«У кого-то из классиков я читал, как комары насмерть людей заедали...»
Мы тоже сели, живо представив себе наши истерзанные, изорванные комарами в клочья тела. Наверное, только и останутся топор да сапоги Коваленко. И тут меня осенило.
— Выход есть,—сказал я товарищам, — и очень простой. Я читал, что комары совершенно не выносят дыма. Должно быть, у них моментально развивается одышка и аллергия. Надо сесть поближе к огню.
— Так бы сразу и сказал... — проворчал Коваленко.
Продвинулись к огню, но и это верное средство никакого облегчения не принесло. Наверное, комары ничего не знали о тех книгах, в которых говорилось, что им надо дыма бояться. Они бесстрашно залетали в самую гущу завесы из дыма, которую мы сами дольше нескольких секунд терпеть не могли, и нападали вновь и вновь. Так что нам, судя по всему, оставалось только одно: самим сесть в костер. Впрочем, я не уверен, что и это помогло бы. Однако мы попытались.
Встали и подошли настолько близко к костру, что от непосредственной близости с ним рисковали воспламениться. Если стояли спиной к огню, казалось, что мы обугливаемся, а комары при этом наносили бесстрашные удары по фронту. Когда появлялся запах паленого, мы поворачивались, отдавая комарам на съедение спину, которая сама по себе уже начинала куриться, и принимались поджаривать грудь и бока. Глядя со стороны, можно было подумать, будто мы решились в дополнение к грибам приготовить из самих себя какое-то новое блюдо.
Можно было бы еще попробовать закопаться с головой в землю. Мы бы это наверняка сделали, будь у нас с собой лопата.
Тогда я решил перехитрить комаров. Не может быть, чтобы они не поддались на хитрость. Я резко отскочил от костра в темноту, как это делают, уходя от удара, борцы каратэ, и сделал небольшую пробежку.
Кажется, я слишком быстро бежал, потому что, когда упал, споткнувшись о дерево, удар оказался очень силен. Пока я лежал на земле, распластавшись, потихоньку в себя приходя, комары безнаказанно ели меня.
Собравшись с силами, я истребил их несколько тысяч и вернулся к товарищам с травмой правой ноги, с легким сотрясением мозга и еще больше искусанный.
Оценив результаты тактики, мной примененной, товарищи решили ей не следовать и предпочли зажариться заживо. Я, взвесив все перспективы, в этом случае мне открывающиеся, побоялся остаться в тайге в одиночестве и, стиснув зубы и перенеся тяжесть тела на здоровую ногу, встал рядом с ними. Договорились стоять до тех пор, пока не упадем. Причем было уже все равно куда падать—в костер или рядом.
Когда мы сделали попытку подсчитать, сколько литров крови каждый из нас уже потерял, стало светать. Комары, видимо утомленные бессонницей, разлетелись на отдых, а мы без сил повалились на ложе и тут же уснули.
Пробудил нас утренний холод. Была половина шестого—спали часа полтора. Костер погас, и только слабая струйка дыма говорила о том, что тепло его прячется в углях. Мы подбросили огню свежей пищи и подумали о том, что неплохо было бы и самим что-нибудь съесть. Я очень пожалел, что не прихватил с собой скатерти-самобранки, и, оглянувшись, поискал взглядом, нельзя ли тут найти что-нибудь из съестного. Грибы, собранные перед вчерашним обедом, за ужином кончились, а идти по свежей росе за новыми, да еще с абсолютно пустым желудком совсем не хотелось. Лучше уж просто так посидеть у костра, сжавшись, поплотней запахнувшись и сунув руки под мышки. Почти наслаждение сидеть так и радоваться тому, что нет комаров. Нет, за грибами я сейчас ни за что не пойду... Да и неизвестно еще, есть ли они в этих местах...
— Подберезовик!—удивленно выдохнул Толя рядом со мной. Похоже, он собирался набрать грибов, не сходя с этого места. С прытью грибника, впервые в сезоне нашедшего гриб, он кинулся в траву, к корням старой березы, под сенью которой мы провели эту ночь, и поднялся торжествующий, держа в каждой руке по грибу. Мы их не заметили вечером только потому, что были озабочены устройством ночлега.
