Я вешу не больше, чем кролик, и было бы славным делом, если бы надежные люди сбросили меня со скалы.
— Не беспокойся, душа моя, — грустно сказал Мартин, — ибо у меня будет для тебя картошка, покуда только в моем доме есть свиньи и котел с едою для них. Беги, — сказал он мне, — и возьми большую картошину из котла для свиней в моей хибарке.
Я бодро припустил бегом и остановился только тогда, когда выбирал самую большую картошину из горшка и вернулся с нею обратно к голодающему. Лежавший на земле жадно сожрал картофелину, и как только проглотил он эту еду, я отметил, что он существенно поздоровел.
— Это был вкусный обед, и я полон благодарности, — сказал он, привстав. — Но, видите ли, мне не слишком хочется впредь принимать от вас милостыню и объедать ваших свиней. Быть мне и впредь до конца моих дней без дома и без еды, так что чем скорее вы бросите меня в море, тем скорее всем нам станет спокойнее. Мое желание — оказаться под водой и уже не всплывать оттуда.
— Я ни разу не слышал, — сказал Старик, — чтобы кто-нибудь мог быть спокоен, отправившись в море и не имея при этом под собою лодки.
— Хоть и плохо соленое море, — сказал Седрик, — а все же оно благо для того, кто живет в грязной норе и кому каждую ночь сверху льет на макушку, и ничего у него нет впереди, кроме вечной грязи, сырости и верного голода.
— Не забывай, — сказал я, — что ты ирландец и что вовсе не удовольствия тебе суждены.
— А несчастья, злосчастья и беды, — сказал Седрик.
— Не бывает, чтобы ливни лились на нас вечно, — сказал Старик, — без просвета между ними время от времени.
— И вонючие барсуки, и морские коты, и здоровенные коричневые мыши, которые валятся мне на голову сверху каждую ночь, — сказал Седрик.
— Как нам знать, не придет ли еще солнце в Корка Дорха? — сказал Мартин.
— И вовеки веков, черт подери, — сказал Седрик, — убожество, тяготы и немощи, буря, мороз и снег, гром и молния, и дикий грохот, — и все это разом обрушивается на нас с неба.
— Будет и на твоей улице праздник, — лжепророчески сказал я.
— И вши, — сказал Седрик.
Ясно было, что он в плохом состоянии, в плохом настроении, в плохом виде, и дела его жалки. Никогда раньше я не слышал, чтобы он ругался или жаловался. Это было и неправильно, и не по-ирландски, и все мы постарались его успокоить и развеять его печаль, опасаясь, как бы он вскоре не направился к морю без нашего ведома. Мартин О’Банаса сказал своевременное слово:
— Был я вчера в Дингле, — сказал он, — и беседовал с человеком с острова Бласкет Мор. Он сказал, что на острове Инишвиклин тюлени кишмя кишат и что жители острова думают убить пару штук. Их жир высоко ценится, и мясо у них вкусное.
— Опасное это дело, друг, — сказал я. Мне не слишком нравилось, когда затевался разговор, а то и какое-нибудь предприятие, касавшиеся упомянутых тварей. Я так думаю, что легко человеку найти свою смерть и гибель во время такого предприятия.
— Я думал, — сказал Мартин, — что хорошо бы нам было, если бы мы принесли парочку из них из Клох в Корка Дорха. Темнота не была бы такой кромешной, будь у нас тюлений жир.
— Мне милее, — сказал я, — быть живым в темноте, чем мертвым при ярком свете.
Я заметил, что Седой Старик помрачнел — знак того, что большая работа идет у него в голове. Наконец он заговорил.
— Вот что, Седрик, — сказал он. — Если бы у тебя дома был свой собственный большой тюлень, засоленный честь честью, тебе нечего было бы опасаться голода следующие три месяца, и ты не нуждался бы в этой картофельной милостыне. Я бы сказал, что не мешает нам всем отправиться в море, перебить тюленей в их укромных норах и принести их домой.
— Есть смысл в этих словах, любезный, — сказал Седрик, — но я не вступил бы в поединок и с самым маленьким тюленем из всех когда-либо живших в море, поскольку в данное время я не могу толком стоять на ногах.
— Не беспокойся об этом, браток, — сказал Мартин, — я пришлю к тебе сегодня вечером паренька еще с двумя картофелинами, и завтра, когда у тебя вновь будет мужество и силы, мы все выйдем в море.
