Девочке приходилось учится множеству замечательных вещей. Не стесняясь, говорить мне, чего бы ей хотелось, без запинки называя вещи своими именами и чуть-чуть возбуждаясь от собственного бесстыдства. Получать удовольствие от того, как видит и чувствует ее тело другой человек (поначалу Анка оказалась довольно эгоистичной в сексе, а от этого много теряешь). Ласкать пальцем вишенку, если я до нее не дотягиваюсь.
С радостной готовностью подставлять для ласки любое место, не сдерживать блаженные стоны и крики (боюсь, на борту мало кому удавалось выспаться), не бояться играть моим хвостиком, и многому-многому другому…
На второй день мы повстречали косяк синих тунцов и наловили по две-три рыбины каждый, так что жить стало повеселее, тем более, что это редкая вкуснятина.
Стремительные двухметровые тунцы — по сути дела, теплокровные рыбы, и их мясо больше похоже на куриное, чем на рыбье. Третий и четвертый дни принесли нам по нескольку мелких желтоперых тунцов, по красивому закату и встречу с семейкой китов-финвалов, пускавших фонтаны прямо под бортом неподвижного судна (мы даже немного поплавали с ними, быстренько надев маски). Анечка бегала по яхте в купальнике, собирая восхищенные взгляды, как линза лучи, а потом вообще осталась в одних плавках, чтобы поровнее загореть.
Мы уже зашли далеко в тропики, и море было таким теплым, что по ночам, не боясь акул, мы с ней трахались прямо в волнах, привязав к запястьям страховочные лини.
Один раз во время такого купания в светящейся воде нас неожиданно окружил косяк маленьких дельфинов-стенелл, стремительно проносившихся в прозрачной толще, словно метеоры. Их следы еще долго мерцали зелеными искорками.
Пятый день оказался удачным: двое туристов поймали по небольшой меч-рыбе, а кок подцепил здоровенного черного марлина. В течение трех часов рыбка размером с одноместную байдарку раз за разом «выстреливала» в воздух, пока одним из прыжков не сорвалась с крючка.
В это время мы уже шли обратно на север, развернувшись недалеко от Хургады.
Волны в этих местах покрыты маленькими синими медузками-порпитами, а за кораблем следуют стаи буревестников. Вся остальная жизнь проходит под водой.
На шестой день, снова в виду Тирана, я едва не поймал великолепного парусника.
Они не так велики, как марлины и меч-рыбы, хотя мой экземпляр был очень крупным — метра три, не меньше. Зато красивее парусника в открытом море, пожалуй, рыб нет. Подобно марлинам, он обтекаемой формы с коротким копьем на носу, синий с черными поперечными полосками, но на спине у него высоченный плавник с глазчатым рисунком наподобие павлиньего хвоста.
Пять с половиной часов я вываживал мою добычу, сбив, как положено, пальцы о рукоятку катушки. Время от времени рыба выпрыгивала из воды, расправив «парус», и в туче брызг с грохотом падала обратно. Наконец я подтащил уставшего противника к самому борту. Теперь надо было треснуть его по голове специальным деревянным молотком, подцепить лебедкой, поднять на борт… Через несколько минут его краски померкнут, и он станет просто серым, как стальная торпеда.
Тут на корме послышались вопли «попался, попался» и все кинулись туда. Я отстегнул ремни, лег на борт и ухватил рыбину за основание грудного плавника.
Крючок торчал из-под челюстной кости.
— Угадай, что я сейчас сделаю? — обернулся я к Ане. — Только никому не говори! — и я аккуратно вынул крючок.
— Ну как? — вернулся ко мне капитан.
— Сорвался.
— Жаль. А там ребята акулу поймали.
Акула никому не была нужна, но ее все же вытащили на борт, чтобы сфотографироваться рядом, а потом кинули обратно в море.
Вечером мимо яхты с издевательским помахиванием хвоста проплыл гигантский синий марлин — метров пять, наверное, — но наживки он величественно проигнорировал. Мы бросили якорь на безымянной отмели под защитой острова, чтобы утром еще поохотиться на удачном месте.
Среди туристов была маленькая, рыженькая, ужасно азартная американочка по имени то ли Джейн, то ли Джил — уже не помню. Она буквально сгорала от желания поймать что-нибудь, но ей упорно не везло. И вот, когда мы уже сматывали лески, на ее крючок попалась шикарная меч-рыба.
Джейн начала лихорадочно крутить катушку, а мы с ужасом смотрели на ее маленькие тонкие ручки, зная, во что они превратятся к вечеру. Самое обидное, что такого размера рыбу вытащить ей все равно не удастся, а кодекс глубоководной рыбалки запрещает кому-либо еще прикасаться к удилищу.
