Вед кричит и снижается поближе к летящим неподалеку Оре и Три.
Три с криком улетает прочь... Вед летит вслед за ней, крыло в крыло.
И тогда ее отец Оре наносит ей сбоку удар в грудь.
– Убирайся отсюда! – кричит он. – Улетай прочь!
– Но почему? – жалуется Вед, пытаясь избежать очередного удара.
Высокие стены эхом отражают ее жалобный крик. Она улетает прочь, отдаляется все дальше и дальше, пока не становится похожей на все уменьшающуюся на горизонте белую точку – не больше упавшего перышка.
Вед колеблется – а может, все-таки лучше вернуться в гнездо? Но путь обратно отрезан преследователями...
Я забыл о Вед. Жизнь продолжалась – от восхода да захода солнца, от серой дымки раннего утра до вечерних сумерек.
В зеленой поросли кустарника, которым все гуще зарастают городские улицы, среди каменных порогов я вдруг однажды замечаю испачканные кровью белые перышки. Может, это след, оставшийся от Вед! А может, жертвой хищника стала совсем другая птица?
В неглубокой, вырытой в земле яме слышится тявканье волчьего потомства. Может, Вед пыталась спрятаться как раз под этими кустами?
Может, ее выследили те же самые желтые волчьи глаза, которые сейчас жадно уставились на меня? К счастью, я устроился на недоступной хищнику ветке.
Черный грач с блестящими перьями прогуливается по парапету. Он останавливается, зевает, дремлет, каркает, смотрит в небо – всегда на север.
Он начинает стареть. Рядом с клювом с каждым днем все шире и шире становятся покрытые шелушащейся кожей полысевшие углубления, вокруг глаз появились серые круги.
Из бывшего фонтана, из-за камней и статуй зовут грача молодые сине-черные грачихи, но он не отвечает, как будто вовсе и не замечает их. Время от времени он спускается к неглубокой луже, глотает несколько головастиков или комариных личинок и возвращается обратно на парапет. Черный грач с блестящими перьями ждет свою грачиху. Зар ждет свою Дор уже давно. Он верит в то, что Дор вернется, что она прилетит и снова будет с ним. Их гнездо находится неподалеку, в заросших вьюнками руинах – на карнизе, венчающем капитель серой колонны. Они так долго жили здесь и были счастливы друг с другом...
Зар и Дор так же, как и мы, летали к морю и так же, как и мы, возвращались обратно.
Тот, кто прилетал первым, садился на ограждающий старый фонтан каменный парапет и ждал.
Однажды они, как всегда, отправились к морю вместе с большой стаей грачей, галок, ворон.
Их отбросило друг от друга сильным порывом ветра, раскидало в разные стороны штормом и бурей. Зар, которого снесло воздушным потоком в море, возвратился. А Дор так и не вернулась.
Зар много раз пролетел по трассе того полета, он искал Дор везде, где они обычно вместе останавливались передохнуть, – в рощах, в прибрежных дюнах, на башнях, у родников, в скалах, на ржавеющих корпусах кораблей, в городских развалинах.
Но Дор нигде не было.
Зар продолжал искать. Он искал долго, но безуспешно. И тогда он решил ждать. Ждать там, где они всегда дожидались друг друга.
Вот и сейчас он стоит на одной ноге, с прикрытыми белой пленкой глазами, и ждет.
Я привык к нему так же, как к лежащим на площади серым камням. Сколько раз я здесь ни пролетал, я всегда знал, что увижу его стоящим на парапете или прогуливающимся вдоль края. Когда я сажусь поблизости, он не прогоняет меня, только смотрит и время от времени беззвучно раскрывает клюв. Его глаза затуманены какой-то странной дымкой – так бывает у раненых птиц, испытывающих постоянную боль. Он медленно поворачивается и отходит в сторону – к сидящим на камнях каменным фигурам – и застывает так же, как они.
Кем были бескрылые, которые передвигались на длинных задних конечностях, тогда как передние, более короткие, свисали по бокам вдоль выпрямленных тел?
Они оставили множество построек, дорог, знаков, следов, скелетов.
Я мало знаю о них, но мое птичье воображение подсказывает мне значительно больше, чем эти руины и останки.
Почему они погибли?
Эти жадные, агрессивные создания верили, что земля – их собственность, что она принадлежит только им одним.
Наверное, они никогда даже и не подозревали, что в будущем земля может принадлежать кому-то еще, что она будет принадлежать столь хрупким и чувствительным существам, как птицы.