На том и сладилось дело. Поскольку Мартин сказал, что мы ВСЕ выйдем в море, то на другое утро я встал с постели на редкость рано и, проглотив немного картошки, направился к холмам. Я никогда не был в море, так как не тяготел к морским промыслам, и по-прежнему было вовсе не похоже, — до тех пор, пока я думал о собственном благополучии, — чтобы я отправился убивать тюленей в ту часть моря, где они были как дома. На мой взгляд, гораздо полезнее для моего здоровья было провести этот день в холмах. Я взял с собой пару холодных картофелин на обед и провел день спокойно, сидя на своей заднице среди потоков дождя, в то время, как считалось, что я на охоте. Когда рассвело, я увидел Мартина О’Банаса, Седого Старика и Седрика О’Санаса, которые шли к морю и несли на плечах остроги, веревки, ножи и другие полезные вещи.
Струи дождя лили на меня весь день, и, конечно, я был усталый и измученный, когда добрался до дома с наступлением вечера. Я бодро направился к миске с картошкой и, опустошив ее, спросил о тех, что ушли. Моя мать прислушивалась к буре снаружи, и, когда она обратилась наконец ко мне, мне показалось, что она в глубокой печали.
— Я не думаю, — сказала она, — что эти люди переживут сегодняшний вечер, так как они никогда раньше не были в море. Жаль, что они пустились в этот путь.
— Плавание и гребля намного приятнее, — сказал я, — когда ты на берегу.
Я впустил в дом свиней, и мы все устроились на постелях из тростника. Дождь в это время с силой стучал по крыше, страшные раскаты грома раздавались в небесной вышине, вспышки молний, невиданных ни на востоке, ни на западе, освещали тьму, и даже брызги моря бились в оконное стекло, хотя до берега было десять миль пути. В такую ночь те, что были в море, заботились, конечно, не о тюленях, а о том, как бы им наскоро выучиться ремеслу моряков, с тем чтобы найти какой-нибудь способ выбраться живыми на сушу. Я подумал, что если даже они и не утонут, то шторм перепугает их так, что они умрут от страха. Я припомнил еще, что впредь буду главой в доме, если случится, что Седой Старик не вернется с морской ловли.
Как бы там ни было, человек предполагает, а Господь располагает, в особенности в Корка Дорха. Когда рассвело и буря улеглась, в дверь вошли Седой Старик и Мартин О’Банаса, донельзя уставшие и промокшие до костей, но по-прежнему чувствовавшие большую тягу к картошке. Их от души приветствовали и накрыли стол для еды.
— Где третий человек, что отправился с вами? — спросил я. — В этом мире или в мире ином находится сейчас почтенный О’Санаса?
— Он жив и пышет здоровьем, — отвечал Мартин, — но он все еще в море.
— Если так, — сказал я, — то я даю тебе руку и слово в том, что не понимаю твоих речей.
Наевшись картошки, двое моряков рассказали мне о делах той ночи, и, конечно же и без сомнения, удивительные это были дела. Они втроем одолжили лодку в Данквине и направились в Клох. Когда они добрались до Лежбища Тюленей, они увидели большую дыру на боковом склоне острова Скеллиге и исследовали ее с помощью весел. Вниз, к морскому дну, шел этот ход, и вокруг него была сильная зыбь. У троих в лодке не было ни малейшего желания пробираться под водой вниз, в эту таинственную область, и они больше утруждали себя разговором, чем ловлей, и в этом положении оставались долгое время.
В конце концов двое мудрых мужей так заморочили О’Санаса своими речами и советами, что он согласился обвязаться вокруг пояса веревкой и разом прыгнуть вниз, в дыру на дно. Он прыгнул, и вслед за ним было размотано немало веревки. В это время море разбушевалось, а небо приняло угрожающий вид. О’Санаса обещал вернуться назад, на поверхность воды, сразу же, как только сможет, и дать отчет о местности внизу тем двоим, что пребывали в сухости и сохранности. Однако его не видно было и следа, а с течением времени вой ветра отнюдь не делался слабее. Они решили выбрать веревку и вытащить того, что внизу, из воды насильно. Они мощно потянули за веревку, но та не шла, сильно натянувшись у входа в дыру. Пока они советовались друг с другом, бросив тащить веревку, они вдруг почувствовали, что за веревку дергают, — тот, что внизу, давал им знать, что он, уж во всяком случае, не в царстве вечности.
