(У Эдвина палец еще не зажил, и ему трудно было писать ровно.)
Письмо оказалось таким же дрожащим, но чувства выражались решительно. Дерзкое и ясное, сверху большими печатными буквами нацарапано: МАНИФЕСТ ДЛЯ МЭЙ. А дальше:
Теперь я знаю, что здесь не так. Дело не в курении, косметике или обжорстве. Все гораздо глубже. Главный вывод из всей философии Тупака Суаре: ему недоступна обычная радость.
Радость — не состояние бытия. Это действие. Радость — это глагол, а не существительное. Ее нет отдельно от наших поступков. Радость по природе своей мимолетна, а не постоянна. Mono-no-aware. «Печаль всего сущего». Печаль наполняет все, даже радость. Без нее радости не существует.
Радость — это наши действия. Радость — это пляски без одежды под дождем. Радость — языческая, абсурдная, она пронизана вожделением и печалью. В отличие от блаженства. Блаженство наступает после смерти.
Я уезжаю. На юг, в пустыню, на последнюю битву. Чтобы спасти всех нас от счастья. Чтобы в мир вернулись радость, боль и порочные удовольствия.
Я спасу мир, Мэй… А потом приду за тобой.
Надпись внизу страницы была жирно подчеркнута и помечена восклицательными знаками: мбуки-мвуки!!!
И тут впервые за долгое-долгое время Мэй засмеялась. Громко расхохоталась от всей души. Мбуки-мвуки! Одна из непереводимостей, которая на языке банту означает: «Сбросить одежду и плясать голым от радости». То есть действовать, радоваться жизни, буянить.
Мэй представила себе пляшущего под дождем голого Эдвина — огородное пугало, что забавно размахивает тощими руками, приветствуя пороки. Она все смеялась и смеялась. Эдвин. Ее Конан. Ее творец бессмысленных великих поступков пляшет голым под дождем. Мбуки-мвуки!
— Сахарная Вата, к тебе можно?
Мэй испуганно обернулась. Ее окликнула одна из Сестер Вечного Счастья™, пожилая дама с большими глазами лани. Вид у нее был встревоженный. Весьма встревоженный.
— Я слышала, как ты смеялась… Мы все это слышали. И я должна заметить, это неправильный смех. Не тихий безмятежный смех того, кто един со Вселенной. Я бы даже сказала, что он прозвучал немного зло.
Мэй засмеялась еще громче.
— Он и есть злой. Очень злой. — С этими словами она сбросила с плеч Покрывало Блаженства, аккуратно сложила и протянула его сестре. — Мне уже достаточно счастья.
— Боже правый… Что случилось? Разве ты не счастлива здесь?
— Да, — ответила Мэй. — Счастлива. В том-то и дело.
Итак, Эдвин готовился к последней битве между силами блаженства и порока, а в это время Мэй Уэзерхилл собрала вещи и бодрым шагом покинула сад через Ворота Счастья™.
И ни разу не оглянулась.
ЧАСТЬ III
Рагнарёк
Рагнарёк — слишком непонятно. — Ред.
Естественно, непонятно! Это «непереводимость». Оставьте как есть, черт побери!! Не править!
У.Ф.
Глава сорок пятая
Когда Тупак Суаре появился на публике без пальца, по всей стране его преданные последователи тоже принялись отрезать себе указательные пальцы. Это считалось «знаком сопричастности», «символом верности». Разве сам Тупак Суаре не писал, что один и тот же перст указует на луну и ковыряет в носу? И вот он, Великий Учитель, вовсе изъял этот палец из уравнения. Это означало, что отныне больше нет ни «я», ни «ты», ни посредников, ни «указующих перстов». Лишь простое и непосредственное постижение истины, мгновенное просветление. Это казалось воплощением дзенского коана.
Подобная интерпретация исходила вовсе не от Тупака. На славе гуру паразитировали, но тем не менее процветали ученые и толкователи, которые объясняли и комментировали каждый его шаг. Тупак (для большинства по-прежнему Тупак) ничего не сказал по поводу отрезанного пальца. Он не любил, когда ему напоминали о случившемся, а когда в порыве обожания какой-нибудь облеченный властью последователь предлагал сохранить палец как «символ самоактуализации», гуру прогонял его палкой. В конце концов ему осточертела эта шумиха, и он спустил свой палец в сортир.
