– …Оссининга, – закончила Элеонора.
Но Келлог не слушал. Упиваясь ролью Санта-Клауса, он радостно завопил:
– Да-да, мистер Терри-Таун Оссининг!
Все расхохотались еще пуще – этакие добродушные, травоядные, пышущие здоровьем и избавленные от пороков. Каждый на своем месте: и официантки, и гранд-дамы, и посудомойки, робко выглядывавшие из-за кухонной двери.
– Рад познакомиться, сэр, очень рад, – прогудел доктор и в следующий миг уже несся дальше, провожаемый одобрительным гудом. Чарли же остался стоять с ананасом в руке, похожий на анархиста, у которого в нужный момент не разорвалась бомба.
Глава пятая
Узелок Келлога
Уилл знавал похмелье и прежде. Собственно, если вспомнить, как он медленно деградировал на отцовской фабрике в то самое время, как Элеонора увязала в болоте вегетарианства, неврастении, фригидности и ханжества, можно сказать, что все предшествующие пять лет он из похмелья не выходил. Но такого муторного, как в этот раз, с ним прежде не случалось. Два дня подряд его рвало какой-то жидкой кислой кашей, обагренной кровью. С противоположного конца тоже вытекала каша, и она тоже была кровавой. Кончики пальцев онемели, ноги превратились в две глыбы льда, язык покрылся шершавым налетом. Лайтбоди лежал на своем физиологическом ложе, будто висел на дыбе. Когда, желая унять боль, он задерживал дыхание, возникало ощущение, будто желудок полон расплавленного свинца.
Уилл не помнил, как добрался до Санатория, улегся в кровать и погрузился в забытье. Очнулся он на следующее утро, в Рождество, и на него тут же восставшим из праха ангелом отмщения обрушилась полузабытая боль. В первый день у него было только две посетительницы – сестра Блотал и Элеонора. Сестра Блотал сразу же поняла, в чем дело, и милосердно отложила свой агрегат, заодно отменив утренний сеанс шведской гимнастики, смехотерапию и синусоидную ванну. Если она и была осведомлена о несчастье, приключившемся с Хомером Претцем, то виду не подавала. Уилл попеременно то блевал, то бегал в туалет, а в остальное время его била крупная дрожь. Про отлучку из Санатория, Чарли Оссининга, маринованные огурцы и «Красную луковицу» он рассказывать не стал, хотя медсестра сразу заметила, сколько порций молока он пропустил, и, должно быть, сделала собственные выводы. Элеонора появилась в девять, раскрасневшаяся от злости. Куда он подевался? Он искала его весь вечер, а потом отправилась на вечеринку к Фрэнку одна – вернее, с миссис Рамстедт, чтобы соблюсти приличия. А вот ему на приличия наплевать! Хорош муженек! Устроить такое в канун Рождества! Ну, и где же он был?
– Я болен, – прохрипел Уилл.
За окном было серо, как в могиле. Казалось, облака упали с неба на землю, начисто задавив деревья, дома и самое жизнь.
Элеонора прошлась по комнате, швырнула сумочку на стол. Она нарядилась в честь праздника – в красное и зеленое.
– Я тоже больна! – воскликнула она, когда сумочка шмякнулась об стол, словно дубина обрушилась на чью-то голову. – Меня тошнит из-за тебя, из-за твоего поведения. Где ты был? Немедленно отвечай!
Где он был? Где же он был?
Перед мысленным взором Уилла пронеслась череда ярких, но бессвязных образов: сначала белые и сморщенные от воды ноги Хомера Претца; потом янтарное свечение виски в бокале; вытянутые трубочкой губы Чарли Оссининга, высасывающие устрицу из раковины. Хомер Претц, подумал Уилл. Все началось с него. Или, может быть, все началось с Айрин, которая пренебрегла рождественским подарком и самим Уиллом?
– Хомер Претц, – промямлил Лайтбоди, обхватив себя за плечи и отвернувшись к стене. – Он… Он умер.
Элеонора стояла над ним, упершись руками в бока. На переносице пролегла складка – верный признак того, что она очень сердита.
– Ты напился, – обвиняющим тоном сказала она. – Вот в чем дело, правда? После всего того, что для тебя сделали и я, и Фрэнк, и доктор Келлог, и все эти бескорыстные диетологи и медсестры, ты ответил черной неблагодарностью. Ты напился! – она произнесла это слово с отвращением. – Ты налакался виски, пива и джина, как какой-нибудь уличный бродяга. Ты вернулся к старому, ты перечеркнул все достигнутое. О чем ты, интересно, думал? «Выпью немножко ради праздника»? Так? Решил повеселиться в честь Рождества? – Она не давала ему возможности оправдаться, попросить прощения, объяснить – вообще раскрыть рот. – Отвечай мне, Уилл Лайтбоди! Только не думай лгать!