В своей заносчивости и самоуверенности бескрылые хищники, которые убивали, пожирали и уничтожали все живое вокруг, считали себя сильнее, могущественнее всех остальных. Двуногим казалось, что они созданы по образу и подобию Бога, которого сами они изображали похожим на их собственные портреты – таким же, как они сами.
Лишь кое-где помещая изображение голубя, пеликана или орла, бескрылые приближались к действительности. Теперь я уже знаю, что Бог – вечен, что он – это самая умная птица и что именно мы, птицы, были созданы по его образу и подобию, а люди, зная об этом и завидуя нам, с самого начала стремились подчинить себе наш мир. И, скорее всего, гак продолжалось бы и дальше, если бы войны и болезни постепенно не уничтожили их.
Но если люди все же вымерли, если продолжают погибать волки и крысы, то можем ли мы быть уверены в том, что вскоре птицы точно так же не начнут умирать и что наше будущее не окажется точно таким же, как настоящее тех, кто властвовал здесь до нас?
С моря летят белые, сверкающие в лучах солнца чайки, с которыми мы живем в мире и дружбе, хотя бывает, что они воруют наших птенцов и пожирают яйца. Взмахи их крыльев сильны, степенны, уверенны. Чайки летят в наш город, к покинутым людьми домам. Многие птицы устраивают в них свои гнезда, хотя отсутствие там воды и заставляет их часто летать на берег.
Неужели и мы точно так же, как и бескрылые, станем когда-нибудь высохшими серыми скелетами, и среди наших костей будут воевать друг с другом крысы и змеи? Поможет ли нам Бог-Птица? Неужели...
Кричат пролетающие надо мной бакланы... Я лечу вслед за ними в сторону города.
Сверху хорошо видно, что мир был создан бескрылыми в соответствии с их потребностями. Все эти пересекающие землю полосы, лишенные растительности, эти высокие гнезда, которые они строили для того, чтобы жить в них, эти реки, втиснутые в прямые высокие насыпи, заставляющие воду бежать быстрее... Горы железок, кучи вонючих отходов – их отходов...
Мир принадлежал бескрылым, и везде видны их останки. Бескрылый вожак с белым хохолком и золотой веткой, лежащий под куполом, где я появился на свет, определенно, не рассчитывал на то, что его настигнет смерть.
Почему они не ушли? Почему не спасались бегством? Что же такое могло застать их врасплох?
Птицы стараются избегать опасности, а если избежать ее невозможно, они улетают как можно дальше. Почему бескрылые этого не сделали?
Рассыпанные кости поблескивают под лучами солнца, как какие-то знаки. Но что заключено в этих знаках? Предостережение? Ужас?
Бакланы поворачивают на север. Я лечу один, размеренно взмахивая крыльями, – как всегда, когда я сыт и чувствую себя в безопасности.
Но это все иллюзия.
Мелкие тучки заслоняют солнце. Сквозь их белые обрывки я вижу огненный диск. Он движется за пеленой прозрачных облаков, благодаря которым я могу смотреть на него, не опасаясь, что его яркий свет выжжет мне глаза.
Ветер дает телу прохладу, успокаивает. Как только я коснусь земли, тут же погружу клюв в холодную вкусную воду, которая скапливается в каменных отверстиях.
Построенные людьми стальные деревья были соединены друг с другом тросами. Большая часть тросов давно сорвана ветрами и садившимися на них птицами. Я вижу целые ряды отдыхающих здесь ласточек.
Ласточки кружат с огромной скоростью, то и дело обгоняя меня. Я завидую скорости их полета, завидую их исключительной ловкости, какой мне не достичь никогда.
Зачем бескрылым нужны были эти стальные деревья, тянущиеся рядами от края до края земли? Неужели они строили их для уставших в полете птиц? Я лечу прямо над этими деревьями, готовый в любую минуту ускользнуть от голодного ястреба, который наблюдает за вечерним горизонтом.
Сколько пар жаждущих крови зорких глаз видит меня в это мгновение?
Я чувствую эти взгляды, чувствую голод хищников, резь в их пустых желудках.
Они наблюдают сверху, со старых башен, построенных бескрылыми, чтобы чтить своего Бога.
Нападение может произойти с любой стороны – снизу, сбоку, сверху. Хищник впивается когтями в мягкое, покрытое лишь пухом подбрюшье, сжимает жертву и тащит ее в гнездо.
Меня поразила одна смерть, которую я видел совсем рядом, на расстоянии вытянутого крыла.
