Женщин, плачущих на берегу, было не разглядеть, очень уж большое нас разделяло расстояние, но, без сомнения, они там были.
Мы уселись на скале, я и Седой Старик, чтобы немножко передохнуть. Все карманы и одежда на Старике чуть не лопались от наворованного, не говоря уже о тех ценных вещах, которые он держал в руках и под мышками. Поистине, в тот день он прекрасно поохотился, и уж точно, что не польза была жителям Росанн от нашего похода туда. Старик велел мне нести часть добычи.
— А теперь мы пойдем, — сказал он, — в дом моего друга, Фердинанда О’Рунаса в Килл Аэд, я останусь там на ночь, а ты, пообедав, отправишься обратно домой. Я возьму у Фердинанда повозку и вернусь домой завтра со всем тем добром, что благополучно добыто мною сегодня на охоте.
— Хорошо, уважаемый, — сказал я.
Мы пошли. Маленький беленый домик на том краю долины, где жил Фердинанд, располагался по правую руку, если идешь на восток. Там нас приветствовали с великим ирландским гостеприимством. Фердинанд был древним стариком, и с ним жили только его дочь, Нобла, невысокая девушка, красивая и миловидная, и старуха (неизвестно, приходилась ли она ему женой или матерью), которая двадцать лет уже как помирала, лежа на постели в углу, но пока ей так и не удавалось выйти из большой игры. Был у него сын по имени Микки (прозвище его было Картежник), но в то время он был на востоке, на гулянке в Шотландии.
Добро Седого Старика припрятали в надежное место, — чувствовалось, что для всех это дело привычное, — и затем мы все сели есть картошку. Когда с едой было покончено, Седой Старик сказал Фердинанду, что я человек молодой, мало знающий жизнь, и что я ни разу не слышал настоящего сказа от настоящего сказочника в старом ирландском стиле.
— А потому, Фердинанд, — сказал он, — не вредно было бы, если бы ты рассказал нам историю, если совпадает это с твоими желаниями.
— Я охотно рассказал бы историю, — сказал Фердинанд, — но не пристало сказочнику рассказывать историю на вечерних посиделках, не устроившись уютно у очага и не сунув свои старые ноги в горячую золу; место же, где я сижу, далеко от огня, и ревматизм не позволяет мне подняться и подвинуть мой стул к очагу. Это все они, эти двое — нечистый и Морской Кот — наслали на меня такой ревматизм, чтоб их обоих задавило!
— Коли так, — сказал Седой Старик, — я придвину твой стул, а вместе с ним и тебя.
Сказано — сделано. Подвинули сказочника О’Рунаса поближе к огню, и все мы расселись там же вокруг и грелись, хотя никакого холода в тот вечер не было. Я с любопытством посмотрел на рассказчика. Он с удобством расположился на стуле, осторожно поерзал, пристраивая свой зад, сунул ноги в золу, разжег свою трубку, и когда наконец уже сидел он с полным удобством, он прочистил горло и начал свой рассказ.
“Не знал ни я сам в бытность мою юнцом, валявшимся в золе, — начал он, — ни Патси, ни Микки из наших, ни Кудрявая Нора, дочь Большой Нелли, дочери Педара-младшего, отчего этого человека прозвали Капитан. Однако по всему было видно, что немалую часть своей жизни он провел в море. Видно, он всему предпочитал свое собственное общество, поскольку жил он один в маленьком беленом домике в уголке долины по правую руку, если идешь на восток, и здешним людям поистине редко случалось видеть его. Вид у него был мрачный и одинокий, и не раз я слышал, как люди говорили, что страшная и позорная вина, которой нет названия, лежит на всей его жизни. Говорили, что провел он немало лет на гулянке в Шотландии, что в молодости своей пил он довольно, и не одну только воду с простоквашей, и что не самые прекрасные поступки совершал он, будучи пьян, поскольку был он человеком вспыльчивым и беспокойным и не привык сдерживать и усмирять порывы гнева, которые находят временами на каждого. Впрочем, он был мягким и вежливым человеком для тех, кто привык к нему, — так я слышал. Великое множество историй можно было услышать про него. Говорили, что был он священником в Шотландии, что сбился на пару шагов с пути истинного и его вышвырнули из Церкви. Другие говорили, что он убил человека в кабаке в дни своей молодости и теперь скрывается в Росанн. И подобная история находилась у каждого, кто бы ни заговорил о нем.
