ее платья. — Как же это? Как?
Руки матери замерли на миг, потом она с силой притянула мальчика к себе.
— Все уже хорошо, все хорошо… Ничего ты не знал, дорогой. Хороший учитель, ты его любил. Это очень грустно, вот и все.
Сэмюэл заглянул матери в лицо. Длинные черные волосы слегка растрепал ветерок. Обычно она косметикой не пользовалась, но сегодня нанесла полоску бледной помады. Смотрит на него так, как обычно глядит, когда он прихворнет. Нужно успокоить ее, объяснить.
— Мама, я знал еще в пятницу. Миссис Пеббли нашла его только в субботу утром.
Мать слабо улыбнулась, посмотрела себе под ноги.
— Помнишь, когда умерла бабушка, — вступил в разговор отец, стоявший по другую сторону автомобиля, голос его был пугающе бодр, взгляд пристален, воротничок туго застегнут, узел галстука подтянут под самое горло. — Помнишь, мы все грустили. И сейчас тебе грустно. Понимаешь? А когда человеку грустно, бывает, ему что-то такое мерещится. Это вполне естественно.
— Но это было в пятницу. Я играл…
Отец резко отвернулся, взгляд его скользнул по футбольному полю. Сжав челюсти, он с трудом сглотнул, отвел глаза, его губы изогнулись, точно он пытался проглотить что-то на редкость невкусное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Прости, мне следовало сразу принять у тебя плащ, — внезапно он сделался изысканно любезен. — Заходи, садись.
— Мне пора. — Патрик был сбит с толку, словно человек, который забрел по ошибке не в тот кинотеатр я оказался в темноте наедине со странными или страшными картинами.
Сам не сознавая, что творит, Джеймс коснулся рукой щеки Патрика, провел пальцем по мягкой веснушчатой коже под глазами.
— Спасибо, — выдохнул он. — Спасибо за все,
Патрик покраснел, поспешно отдернул голову, нащупал у себя за спиной ручку двери. — Я пошел.
Он направился к воротам и там не свернул на пешеходную дорожку, а продолжал идти дальше, пока не миновал автобусную остановку, не растворился вдали.
Джеймс так и не позвонил Саймону. Сперва он испытывал некоторое чувство вины, словно подвел кого-то, но неделя ползла за неделей, и он позабыл, что существует окружающий мир. Казалось уже, что, зайди он в контору, там никто не узнает его и он сам никого не узнает. Доктора предупреждали насчет этого: память сдает, вирус проникает в мозг, начинаешь путаться.
Время испарялось помаленьку, целые эпохи жизни исчезали бесследно. Он позабыл Саймона и контору, Патрика и прошлый год, когда все тревожился, нравится ли он ему. Как-то поутру Джеймс не узнал собственную квартиру, встревожился, что вот-вот явится настоящий хозяин и выгонит его на улицу. Джеймс бродил по комнатам, сделавшимся незнакомыми, порой воображая, будто перенесся во двор своего детства, будто сидит на корточках возле поилки для птиц, где привык ждать отца с наступлением темноты.
Парк все еще был поблизости, он гулял там по вечерам. Иногда, подобравшись к дальнему краю, где в свете фонаря виднелась пустая скамья, он терялся: откуда-то доносился едва различимый шепот, но шепот смолкал, едва Джеймс переставал в него вслушиваться, таял, словно сон, ускользающий от дневных воспоминаний.