Хищники выбирают в первую очередь голубей. Они предпочитают их мелким представителям семейства вороновых, у которых достаточно крепкие клювы, и их удар может попасть в глаз, в ухо, по лапам. Голуби и крысы, птенцы и яйца – вот самая легкая добыча. Но темная птица с сильными когтями и твердым клювом почти не интересует хищников в качестве охотничьего трофея.
А может, нам просто покровительствует Бог-Птица? Может, именно нам из всех птиц он дал больше всего способностей и сил для выживания?
Может, Бог – это галка, и его серо-голубые глаза наблюдают за мной именно сейчас, когда я лечу над старыми домами, над площадью, по которой бродят волки, над высохшим рвом и башней, откуда доносится призывный гомон моих соплеменников?
Когда приходит голод, голодные пожирают голодных. Охота продолжается непрерывно.
Живое мясо для того, чтобы поддержать свою жизнь, нуждается в мясе убитом.
И чем сильнее голод, тем сильнее жажда убийства. Даже если на сегодня голод уже утолен, все продолжают убивать про запас, опасаясь голода завтрашнего.
Затвердевший снег. Когти стачиваются об лед, лапы кровоточат, клюв болит от тщетных ударов.
Голод донимает все сильнее, проникает все глубже.
Бывало, что исхудавшие, голодные птицы, проснувшись утром, срывались в последний полет лишь для того, чтобы в следующее мгновение упасть и разбиться об лед или камни. И тогда те, которые еще были живы, дружно бросались выклевывать их глаза, мозг, внутренности.
Завидев такое, лисы, ласки, еноты, куницы устремлялись прямо в птичью стаю, собравшуюся вокруг еще не остывшего собрата. Холод парализовал, мучил, отбирал надежду на то, что ты доживешь, продержишься, останешься в живых. И потому продолжалась беспрерывная охота сильнейших за более слабыми, изголодавшимися, охота на тех, кому насущная потребность хоть что-нибудь съесть сжимала клещами все внутренности, на тех, кто уже отчаялся и ждал смерти. Гнезда перестали служить убежищем, потому что в них в любую минуту мог забраться хищник или когда-то дружески настроенная, а теперь ошалевшая от голода птица.
До недавнего времени совы охотились в основном на крыс и голубей. Теперь же они врывались по ночам в галочьи гнезда, хватали жертву сзади за шею клювом, ломая позвонки, и удирали с добычей в когтях.
Воробьи, синицы, жаворонки, снегири, свиристели, зяблики прятались в самых дальних углах и глубоких щелях, куда страшные хищники не могли добраться.
Голод и страх, что в любую минуту тебя могут съесть, что ты бессилен перед вьюгой и стужей, к которым не привык никто из живущих в этом городе, вызывали подозрительность, недоверие и ненависть по отношению к каждой чужой птице, пытавшейся спрятаться в нашем огромном доме под куполом.
Сразу же начиналась шумная погоня, изгнание чужака, вторгшегося на нашу территорию. Птицы атаковали его с ненавистью, били крыльями, клювами, когтями. Пришелец удирал кратчайшей дорогой – лишь бы быстрее оказаться подальше от преследователей.
Колония галок, живших под каменной чашей купола, до сих пор чувствовала себя в безопасности. Конечно, и сюда порывами ветра задувало снежную пыль сквозь расположенные на самом верху отверстия, но все же в устланных клочками бумаги и обрывками ткани гнездах было тепло и уютно.
К сожалению, морозы не отступали, и в наш дом неожиданно вторглись опасные пришельцы – в забранной цветными стеклами оконной нише поселились белые совы, которые поначалу охотились на ласок и крыс, рыскавших среди лежащих на каменном полу останков. Но теперь совы начали нападать на нас – галок и голубей, спящих в своих теплых уютных гнездах.
По ночам часто раздавался пронзительный крик, и птицы, услышав его, жались друг к другу, дрожа от ужаса. Кро и Ми гладили клювами наши взъерошенные шейки, чтобы хоть как-то успокоить нас. Мы стали спать очень настороженно, нервно, попискивая и вскрикивая сквозь сон, как неуклюжие птенцы.
Я то и дело просыпался, прислушиваясь к доносящимся из темноты звукам. Писк схваченного на каменных плитах пола грызуна давал нам лишний шанс выжить, означая, что этой ночью сова нашла себе иное пропитание.