И вот пришла ночь Великой Бури. На море поднялась зыбь. Как обычно, у входа в бухту несчастные, оказавшиеся в беде рыбаки делали что могли, пытаясь добраться до суши. Матери и жены стояли, плача, на берегу, промокшие до костей из-за морских брызг, глядя в муке на несчастных, выброшенных на скалу в лодке, трещавшей от ударов волн, в то время как чудовищные громадные валы грозили утопить их с минуты на минуту, набегая сзади из мрака ночи и швыряя большие пучки водорослей на черную поверхность скал. И каждая большая смертельная волна исторгала крик у стоявших на берегу. Вот материнский вопль перекрыл вой ветра:
— О-о-о, кто спасет моего Падди?
И не ожидал ни я сам, ни Патси, ни Микки из наших, ни Кудрявая Нора, дочь Большой Нелли, дочери Педара-младшего, что за отклик получат эти сетования. Сзади в толпе произошло замешательство, и вперед одним прыжком выскочил Капитан. Он скинул пальто, и никто и опомниться не успел, как он был уже в море. Увы, сказали люди, еще один бедняга пропал!
Да, были смятение, и ужас, и страшные бедствия на море в ту ночь, и жизнь со смертью боролись там; но, чтобы сократить тяжкий этот рассказ, скажу, что Капитан сумел все-таки достичь скалы, обвязать веревкой, которая была у него с собой, обоих людей по ту сторону, и, да будем мы все здесь здоровы, вытащить их благополучно на сушу. Но, видно, в ту ночь Капитан положил на это все свои силы, потому что на другое утро нашли его мертвым в постели.
На поминках его я узнал всю историю. В молодости, когда был он на гулянке в Шотландии, он убил брата одного из двоих, бывших тогда на скале, и сестру другого. Он провел десять лет в далекой тюрьме, прежде чем вернулся, чтобы поселиться в одиночестве в маленьком беленом домике в уголке долины. Какие бы грехи ни лежали на душе Капитана, ясно, что все они были искуплены тем отважным поступком, который совершил он в Ночь Великой Бури, и что он полностью очистил себя от грехов перед смертью. Удивительно, как кидает нас в этой жизни судьба, — от зла к добру и обратно. Без сомнения, это Морской Кот внушил Капитану убить тех двоих, а какая-то другая власть дала ему силы, чтобы спасти двоих других из когтей смерти. Много существует вещей, которых мы не понимаем и которых не поймем никогда”.
Рассказчик закончил, и мы со Стариком поблагодарили его, как пристало, за прекрасную историю, которую он рассказал.
Темнота уже спускалась в то время на землю, и я подумал, что мне самое время двинуться в лежащий передо мной долгий путь обратно на восток, в Корка Дорха. Когда я собирался уже исчезнуть, в дверь вежливо постучали на истинно ирландский манер, и вошли двое людей, с которыми я не был знаком. Не успели они и двух слов сказать, как я уже понял, что был уговор и слово между одним из них и кудрявой Ноблой, которая в то время спала в задней части дома, и что у них была с собой бутылка на пинту с четвертью, чтобы закрепить и упрочить сделку. Я тепло попрощался с Фердинандом и с Седым Стариком и вышел наружу, под ночное небо.
В Росанн было теперь темно, но облик мира, на мой взгляд, как-то изменился. Я провел немало времени снаружи, прежде чем понял, что именно было необычного в том, что меня окружало. Земля была сухой, и сверху на меня не капнуло ни капли. Очевидно было, что Росанн и Корка Дорха несходны между собой, поскольку у нас на востоке ни разу не бывало ночи без потоков дождя, стремительно льющихся на нас сверху. Потусторонней и неестественной казалась эта ночь, но, без сомнения, в ней было свое очарование.
Дорогу до Корка Дорха Седой Старик объяснил мне заранее, и я бодро двигался вперед. Мне светили звезды, земля у меня под ногами была ровной, и приправа в виде холодного ночного воздуха пробуждала у меня аппетит к картошке. Прекрасная и спокойная жизнь в течение трех месяцев предстояла нам благодаря тому, что наворовал в тот день Седой Старик. Я шел и напевал песенку. Мне нужно было пять миль идти вдоль моря, а потом на восток по равнине, придерживаясь проселочных дорог. В течение часа шум моря достигал моих ушей, а морской запах водорослей лез мне в нос, но я шел прибрежными полями, и вид на воду мне не открывался ни разу. В то время, когда я собирался уже повернуть прочь от моря, тропинка вывела меня на утес, и я с минуту стоял, оглядываясь кругом. Внизу был большой песчаный пляж, и он был светлым и гладким там, где тихие мелкие волны ласково и мягко набегали на сушу, и суровым и изрезанным в глубине, ближе ко мне, у подножия утеса, усеянного обломками скал, мохнатых от морских растений и сверкающих ручейками воды, которая поблескивала в вечерних сумерках и терпеливо ждала, когда вновь нахлынет прилив. Все было так мирно и спокойно, что я присел там, где я был, чтобы насладиться этим мигом и чтобы дать отдохнуть своим усталым костям.