Он устал от роли гуру и уже обдумывал план побега. Вначале публично отречься от собственной святости — всеми принятой, но так и не подтвержденной. Это обычная книжка, черт возьми. О том, как похудеть и перестать беспокоиться, как наладить сексуальную жизнь и поднять самооценку. И все. Книга по самосовершенствованию. Почему Америка все превращает в религию? В жесткую догму?
На следующее утро Тупак Суаре собрал чемоданы. Вещей оказалось немного, все должно поместиться в отделении для ручной клади. Натуральные небеленые хлопчатобумажные халаты вызывали у него аллергию, а массивную золотую сантехнику в ванной выломать не удалось. Он взял с собой пару сувениров, несколько внушительных пачек купюр и карту Голливуда («Вот где сияют звезды!»). Прощаться было не с кем — он нажил достаточно последователей, но ни одного друга. Гарри (именно так его теперь будут звать) в последний раз обошел покинутый дом.
— Так ни разу и не спустился в город, — произнес он. — А ведь я его владелец, черт возьми.
Глава сорок шестая
Эдвин де Вальв жал на газ.
Верх машины был опущен, мотор гудел, и разметка шоссе пунктиром бежала навстречу, словно желтая азбука Морзе, гипнотизировала его. Рядом сидел хозяин автомобиля.
— Называй меня Леон, — великодушно предложил он. Эдвин кивнул.
— Как скажете, мистер Мид.
К несчастью, даже при открытом верхе из машины не выветривалась вонь эвкалиптового масла и семян канолы. Дело в том, что мистер Мид экспериментировал с новым сомнительным средством от облысения, и остатки его шевелюры блестели от этого снадобья. Энергично втирайте в голову три раза в день во время еды. Да, с тех пор, как все мужчины приняли свою лысину (и возрадовались ей), «чудодейственные новинки» исчезли, однако мистер Мид нашел бутылочку тонизирующего средства на складе старой аптеки. «Берите, сколько хотите, — сказал продавец. — За все беру одно объятие». В ответ мистер Мид стукнул его кулаком по голове: «Когда я захочу пообниматься, то попрошу об этом». И вот, в постоянной масляной борьбе с неизбежным облысением, он регулярно обливался этим составом.
— Это не подделка со змеиным ядом, — настаивал он. — Она действительно оживляет подкожные фолликулы.
— Как скажете, мистер Мид.
Под задним сиденьем прятался обезумевший Пуся, который пережил годы презрения со стороны Эдвина и несколько бандитских покушений, а теперь жалобно подвывал. На самом же сиденье растянулся не кто иной, как мистер Этик. Он лелеял надежду «забить насмерть того типа, что явил миру Тупака Суаре». («С точки зрения этики не будет особым грехом расчленить этого Макгрири, причем медленно», — сказал он чуть раньше. На что Эдвин заметил: «Мы никого не будем расчленять. Во всяком случае, если он станет на нашу сторону».)
Трое крестоносцев — лысеющий бэби-бумер, тощий иксер и бессердечный доктор философии — надели одинаковые темные очки, облегающие ультра-хиповые. Небо покрыто тучами, свет в глаза не бьет, но что за путешествие без темных очков?
— Черт, а мы неплохо выглядим. — Мистер Мид изучил свое отражение в боковом зеркале. (Он, конечно, говорил о себе по-царски — «мы».) В машине был еще один пассажир, если не физически, то, по крайней мере, духовно. На приборной доске, куда эквадорские водители автобусов помещают изображения Девы Марии, находился старый, чуть смазанный полароидный снимок Мэй Уэзерхилл, сделанный мимоходом: она, слегка пьяная, улыбается, глаза закрыты, красные губы ждут поцелуя, но никак не дождутся.
Цивилизация осталась далеко позади. Покатые холмы разлинованы кукурузными полями и просевшими амбарами. Мимо проплывают безымянные городки, пустыня все ближе и ближе.
На редкость бессодержательная беседа перескакивала с предмета на предмет. В какой-то момент мистер Мид, по своему обыкновению, пустился в рассуждения о потерянном идеализме шестидесятых:
— Вудсток — основополагающее событие современности.
Мистер Этик рассмеялся с заднего сиденья:
— Да уж конечно. Подростковый гедонизм выставляется напоказ как совесть общества. Об чем бибикали? Революция кооптировалась, не успев начаться.
Мистер Мид повернулся к Эдвину и пояснил:
— Боб, видишь ли, — бывший марксист.
— Бывший? — мистер Этик приподнялся. — Я до сих пор он. И вот что я вам скажу. Марксизм — больше, чем идеология. Он был религией. Да, сейчас он слегка устарел, но раньше будоражил мир. Капитализм против Диалектического Материализма. Вот были деньки, друг мой.