Минут за пятнадцать набрали половину корзины грибов. Чистили их, надо признаться, не особенно тщательно, потому что иначе не закончили бы эту работу и к вечеру — корзина у Толи объемистая. Потом отлили в котелок немного воды из бутылки. Немного, потому что, во-первых, не забывали о том, что воду надо беречь, а во-вторых, грибы, как я читал, сами на девяносто восемь и еще сколько-то десятых и сотых процента состоят из воды. Вряд ли это было разумно — добавлять воду в воду.
Алексей поставил котелок на огонь, вооружился ложкой, с которой не расставался ни на минуту, и стал время от времени снимать грязную накипь. Когда, по нашим предположениям, грибы сварились, Леша снял пробу — и я, и Толя в этот момент ему позавидовали — и сказал не слишком уверенно: «По-моему, очень вкусно...» Мы тоже попробовали, сочли что действительно вкусно необыкновенно, ничуть не хуже, чем было вчера, только чего-то все же не хватает. Посоветовавшись, пришли к выводу, что неплохо было бы положить для разнообразия немного соли. Соль я собирался со всей строгостью экономить, да и уже экономил — дальше уж некуда, — и доставать малюсенький пузыречек, где она содержалась, лишь в крайнем случае, когда начнутся судороги от полного обессоливания организма. Леша еще в Москве предупредил нас: «С солью все просто. Когда в организме обнаружится ее дефицит, начнутся судороги». Так что в этом смысле первое время мы жили спокойно: раз судорог нет, значит, все в полном порядке.
Мне стало жалко грибов, которые так искусно Алексей приготовил, и решил бросить соль в котелок из расчета щепотки на человека. Под щепоткой я подразумевал по-прежнему стабильную дозу — столько соли, сколько удастся ее захватить большим и указательным пальцами.
Мы бережно опустили соль в котелок, я проследил, чтобы ни один кристаллик не остался на пальцах. Алексей умело помешал в котелке и снова попробовал. На этот раз заключение оказалось решительным: «Как будто не клали». Его взгляд, брошенный при этом на пузырек, красноречиво сказал, что и всего такого пузырька на котелок было бы мало. Я спрятал пузырек подальше, опасаясь как бы он не вызвал раздоры, и тоже попробовал.
Да, конечно... Но что такое в конце концов соль? Зачем люди кладут ее в пищу? Это только привычка. Причем вредная очень. Человеку в принципе вполне достаточно соли, содержащейся в естественном виде в продуктах. Я читал, что те, кто регулярно подсаливает свою еду, живут меньше людей, довольствующихся солью, положенной во время приготовления пищи. А меньше живут потому, что непременно развиваются и необыкновенно быстро прогрессируют сердечно-сосудистые болезни. Не пользоваться солью—это значит подарить себе несколько лет здоровой жизни.
В конце концов, если уж без соли вам станет жить совсем невмоготу, можно поступить так, как поступали раньше первобытные народы и как поступают еще и сейчас аборигены Австралии: надо поесть золы. Соль в ней содержится. Это факт, подкрепленный научно. Стали бы аборигены есть золу, если бы об этом не знали...
Я послюнявил указательный палец, сунул его в золу и решительно его облизал. Совсем несоленая... Советовать товарищам подсыпать ее в грибы я не счел возможным и по другой причине: и так Лешино варево было грязного цвета.
Все свои соображения относительно вреда соли я высказал Толе и Леше, но они почему-то очень вяло восприняли их. И грибы, несмотря на недавний энтузиазм, есть не спешили. Чтобы показать пример, я, стараясь орудовать ложкой как можно быстрее, съел немного грибного блюда (до сих пор не знаю, как оно называется). Хотел показать, что могу и еще съесть (хотя уже не мог), но меня остановили пристальные взгляды товарищей: не скрывая интереса, они за мной наблюдали.
Выждав какое-то время и убедившись, что со мной ничего не случилось, Алексей тоже съел пять или шесть ложек своей стряпни. А Толя долго отказывался, пока Леша, воспользовавшись авторитетом врача, не заставил и его немного поесть.
Если вдуматься, гадость, конечно, эти грибы... Подозреваю, что каждый из нас так же или приблизительно так же подумал. Вслух же высказал бодрую мысль о том, что во всяком случае грибы очень питательны. Алексей сразу разуверил меня, сообщив, что грибы совершенно не питательны. А есть их все-таки надо, хотя бы ради того, чтобы желудок работал.
Ну что ж... Можно считать, что мы подкрепились. Теперь пора двигаться в путь. Хотя больше хотелось лечь и соснуть, пока спят комары. И мы, собрав нехитрые наши пожитки, осторожно, чтобы не порвать, сняли пленку со стоек, аккуратно сложили ее и снова пошли.
