- Может быть, сходишь опять к Августу Ивановичу?
- Зачем?
Я уже наведывался к Шелесту, бывшему нашему батьке по "Компасу", нашему председателю, спортсмену и умнице, участнику всех наших пробегов, профессору двигателей внутреннего сгорания в Московском Высшем техническом училище. Теперь Август Иванович задумал создать при училище научно-испытательную станцию авиационных двигателей и ожидает утверждения проекта и сметы этой станции. Он мне сказал: "Охотно приглашу вас работать. Только теперь уже не времена "Компаса". Засажу вас за книги, за теорию. Будете исследовать моторы по моим заданиям". Я осторожно спросил: "А что, если я сам что-нибудь выдумаю?" Шелест весело ответил: "Не торопитесь... Давайте-ка сперва изучим, что выдумали до нас с вами другие. А затем... Поверьте, Бережков, у вас будет множество случаев показать свои возможности". Таков был тон этой беседы. Не скрою, перспектива поработать у Шелеста одновременно прельщала и отпугивала меня. Трудиться по его заданиям? Конечно, неплохо пройти такую школу... Но не подчинит ли он меня себе, своей творческой личности? Не стану ли я незаметным винтиком на службе у него? В мыслях снова и снова всплывало полюбившееся мне выражение: "Конструктор должен быть свободным". Каков же к этому путь?
Маша опять пытается как-то меня утешить, что-нибудь посоветовать. Она уговаривает меня зайти сегодня в совнархоз.
- Посмотришь нашу выставку. Увидишь, что делается на заводах. Некоторые еще ничего не выпускают, но везде уже есть инициативные группы инженеров и рабочих... Вот бы и тебе... Выбирай что хочешь. Тебя везде возьмут. Ведь ты такой талантливый...
- Кому я теперь нужен?
- Как кому? Везде! На любой службе...
- Службе?
Скорбно глядя в потолок, я натягиваю одеяло повыше. Нет, не влечет меня служба. Служить - значит кому-то подчиняться. В свое время я совместительствовал, носился по Москве, затем целиком отдался "Компасу", даже поселился чуть ли не на полгода в мастерских "Компаса" и при этом всегда чувствовал себя свободным, поступающим согласно своей воле, своей страсти. Это была, как мне мазалось, не служба, а игра всех моих жизненных сил. И сейчас, постанывая, валяясь, вызывая сострадание своей любящей сестрицы, я ощущаю: черт возьми, сколько во мне их, этих жизненных сил, энергии, желания и готовности совершить что-то необыкновенное. Вот вскочить бы и... И что? Куда? Не знаю... Я снова брюзжу:
- Ну, что ты смыслишь? Ты, может быть, считаешь, что служба человечеству это и есть служба в учреждении? Нет, моя милая, изобретатель - это художник, вольный художник. Как ты думаешь, Репин, Серов ходили на службу? За канцелярским столом они создавали свои полотна?
Маша не знает, как ответить, как заикнуться, что она уже опаздывает в свой совнархоз.
- Что у нас на завтрак? - мрачно интересуюсь я.
- Ржаная каша.
- Опять?!
Машенька приносит из кухни тарелку горячей каши, сваренной из зерен ржи. Эту немолотую рожь мы оба получали в качестве пайка.
Подношу ложку ко рту, разжевываю разбухшие, распаренные зерна, выплевываю шелуху. Невкусно.
- Эх, хорошо бы, Маша, эту рожь смолоть...
- Негде, - говорит сестра.
- Как негде? Неужели во всей Москве нет мельницы? Напекла бы ты коржиков, оладий...
- Сама была бы рада угостить тебя... Но в Москве нигде нельзя смолоть. Не берут у частных граждан.
- А что же другие делают с этим зерном?
- Тоже варят. Завтракай, Алеша, и вставай.
Чмокнув меня, сестра вышла из комнаты.
А я в самом мрачном настроении продолжал лежать, поглядывая на остывающую кашу.
3
И вдруг звонок... Прислушиваюсь. В передней Маша кому-то отворяет дверь, с кем-то говорит. Узнаю глуховатый, буркающий, всегда будто сердитый голос Ладошникова. Вспомнил все-таки!
- Чего там? - доносится знакомое буркание. - Чего там раздеваться?
Моментально вскакиваю, натягиваю штаны. Поглядываю на измятую, раскрытую постель, пытаюсь наскоро привести ее в порядок.
Потом спешу в коридор. Там, в сумраке, словно заблестело солнце. Это Ладошников держит в руках охапку золотистой осенней листвы. Я здороваюсь, влеку гостя к себе. Но он упирается, смущенно поворачивается к Маше, протягивая ей листья.
- Везде теперь суют это добро, - как бы оправдывается он. - Не отстают, пока не купишь.