— Так вы коммунист? — поразился Эдвин. — Настоящий живой комми? — Для его поколения это все равно что живой кроманьонец.
— Самое забавное, — продолжал мистер Этик, — что у обеих систем одинаковые принципы. И у капитализма, и у коммунизма. Их главный постулат: жизнь — это конфликт, борьба. Обе системы основаны на понятиях смуты и неравенства. Только одна этим упивается, а другая осуждает, но для обеих это данность. Они похожи больше, чем можно подумать. Но сейчас… меня терзают некоторые сомнения.
— Какие? — спросил мистер Мид.
— Может, Счастье™ — то, что нам надо? Может, именно к этому мы столько шли? Не социалистический рай, не капиталистический культ корысти, а просто прекращение конфликта? Конец смутам? Вдруг именно это ждет нас в конце пути? Непатентованная Америка. Разбавленная и однородная. Счастливая, искренняя, ласковая. Бескровная.
— Неужели мы за это боролись? — спросил мистер Мид. — Все эти годы? Все эти столетия?
— Может быть, — ответил мистер Этик. — Может быть, таков финал истории.
И они погрузились в ностальгические воспоминания, печальные и приятные.
— Я скучаю по прежним религиям, — признался Этик. — По самодовольству, по жестким и замкнутым идеологиям. По ханжеству. По ощущению избранности. Репрессиям, жестокости, заседаниям по росту сознательности. — Он тоскливо вздохнул и посмотрел на холмы за окном.
Наступило молчание, неловкое молчание. Они ждали, сделает ли Эдвин свой вклад в общее ностальгическое настроение. Но что он мог им противопоставить? Что мог предложить? Каков следующий логический шаг после Карла Маркса и Вудстока?
— «Остров Гиллигана», — сказал Эдвин. — Повторные показы. «Остров Гиллигана» как история общества. Как артефакт. Джинсы «Джордаш». Пэт Бенатар и пышные волосы. Потеря невинности и страх СПИДа одновременно. Эх, если бы вернуть золотые деньки конца восьмидесятых — начала девяностых!..
Эдвин ждал, что его, как обычно, высмеют: «Сынок, о чем ты? Вот мы в свое время делали историю!». Но ощутил их поддержку, а не пренебрежение.
— Да, Счастье™ всех нас сделало динозаврами, — сказал мистер Этик.
Они мчались вперед: бывший коммунист, бывший хиппи, бывший иксер. Три поколения, потерянные и брошенные на произвол судьбы, пересекали бескрайнюю пустыню, усеянную поверженными героями: Стейнбеком, Керуаком и Рыцарем Дорог.
— Как случилось, что ты — экс-иксер? — поинтересовался мистер Этик.
— Я был членом этого братства, — ответил Эдвин, — но все они стали для меня слишком чувствительными и глобально-озабоченными, и я выпал из строя. Так сказать, меня отлучили от стада. Потеряв чувство юмора, иксеры потеряли все. Потеряли главное, что в лучшую сторону отличало их от бэби-бумеров: цинизм, свободный от идеологии, иронию, грубую честность.
— Милости просим, — сказал мистер Мид. — Так всегда бывает. Однажды ты перерастаешь свое поколение. Или оно тебя.
Глава сорок седьмая
Библиотека была гордостью Райских Кущ. Построенная во времена расцвета города, до того, как соляные копи обанкротились, она, со своим величественным куполом и позеленевшей медной крышей, была украшением округа. Благодаря ей город прозвали Изумрудным. Хотя на самом деле это был, скорее, городишко, и на крышах лежала медь, а не изумруды. Итак, библиотека стала местной достопримечательностью; а когда возводили ратушу и семинарию, их тоже решили покрыть зеленой медью, к летним торжествам 1897 года. Проблема в том, что новые крыши оказались бурыми, как пенни, — ни намека на величественную зеленую патину старых зданий. Это вызвало смятение среди членов городского совета — они уже несколько месяцев рекламировали Райские Кущи как город, знаменитый своими «великолепными зданиями с зелеными крышами».