... Уже три дня мы блуждаем в тайге. Дни кажутся тягучими, долгими. Все это время стараемся придерживаться одного направления, чтобы не повторять типичных ошибок заблудившихся: большинство бродит по лесу кругами.
Англичанин Эрик Кольер, оставивший родину и уехавший искать счастье в Канаду, понял, что нет ему жизни в каменных стенах, и поселился вместе с женой-индеанкой и маленьким сыном в глухом лесу, вдалеке от людей. Конечно, он взял с собой все необходимое для жизни в лесу. А через тридцать с лишним лет написал о своем житье-бытье книгу («Трое против дебрей»), где очень хорошо описал состояние человека, оказавшегося в лесу в одиночестве: «Человек, который сбился с пути в лесной чаще и все больше и больше теряет ориентацию, легко переходит грань между трезвой рассудительностью и лихорадочной паникой. Обезумев, мечется он по лесу, спотыкаясь о кучи бурелома, падает и, поднявшись, снова спешит вперед, уже не думая о верном направлении, и наконец, когда физическое и умственное напряжение доходит до предела, он останавливается не в силах сделать ни шагу».
Вполне понятно, почему человек впадает в подобное психическое состояние: его подавляет страх и ощущение своей полной беспомощности. Но до сих пор еще идут споры о том, почему именно кругами бродит по лесу человек. Как-то поставили опыт: завязали человеку глаза и оставили посреди обширной ровной площадки. Только несколько шагов сумел сделать он прямо, а потом принялся описывать широкие, неправильные окружности. Возможно, виной тому какая-то биологическая наша особенность? Трудно сказать. Высказывалась и такая мысль: человек, потеряв ориентацию, ходит кругами потому, что одна нога у него обязательно сильнее другой, поэтому один шаг делается непременно длиннее другого. А в результате и получаются вот эти круги.
Мы не собирались подводить какие-либо итоги в научном споре о том, почему все-таки человек по лесу кружит, поэтому шли, стараясь держать свой путь как можно прямее. Не может быть, чтобы когда-нибудь мы не вышли к какой-нибудь речке или ручью, а они-то уж обязательно нас выведут к людям.
Солнца и звезд мы по-прежнему ни разу не видели — над нами висело тяжелое, темное небо, поэтому никак не могли определить, хотя бы и приблизительно, в какую сторону движемся.
Во время переходов комары особенно не докучали, но стоило остановиться на отдых или расположиться на ночлег, как они начинали поедом есть. То и дело над ухом раздавался тонкий, отвратительный писк, после которого ждешь острый укол — и всегда ошибаешься, пытаясь угадать, каким именно местом соблазнится комар. Как ни старались не обращать на насекомых никакого внимания, терпения хватало не больше чем на минуту. А после этого хотелось встать и бежать.
Ни одной ночи мы так и не спали из-за треклятых насекомых и из-за сильного холода. Не знаю, сколько градусов показал бы термометр, но, когда мы пили воду из полиэтиленовой фляги, зубы ломило от холода.
Кулинарные достоинства блюда из грибов, которое трижды в день подавал Алексей, убывали в геометрической прогрессии. Исключительно потому, что один вид их вызывал отвращение. Мы ели по необходимости, чтобы сохранить хоть какие-то силы, но с каждым днем это становилось труднее и труднее. Две-три ложки пресного грибного отвара — больше съесть мы не могли себя заставить.
Попадались и ягоды. Крупная сочная костяника— студенистая, полупрозрачная, с крепкой косточкой в середине. Таких больших ягод у костяники я никогда прежде не встречал. Пробирались мы и через заросли спелого шиповника, теперь уже с удовольствием поедая его алые, чуть вяловатые плоды. Алексей из них делал вкусный напиток, хорошо утоляющий жажду. Мы находили обширные поляны, сплошь покрытые глянцевитыми кустами брусники, но ягод на них почему-то не было, как не было черники и голубики. Наверное, время этих ягод прошло.
Чудно в тайге. Тихо. Так тихо, что в ушах звенит от этой непривычной тишины. Безветренно. Листья на деревьях недвижны, и трава стоит прямо. А налетит слабый ветер — и сразу послышатся шорохи, легкие, невнятные, как счастливый шепот любимой.