Однажды вечером, возвращаясь с прогулки, он столкнулся с молодой женщиной, как раз на переходе. Женщина перешла через дорогу и собиралась идти дальше, но остановилась внезапно и пристально всмотрелась в него. Глаза огромные, как у ящерицы, лицо истощенное и точно под цвет волос. Она заговорила с Джеймсом, стала расспрашивать о здоровье: как же так, он очень исхудал! Может быть, деньги нужны? — предложила она. Джеймс только улыбался, отвечая невпопад — когда же она отстанет и пойдет себе дальше! Они познакомились в дурную для нее пору, гнула свое девица, нащупывая в сумке пачку сигарет, теперь все пошло по-другому, она покончила с этой гнусностью. Джеймс одобрительно закивал, это ее подбодрило, она уже не размахивала нервозно руками, даже опустила на мгновение ладонь ему на сгиб локтя. Попросила прощения, дескать, вовсе не хотела навязываться, говорить о себе. Чем ему помочь? Неужели нечем? Он вежливо отказался от всякой помощи в уверенности, что дамочка его с кем-то спутала.
Сидя в комнате у окна, Джеймс пытался читать книгу. День близился к вечеру, на улице проливной дождь. Роман о старике, который рассказывал внуку всякие истории о предках, подбираясь исподволь к настоящему моменту, пока наконец не перешел к биографии самого мальчика, то есть повествование превратилось в пророчество, до смерти напугавшее слушателя. Прочитав пару страниц, он делал перерыв, давал глазам отдых, выглядывал наружу. Женщины, обмотавшись платками, ждали автобуса, старики, надвинув кепки на глаза, сгрудились под навесами подъездов, дожидались, пока пройдет дождь. Во влажном воздухе их силуэты размывались, темные ботинки сливались с влажным асфальтом, и Джеймсу чудилось, будто пешеходы понемногу проваливаются, уходят по щиколотку в грязь. Покачав головой, он вернулся к книге, но забыл уже, о чем шла речь на странице, перечитывал снова и снова одни и те же фразы. Слова лишились смысла. Он отложил книгу, выглянул на улицу и замер: на той стороне, подняв глаза к окну, стоял его отец. На нем все тот же синий костюм, руки вытянуты по швам, кончики губ печально опущены. Отец стоял неподвижно, уставившись на Джеймса, и тому казалось, будто из глазниц отца выходят два толстых кабеля, тянутся через всю улицу и, проникая сквозь окно, плотно обматываются вокруг его черепа. Он подбежал к окну, обеими руками уткнулся в раму, и тогда фигура отца исчезла, распалась на прямоугольники цементной дорожки и испачканной углем стены.
В тот же день, несколько часов спустя, он потерял сознание, когда наливал себе в стакан воду из-под крана. Увидел, как резко поехал куда-то вбок кухонный шкафчик, и — темнота. Он пришел в себя на линолеуме, лежа на спине. На кухне было темно, судя по отблескам фар дальнего света, пробегавшим по потолку, стемнело уже и на улице. Он полежал какое-то время, прислушиваясь к рокоту проносившихся машин и более отдаленному гулу авиалайнеров. Попытался подняться, но руки ослабли. Сдвинувшись с места, Джеймс понял, что лежал на жестком полу в луже пота. Его охватила паника, он чуть было не заорал во весь голос, но паника миновала так же быстро, как нахлынула. Он снова уставился в потолок, следя за мельканием фар. Перед его мысленным взором сменялись видения и образы, непостижимая, неподъемная громада воспоминаний надвинулась на него, он стал бестелесен и вновь ощутил надежду. Вспомнил Стоквелл и детское счастье: зимний вечер, матч закончился, он бежит через поле, туда, где в прогретой машине ждут родители. Он подумал о пачке запечатанных писем на полке в гостиной. Все хорошо. Скоро он вернется домой и упокоится в могиле по соседству с отцом, как и пообещал ему в своем письме священник.
Предвидение
Над футбольным полем заходило солнце. Большинство мальчиков уже вернулись в корпус. Сэмюэл задержался на полчасика отработать пенальти на пару со своим приятелем Джайлзом, который замер сейчас перед воротам в ожидании очередного мяча. Отступив шагов на десять, Сэмюэл разбежался и ударил — мяч взвился вверх и влево и на один-два фута разминулся со стойкой ворот.
— Пошли? — предложил Джайлз и пошаркал ногой по траве, счищая грязь.