Когда узнали, что кислота ускоряет процесс старения меди, а у человеческой мочи как раз нужная кислотность, накануне парада горожане проделали героическую работу. Доблестные мужчины — как рабочие, так и коммерсанты — объединили усилия и, периодически подкрепляясь в кабаке легким пивом (выдержанным в буковых бочках), провели мочеиспускательный марафон. После этого медь и вправду приобрела желанный благородный зеленый оттенок, а празднование Дня Независимости прошло без сучка и задоринки. Радостные толпы собрались на Главной улице, полюбоваться орошенными мочой крышами, и будущее виделось им, словно сияющий мираж, заманчивый и такой близкий.
Но, увы, ожидания славного лета 1897-го не оправдались. Исчерпались запасы соляных шахт, лопнул мыльный пузырь недвижимости, и закрылась железнодорожная линия «Бертон». Власти перенесли главную ветку дальше на восток, к побережью, а жители оказались в бесконечном водовороте тоскливых «вот если бы» и «может, когда-нибудь». Ежегодно сокращались масштабы празднования Четвертого июля, в конце концов оказалось, что участников парада больше, чем зрителей.
В последующие годы ситуация практически не менялась: больше участников парада, чем зрителей. Жизнь обходила городок стороной, мелькая где-то вдалеке, на телеэкранах и в радиорепортажах, а в Райских Кущах за пять лет так и не удосужились организовать парад на Четвертое июля. Только сдоба и традиционный поджаренный на палочках зефир. (Раньше День Независимости отмечали жарким по-венски, но в один прекрасный день муниципалитет объявил о банкротстве, и бюджет урезали.)
Мэрия Райских Кущ незаметно растратила всю казну — так высыхает лужа, пока на нее никто не смотрит. Городскими финансами занялась администрация округа, обычные церкви закрылись, вместо них появились заклинатели змей и сладкоречивые баптисты, что выслеживают унылых жителей унылых мест, жаждущих духовности. Или хотя бы развлечься нехитрыми самодельными проповедями.
Теперь главная улица, широкая и пустая, тянется мимо заколоченных магазинов и пустых стоянок. В трещинах тротуаров растут сорняки, а посреди дороги лежат разомлевшие от солнца псы. Такое вот место. Если собака приляжет поспать на проезжую часть, ей ничто не угрожает. Машины ездят медленно и редко, и водители, скорее всего, просто объедут псину: пускай себе спит. (Частенько они знают и хозяина, и даже кличку.) На улицах Райских Кущ ни души. Для полной картины не хватает лишь перекати-поля. Зато сколько угодно его современных аналогов: ветер играет с целлофановыми пакетами, они шуршат по переулкам, пачкаются в пыли, застревают в заборах.
— Боже милостивый, — произнес мистер Этик, когда Эдвин сбавил скорость. — Город-призрак.
Не совсем. Несколько магазинов все же работали, в том числе — старая пыльная бензоколонка с ржавой, лениво поскрипывающей на ветру вывеской.
Эта бензоколонка словно явилась из другой эпохи. В стареньком пузатом холодильнике стояли бутылки «Фрески».
— «Фреска»? — удивился мистер Мид. — Ее разве еще выпускают?
Причем у этих бутылок не было отвинчивающегося колпачка. Приходилось открывать о прилавок.
— Добро пожаловать в Райские Кущи, — приветствовал их хозяин. Этого человека явно сработали из запчастей. Острые торчащие уши, крохотные глазки, и лицо без подбородка плавно переходит в отвисшую шею. Глаза разные. И к тому же один выше другого. (Что неудивительно. В этих местах — мировой центр практического кровосмешения, где мужчина говорит: «Познакомьтесь, это моя жена и сестра», а рядом стоит всего одна женщина.)
— Если зазвучит тема из «Освобождения», я сматываюсь, — прошептал мистер Этик.
— Я тоже, — сказал мистер Мид. — Первые же признаки банджо или содомии — и ходу отсюда.
Но, несмотря на все вышесказанное, владелец бензоколонки оказался замечательно талантливым. На досуге почитывал старые учебники по алгебре, говорил по-испански и на двух венгерских наречиях, а однажды исключительно из разного хлама соорудил амфибию. (Если бы поблизости имелся водоем для испытания механизма, достижение больше бы впечатляло. Может, все-таки он дитя инцеста…)
Обитатели Райских Кущ любят говорить, что живут на самом краю пустыни, хотя на самом деле четкой границы между, скажем, полупустыней и полностью безводной пустошью не имелось. Конечно, для жителей Силвер-Сити этот городок находился «там, в пустыне». Райские Кущи мерцали от зноя, волны сухого воздуха перекатывались с крыши на крышу, а прогретые красные пески трескались и шелушились, словно обожженная солнцем кожа.