Какое было бы счастье, если бы могли мы, современные люди, хоть иногда пожить, соединившись с природой, сделавшись, пусть ненадолго, ее естественной частью, питаясь тем, что можно найти в лесу и в реке... Какое глубокое отдохновение ощущается в такие часы и минуты... Отступают заботы и растворяются за какой-то далекой чертой, разделяющей реальность и выдуманное... И сам не знаешь порой, что на самом деле реально...
Но нет, не можем мы так жить. Выпадает отпуск— счастливое, долгожданное время, и мы стремимся к другой, суетливой и шумной жизни. А ведь ее темп, напряжение, которое она приносит с собой, совершенно чужды нам. Человеку для отдыха нужно
иное. Посидеть иногда на берегу реки в одиночестве. Зайти в лесную чащу и лечь на траву... Прекрасная, для всех доступная возможность хоть на какие-то краткие жизненные мгновения слиться со всем окружающим, уловить ясный, отчетливый запах вечности...
Ничто не изменилось в лесу за многие тысячи лет. Пожалуй, только когда спишь на земле, меж корней старого дерева, а кровом тебе служит звездное небо, можно это прочувствовать.
Толя с Лешей ушли поискать малинник. Иногда мы находили одинокие кусты, на которых висело несколько ягод, и мы все надеялись, что не сегодня-завтра повстречаем настоящий малинник и вдоволь поедим сочной, сладкой ягоды. Зря, однако, надеялись: нам не везло. И вот Толя предложил: пойти вдвоем, поискать. Договорились, что вернутся они ровно через три часа, а идти будут, соблюдая все меры предосторожности, запоминая ориентиры. Короче, делая все, чтобы не заблудиться. Только этого нам еще не хватало — рассеяться всем троим по тайге.
Я долго слышал, как под ногами шуршала трава, потом еще какое-то время доносился треск ломаемых сучьев, а потом снова сделалось тихо. Я остался один. И мысли незаметно для меня самого вновь вернулись к тому, как хорошо, полезно, необходимо хоть иногда, хоть месяц в году, жить естественной, раскованной жизнью.
Я подумал о том, что вот в эти дни, нелегкие в общем, вдали от всего дорогого, привычного, да, пожалуй, и вдали от себя самого — каким я привык себя знать, — под сенью этих деревьев, которые, может, и человека никогда не видели, насквозь пропитанный дымом костра, я в полной мере чувствую себя человеком. И кажется, совершенно счастливым. Несмотря на голод, на бессонные ночи, несмотря на то, что руки и ноги буквально горят от бесчисленных комариных укусов. И настолько все, что сейчас окружает меня, незнакомо и непривычно, что иногда вдруг начинает казаться, будто это не я здесь, а кто-то другой, на меня очень похожий, а сам я по-прежнему дома, в Москве.
Я люблю и всегда любил одиночество. На мой взгляд, каждому необходимо пусть на какое-то короткое время бывать в одиночестве. Когда, как не наедине, подумать о себе, о других людях, лучше понять их и себя, правильнее оценить поступки свои и поступки других...
И еще ловлю себя на такой мысли. Смотрю на эту поляну, окруженную могучими соснами, и думаю: хорошо бы поставить здесь сруб, да и жить в нем. Всегда. Но нет, никогда не сделать мне этого. Даже если бы представилась такая возможность.
Ровно через три часа после того, как Толя с Лешей ушли, я услышал хруст сломанных веток. Возвращались точно в условленный срок. Вскоре они появились из чащи, и я понял сразу, что ходили они напрасно. Правда, котелки сверху были закрыты широкими листьями.
— Зря сходили? — спросил я, еще на что-то надеясь.
— Зря... — устало махнул рукой Толя.
И тут же, не вытерпев, сунул мне под нос котелок и поднял листья:
— Смотри!
И я увидел котелок, наполненный свежей, крупной малиной! Как же замечательно пахла она! Даже не верилось, что такое богатство нам подвалило...
Ели мы малину с полным блаженством. Мы высыпали ее в кучу и, вооружившись Лешиной ложкой, по очереди въедались в нее. В эти минуты жизнь нам представлялась прекрасной. Подумать теперь об обеде, в котором на первое, второе и третье подаются грибы без соли, просто противно.