Маша благодарит, принимает букет.
- Простите, я вас оставлю, - говорит она. - Пора на работу. Ухожу.
- Ну и хорошо, - бурчит Ладошников.
Это звучит невпопад, Маша улыбается, но Ладошников упрямо повторяет:
- Хорошо... А это, - он показывает на листья, - извольте-ка нарисовать. Потом преподнесете своему ученику.
Было время, когда Ладошников упросил Машу позаниматься с ним. Он провозгласил, что каждый конструктор обязан уметь не только чертить, но и рисовать. Эти уроки сдружили их. Когда Маша овдовела, Ладошников как бы ненароком придумывал всевозможные темы для ее рисунков. Он был убежден, что, когда человеку плохо, его лечит дело, увлечение делом.
Маша благодарит за букет, прощается, она не может задерживаться больше ни минуты.
Мы с Ладошниковым входим в комнату. Его глаза скрыты под нависшими бровями. Кажется, будто Ладошников ни на что не обращает внимания, ничего вокруг не видит, но на самом деле - и я это отлично знаю - он примечает все. Конечно, он разглядел и неприбранную постель, и мою небритую физиономию. Чего доброго, еще расхохочется, посмеется надо мной. Но он молчит. Вроде и сам невесел.
Мой гость садится к столу, садится в том самом виде, как вошел с улицы, - в большой суконной кепке, в кожаной куртке. Он носит эту куртку чуть ли не во все времена года, мне все знакомо в ней - выцветшие, потрепанные обшлага, и протертые почти добела локти, и даже большое масляное пятно у левого борта. Знакомы и запахи грушевой эссенции, столярного клея, эфира, которые принес с собой Ладошников.
- Возишься с ацетоном? - не без зависти спрашиваю я.
Ацетон, растворитель целлулоида, входит в состав авиационных лаков, и не случайно от рабочей куртки конструктора самолетов исходит этот эфирный сладковатый запах. Однако Ладошников в ответ угрюмо машет рукой. Странно... Что с ним?
- Стакан чаю дашь? - говорит он. - Хотел было в чайную зайти, благо их теперь много развелось... Но повернул к тебе.
Мне вспоминается ночная извозчичья чайная, клубы морозного пара, расплывчатые пятна лампочек, водка в белом чайнике и пятерня Ладошникова, которую он простер запрещающим жестом, не позволяя говорить о его самолете.
- Михаил, а почему ты сегодня не на работе?
- Свободен, - неопределенно отвечает он.
Я решаю больше не допытываться: захочет - сам обо всем скажет. Ухожу в кухню, ставлю на керосинку чайник и возвращаюсь к Ладошникову.
Он разгуливает по комнате, с хрустом жует яблоко, протягивает и мне такое же.
- Сегодня уезжаю, - наконец сообщает он.
- Куда?
- В Питер... На новую работу...
- Как так? А "Лад-2"?
- С ним все покончено. Не принят в серию.
- Не принят? Но ведь на испытаниях...
- Мало ли что? Комиссия, в общем, постановила так: время деревянных самолетов отошло, сейчас не имеет смысла брать фанерную конструкцию на вооружение Красной Армии. Нужны самолеты из металла... Ну и... Одним словом, я признал решение правильным...
Ладошников опять шагает от стены к стене. Я смотрю на его сапоги простой дубки, прочные, большие. Он крепко, твердо ставит ногу. Нелегко согнуть, сломить такого. Вот он остановился, посмотрел на меня, сказал:
- Когда выяснилось, что "Лад-2" не нужен, я попросил, чтобы мне дали возможность конструировать большой самолет. Примерно такой, как "Лад-1"... Мне отказали... Несвоевременно. Нет больших моторов...
- Как нет? А, скажем, "Адрос"? Почему над ним не поработать?
- Если Бережков валяется, кто же будет работать?
- Гм... А если воспряну, комиссия, думаешь, пересмотрит свое мнение?
- Вряд ли...
- Я тоже так полагаю... Ну, а зачем тебя посылают в Питер?
- На заводик "Аэро". Слыхал? Назначен туда главным конструктором. Сейчас там все растащено. Будем восстанавливать. На первых порах придется выпускать не самолеты, а всякую мелочь из кольчугалюмина.
- Из чего?
- Из кольчугалюмина. Не знаешь? Это легкий сплав. Его сейчас производит Кольчугинский завод... Пока суд да дело, освоимся с этим материалом.
- Что же вы будете делать? Сковородки? Примуса? - насмешливо спрашиваю я.
Ладошников, видимо, задет.
- Хотя бы и сковородки! - с вызовом отвечает он. - Не побрезгаем и этим, чтобы восстановить завод... А потом дело закрутится, пойдет...