В это время буря и море смешались в одно, лодка то взлетала к небесам, то опускалась вниз, на дно моря и океана. Старик задумал направиться к суше, а того, что был в море, так там и оставить, дабы он мог весь долгий день наслаждаться прелестями подводного мира. Но Мартин воспротивился этому плану. Ему казалось, что немного земли и суши он увидит, притом что вокруг него, над ним, под ним и через него хлестало столько морской воды и ветра, и он решил, что мудрее всего будет устремиться туда, где Седрик О’Санаса до сих пор пребывал и был жив.
Он принял мужественный вид, попрощался со Стариком и прыгнул в море. Долго Старик плавал по волнам один, ожидая вести от двоих внизу, и не иначе как накатило на него одиночество, а вместе с ним и страх. Буря разбушевалась, так что не было уже раздела между небом, морем и ветром, несущим песок. Неизвестно, сам ли Старик нырнул в тюленье логово или же его сдуло из лодки ветром, но только он отправился на глубокое дно моря. Он плачевным образом поранил голову, руки и ноги о верхушки скал, но как только он свалился в воду, быстрый поток устремился в дыру и утащил его за собой без промедления.
Когда его чувства вновь оказались в его распоряжении, он был простерт на длинной узкой полосе скалы, сухой и недоступной для воды, и дневной свет падал на него сверху из расщелины, располагавшейся высоко над тем местом, где он лежал. Видимо, в норе был изгиб, и, спускаясь вначале на дно, она поворачивала и вновь выходила наверх, проходя насквозь через остров Скеллиге.
Там, по всей видимости, была большая просторная пещера: по одну сторону — красивая кромка скал, по другую — водоем, повсюду тихо и спокойно после бури снаружи. Когда глаза Старика приспособились к полумраку, он разглядел неподалеку О’Санаса и О’Банаса, которые сидели перед убитым тюленем и поглощали мясо без приправы. Он подошел к ним и приветствовал их.
— Откуда вы взяли этого, черного? — спросил он Мартина.
— Они там кишмя кишат в норе внизу, и большие, и маленькие, — сказал Мартин. — Садись к столу, почтенный.
Так провели они ночь. Они соорудили светильник из жира, который добыли из тюленьей печени, и коротали время, беседуя о тяжелой жизни и о малости тех средств к существованию, которые испокон веков отпущены ирландцам. Когда наступило утро, Старик сказал, что не привык он столь долгое время быть без картошки и что по этой причине он решил выплыть наверх и добраться до дома. Мартин одобрил эту речь, но, представьте себе, — Седрик протянул им руку для прощанья и пожелал счастливого пути.
— Нелегкая меня побери, — сказал Старик Мартину в сильном удивлении, — да и тебя тоже!
Тут О’Санаcа разъяснил свой взгляд на дело. Там, где он находился, он был защищен от непогоды, от голода и от презрения мира. У него были тюлени и для компании, и на обед. Дождевая вода стекала сверху, с потолка пещеры, и она могла послужить ему и подливкой, и вином на случай жажды. Нечего и думать, чтобы он покинул столь прекрасное и блаженное жилище после той нужды, которую он видел в Корка Дорха. Это точно, сказал он.
— Каждый живет своим умом, — сказал Мартин, — но у меня нет никакого желания дальше оставаться под водой.
Они оставили его там, и там он с тех пор и пребывает. С той поры его видывали иногда во время прилива, и внешность у него была запущенная и дикая, как у самих тюленей, и он бодро запасал для себя рыбу в компании с теми, чьим гостеприимством он пользовался. Я часто слышал, как соседи говорили, что хорошо было бы устроить охоту на О’Санаса, поскольку он к тому времени разжирел, как добрая форель, и поскольку светило зимнее солнце. Не думаю, однако, чтобы у кого-нибудь хватило смелости выйти на охоту за ним. По сей день он похоронен заживо, премного доволен и избавлен от голода и дождей у себя на западе, в Клох.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Тяжелая жизнь. — Времена потопа в Корка Дорха. — Мэлдун О’Понаса. — Пик Голода. — Я вдали от дома. — Невзгоды и бедствия. — Я перед лицом смерти. — Конец путешествия. — Ручей виски. — Вновь дома.
Так или иначе, мы влачили свою жизнь, сносили невзгоды, иногда отведывая картошки, и ничего другого не бывало у нас во рту, кроме сладостных слов ирландского языка. Даже в отношении погоды жизнь шла все хуже и хуже. Нам казалось, что внезапные ливни в Корка Дорха становились все сильнее и насмешливее с каждым годом, и то одному, то другому бедняге случалось утонуть посреди суши в той небесной блевотине, что извергалась на нас сверху в течение всей зимы; не было в то время покоя в постели тому, кто не умел плавать.