Однако вечером, куда деваться, пришлось есть и грибы. У Леши получился очаровательный грибной супчик восхитительного бурого цвета, в котором если чего и не хватало, так это картошки, лука, сметаны и соли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Мы тоже сели, живо представив себе наши истерзанные, изорванные комарами в клочья тела. Наверное, только и останутся топор да сапоги Коваленко. И тут меня осенило.
— Выход есть,—сказал я товарищам, — и очень простой. Я читал, что комары совершенно не выносят дыма. Должно быть, у них моментально развивается одышка и аллергия. Надо сесть поближе к огню.
— Так бы сразу и сказал... — проворчал Коваленко.
Продвинулись к огню, но и это верное средство никакого облегчения не принесло. Наверное, комары ничего не знали о тех книгах, в которых говорилось, что им надо дыма бояться. Они бесстрашно залетали в самую гущу завесы из дыма, которую мы сами дольше нескольких секунд терпеть не могли, и нападали вновь и вновь. Так что нам, судя по всему, оставалось только одно: самим сесть в костер. Впрочем, я не уверен, что и это помогло бы. Однако мы попытались.
Встали и подошли настолько близко к костру, что от непосредственной близости с ним рисковали воспламениться. Если стояли спиной к огню, казалось, что мы обугливаемся, а комары при этом наносили бесстрашные удары по фронту. Когда появлялся запах паленого, мы поворачивались, отдавая комарам на съедение спину, которая сама по себе уже начинала куриться, и принимались поджаривать грудь и бока. Глядя со стороны, можно было подумать, будто мы решились в дополнение к грибам приготовить из самих себя какое-то новое блюдо.
Можно было бы еще попробовать закопаться с головой в землю. Мы бы это наверняка сделали, будь у нас с собой лопата.
Тогда я решил перехитрить комаров. Не может быть, чтобы они не поддались на хитрость. Я резко отскочил от костра в темноту, как это делают, уходя от удара, борцы каратэ, и сделал небольшую пробежку.
Кажется, я слишком быстро бежал, потому что, когда упал, споткнувшись о дерево, удар оказался очень силен. Пока я лежал на земле, распластавшись, потихоньку в себя приходя, комары безнаказанно ели меня.
Собравшись с силами, я истребил их несколько тысяч и вернулся к товарищам с травмой правой ноги, с легким сотрясением мозга и еще больше искусанный.
Оценив результаты тактики, мной примененной, товарищи решили ей не следовать и предпочли зажариться заживо. Я, взвесив все перспективы, в этом случае мне открывающиеся, побоялся остаться в тайге в одиночестве и, стиснув зубы и перенеся тяжесть тела на здоровую ногу, встал рядом с ними. Договорились стоять до тех пор, пока не упадем. Причем было уже все равно куда падать—в костер или рядом.
Когда мы сделали попытку подсчитать, сколько литров крови каждый из нас уже потерял, стало светать. Комары, видимо утомленные бессонницей, разлетелись на отдых, а мы без сил повалились на ложе и тут же уснули.
Пробудил нас утренний холод. Была половина шестого—спали часа полтора. Костер погас, и только слабая струйка дыма говорила о том, что тепло его прячется в углях. Мы подбросили огню свежей пищи и подумали о том, что неплохо было бы и самим что-нибудь съесть. Я очень пожалел, что не прихватил с собой скатерти-самобранки, и, оглянувшись, поискал взглядом, нельзя ли тут найти что-нибудь из съестного. Грибы, собранные перед вчерашним обедом, за ужином кончились, а идти по свежей росе за новыми, да еще с абсолютно пустым желудком совсем не хотелось. Лучше уж просто так посидеть у костра, сжавшись, поплотней запахнувшись и сунув руки под мышки. Почти наслаждение сидеть так и радоваться тому, что нет комаров. Нет, за грибами я сейчас ни за что не пойду... Да и неизвестно еще, есть ли они в этих местах...
— Подберезовик!—удивленно выдохнул Толя рядом со мной. Похоже, он собирался набрать грибов, не сходя с этого места. С прытью грибника, впервые в сезоне нашедшего гриб, он кинулся в траву, к корням старой березы, под сенью которой мы провели эту ночь, и поднялся торжествующий, держа в каждой руке по грибу. Мы их не заметили вечером только потому, что были озабочены устройством ночлега.