Я не уверен, что слегка не задремал, как вдруг раздался громкий шумный всплеск посреди этого спокойствия, и я вновь полностью проснулся и был, разумеется, начеку. Черт ли это встретился мне или человек, но думалось мне, что он был в двух сотнях ярдов или около того по левую руку от меня, на неровном участке в тени скалы, и крылся в таком месте, что рассмотреть его было невозможно. Я в жизни не слышал таких странных и незнакомых звуков. То это был стук, как будто камня о камень, но сразу после того слышалось чавканье, как если бы жирная корова провалилась в трясину. Я сидел без движения и прислушивался, и сердце мое было полно изумления и ужаса. Теперь шума не было вовсе, кроме того, что мягко и нежно доходил со стороны воды. Но зато я почувствовал кое-что другое. Весь воздух был пропитан сильнейшим запахом тухлятины, который заставлял мой нос отчаянно морщиться и дергаться из стороны в сторону. На меня напал страх, тоска по дому и отвращение. Этот запах и шум были связаны между собою. Меня охватило сильное желание очутиться в безопасности, в задней части своего дома, где я спал бы себе среди свиней. На меня нахлынуло одиночество, — я был совершенно один в этом месте, и скверная и непонятная вещь встретилась мне.
Не знаю, любопытство или отвага овладели мной в тот миг, но мне захотелось исследовать то, что было передо мной, и попытаться посмотреть, есть ли какое-то земное объяснение тем звукам и запаху, с которыми я столкнулся. Я оторвал свой зад от земли и шел на запад, на восток и на север, пока не очутился внизу, на песчаном берегу. Песок у меня под ногами был мягкий и сырой. Я осторожно продвигался вперед, к источнику шума. Запах теперь был по-настоящему силен и становился все гуще с каждым моим шагом. Я, однако, шел, молясь, чтобы мужество меня не оставило. Звезды затянуло тучей, и какое-то время я не слишком ясно различал очертания моря и суши.
Внезапно мой взгляд упал на одну тень, которая была чернее, чем другие тени под скалой, и теперь скверный запах атаковал меня с яростью, от которой у меня защекотало в желудке. Я остановился там, где был, чтобы привести в порядок чувства и собраться с духом. Однако прежде, чем я успел сделать хоть что-то из названного, это черное пошевелилось на месте. И хотя великий ужас охватил меня тогда, я собственными глазами разглядел все, что было передо мной, совершенно ясно. Большой зверь о четырех ногах встал и стоял теперь среди скал, распространяя чудовищные волны величайшей вони во все стороны.
Мне показалось сперва, что это был необыкновенно крупный тюлень, но эту мысль опровергали четыре ноги. Тут мертвенный свет с неба чуть-чуть усилился, и я увидел, что в ту ночь мне повстречалось большое, крепкое и мохнатое существо, с серой шкурой и с колючими красными глазами, которые злобно уставились на меня. Вся тьма вокруг теперь провоняла его дыханием, и с каждым мгновением я ощущал все большую дурноту. Вдруг ворчание, доносящееся со стороны существа, стало тише, и мне почудилось, что оно собирается напасть на меня и, как мне показалось, съесть. Я ни разу в жизни не слышал ирландского слова, которым обозначался бы тот страх, что я испытал. Приступ дрожи пронизал меня от макушки до пят; сердце мое билось только время от времени, и холодный пот густо струился по мне. Казалось мне, что недолго осталось мне пребывать на зеленой земле Ирландии.
Никогда в жизни не случалось моей ноге ступать на место столь опасное, как то, где я побывал в ту полночь. Внезапно на меня напал страх горький и жуткий, мягкий и тошнотворный. Кровь моя забурлила, пот полился ручьями, и наступило полное смятение ума. Со стороны серого существа вновь донеслось ворчанье. И тут мои ноги обрели походку призрака, неземная сила понесла мое тело со скоростью и легкостью ветра через окружающий меня суровый край. За мной гналось нечто ужасное. Покашливанье и гнилая вонь неслись мне вслед, когда я мчался по просторам Ирландии.