— Дождя с полгода нет, — продолжал владелец заправки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Письмо оказалось таким же дрожащим, но чувства выражались решительно. Дерзкое и ясное, сверху большими печатными буквами нацарапано: МАНИФЕСТ ДЛЯ МЭЙ. А дальше:
Теперь я знаю, что здесь не так. Дело не в курении, косметике или обжорстве. Все гораздо глубже. Главный вывод из всей философии Тупака Суаре: ему недоступна обычная радость.
Радость — не состояние бытия. Это действие. Радость — это глагол, а не существительное. Ее нет отдельно от наших поступков. Радость по природе своей мимолетна, а не постоянна. Mono-no-aware. «Печаль всего сущего». Печаль наполняет все, даже радость. Без нее радости не существует.
Радость — это наши действия. Радость — это пляски без одежды под дождем. Радость — языческая, абсурдная, она пронизана вожделением и печалью. В отличие от блаженства. Блаженство наступает после смерти.
Я уезжаю. На юг, в пустыню, на последнюю битву. Чтобы спасти всех нас от счастья. Чтобы в мир вернулись радость, боль и порочные удовольствия.
Я спасу мир, Мэй… А потом приду за тобой.
Надпись внизу страницы была жирно подчеркнута и помечена восклицательными знаками: мбуки-мвуки!!!
И тут впервые за долгое-долгое время Мэй засмеялась. Громко расхохоталась от всей души. Мбуки-мвуки! Одна из непереводимостей, которая на языке банту означает: «Сбросить одежду и плясать голым от радости». То есть действовать, радоваться жизни, буянить.
Мэй представила себе пляшущего под дождем голого Эдвина — огородное пугало, что забавно размахивает тощими руками, приветствуя пороки. Она все смеялась и смеялась. Эдвин. Ее Конан. Ее творец бессмысленных великих поступков пляшет голым под дождем. Мбуки-мвуки!
— Сахарная Вата, к тебе можно?
Мэй испуганно обернулась. Ее окликнула одна из Сестер Вечного Счастья™, пожилая дама с большими глазами лани. Вид у нее был встревоженный. Весьма встревоженный.
— Я слышала, как ты смеялась… Мы все это слышали. И я должна заметить, это неправильный смех. Не тихий безмятежный смех того, кто един со Вселенной. Я бы даже сказала, что он прозвучал немного зло.
Мэй засмеялась еще громче.
— Он и есть злой. Очень злой. — С этими словами она сбросила с плеч Покрывало Блаженства, аккуратно сложила и протянула его сестре. — Мне уже достаточно счастья.
— Боже правый… Что случилось? Разве ты не счастлива здесь?
— Да, — ответила Мэй. — Счастлива. В том-то и дело.
Итак, Эдвин готовился к последней битве между силами блаженства и порока, а в это время Мэй Уэзерхилл собрала вещи и бодрым шагом покинула сад через Ворота Счастья™.
И ни разу не оглянулась.
ЧАСТЬ III
Рагнарёк
Рагнарёк — слишком непонятно. — Ред.
Естественно, непонятно! Это «непереводимость». Оставьте как есть, черт побери!! Не править!
У.Ф.
Глава сорок пятая
Когда Тупак Суаре появился на публике без пальца, по всей стране его преданные последователи тоже принялись отрезать себе указательные пальцы. Это считалось «знаком сопричастности», «символом верности». Разве сам Тупак Суаре не писал, что один и тот же перст указует на луну и ковыряет в носу? И вот он, Великий Учитель, вовсе изъял этот палец из уравнения. Это означало, что отныне больше нет ни «я», ни «ты», ни посредников, ни «указующих перстов». Лишь простое и непосредственное постижение истины, мгновенное просветление. Это казалось воплощением дзенского коана.
Подобная интерпретация исходила вовсе не от Тупака. На славе гуру паразитировали, но тем не менее процветали ученые и толкователи, которые объясняли и комментировали каждый его шаг. Тупак (для большинства по-прежнему Тупак) ничего не сказал по поводу отрезанного пальца. Он не любил, когда ему напоминали о случившемся, а когда в порыве обожания какой-нибудь облеченный властью последователь предлагал сохранить палец как «символ самоактуализации», гуру прогонял его палкой. В конце концов ему осточертела эта шумиха, и он спустил свой палец в сортир.