Я не без удивления вижу, что Ладошников уже захвачен своей новой задачей. Или, верней сказать, в тот день он еще раздваивался: горевал о своем детище "Лад-2", а вместе с тем был уже мыслями на новом месте, уже начинал любить разрушенный заводик в Петрограде, куда нынче ему предстояло ехать.
На меня за мой иронический тон Ладошников недолго обижался.
- В общем, постараемся, - объяснил он, - просуществовать на хозяйственном расчете... И будем подготовлять выпуск самолетов из металла. Если удачно сконструируем, если удачно испытаем... Тогда надобны лишь подкрепления и приказ: "Вперед!" Вот, Алеша, какая перспектива! Жаль только...
- Твоего "Лад-2"?
- Ну, он не пропадет даром. Знаешь, я уже подумываю о трубчатой конструкции из металла... Жаль только, что придется опять делать маленькую машину. Под мотор всего в сто сил. Моторчики, вероятно, будем покупать у немцев. И, кажется, попытаемся на заводе "Двигатель" выпускать "Гном-Рон" в сто сил.
Он посмотрел в окно, повернулся ко мне, проговорил:
- Конечно, это не то... Хочется, Алеша, делать большие машины. Понимаешь?
Я ответил кивком. Еще бы мне этого не понимать?! Большой самолет, мощный мотор - ведь и я мечтал об этом. Ладошников опять метнул на меня взгляд из-под бровей и вдруг расхохотался.
- Но ежели ты будешь валяться, - сказал он, - то, я видимо, не скоро заполучу мотор для большой машины.
В эту минуту у меня мелькнула замечательная, как мне показалось, мысль. Я вскричал:
- Слушай! Давай пошлем к чертям всякое начальство! Будем сами строить большой металлический самолет твоей конструкции!
- Как же это сами?
- Очень просто... Как вольные конструкторы! Устроим свое проектное бюро, свои мастерские... Ты же сам говорил, что конструктор должен быть свободен!
- Дурень! Свободен от Подрайского...
- Ну нет... Полностью свободен...
- Погоди... На какие же средства будет существовать твое бюро?
- На хозяйственном расчете... Ты ж собираешься на заводе "Аэро" сначала заняться сковородками. А мы с тобой придумаем что-нибудь похлеще сковородок. Изобретем что-нибудь такое, что к нам сразу потекут денежки.
- Алешка, не туда заехал...
- Почему не туда? Создадим контору выдумок, собственный экспериментальный завод.
- Ты что же, хочешь стать капиталистом?
- Не капиталистом, а вольным инженером. Свободным поэтом! И дерзнем сделать такое, чего тебе никогда не позволят на службе!
- Нет, брат, я поеду в Питер.
- А я тебе докажу... Пойду путем вольного конструктора... Дай мне два-три года - и увидишь...
- Я вижу, что ты мелешь чепуху... Это, брат, мысли кронштадтцев, которые требовали "вольного капитализма"... А мы с ними разговаривали оружием. - Несколько смягчившись, Ладошников добавил: - Ты сам не знаешь, чего хочешь...
- А ты знаешь?
Ладошников неожиданно опять расхохотался.
- Знаю... Зверски хочу есть...
Как гостеприимному хозяину, мне пришлось отправиться на кухню и принести ржаную кашу.
4
- Вот тут-то и начинается, - лукаво улыбаясь, Бережков поднял указательный палец, - новая глава нашей невыдуманной повести. К этой главе подошел бы эпиграф: "Роковая минута приближалась. Пушкин".
Предложив Ладошникову завтрак, я счел нужным извиниться за скудное угощение:
- Понимаешь, нет больше ни черта. И мне и Маше выдали такой паек. Кроме того, еще со времен "Компаса" у меня остался целый мешок ржи. Этим и питаюсь. Как по-твоему, есть можно? Уварилась?
- Сойдет...
Ладошников безропотно стал уминать распаренные зерна ржи, выплевывая колючую шелуху.
- А почему ты, - спросил он, - не смелешь эту штуку?
- Негде... Во всей Москве нет ни одной мельницы, где нам с тобой смололи бы зерно. Не берут от частных граждан.
- Эх ты, изобретатель!.. Вздыхаешь, ноешь... Лучше сотворил бы мельницу.
В тот же миг я чуть не привскочил, словно подброшенный ударом тока. Грандиозная идея! Вот она, изумительная выдумка, первая из тех, которые принесут мне - вольному изобретателю! - потрясающие деньги, основной и оборотный капитал для моей будущей свободной экспериментальной мастерской.