Когда ко мне вновь вернулись ощущения и понимание положения вещей, мною был проделан долгий путь. Нигде не было ни намека на океан с водорослями, и злой дух не гнался за мной по пятам. Я спасся от жуткого существа, которому нет названия. Я избежал судьбы быть раздавленным или съеденным, но, несмотря на всю усталость, я не прекратил изнурительного бега, пока не оказался вновь целым и невредимым дома, в Корка Дорха.
На другое утро к нам вернулся Седой Старик и привез с собой добытое добро. Мы тепло встретили его и сели есть картошку. Когда все свои, и люди, и свиньи, собрались в доме и наелись картошки, я отвел Седого Старика в сторонку и зашептал ему на ухо. Я сказал, что не очень хорошо себя чувствую после предыдущей ночи.
— Это от похмелья, внучок, — спросил он, — или от ночной вылазки за добычей?
— Воистину, не от этого, — сказал я, — а из-за страшного серого существа о четырех ногах, которое гналось за мной. Я никогда не слышал ирландского слова, которым можно было бы его назвать, но оно, без сомнения, хотело мне вреда. Не знаю я, как мне удалось спастись, но вот я здесь, и это сильно меня удивляет. Позорным делом был бы мой уход из жизни в расцвете юности, ибо подобного мне не будет уж больше никогда.
— А ты был тогда в Донеголе, внучек? — спросил он.
— Да.
Облако задумчивости наползло на лицо Старика.
— А можешь ли ты, — спросил он, — изобразить облик и силуэт этого дикого чудовища на бумаге?
Воспоминания этой ночи так крепко сидели у меня в мозгу, что я, нимало не медля, начертил изображение этого существа тут же, как только мне дали бумагу. Вот оно:
Старик пристально посмотрел на рисунок, и по лицу его пробежала тень.
— Ну, сынок, — сказал он в крайней тревоге, — чудо, что ты сейчас жив и здоров. Ведь вчера вечером тебе встретился Морской Кот. Морской Кот!
Вся кровь отлила у меня от лица, едва я услышал, как Старик произнес это страшное имя.
— Видно, — сказал он, — он как раз вышел из моря, чтобы довершить какое-нибудь ужасное злое дело в Росанн, поскольку он часто бывает в тех краях, нападая на бедняков и сея среди них смерти и несчастья в изобилии. Его имя там всегда у людей на устах.
— Морской Кот, — сказал я. Не слишком-то твердо я держался на ногах, говоря это.
— Он самый.
— А видел ли кто, — спросил я слабым голосом, — Морского Кота до меня?
— Я так полагаю, что видели, — сказал он, — однако слышать от них об этом никто не слышал. Они не спаслись.
— Если так, — сказал я, — удивительна жизнь в наши времена.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Я достигаю зрелости. — Жажда жениться. — Мы с Седым Стариком в Росанн. — Я женат. — Смерть и злополучие.
Когда я достиг зрелого возраста (однако по-прежнему не обладал ни мужскими качествами, ни здоровьем), я подумал однажды, что нету сходства между мной и другими людьми в Корка Дорха, которые жили в мое время и выросли вместе со мной. Они были женаты и у них было по многу детей. Без сомнения, часть этих юнцов к тому времени уже отправилась в школу, и учитель окрестил их именем Джамс О’Донелл. У меня не было жены, и, по-моему, никто не уважал меня по этой причине. Я не понимал в то время простейших вещей, равно как и чего-либо другого. Я думал, что дети падают с неба, и что всем, кто хочет их заиметь, нужна лишь удача и хорошие обширные поля. Впоследствии я стал слегка сомневаться, что все обстояло именно так. Были люди, — древние старики, — у которых были большие наделы земли, а детей не было вовсе, были и другие, у которых земли было с воробьиный нос, однако был полон дом малышей. Я подумал, что разумным выходом будет представить этот вопрос на суд Седого Старика.
— Почему и по какой причине, уважаемый, — сказал я, — я не женат?
— Любое терпение, — сказал Старик, — вознаграждается.
В тот раз я больше ничего не сказал, а в течение месяца обдумывал сказанное в покое, растянувшись на тростнике в задней части дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11