И Уилл во всем признался. Конечно, он сделал глупость, но теперь уж ничего не попишешь.
Элеонора совершенно взбесилась. Она топала ногами, бушевала, жестикулировала, проповедовала, рыдала, а в один момент, охваченная приступом ненависти и отчаяния, принялась колотить его измученное тело, съежившееся под одеялом. Подумать только: сочельник, а он лежит в кровати больной, и руки, обтянутые зеленым бархатом, молотят его почем зря.
– Все кончено, Уилл Лайтбоди. Я сдаюсь, я капитулирую. Я умываю руки!
Она схватила сумочку, повернулась и хотела выйти вон, но тут Уилл приподнялся на локте и жалобно крикнул:
– Хомер Претц! Вчера. Хомер Претц! В синусоидной ванне… Ах, как это ужасно!
Тут он сломался: глухие рыдания вырвались из груди, и Уилл расплакался так, словно прорвало водопровод, – из-за себя, из-за Элеоноры, из-за сестры Грейвс, из-за всего бедного, измученного человечества.
– Он мертв. Говорю тебе, он умер!
Прижав красную сумочку к своему зеленому платью, Элеонора застыла у дверей, вся напряженная, полная жизни – так выглядит лань, застигнутая врасплох на обочине дороги и готовая сорваться с места и скрыться в чаще.
– Умер?
Уилл с трудом сел, волосы упали ему на лицо. Он закрыл глаза, механическим жестом откинул прядь и кивнул.
– Уилл, милый, – гораздо мягче сказала Элеонора. – Это очень печально. Претц – это тот заводчик из Кливленда? – Она продолжила, не дожидаясь ответа. – Однако нельзя же принимать такие вещи столь близко к сердцу. Я знаю, что у тебя сверхчувствительная натура – в этом мы похожи, я именно за это тебя и полюбила, за сострадание и доброту, – но, Уилл, ты должен понимать, что человек, слишком поздно вставший на путь здоровой биологической жизни, не может за каких-нибудь полгода или год исправить все неотвратимые последствия надругательства над своим организмом и гастрономического самоубийства…
Уилл хотел услышать совсем не это. Если уж Претц мертв, то на что может рассчитывать он? К черту лекции, он нуждался в сочувствии, и ее тупое вегетарианское красноречие вывело его из себя.
– Он не своей смертью умер! Не почил во сне! – взорвался Уилл, перебив ее на полуслове. – Его убили, прикончили, и сделал это доктор Келлог со своей научной методикой! С тем же успехом этот козлобородый мошенник мог сам повернуть выключатель!
Лоб Элеоноры вновь пересекла складка. Ну все, теперь Уилл допрыгался – покусился на святая святых. Ее глаза прожгли его насквозь, плечи яростно распрямились.
– Как ты смеешь так говорить о… о… Что ты такое несешь? Что ты имеешь в виду?
– Убийство электричеством, сожженная плоть, опорожнение кишечника – вот что я имею в виду. Смерть, я говорю о смерти! – Он с мукой отвернулся, сжал ноющие виски. – На его месте мог быть я.
Элеонора не шевельнулась. Так и стояла у дверей, разъяренная, потерявшая терпение.
– Ты, кажется, еще не протрезвел?
Уилл тоскливо смотрел на нее. В этот миг он не мог взять в толк, как получилось, что он полюбил эту женщину – такую чужую, бессердечную, упрямую, – ухаживал за ней, женился. Она никогда и ни в чем его не понимала!
– Я не пьян, – сказал он. – А лучше бы был пьян. Ты понимаешь или нет? В этой вашей чертовой синусоидной ванне убили человека – изжарили электрическим разрядом, как какого-нибудь преступника в Синг-Синге. И Альфред тоже умер бы, если б я не догадался разомкнуть цепь…
Она ему не верила.
– Ты бредишь, – заявила Элеонора, и складка стала еще глубже – того и гляди расколет лоб пополам. – Я уверена, что доктор Келлог ни за что не допустил бы…
– Хомер мертв, Элеонора. Я все видел. Своими собственными глазами.
Она не знала, что на это ответить. Уилл понял: он взял верх. Еще какое-то время Элеонора стояла на пороге. За окном клубились облака, Рождество накрыло плотной темной рукавицей Санаторий со всеми его чудесами, замечательными удобствами и хитроумными приспособлениями.
– Ну хорошо, допустим, он действительно мертв, – в конце концов буркнула Элеонора. – Это еще не дает тебе права напиваться до потери сознания!