Но рыба, вместо того, чтобы часами бороться за метры лески, развернулась и пошла в лобовую атаку на яхту. Мы думали, что она протаранит борт — такие случаи нередки, но она прошла под килем и выпрыгнула с другой стороны. На мгновение сверкающая туша застыла в воздухе — огромный хвост полумесяцем, серповидные плавники, темно-синие бока. Нам даже показалось, что мы встретились взглядом с ее глазищами-блюдцами. Леска натянулась, поскольку проходила под килем брига, а рыба завалилась набок и ударом полутораметрового меча обрубила ее.
Джил чуть не прыгнула за борт от досады, а я мысленно поздравил рыбку и, довольный, ушел в каюту — учить Анку «верховой езде».
Теперь мы надеялись, что за следующий день наловим полный трюм рыбы, но не видели даже тунцов. Я понырял немного, но риф оказался малоинтересным. После обеда мы пошли обратно в залив. С севера дул довольно резкий ветер, так что паруса мы убрали и шли на моторе.
Кэп, стоявший у штурвала, вдруг закричал:
— Вижу фонтан!
Я вскочил с палубы, на которой мы загорали (к тому времени народ даже от плавок успел окончательно отказаться), и увидел впереди наклонную струйку пара. Не успели мы оглянуться, как оказались в стаде кашалотов.
Почему-то залезть в море рискнул, кроме меня, только Рикардо — кубинец-миллионер из Майами. Сквозь стекло масок мы увидели фантастическую картину. Покрытые шрамами туши китов висели в прозрачной воде, словно странные темно-бурые аэростаты. Некоторое время они медленно парили под серебряным сводом, а потом, как колоссальные капли ртути, разом пошли вертикально вниз.
Глубина в этом месте около километра. Больше часа мы стояли на месте, дожидаясь, пока киты вынырнут. Мы надеялись увидеть гигантских кальмаров, которых они иногда притаскивают с глубины, оглушив или убив ультразвуковым лучом. Наконец они вернулись и долго отдувались на поверхности, но, видимо, их добыча была мелкой и они слопали ее прямо внизу.
В Эйлат пришли на рассвете. После долгого плавания вдоль пустынных берегов город выглядел совершенно сказочным. Арава, продолжение залива, уходила дальше на север, словно сухое русло фантастической реки.
Наверное, подумал я, Хэмингуэю бы здесь понравилось. Множество уютных кабачков, нескучная публика, а рядом — море с отличной рыбалкой. Я даже догадываюсь, что бы он сказал о городе. Эйлат, сказал бы Эрнесто, это праздник, который всегда с тобой.
— Хорошая получилась рыбалка, — подвел итог кэп.
— Что хорошего, ничего не поймали, — заныла Джейн.
— С первого раза никто не ловит. Приезжайте еще раз.
— А будет еще рейс? — быстро спросил я.
— Да, но только в мае. Можешь пока пожить на яхте.
Анка забежала домой, чтобы переодеться — она еще успевала в школу. Я старался пореже к ним заходить, потому что Роки затаил на нас с Беней злобу с тех пор, как мы его лечили, а от бультерьеров можно ожидать любой подлянки. Проводив мою девочку (неужели правда мою?), я позвонил Бене.
— Заезжай на денек, — сказал он, — потом будешь работу искать.
Я взял велосипед и покатил в Хай-Бар. На горном велосипеде ехать против ветра нетрудно. Погода была на удивление пасмурная — такой я еще в Эйлате не видел. На придорожной свалке сидело не меньше сотни орлов — степных, могильников, беркутов. Завидев меня, они разом взлетели и живым смерчем закружились над саванной, быстро дрейфуя по ветру.
До Хай-Бара оставалось километров семь, когда на севере появилась черная стена, прошитая молниями. Я свернул в долину Тимны и отчаянно помчался к будке сторожа на въезде в национальный парк.
Тимна — одно из самых интересных мест в Негеве. Здесь находятся медные рудники, разрабатывавшиеся еще египтянами эпохи Древнего Царства. На причудливых скалах в виде грибов, арок и шаров то и дело замечаешь иероглифы и наскальные рисунки.
Благодаря солям меди в Тимне попадаются горы таких цветов, каких даже в щедром на краски Негеве больше не увидишь — ярко-синие, небесно-голубые, ультрамариновые. На дальнем конце долины есть озерцо с африканскими рыбками, икру которых заносят перелетные птицы. В самой же долине днем не увидишь ничего живого, только туристов и плоских богомолов, копирующих внешний вид и манеру движения тарантулов.