— Сейчас твоя очередь.
— Вымотался, — покачал головой Джайлз. — Пошли.
Они повернули к старой усадьбе, в здании которой располагалась школа; Сэмюэл услышал воркование птиц, хлопавших крыльями на старой голубятне, — негромкий звук эхом разносился в тумане над лужайкой. И в эту минуту, без всякой на то причины, он подумал: как печально, что Джевинс умирает вот так, один, в маленькой квартирке над спальнями шестого класса.
Мистер Джевинс, который еще утром нависал над ними в своей мантии и овальных очочках, декламировал на латыни: чьи стихи, что значат — им невдомек. Ребята давно научились переводить настенные часы на десять минут вперед и включать будильник — собственность Беннета: глухой на одно ухо учитель принимал звонок за сигнал к окончанию урока и отпускал класс. Лет восьмидесяти, должно быть, а то и старше. Бубнил себе под нос скрипучим шепотом, лишь изредка возвышая голос, — наверное, славил императора или битву какую-нибудь. Мальчики плевать на него хотели, болтали, швырялись бумажными катышками. Все годы, что Сэмюэл учился в Сент-Джилберте, он ощущал затаенную боль в этом старике — непостижимую, не поддающуюся словам. В то утро Джевинс впервые с размаху хлопнул затянутым в кожу томом по подоконнику и, напрягая связки, выкрикнул:
— Хотите, чтобы я продолжил урок, или нет?
«Киллер» Миллер поднялся на ноги и повернулся лицом к классу.
— Джентльмены, поступило предложение. Хотим ли мы, чтобы Джевинс продолжил урок? Кто против, поднимите руки!
Большинство мальчишек откликнулись на его призыв, свободными руками прикрывая рты и хихикая. Джевинс молча стоял и смотрел на них. Тут зазвонил будильник Беннета, и все, поспешно запихав тетради в сумки, устремились к двери. Сэмюэл не сразу убрал книги — он готовился к тесту по географии. Когда он опомнился и поднял голову, класс уже опустел, только мистер Джевинс так и не тронулся с места. Говорили, он служил рядовым в пору Второй мировой войны, был ранен на побережье под Дюнкерком и снова послан на ту сторону Ла-Манша в «День Д» [ День Д -День высадки союзников на побережье Нормандии (6 июня 1944г.) ]. Сморщенные нижние веки дергались в нервном тике, на лице старика застыла горечь поражения. Он неподвижно глядел на последнего из своих учеников. Сэмюэл схватил ранец и выбежал вон.
Теперь, возвращаясь в потемках через поле бок о бок с Джайлзом, Сэмюэл видел огни в библиотеке, где готовились к университетским экзаменам ребята из выпускного класса. На верхнем этаже все еще светились окна в комнате мистера Джевинса, шторы были опущены. На мгновение Сэмюэл задумался, где сейчас старик: лежит на постели, закрыв глаза, или в зеленом кожаном кресле в гостиной (сидя в этом кресле, Джевинс два года назад излагал новичкам правила школы: как разговаривать с экономкой, к кому обращаться в случае конфликта — сперва к заместителю старосты класса, затем к старосте и лишь после этого к классному руководителю). Некрасиво это — прикидывать, в какой позе лежит тело учителя, словно он нечаянно застиг мистера Джевинса в трусах на лестничной площадке и теперь никак не может избавиться от этого воспоминания.
Едва они добрались до школы, Джайлз свернул в гардеробную Линкольн-Хауза, не успел Сэмюэл и слово сказать. Он поплелся дальше, к своей спальне. Приняв душ и поужинав, вышел в общий зал. Мистер Киннет, новый учитель, сидел возле окна у входа в библиотеку и курил. На этой неделе мистер Киннет дежурил по ночам, а сейчас наблюдал за поведением в читальне. Надо сказать учителю, что случилось с Джевинсом, подумал Сэмюэл. Должен же кто-то из взрослых знать.