Сухой стук каблучков по полу, скрип двери.
* * *
На следующий день настал черед доктора Келлога.
Он появился в начале пятого без всякого объявления, прямо из операционной. Был суров, сердит и являл собой воплощение возмущенной патриархальной добродетели. Следом вошел пыхтящий секретарь, руки он сцепил перед собой, глаза опустил и был похож на священника, присутствующего при казни.
– Так-так, сэр! – вскричал доктор, засунул Уиллу руку в рот, чтобы посмотреть на язык, потом с размаху хлопнул больного ладонью по груди, как по пустой бочке, и сразу вслед за этим вцепился в запястье щупать пульс. – Так-так, сэр. Надеюсь, вы объясните мне, что произошло?
Уилл ничего не ответил. Рассудок его уже прояснился, изнутри подступала злоба. Шаман, заклинатель змей, думал он. Все равно что отправиться на лечение к какому-нибудь колдуну в джунгли. Все эти вибрационные кресла, массажи и синусоидные ванны – чистой воды шарлатанство. А самый главный шарлатан из всех – этот коротышка. Да, Уилл кипел от ярости, но в то же время трясся от страха. Он знал, что его дело плохо. Было совершенно ясно, что никакого винограда он не получит. Ему, правда, сейчас было не до еды. Он снова чувствовал себя отвратительно, как прежде, когда сидел на диете из хидзикии и псиллиума. Лайтбоди взглянул в ледяные голубые глаза доктора и содрогнулся от кошмарного предчувствия: ему не суждено подняться с этого ложа, он окончит свои дни в Санатории, погубленный этим целителем. Он будет лежать в земле, рядом с другими неудачниками – Хомером Претцем, чахоточными дамочками и дохлой благодарной индейкой.
– Помогите мне, – прохрипел Уилл.
– Угу, – фыркнул Келлог. – Так я, значит, должен вам помогать?
Он уже поднялся с кровати и бегал по комнате, поглаживая бородку, размахивая руками и тряся пальцами, будто его только что окатили водой. Ни на миг не останавливаясь, снял очки, подышал на стеклышки, вытер их безукоризненно чистым носовым платком, развернулся и засеменил в обратном направлении.
– Я не смогу вам помочь, если вы сами себе не поможете. – Доктор остановился, снова нацепил очки, и глаза холодно блеснули из-за безжизненных стекол. – Мне доложили, что вы самым возмутительным образом нарушили предписания лечащих врачей – мои и доктора Линнимана.
Уилл отвернулся. Он чувствовал, как сердце колотится прямо в горле, в висках и кончиках пальцев.
– Не смейте отворачиваться, сэр! Я говорю, что вы нарушили мои указания, подвергли риску свою жизнь и устроили безумный, отвратительный дебош. Что я слышу! Вы ели мясо? Пили алкоголь! Маринованные огурцы, кетчуп! А может быть, еще и отведали черного кофе? Господи, я не удивлюсь, если вы даже загазировали свой кишечник кока-колой! Так или не так? Отвечайте, сэр! Что вы можете сказать в свое оправдание?
Лайтбоди покорно обернулся, но испепеляющий взгляд приковал его к подушке. От этого громовержца прощения не дождешься, в нем нет ничего человеческого. И Уилл решил соврать.
– Нет, – сказал он со всей доступной ему убедительностью, – все это неправда.
Доктор застыл на месте, и взгляд его сделался еще более страшным.
– Не лгите мне, сэр! – проревел он. – Не поможет! Вы считаете меня дураком? Идиотом? Даже если бы у меня не было своего человека в «Красной луковице» – да-да, в «Красной луковице», – я не настолько слеп, чтобы обманываться. Посмотрите, на что вы похожи. Мясо! – во весь голос возопил доктор. – Убоина! Окровавленная плоть!
Но в этот момент Уилл вдруг почувствовал, как в нем тоже закипает гнев. Какое право имеет этот шут гороховый читать ему лекции? Этот изобретатель синусоидной ванны! Этот убийца Хомера Претца!
– Ну и что с того? – язвительно произнес Уилл.
– «Что с того»? – взвыл доктор. – Дэб! Дэб! Вы слышали? Он лежит здесь отравленный, с подорванным здоровьем и смеет говорить мне подобные вещи! А ведь он сам погубил свою жизнь, и очень может быть, что он уже никогда не поднимется с этого ложа. «Что с того», говорит он. Хороший вопрос! Вот что я скажу вам, сэр, – вновь обернулся он к Уиллу. – Будет гуманнее, если я сразу дам вам хорошую дозу цианида или стрихнина. По крайней мере, меньше будете мучиться. Как вам такая перспектива?