Сейчас, однако, мне было не до того. Едва я укрылся под козырьком будки, как на пустыню обрушился роскошный ливень. Он свирепствовал необыкновенно долго — почти час, и в результате мне выпало зрелище, какое в Негеве увидишь раз в несколько лет: по руслам-вади бежала вода! На оставшемся до Хай-Бара кусочке шоссе мне дважды пришлось переезжать мутные потоки, катившиеся через дорогу.
Беня встретил меня с бутылкой шампанского.
— Ну, тебя можно поздравить! Есть и еще повод. Во-первых, в этом году настоящий сезон дождей, во-вторых, у рюппелей родились лисята.
Он имел в виду песчаных лисичек, они же лисы Рюппеля.
— В прошлом году они родились в марте, когда пролет коршунов, и их всех перетаскали прямо из вольеры — мы их почти и не видели. А сейчас только конец января.
— Пойдем посмотрим?
— Они из норы ночью выходят, и то редко.
Вдруг зазвонил телефон. Натан, Бенин приятель из заповедника Эйн-Геди, ехал на джипе в Эйлат, но был застигнут дождем. Воды израильские шофера боятся — нередко можно увидеть километровую пробку перед лужей, которую у нас бы никто и не заметил.
— Он спрашивает, — сказал Беня, — можно ли ему заночевать у меня на вилле, если он не прорвется в Эйлат?
— Я только что на велосипеде проехал!
— Да пусть заезжает, хороший парень.
Но Натан так и не приехал — вернулся обратно с полдороги.
— Знаешь, — грустно сказал Беня, — вот я три года здесь живу, а все равно в голове не укладывается. Неужели это те самые израильтяне, которые так лихо воевали? Если б у них хоть еврейские мозги были! Про науку я вообще молчу. У нас тут ушастые грифы не хотят размножаться — народу много у клетки шляется. Так им Ивтах с Тони Рингом пытались помочь гнездо строить!
— От Тони я такого не ожидал, — сказал я, прийдя в себя после услышанного (это все равно, что плоскогубцами помогать бабочке выйти из куколки).
— Тони? Он, когда работал ветеринаром, был в клинике ответственным за усыпление старых и безнадежных.
— Ну и что?
— А то, что у него половина собак потом оживала. Я, когда в Тбилиси жил, сам только у ветеринаров лечился и родственников водил. У хорошего ветеринара кругозор шире, чем у любого врача. А здесь им и животное не доверишь. Впрочем, и врачи… А ведь еврейское государство!
Тогда я думал, что он преувеличивает, но позже, когда лучше узнал Израиль, понял, что Беня, к сожалению, прав. Это не совсем еврейская страна. Но о грустном позже.
Ночью мы подкрались к лисьему вольеру с фонариком и успели заметить рядом с двумя парами зеленых огоньков несколько крошечных искорок — глазенки лисят.
Пришлось в темноте гнать на джипе в Йотвату за второй бутылкой.
Весь следующий день то и дело шел дождь. Я слонялся по территории, помогал Бене и Давиду, написал письма родственникам и знакомым, а прежде всего, конечно, Ирочке, по которой ужасно соскучился. Вечером Беня подбросил меня на джипе в город, и первым, кого я встретитил, был Джин-Тоник.
— Где ты пропадаешь! — радостно закричал он. — Пошли скорее!
— Куда?
— Я нашел тебе классную работу! С жильем!
Я кинул письма и открытки в ящик, вздохнул и пошел за ним.
Открытка
Вот скоро станут дни длиннее,
Растопит солнце грязный снег,
И я пробраться к вам сумею
Через разлив весенних рек.
Друзьям оставлю джип и виллу,
И ночи жаркие, увы,
И двинусь из пустыни милой
К холодной слякоти Москвы.
Прощусь с Израилем сердечно,
Но там, на севере, зато
Дерябну кое-с-кем, конечно,
А кое-с-кем и кое-что.
10. Охранник
Больше всего он жалел об этой чудесной маленькой планетке, потому что за двадцать четыре часа там можно было любоваться закатом и рассветом тысячу четыреста сорок раз…
Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц
Мы с Анкой заперли дверь, ведущую с палубы «Летучего Голландца» к каютам, спустились по трапу на пирс и пошли в город. Теперь, когда я работал по ночам, а потом спал до обеда, вся вторая половина дня была в нашем распоряжении, и мы проводили ее на яхте или на Платформе. На чуть подгибающихся ножках мы заглянули в наш любимый турецкий кабачок «Атаман Скумбрий», выпили по ковшику горячего шоколада и побрели домой — Ане пора было делать уроки, а за мной должна была прийти машина со службы.