Он устал от роли гуру и уже обдумывал план побега. Вначале публично отречься от собственной святости — всеми принятой, но так и не подтвержденной. Это обычная книжка, черт возьми. О том, как похудеть и перестать беспокоиться, как наладить сексуальную жизнь и поднять самооценку. И все. Книга по самосовершенствованию. Почему Америка все превращает в религию? В жесткую догму?
На следующее утро Тупак Суаре собрал чемоданы. Вещей оказалось немного, все должно поместиться в отделении для ручной клади. Натуральные небеленые хлопчатобумажные халаты вызывали у него аллергию, а массивную золотую сантехнику в ванной выломать не удалось. Он взял с собой пару сувениров, несколько внушительных пачек купюр и карту Голливуда («Вот где сияют звезды!»). Прощаться было не с кем — он нажил достаточно последователей, но ни одного друга. Гарри (именно так его теперь будут звать) в последний раз обошел покинутый дом.
— Так ни разу и не спустился в город, — произнес он. — А ведь я его владелец, черт возьми.
Глава сорок шестая
Эдвин де Вальв жал на газ.
Верх машины был опущен, мотор гудел, и разметка шоссе пунктиром бежала навстречу, словно желтая азбука Морзе, гипнотизировала его. Рядом сидел хозяин автомобиля.
— Называй меня Леон, — великодушно предложил он. Эдвин кивнул.
— Как скажете, мистер Мид.
К несчастью, даже при открытом верхе из машины не выветривалась вонь эвкалиптового масла и семян канолы. Дело в том, что мистер Мид экспериментировал с новым сомнительным средством от облысения, и остатки его шевелюры блестели от этого снадобья. Энергично втирайте в голову три раза в день во время еды. Да, с тех пор, как все мужчины приняли свою лысину (и возрадовались ей), «чудодейственные новинки» исчезли, однако мистер Мид нашел бутылочку тонизирующего средства на складе старой аптеки. «Берите, сколько хотите, — сказал продавец. — За все беру одно объятие». В ответ мистер Мид стукнул его кулаком по голове: «Когда я захочу пообниматься, то попрошу об этом». И вот, в постоянной масляной борьбе с неизбежным облысением, он регулярно обливался этим составом.
— Это не подделка со змеиным ядом, — настаивал он. — Она действительно оживляет подкожные фолликулы.
— Как скажете, мистер Мид.
Под задним сиденьем прятался обезумевший Пуся, который пережил годы презрения со стороны Эдвина и несколько бандитских покушений, а теперь жалобно подвывал. На самом же сиденье растянулся не кто иной, как мистер Этик. Он лелеял надежду «забить насмерть того типа, что явил миру Тупака Суаре». («С точки зрения этики не будет особым грехом расчленить этого Макгрири, причем медленно», — сказал он чуть раньше. На что Эдвин заметил: «Мы никого не будем расчленять. Во всяком случае, если он станет на нашу сторону».)
Трое крестоносцев — лысеющий бэби-бумер, тощий иксер и бессердечный доктор философии — надели одинаковые темные очки, облегающие ультра-хиповые. Небо покрыто тучами, свет в глаза не бьет, но что за путешествие без темных очков?
— Черт, а мы неплохо выглядим. — Мистер Мид изучил свое отражение в боковом зеркале. (Он, конечно, говорил о себе по-царски — «мы».) В машине был еще один пассажир, если не физически, то, по крайней мере, духовно. На приборной доске, куда эквадорские водители автобусов помещают изображения Девы Марии, находился старый, чуть смазанный полароидный снимок Мэй Уэзерхилл, сделанный мимоходом: она, слегка пьяная, улыбается, глаза закрыты, красные губы ждут поцелуя, но никак не дождутся.
Цивилизация осталась далеко позади. Покатые холмы разлинованы кукурузными полями и просевшими амбарами. Мимо проплывают безымянные городки, пустыня все ближе и ближе.
На редкость бессодержательная беседа перескакивала с предмета на предмет. В какой-то момент мистер Мид, по своему обыкновению, пустился в рассуждения о потерянном идеализме шестидесятых:
— Вудсток — основополагающее событие современности.
Мистер Этик рассмеялся с заднего сиденья:
— Да уж конечно. Подростковый гедонизм выставляется напоказ как совесть общества. Об чем бибикали? Революция кооптировалась, не успев начаться.
Мистер Мид повернулся к Эдвину и пояснил:
— Боб, видишь ли, — бывший марксист.
— Бывший? — мистер Этик приподнялся. — Я до сих пор он. И вот что я вам скажу. Марксизм — больше, чем идеология. Он был религией. Да, сейчас он слегка устарел, но раньше будоражил мир. Капитализм против Диалектического Материализма. Вот были деньки, друг мой.