Раскрасневшийся секретарь выглядел так, словно его только что на бойне окунули в чан с дымящейся кровью. Да и доктор, обычно такой беленький и крепенький, тоже весь побагровел и раздулся от праведного гнева. Уилл смотрел на двоих распаленных фанатиков, и это зрелище придало ему сил. Хоть он был болен и кругом виноват, хоть упоминание о смерти жутко его напугало, но он решил ответить ударом на удар.
– Ладно, пускай я умру. Но перед смертью мне хотелось бы послушать, как вы с вашими замечательными методами спасли жизнь Хомера Претца!
Доктор Келлог был сейчас похож на волдырь, который того и гляди лопнет. Он ничего не видел, ничего не слышал, словно Господь Бог, восседающий на облаке. Упоминание о Хомере Претце он пропустил мимо ушей – нет смысла отвечать на подобную дерзость.
– Сестра Блотал! – заревел Келлог.
Дверь тут же распахнулась, и Уилл заметил в коридоре мертвенно бледную от ужаса Айрин Грейвс. В следующую секунду в палату влетела решительная сестра Блотал.
– Возьмите этого… этого… – голос доктора перешел на шипение, – этого мясоеда, отвезите его в кишечный отдел и поработайте с ним как следует на промывочной машине. До тех пор, пока я не назначу иное лечение. Вы меня поняли?
– Так точно, доктор! – пролаяла мегера, и Уиллу показалось, что она вот-вот отдаст честь своему начальнику.
– Ничего, – протяжно сказал доктор, поглядывая на Уилла, – мы еще вывернем его наизнанку.
* * *
В тот же вечер, но позднее – должно быть, было часов восемь, потому что за окнами потемнело, коридоры Санатория опустели, клизмы отправились отдыхать, а утки задвинулись под кровати, – к Уиллу явился еще один посетитель. После яростного промывания, осуществленного сестрой Блотал, которая на протяжении всей процедуры укоризненно цокала языком и ругала пациента, он вернулся в комнату, чтобы в одиночестве поужинать (если это можно было назвать ужином). В дверь постучали, когда Уилл, измученный, лежал в кровати и смотрел в потолок. Знакомый вкус омерзительных водорослей терзал его нёбо, подлые семена набухали в желудке, а кишки были чище и прозрачнее альпийских ручьев. На столике горела лампа, болезненный желтый свет озарял впалые щеки и острый нос больного. Здесь же стоял графин с водой, рядом – стакан. В ногах валялись забытый «Атлантик мансли» в скучной коричневой обложке, книжка «На охоту с мистером Рузвельтом» и рождественский номер журнала «Харперс».
– Войдите, – слабым голосом произнес Лайтбоди.
Скрипнула дверь, в проеме появилось чье-то лицо. Кто-то подмигнул, ухмыльнулся, а затем в палату проскользнул Чарли Оссининг, тихонько прикрыв за собой створку.
– Привет, Уилл, – прошептал он, на цыпочках подкрался к стулу, взял его за физиологические поручни и придвинул к кровати. – Вы выглядите… – Он запнулся, усаживаясь, и достал из кармана бумажный пакет. – Хотел сказать, что вы отлично выглядите, но не хочу врать. Вы выглядите ужасно, дружище, просто ужасно.
Лайтбоди едва взглянул на него, хотя на самом деле обрадовался гостю. Последние два дня были кромешным адом. Раскалывалась голова, дьявольски болел живот, а визиты ледяной Элеоноры, садиста Келлога и насильницы Блотал лишь усугубляли мучения. Айрин не показывалась; он видел ее пару раз лишь мельком. В общем, Уиллу было паршиво и к тому же чертовски скучно.
Чарли Оссининг окинул страдальца понимающим взглядом.
– Что, похмелюга? – спросил он. – Ну и погуляли мы тогда. Черт, я сам наутро чувствовал себя так, будто меня пятичасовой экспресс сбил, да еще полмили по рельсам протащил.
Он хохотнул. В комнате было тихо. Чарли разглядывал лежащего. Был задан вопрос: что стряслось с Уиллом – просто похмелье?
Вопрос был, с одной стороны, наивный, с другой – обнадеживающий. Лайтбоди видел, что приятель искренне озабочен его судьбой. В конце концов, похмелье – штука обычная, повседневная и нестрашная; это болезнь, от которой вылечиваются. Нужно ли говорить Оссинингу правду? Что Уилл обречен, безнадежен, приговорен к смерти своим убогим кишечником и сверхтонкой нервной организацией?
Но Чарли не стал дожидаться ответа. Он пошарил глазами по комнате, заметил книжку, валявшуюся на кровати.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57