Минут за пятнадцать набрали половину корзины грибов. Чистили их, надо признаться, не особенно тщательно, потому что иначе не закончили бы эту работу и к вечеру — корзина у Толи объемистая. Потом отлили в котелок немного воды из бутылки. Немного, потому что, во-первых, не забывали о том, что воду надо беречь, а во-вторых, грибы, как я читал, сами на девяносто восемь и еще сколько-то десятых и сотых процента состоят из воды. Вряд ли это было разумно — добавлять воду в воду.
Алексей поставил котелок на огонь, вооружился ложкой, с которой не расставался ни на минуту, и стал время от времени снимать грязную накипь. Когда, по нашим предположениям, грибы сварились, Леша снял пробу — и я, и Толя в этот момент ему позавидовали — и сказал не слишком уверенно: «По-моему, очень вкусно...» Мы тоже попробовали, сочли что действительно вкусно необыкновенно, ничуть не хуже, чем было вчера, только чего-то все же не хватает. Посоветовавшись, пришли к выводу, что неплохо было бы положить для разнообразия немного соли. Соль я собирался со всей строгостью экономить, да и уже экономил — дальше уж некуда, — и доставать малюсенький пузыречек, где она содержалась, лишь в крайнем случае, когда начнутся судороги от полного обессоливания организма. Леша еще в Москве предупредил нас: «С солью все просто. Когда в организме обнаружится ее дефицит, начнутся судороги». Так что в этом смысле первое время мы жили спокойно: раз судорог нет, значит, все в полном порядке.
Мне стало жалко грибов, которые так искусно Алексей приготовил, и решил бросить соль в котелок из расчета щепотки на человека. Под щепоткой я подразумевал по-прежнему стабильную дозу — столько соли, сколько удастся ее захватить большим и указательным пальцами.
Мы бережно опустили соль в котелок, я проследил, чтобы ни один кристаллик не остался на пальцах. Алексей умело помешал в котелке и снова попробовал. На этот раз заключение оказалось решительным: «Как будто не клали». Его взгляд, брошенный при этом на пузырек, красноречиво сказал, что и всего такого пузырька на котелок было бы мало. Я спрятал пузырек подальше, опасаясь как бы он не вызвал раздоры, и тоже попробовал.
Да, конечно... Но что такое в конце концов соль? Зачем люди кладут ее в пищу? Это только привычка. Причем вредная очень. Человеку в принципе вполне достаточно соли, содержащейся в естественном виде в продуктах. Я читал, что те, кто регулярно подсаливает свою еду, живут меньше людей, довольствующихся солью, положенной во время приготовления пищи. А меньше живут потому, что непременно развиваются и необыкновенно быстро прогрессируют сердечно-сосудистые болезни. Не пользоваться солью—это значит подарить себе несколько лет здоровой жизни.
В конце концов, если уж без соли вам станет жить совсем невмоготу, можно поступить так, как поступали раньше первобытные народы и как поступают еще и сейчас аборигены Австралии: надо поесть золы. Соль в ней содержится. Это факт, подкрепленный научно. Стали бы аборигены есть золу, если бы об этом не знали...
Я послюнявил указательный палец, сунул его в золу и решительно его облизал. Совсем несоленая... Советовать товарищам подсыпать ее в грибы я не счел возможным и по другой причине: и так Лешино варево было грязного цвета.
Все свои соображения относительно вреда соли я высказал Толе и Леше, но они почему-то очень вяло восприняли их. И грибы, несмотря на недавний энтузиазм, есть не спешили. Чтобы показать пример, я, стараясь орудовать ложкой как можно быстрее, съел немного грибного блюда (до сих пор не знаю, как оно называется). Хотел показать, что могу и еще съесть (хотя уже не мог), но меня остановили пристальные взгляды товарищей: не скрывая интереса, они за мной наблюдали.
Выждав какое-то время и убедившись, что со мной ничего не случилось, Алексей тоже съел пять или шесть ложек своей стряпни. А Толя долго отказывался, пока Леша, воспользовавшись авторитетом врача, не заставил и его немного поесть.
Если вдуматься, гадость, конечно, эти грибы... Подозреваю, что каждый из нас так же или приблизительно так же подумал. Вслух же высказал бодрую мысль о том, что во всяком случае грибы очень питательны. Алексей сразу разуверил меня, сообщив, что грибы совершенно не питательны. А есть их все-таки надо, хотя бы ради того, чтобы желудок работал.
Ну что ж... Можно считать, что мы подкрепились. Теперь пора двигаться в путь. Хотя больше хотелось лечь и соснуть, пока спят комары. И мы, собрав нехитрые наши пожитки, осторожно, чтобы не порвать, сняли пленку со стоек, аккуратно сложили ее и снова пошли.