— Так вы коммунист? — поразился Эдвин. — Настоящий живой комми? — Для его поколения это все равно что живой кроманьонец.
— Самое забавное, — продолжал мистер Этик, — что у обеих систем одинаковые принципы. И у капитализма, и у коммунизма. Их главный постулат: жизнь — это конфликт, борьба. Обе системы основаны на понятиях смуты и неравенства. Только одна этим упивается, а другая осуждает, но для обеих это данность. Они похожи больше, чем можно подумать. Но сейчас… меня терзают некоторые сомнения.
— Какие? — спросил мистер Мид.
— Может, Счастье™ — то, что нам надо? Может, именно к этому мы столько шли? Не социалистический рай, не капиталистический культ корысти, а просто прекращение конфликта? Конец смутам? Вдруг именно это ждет нас в конце пути? Непатентованная Америка. Разбавленная и однородная. Счастливая, искренняя, ласковая. Бескровная.
— Неужели мы за это боролись? — спросил мистер Мид. — Все эти годы? Все эти столетия?
— Может быть, — ответил мистер Этик. — Может быть, таков финал истории.
И они погрузились в ностальгические воспоминания, печальные и приятные.
— Я скучаю по прежним религиям, — признался Этик. — По самодовольству, по жестким и замкнутым идеологиям. По ханжеству. По ощущению избранности. Репрессиям, жестокости, заседаниям по росту сознательности. — Он тоскливо вздохнул и посмотрел на холмы за окном.
Наступило молчание, неловкое молчание. Они ждали, сделает ли Эдвин свой вклад в общее ностальгическое настроение. Но что он мог им противопоставить? Что мог предложить? Каков следующий логический шаг после Карла Маркса и Вудстока?
— «Остров Гиллигана», — сказал Эдвин. — Повторные показы. «Остров Гиллигана» как история общества. Как артефакт. Джинсы «Джордаш». Пэт Бенатар и пышные волосы. Потеря невинности и страх СПИДа одновременно. Эх, если бы вернуть золотые деньки конца восьмидесятых — начала девяностых!..
Эдвин ждал, что его, как обычно, высмеют: «Сынок, о чем ты? Вот мы в свое время делали историю!». Но ощутил их поддержку, а не пренебрежение.
— Да, Счастье™ всех нас сделало динозаврами, — сказал мистер Этик.
Они мчались вперед: бывший коммунист, бывший хиппи, бывший иксер. Три поколения, потерянные и брошенные на произвол судьбы, пересекали бескрайнюю пустыню, усеянную поверженными героями: Стейнбеком, Керуаком и Рыцарем Дорог.
— Как случилось, что ты — экс-иксер? — поинтересовался мистер Этик.
— Я был членом этого братства, — ответил Эдвин, — но все они стали для меня слишком чувствительными и глобально-озабоченными, и я выпал из строя. Так сказать, меня отлучили от стада. Потеряв чувство юмора, иксеры потеряли все. Потеряли главное, что в лучшую сторону отличало их от бэби-бумеров: цинизм, свободный от идеологии, иронию, грубую честность.
— Милости просим, — сказал мистер Мид. — Так всегда бывает. Однажды ты перерастаешь свое поколение. Или оно тебя.
Глава сорок седьмая
Библиотека была гордостью Райских Кущ. Построенная во времена расцвета города, до того, как соляные копи обанкротились, она, со своим величественным куполом и позеленевшей медной крышей, была украшением округа. Благодаря ей город прозвали Изумрудным. Хотя на самом деле это был, скорее, городишко, и на крышах лежала медь, а не изумруды. Итак, библиотека стала местной достопримечательностью; а когда возводили ратушу и семинарию, их тоже решили покрыть зеленой медью, к летним торжествам 1897 года. Проблема в том, что новые крыши оказались бурыми, как пенни, — ни намека на величественную зеленую патину старых зданий. Это вызвало смятение среди членов городского совета — они уже несколько месяцев рекламировали Райские Кущи как город, знаменитый своими «великолепными зданиями с зелеными крышами».
Когда узнали, что кислота ускоряет процесс старения меди, а у человеческой мочи как раз нужная кислотность, накануне парада горожане проделали героическую работу. Доблестные мужчины — как рабочие, так и коммерсанты — объединили усилия и, периодически подкрепляясь в кабаке легким пивом (выдержанным в буковых бочках), провели мочеиспускательный марафон. После этого медь и вправду приобрела желанный благородный зеленый оттенок, а празднование Дня Независимости прошло без сучка и задоринки. Радостные толпы собрались на Главной улице, полюбоваться орошенными мочой крышами, и будущее виделось им, словно сияющий мираж, заманчивый и такой близкий.