— Проблемы, Фиппс? В туалет понадобилось или что?
— Нет, сэр.
— Вид у тебя больной.
— Просто устал, сэр.
— Всего-навсего полседьмого. Разве в эту пору тебе не следует прятаться от старших товарищей?
— Пятница, сэр. Все разъехались по домам.
— Мой тебе совет — подружись с приходящими учениками. С каким-нибудь местным выскочкой, у которого большой дом с бассейном. Пускай его мамочка забирает тебя на выходные.
Он загасил сигарету, высунув руку в окно и раздавив окурок о металлический козырек окна.
— Мистер Джевинс, — выпалил Сэмюэл. — Мне так жаль!
— О чем ты, Фиппс?
— Ни о чем. — Сэмюэл повернулся и быстро пошел по ступенькам — как ужасно громко они скрипят! — еще один пролет, и он на площадке, а дальше по коридору спальня.
В комнате никого. Поглядел в окно на темнеющую лужайку. Если б тут был Тревор, старший брат… Острая тоска нахлынула на мальчика, но строгий голос в голове твердил: не будь слабаком!
Свет гасили только через час, но Сэмюэл уже забрался в постель. Прочел три раздела в учебнике географии, хотя сдавать их предстояло лишь в понедельник, проверил данные в журнале лабораторных работ по химии, мысленно производя подсчеты и отмечая галочкой проверенные результаты. Учебник латыни он оставил на полочке возле кровати, прикидывая, словно назло себе, долго ли будут искать замену старику и сильно ли старик мучился перед смертью.
— Фиппси! Эй!
Джайлз тряс его за плечо. До завтрака было далеко, но все мальчишки уже повскакали.
— Джевинс перекинулся! Только что его потащили вниз! У двери — «скорая»! Беннет, баба, ревет и ревет! Ну же, вставай!
Сэмюэл подбежал к окну, протиснулся между высокими мальчиками, чтобы разглядеть получше. Сирена и мигалка выключены. Машина «скорой помощи» кажется брошенной среди пустой, засыпанной гравием парковки, дверцы сзади распахнуты, включены фары дальнего света, хотя над краем футбольной площадки уже поднимается солнце.
— Самое время, — пропищал кроха-второклассник, — Он же был совсем старый.
— Помоложе штучки твоей матери, Кришорн!
Воцарилось молчание, двое мужчин в голубых куртках и брюках вынесли из-под козырька подъезда носилки, длинный бесформенный бугор прикрыт простыней, тело чересчур широко в плечах, руки выступают по бокам, кисти высунулись наружу. Слышно, как в углу всхлипывает Беннет. Санитар, шедший впереди, поднялся в фургон и втянул за собой носилки.
— Никаких deus ex machina [ Бог из машины (лат.) — известный прием античного театра — неожиданное благополучное разрешение трагического конфликта свыше, хэппи-энд ] для Джевинса, а? Сыграна пьеса. — Джайлз печально смотрит вслед «скорой», в точности как глядит вслед родителям, когда их визит заканчивается. Сэмюэл вцепился пальцами в холодный камень, обрамляющий окно, звуки вокруг исчезли.
На завтраке директор поднялся из-за своего стола: он-де должен сообщить ученикам печальное известие. Накануне вечером мистер Джевинс скончался от инфаркта.
— Он сорок два года проработал в этой школе. Лучшего преподавателя латыни я не видел. — Кто-то хихикнул, но директор с ударением продолжал: — И чтобы никаких сплетен по этому поводу: сегодня утром миссис Пеббли нашла мистера Джевинса в его комнате. Он так и не проснулся. В понедельник, в четыре часа, заупокойная служба в часовне. Ваши родители извещены. Полагаю, из уважения к памяти мистера Джевинса нам следует закончить завтрак в молчании. — И с этими словами директор уселся.