... Уже три дня мы блуждаем в тайге. Дни кажутся тягучими, долгими. Все это время стараемся придерживаться одного направления, чтобы не повторять типичных ошибок заблудившихся: большинство бродит по лесу кругами.
Англичанин Эрик Кольер, оставивший родину и уехавший искать счастье в Канаду, понял, что нет ему жизни в каменных стенах, и поселился вместе с женой-индеанкой и маленьким сыном в глухом лесу, вдалеке от людей. Конечно, он взял с собой все необходимое для жизни в лесу. А через тридцать с лишним лет написал о своем житье-бытье книгу («Трое против дебрей»), где очень хорошо описал состояние человека, оказавшегося в лесу в одиночестве: «Человек, который сбился с пути в лесной чаще и все больше и больше теряет ориентацию, легко переходит грань между трезвой рассудительностью и лихорадочной паникой. Обезумев, мечется он по лесу, спотыкаясь о кучи бурелома, падает и, поднявшись, снова спешит вперед, уже не думая о верном направлении, и наконец, когда физическое и умственное напряжение доходит до предела, он останавливается не в силах сделать ни шагу».
Вполне понятно, почему человек впадает в подобное психическое состояние: его подавляет страх и ощущение своей полной беспомощности. Но до сих пор еще идут споры о том, почему именно кругами бродит по лесу человек. Как-то поставили опыт: завязали человеку глаза и оставили посреди обширной ровной площадки. Только несколько шагов сумел сделать он прямо, а потом принялся описывать широкие, неправильные окружности. Возможно, виной тому какая-то биологическая наша особенность? Трудно сказать. Высказывалась и такая мысль: человек, потеряв ориентацию, ходит кругами потому, что одна нога у него обязательно сильнее другой, поэтому один шаг делается непременно длиннее другого. А в результате и получаются вот эти круги.
Мы не собирались подводить какие-либо итоги в научном споре о том, почему все-таки человек по лесу кружит, поэтому шли, стараясь держать свой путь как можно прямее. Не может быть, чтобы когда-нибудь мы не вышли к какой-нибудь речке или ручью, а они-то уж обязательно нас выведут к людям.
Солнца и звезд мы по-прежнему ни разу не видели — над нами висело тяжелое, темное небо, поэтому никак не могли определить, хотя бы и приблизительно, в какую сторону движемся.
Во время переходов комары особенно не докучали, но стоило остановиться на отдых или расположиться на ночлег, как они начинали поедом есть. То и дело над ухом раздавался тонкий, отвратительный писк, после которого ждешь острый укол — и всегда ошибаешься, пытаясь угадать, каким именно местом соблазнится комар. Как ни старались не обращать на насекомых никакого внимания, терпения хватало не больше чем на минуту. А после этого хотелось встать и бежать.
Ни одной ночи мы так и не спали из-за треклятых насекомых и из-за сильного холода. Не знаю, сколько градусов показал бы термометр, но, когда мы пили воду из полиэтиленовой фляги, зубы ломило от холода.
Кулинарные достоинства блюда из грибов, которое трижды в день подавал Алексей, убывали в геометрической прогрессии. Исключительно потому, что один вид их вызывал отвращение. Мы ели по необходимости, чтобы сохранить хоть какие-то силы, но с каждым днем это становилось труднее и труднее. Две-три ложки пресного грибного отвара — больше съесть мы не могли себя заставить.
Попадались и ягоды. Крупная сочная костяника— студенистая, полупрозрачная, с крепкой косточкой в середине. Таких больших ягод у костяники я никогда прежде не встречал. Пробирались мы и через заросли спелого шиповника, теперь уже с удовольствием поедая его алые, чуть вяловатые плоды. Алексей из них делал вкусный напиток, хорошо утоляющий жажду. Мы находили обширные поляны, сплошь покрытые глянцевитыми кустами брусники, но ягод на них почему-то не было, как не было черники и голубики. Наверное, время этих ягод прошло.
Чудно в тайге. Тихо. Так тихо, что в ушах звенит от этой непривычной тишины. Безветренно. Листья на деревьях недвижны, и трава стоит прямо. А налетит слабый ветер — и сразу послышатся шорохи, легкие, невнятные, как счастливый шепот любимой.