Как завороженный я глядел на кашу. Ведь в учреждениях и на предприятиях до сих пор выдают пайки, до сих пор тысячи людей получают немолотую рожь и затем, выплевывая шелуху, едят кашу из вареных зерен, потому что их негде смолоть. Следовательно, в самом деле надо устроить мельницу! Теперь это разрешено. Клянусь, это нужно и государству!
Ну-с, дорогой Ладошников, посмотрим, что ты скажешь о твоем друге, свободном конструкторе, через год-другой?
Не помню, как я попрощался со своим гостем. Проводив его, я быстро оделся и выскочил из дому. Выскочил, чтобы найти помещение для мельницы.
5
С деревьев падали листья, скупо пригревало осеннее солнце. Куда идти? Чего долго раздумывать? Пойду навстречу солнцу. Распевая, я шагал по бульварам Садового кольца. Уши пылали, тротуар пружинил подо мной.
Близ Самотеки я заметил небольшой желтенького цвета особнячок, одноэтажный, с мезонином. Домик стоял на юру, на углу тихого переулка, и был нежилым, заброшенным - это угадывалось с одного взгляда. От забора, растащенного, очевидно, на дрова, остались лишь обрубки столбов; оконные стекла запылились и кое-где потрескались; на двери висел огромный ржавый замок.
Я потрогал замок и заглянул в окно. На полу валялись затоптанные обрывки бумаг, как это часто бывает в нежилых домах. Удалось разглядеть что-то странное: какие-то станки (ого, это подходяще!), какие-то ванны или корыта, брошенный около дверей продранный диван.
Я моментально разыскал домоуправление.
- Чей дом?
Председатель домоуправления, который, судя по свободному пиджаку, был когда-то толстым, оглядел меня, очевидно, проникся почтением, встал, откашлялся и с готовностью сообщил, что до революции в доме помещалась мастерская по оцинковке и никелировке металлических изделий, а потом хозяева куда-то выехали. Теперь мастерская числится за автосекцией Московского Совета. Смиренный председатель так никогда и не узнал, что в эту минуту я его чуть не обнял. Но в те времена я уже умел сдерживать свой адский темперамент.
Мне буквально ворожила бабушка. В автосекции я всегда встречал ласку и привет как один из ее основателей, как достойный сотоварищ братства автомобилистов.
С Самотеки я поспешил в автосекцию, разыскал председателя, своего доброго знакомого, и сказал:
- Дай мне ключ от особняка на Самотеке.
- Какой ключ? Какой особняк? Понятия не имею ни о каком особняке.
- Дом числится за тобой, там висит замок.
- Ну и что же?
- Я хочу посмотреть, нельзя ли там опробовать одно мое изобретение.
- А что ты придумал?
- Объясню потом. Разреши сначала осмотреть.
- Пожалуйста. Мне этот особняк пока не нужен.
- Пошли кого-нибудь со мной. Мы откроем и произведем опись.
Вместе с одним из служащих автосекции я отправился обратно на бульвар и одним ударом лома сшиб заржавевший замок. Нашим взорам предстала брошенная на ходу жестяная и никелировочная мастерская.
Внизу стояло несколько ванн, в которых когда-то производились оцинковка и никелировка. В одной из комнат сохранились остатки обстановки: хромое кресло, облупившийся комод и продырявленный диван.
Опись была составлена в четверть часа. По этой описи я принял дом, обязавшись в ближайшие же дни снова приехать в автосекцию, чтобы оформить аренду.
6
Словно охваченный пламенем, я не мог угомониться.
Не было покоя и Маше. Первоклассная специалистка по устройству выставок весь вечер орудовала тряпкой и щеткой, подметала, мыла, скребла и все-таки никак не могла справиться с осевшей в особнячке многолетней пылью.
А я тем временем занялся электричеством, проверил провода, зачистил контакты и, абсолютно не чувствуя усталости, притащил из дому массу необходимых вещей, в том числе несколько лампочек, и осветил особнячок.
У Маши уже накопилась груда мусора.
- Алеша, все это надо вынести... Выбросить в помойку.
- Выбросить? Ты сошла с ума! Это драгоценнейшие вещи!
Я бережно перебрал всю кучу. Дырявые ведра - пригодятся; стоптанный ботинок - это же кожа, понимаешь, Маша, кожа для разных прокладок; драные решета, ого, еще как потребуются; обрезки жести - нужны, нужны; сломанные пружины от дивана - тоже пойдут в дело; рваная бумага - вот этим, пожалуй, можно пожертвовать. И то не выбросить, а протопить печку, подсушить воздух. Благо, вот и дровишки завалялись.
Рассортировав мусор, я занялся печкой, просмотрел дымоход, очистил топку от золы, прожег бумагой подтопок, надымил (чем, конечно, вызвал ропот Маши) и был необыкновенно счастлив, когда наконец печка потянула.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62