Днем Сэмюэл смотрел или пытался смотреть, как Джайлз с немногочисленными приятелями играет во французский крикет возле спортзала, но взгляд его невольно поднимался вверх, к скоплению белых облаков. Носилки, чистая белая простыня, раскрытые ладони. Какая-то часть его разума — а он и не ведал прежде о ее активности — теперь застыла неподвижно. Крошечный шарик в середине мозга перестал вращаться. Это было страшно. А он-то думал, страх активен и скор, толкает, гонит тебя…
Наверху, в спальне (это было утром, после завтрака), Сэмюэл еще думал с надеждой, что имеется какое-то объяснение, какой-то случайный разговор между учителями, который он, сам того не заметив, подслушал, какая-то фраза на ужине — вот откуда взялось его знание. Но директор описал, как и когда наступила смерть, и Сэмюэл внезапно увидел все — еду на тарелке, однокашников напротив, весь обеденный зал — как бы сквозь другой конец телескопа. Повседневный мир, все, что было от рождения знакомо, превратился в тесное, забитое жильцами, шумное помещение. Дом на открытой равнине. По ту сторону стен — бесконечная пустота.
Едва заметное движение туч по небу словно подтверждало обнаруженную аномалию, и быстрый бег одноклассников по игровой площадке — то же судорожное биение насекомых о стекло чердачного окна. Сидя на краю площадки, Сэмюэл острее прежнего мечтал оказался рядом с Тревором, болтаться в комнате брата, смотреть, как тот возится с компьютером, болтает без умолку о компьютере, только о компьютере, и чтоб книги, выписанные по почте, лежали рядом, брат и половины его слов не слышит, но кивает поощрительно. Тревору никогда не нравилось в школе, друзьями он так и не обзавелся. Там, рядом с Тревором, он будет в безопасности.
В понедельник, без десяти четыре отцовский «пежо» въехал на парковку. Сэмюэл выскочил навстречу, словно несколько лет провел взаперти, в молчании. Подлетел к машине. Едва мать в черном платье, с сумочкой на ремешке выбралась с пассажирского сиденья, он уже кричал:
— Мама, я знал, знал раньше всех, прежде чем нам сказали, я уже знал, что придется искать другого учителя, как раз в тот момент, когда это случилось, сразу после семи, я знал, что он умер, раньше всех!
И он разрыдался, уткнувшись лицом в грудь матери, обеими руками уцепившись за нее. Мать ласково погладила сына по спине, обхватила руками его затылок.
— Все в порядке, дорогой, все хорошо.
— Но я знал, — бормотал он в складки ее платья. — Как же это? Как?
Руки матери замерли на миг, потом она с силой притянула мальчика к себе.
— Все уже хорошо, все хорошо… Ничего ты не знал, дорогой. Хороший учитель, ты его любил. Это очень грустно, вот и все.
Сэмюэл заглянул матери в лицо. Длинные черные волосы слегка растрепал ветерок. Обычно она косметикой не пользовалась, но сегодня нанесла полоску бледной помады. Смотрит на него так, как обычно глядит, когда он прихворнет. Нужно успокоить ее, объяснить.
— Мама, я знал еще в пятницу. Миссис Пеббли нашла его только в субботу утром.
Мать слабо улыбнулась, посмотрела себе под ноги.
— Помнишь, когда умерла бабушка, — вступил в разговор отец, стоявший по другую сторону автомобиля, голос его был пугающе бодр, взгляд пристален, воротничок туго застегнут, узел галстука подтянут под самое горло. — Помнишь, мы все грустили. И сейчас тебе грустно. Понимаешь? А когда человеку грустно, бывает, ему что-то такое мерещится. Это вполне естественно.
— Но это было в пятницу. Я играл…
Отец резко отвернулся, взгляд его скользнул по футбольному полю. Сжав челюсти, он с трудом сглотнул, отвел глаза, его губы изогнулись, точно он пытался проглотить что-то на редкость невкусное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20