Широкие реки текли мимо дверей, и хотя они и вымывали всю картошку с наших огородов подчистую, правда и то, что вместо нее часто можно было найти на улице рыбу. Люди, благополучно ложившиеся в постель на твердой суше, с приходом утра обнаруживали, что кругом вода. По ночам часто видели, как мимо проплывают лодки с островов Бласкет, и неудачной считалась у народа в лодках та ночь, когда в сети их не попадалась свинья или поросенок из Корка Дорха.
Говорили, что О’Санаса приплывал ночью с запада, из Клох, чтобы взглянуть на родные места; но кто знает — не навещал ли нас попросту обычный тюлень? Надо сказать, что органы чувств подводили людей в то время, поскольку они страдали от голода и лишений, и вот уже три месяца, как им ни разу не доводилось просохнуть. Многие из них охотно обратили свои лица к вечности, а те, что остались в Корка Дорха, жили там с малой для себя пользой и со многими трудностями. Сам я однажды задал Седому Старику вопрос и получил от него совет.
— Как ты думаешь, о славный старец, — сказал я, — суждено ли нам когда-нибудь просохнуть?
— Наверняка не знаю, голубок, — отвечал он, — но если такая сырость продлится еще, я так думаю, что пальцы рук и ног у ирландских бедняков срастутся и впредь между ними будут перепонки, как у уток, так что они смогут плавать по воде. Для людей в человеческом облике это не жизнь, сынок.
— А уверен ли ты, — спросил я, — что ирландцы — люди?
— Этим словом их называют, милок, — отвечал он, — но проверить это никогда еще не удавалось. Мы не лошади и не куры, не тюлени и не призраки, и по этой причине полагают, что мы люди; но это всего лишь одна из точек зрения.
— Как ты полагаешь, почтенный старец, — спросил я, — наступит ли когда-нибудь просвет в жизни ирландцев или же будут вечно тяготеть над нами лишения, голод, ливень по ночам и невзгоды?
— Будет все то, что ты назвал, — сказал он, — и еще ливень днем.
— Если так, — сказал я, — то думаю я, что хорошо живется О’Санаса на западе, в Клох. Он никакого горя не знает, покуда есть рыба в море ему на обед и яма, где он может поспать в Клох во время бури.
— Будь уверен, у тюленей есть свои заботы, — сказал Старик. — Народ этот мрачен и хмур.
— А бывало ли, — спросил я, — чтобы когда-нибудь раньше на нас обрушивались потоки дождя столь же мощные, как теперь?
Старик обнажил коричневые зубы в усмешке, — знак того, что не бог весть сколько ума было в этом моем вопросе.
— Уж конечно, бывало, несмышленыш, — сказал он. — Вся эта вода — мимолетный летний дождичек для того, кто знавал жизнь в былые годы. Во времена моего деда были люди, которые не видели ни сухой земли, ни безопасного места для сна с рождения до самой смерти и которые не пробовали ничего, кроме рыбы и дождевой воды. Рыба в те времена росла у нас на огороде. Те, кто не умел хорошо плавать, отправлялись в вечность.
— Прямиком? — спросил я.
Однако в эту минуту я услышал, как мой старый мудрый дед хвалит ведро, говоря, что погода великолепная и что в ней нет никакого коварства в сравнении с той пыткой небесной, которую знавали люди во времена его молодости. Многие думали тогда, что вновь пришли времена потопа.
— А пережил ли кто-нибудь великий дождь тех времен? — спросил я.
— Только некоторые. А вот за многие и многие годы до этого погода была настолько суровая, что говорили, будто потонули все в этом краю, кроме человека по имени Маэлдун О’Понаса. У этого человека хватило сообразительности и дальновидности сколотить первую в этих местах лодку, и он извлек великую пользу из этого дела. Он уплыл живым и невредимым во время самого высокого прилива и забрал с собой всяческое добро, оставленное людьми, которые распрощались с этой жизнью, — отборную картошку, вымытую из земли наводнением, мелкую домашнюю утварь, кое-какое спиртное и ценные золотые монеты, которые веками держали в тайниках. К тому времени, когда он бежал из Корка Дорха, могу тебя заверить, он был богат и доволен не на шутку.
— А куда же он поплыл на лодке, дражайший? — сказал я, испытывая большой интерес к разговору.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11