Но часто поблизости раздавалось судорожное хлопанье крыльев и предсмертное воркование схваченного в когти голубя. Оставшиеся в живых сородичи в панике срывались с мест и долго еще кружили в темноте под куполом, разбиваясь о стены, статуи и колонны и наводя ужас на обитателей других гнезд.
Я всматривался во мрак, пытаясь понять, не угрожает ли и мне крылатый хищник. Я знал, что Ми, Кро и вся моя семья тоже не спят, вжимаясь в страхе как можно глубже в устилающую гнездо подстилку. Иногда я разводил пошире крылья и прикрывал ими своих братьев и сестер, желая не столько уберечь их от неожиданного нападения, сколько попросту успокоить. Они слышали, как бьется мое сердце, и это помогало им заснуть.
Нас будил голод. Внутренности требовали заполнения хоть каким-нибудь кормом. Я собирал клювом снежную пыль, но это вызывало лишь болезненные спазмы в желудке.
– Есть хотим! – распрямляли мы застывшие на морозе крылья.
Внизу охотились волки. С поджатыми хвостами, с обтянутыми кожей впалыми боками и торчащими ребрами, они бродили среди полуистлевших костей, изъеденных древоточцами лавок и прогнивших обрывков ткани. Их челюсти перемалывали то, что еще осталось от неизвестных нам существ. Волки при случае хватали и зазевавшихся крыс, и ласок, и заснувших или замерзших жаб, змей и ящериц.
Они скалили зубы и ворчали, а гнездящиеся под куполом птицы в ужасе наблюдали за тем, как в волчьих пастях исчезает все, что еще можно было съесть. Они казались ненасытными и неутомимыми в поисках и преследовании любых следов жизни, чтобы мгновенно сожрать все, что годится в пищу.
Мучимые таким же жутким голодом, что и мы, они разбрасывали носами и когтями останки бескрылых, разгребали их прах, разрывая зубами белые с золотом, красные и лиловые покровы.
Иногда они поднимали головы вверх и всматривались налитыми кровью, жадными глазами в недоступных им, сидящих высоко под куполом птиц.
– Они сожрут нас! – сжималась в комок Ми.
– Не бойся! Сюда они не залезут... – утешал ее я.
– Отойди! – зашипел Кро, недовольный тем, что я дотрагиваюсь до перышек Ми. -Уходи прочь!
Старый пес, хромой и почти слепой, издавна каждый день прокрадывавшийся в подкупольное пространство в поисках пропитания, опрометчиво подобрался слишком близко к волкам. Он даже не успел понять, что происходит, как мощный удар перебил ему позвоночник. Пес с визгом упал, и разъяренные хищники мгновенно растерзали его, разорвали на части и сожрали.
Я вскрикнул. Закричали Ми и Кро, Фре и Дир, и все остальные представители семейства вороньих, зачирикали воробьи и синицы, заухали совы.
– Убирайтесь!
– Прочь отсюда!
Волки, подняв головы, всматривались в чашу купола, где находились наши гнезда. Самый крупный из них сел, облизнулся, задрал нос кверху и глухо завыл. Птицы на мгновение смолкли, но тут же снова раскричались – зачирикали, закаркали. Отраженное от холодных тяжелых стен многократное эхо пульсировало в огромном подкупольном пространстве. Насытившиеся старыми костями, спящими пресмыкающимися, крысами и только что загрызенным псом, волки разлеглись среди поблекших, посеревших одежд, костей и деревянных лавок и заснули, урча от сытости.
Разозленные птицы кричат все громче – с ненавистью, гневом, отчаянием. Волки, как будто не слыша нашего крика, поудобнее устраиваются среди останков. Птицы постепенно замолкают. Голод затыкает рты. Голод напоминает о жизни.
Я вылетаю из гнезда, взмываю вверх, под купол, и ныряю вниз, кувыркаясь в воздухе.
– Летим! Летим немедленно! Летим искать еду! – кричу я, проверяя, снялись ли со своих мест Ми, Кро и остальные птицы. – Не сидите на месте: так вы только расходуете тепло и силы! Летите с нами!
Птицы вытягивают шеи, осматриваются по сторонам и взлетают. Только под самым куполом остается одна сонная, тихая маленькая галка, которая никак не может окончательно проснуться. Она зевает, отворачивается, прячет клюв в перья и засыпает.
«Она больше никогда не проснется, – думаю я. – Больше никогда».
Мы пролетаем под самым куполом, а оттуда – сквозь люнеты – вылетаем в заснеженный, холодный, ветреный город. Все внизу покрыто твердой белой коркой льда – предательского, проваливающегося под лапками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31