Но, увы, ожидания славного лета 1897-го не оправдались. Исчерпались запасы соляных шахт, лопнул мыльный пузырь недвижимости, и закрылась железнодорожная линия «Бертон». Власти перенесли главную ветку дальше на восток, к побережью, а жители оказались в бесконечном водовороте тоскливых «вот если бы» и «может, когда-нибудь». Ежегодно сокращались масштабы празднования Четвертого июля, в конце концов оказалось, что участников парада больше, чем зрителей.
В последующие годы ситуация практически не менялась: больше участников парада, чем зрителей. Жизнь обходила городок стороной, мелькая где-то вдалеке, на телеэкранах и в радиорепортажах, а в Райских Кущах за пять лет так и не удосужились организовать парад на Четвертое июля. Только сдоба и традиционный поджаренный на палочках зефир. (Раньше День Независимости отмечали жарким по-венски, но в один прекрасный день муниципалитет объявил о банкротстве, и бюджет урезали.)
Мэрия Райских Кущ незаметно растратила всю казну — так высыхает лужа, пока на нее никто не смотрит. Городскими финансами занялась администрация округа, обычные церкви закрылись, вместо них появились заклинатели змей и сладкоречивые баптисты, что выслеживают унылых жителей унылых мест, жаждущих духовности. Или хотя бы развлечься нехитрыми самодельными проповедями.
Теперь главная улица, широкая и пустая, тянется мимо заколоченных магазинов и пустых стоянок. В трещинах тротуаров растут сорняки, а посреди дороги лежат разомлевшие от солнца псы. Такое вот место. Если собака приляжет поспать на проезжую часть, ей ничто не угрожает. Машины ездят медленно и редко, и водители, скорее всего, просто объедут псину: пускай себе спит. (Частенько они знают и хозяина, и даже кличку.) На улицах Райских Кущ ни души. Для полной картины не хватает лишь перекати-поля. Зато сколько угодно его современных аналогов: ветер играет с целлофановыми пакетами, они шуршат по переулкам, пачкаются в пыли, застревают в заборах.
— Боже милостивый, — произнес мистер Этик, когда Эдвин сбавил скорость. — Город-призрак.
Не совсем. Несколько магазинов все же работали, в том числе — старая пыльная бензоколонка с ржавой, лениво поскрипывающей на ветру вывеской.
Эта бензоколонка словно явилась из другой эпохи. В стареньком пузатом холодильнике стояли бутылки «Фрески».
— «Фреска»? — удивился мистер Мид. — Ее разве еще выпускают?
Причем у этих бутылок не было отвинчивающегося колпачка. Приходилось открывать о прилавок.
— Добро пожаловать в Райские Кущи, — приветствовал их хозяин. Этого человека явно сработали из запчастей. Острые торчащие уши, крохотные глазки, и лицо без подбородка плавно переходит в отвисшую шею. Глаза разные. И к тому же один выше другого. (Что неудивительно. В этих местах — мировой центр практического кровосмешения, где мужчина говорит: «Познакомьтесь, это моя жена и сестра», а рядом стоит всего одна женщина.)
— Если зазвучит тема из «Освобождения», я сматываюсь, — прошептал мистер Этик.
— Я тоже, — сказал мистер Мид. — Первые же признаки банджо или содомии — и ходу отсюда.
Но, несмотря на все вышесказанное, владелец бензоколонки оказался замечательно талантливым. На досуге почитывал старые учебники по алгебре, говорил по-испански и на двух венгерских наречиях, а однажды исключительно из разного хлама соорудил амфибию. (Если бы поблизости имелся водоем для испытания механизма, достижение больше бы впечатляло. Может, все-таки он дитя инцеста…)
Обитатели Райских Кущ любят говорить, что живут на самом краю пустыни, хотя на самом деле четкой границы между, скажем, полупустыней и полностью безводной пустошью не имелось. Конечно, для жителей Силвер-Сити этот городок находился «там, в пустыне». Райские Кущи мерцали от зноя, волны сухого воздуха перекатывались с крыши на крышу, а прогретые красные пески трескались и шелушились, словно обожженная солнцем кожа.
— Дождя с полгода нет, — продолжал владелец заправки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29