Какое было бы счастье, если бы могли мы, современные люди, хоть иногда пожить, соединившись с природой, сделавшись, пусть ненадолго, ее естественной частью, питаясь тем, что можно найти в лесу и в реке... Какое глубокое отдохновение ощущается в такие часы и минуты... Отступают заботы и растворяются за какой-то далекой чертой, разделяющей реальность и выдуманное... И сам не знаешь порой, что на самом деле реально...
Но нет, не можем мы так жить. Выпадает отпуск— счастливое, долгожданное время, и мы стремимся к другой, суетливой и шумной жизни. А ведь ее темп, напряжение, которое она приносит с собой, совершенно чужды нам. Человеку для отдыха нужно
иное. Посидеть иногда на берегу реки в одиночестве. Зайти в лесную чащу и лечь на траву... Прекрасная, для всех доступная возможность хоть на какие-то краткие жизненные мгновения слиться со всем окружающим, уловить ясный, отчетливый запах вечности...
Ничто не изменилось в лесу за многие тысячи лет. Пожалуй, только когда спишь на земле, меж корней старого дерева, а кровом тебе служит звездное небо, можно это прочувствовать.
Толя с Лешей ушли поискать малинник. Иногда мы находили одинокие кусты, на которых висело несколько ягод, и мы все надеялись, что не сегодня-завтра повстречаем настоящий малинник и вдоволь поедим сочной, сладкой ягоды. Зря, однако, надеялись: нам не везло. И вот Толя предложил: пойти вдвоем, поискать. Договорились, что вернутся они ровно через три часа, а идти будут, соблюдая все меры предосторожности, запоминая ориентиры. Короче, делая все, чтобы не заблудиться. Только этого нам еще не хватало — рассеяться всем троим по тайге.
Я долго слышал, как под ногами шуршала трава, потом еще какое-то время доносился треск ломаемых сучьев, а потом снова сделалось тихо. Я остался один. И мысли незаметно для меня самого вновь вернулись к тому, как хорошо, полезно, необходимо хоть иногда, хоть месяц в году, жить естественной, раскованной жизнью.
Я подумал о том, что вот в эти дни, нелегкие в общем, вдали от всего дорогого, привычного, да, пожалуй, и вдали от себя самого — каким я привык себя знать, — под сенью этих деревьев, которые, может, и человека никогда не видели, насквозь пропитанный дымом костра, я в полной мере чувствую себя человеком. И кажется, совершенно счастливым. Несмотря на голод, на бессонные ночи, несмотря на то, что руки и ноги буквально горят от бесчисленных комариных укусов. И настолько все, что сейчас окружает меня, незнакомо и непривычно, что иногда вдруг начинает казаться, будто это не я здесь, а кто-то другой, на меня очень похожий, а сам я по-прежнему дома, в Москве.
Я люблю и всегда любил одиночество. На мой взгляд, каждому необходимо пусть на какое-то короткое время бывать в одиночестве. Когда, как не наедине, подумать о себе, о других людях, лучше понять их и себя, правильнее оценить поступки свои и поступки других...
И еще ловлю себя на такой мысли. Смотрю на эту поляну, окруженную могучими соснами, и думаю: хорошо бы поставить здесь сруб, да и жить в нем. Всегда. Но нет, никогда не сделать мне этого. Даже если бы представилась такая возможность.
Ровно через три часа после того, как Толя с Лешей ушли, я услышал хруст сломанных веток. Возвращались точно в условленный срок. Вскоре они появились из чащи, и я понял сразу, что ходили они напрасно. Правда, котелки сверху были закрыты широкими листьями.
— Зря сходили? — спросил я, еще на что-то надеясь.
— Зря... — устало махнул рукой Толя.
И тут же, не вытерпев, сунул мне под нос котелок и поднял листья:
— Смотри!
И я увидел котелок, наполненный свежей, крупной малиной! Как же замечательно пахла она! Даже не верилось, что такое богатство нам подвалило...
Ели мы малину с полным блаженством. Мы высыпали ее в кучу и, вооружившись Лешиной ложкой, по очереди въедались в нее. В эти минуты жизнь нам представлялась прекрасной. Подумать теперь об обеде, в котором на первое, второе и третье подаются грибы без соли, просто противно.
Однако вечером, куда деваться, пришлось есть и грибы. У Леши получился очаровательный грибной супчик восхитительного бурого цвета, в котором если чего и не хватало, так это картошки, лука, сметаны и соли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19