Джин-Тоник устроил меня на Автотерминал — огромную стоянку новеньких машин на южной окраине города. В Израиле очень высокие ввозные пошлины, поэтому европейским машинам народ предпочитает более дешевые японские, особенно скрипучий драндулет под названием «Субару» и маленькую спортивную «Мазду». Их доставляют морем из Японии, ставят на терминал, а потом постепенно увозят грузовиками дальше на север.
Каждую ночь, с десяти вечера до восьми утра, я сторожил автостоянку в компании кого-нибудь из трех «русских», с которыми жил в бесплатной квартирке, предоставленной нам охранной конторой. Был конец января — единственное время, когда в Эйлате по ночам бывает холодно. Мы мерзли даже в куртках, хотя как раз в этом году зима выдалась теплая. Обычно в феврале и купаться-то нельзя, а сейчас вода все время была теплее двадцати градусов. Днем нас заменяли охранники из местных. Летом, в жару, все наоборот — русские дежурят днем, израильтяне ночью.
Мне-то так было удобнее, но старого Мишу было очень жаль.
Миша приехал из Калининграда, где работал в Институте Рыболовства ихтиологом. В Израиле он все пять лет продежурил на терминале, пытаясь скопить денег, чтобы вернуться. Но где-то раз в полгода не выдерживал и все пропивал. Начальство смотрело на его запои сквозь пальцы, потому что в остальное время он, единственный из всех, ничего не нарушал и не прогуливал.
Кроме него, со мной работали Петя и Саша, отец с сыном, эстонские русские, приехавшие подработать. Эти были ребята ушлые и с юмором. Кормились они продуктами, которые в конце недели выбрасывают из магазинов — все равно за выходные испортятся. Называли они этот процесс абсорбцией.
— Я сегодня абсорбировал кило помидоров, — говорил Саша.
— Молодец, сынок! А я абсорбировал в книжном журнальчик с порнушкой. На дежурстве будет, что почитать.
Все же это было не совсем дно общества. Люди с настоящего дна на этой работе долго не задерживались. Любая работа с бесплатным жильем для иммигранта уже роскошь. Парень по кличке Цикладол, которого я сменил, продержался всего неделю — подвело подорванное токсикоманией здоровье. Еще бы, цикладол — это вам не формалин нюхать. Теперь, гуляя по городу с моими знакомыми по Хай-Бару или birdwatching'у, я то и дело шокировал их, здороваясь со всякими оборванными личностями, а мои коллеги по службе поражались, видя, как со мной раскланиваются чиновники из туристского центра.
Обычно я дежурил в паре с Мишей. Один сидел в будке у въездного шлагбаума, другой обходил в темноте двухкилометровую территорию, а через час мы менялись местами. Раз в полчаса полагалось сообщать по рации, что все в порядке. Так я сочинил свои первые стихи на иврите: «Эсрим — эсрим вэ тэша, Владимир бдикат кешер» (двадцатый — двадцать пятому, Владимир на связи). Время от времени к нам заезжал на джипе проверяющий — толстый парень с низким лбом и негритянскими губами по имени Зари. Весь кайф был в том, чтобы потихоньку покататься на одной из новеньких машин (они все стояли с ключами и бензином в баке), не попавшись при этом Зари. Одно время мы предупреждали друг друга, щелкая переключателем приема-передачи на рации, когда он проезжал под шлагбаумом, но потом он догадался, в чем дело, и теперь наши рации работали только на передачу. В будке можно было поспать, но в полглаза — подъезжавший джип с проверяющим не услышишь, и все, уволят. В общем, лично я всю ночь изнывал от скуки и дожидался рассвета.
Терминал был расположен на уступе плато, высоко над заливом, и восход солнца был настолько красив, что я готов был смотреть этот спектакль без конца. Потом нас отвозили в нашу оклеенную порнухой квартирку, и мы старались побыстрее выспаться, потому что у всех были дела в городе. Миша забивал козла с приятелями, Петя и Саша занимались различной абсорбцией, а я спешил как следует искупаться, пока не пришла из школы Аня.
В один из дней я плавал в море с Рони Малкой, которого случайно встретил на пляже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
С радостной готовностью подставлять для ласки любое место, не сдерживать блаженные стоны и крики (боюсь, на борту мало кому удавалось выспаться), не бояться играть моим хвостиком, и многому-многому другому…
На второй день мы повстречали косяк синих тунцов и наловили по две-три рыбины каждый, так что жить стало повеселее, тем более, что это редкая вкуснятина.
Стремительные двухметровые тунцы — по сути дела, теплокровные рыбы, и их мясо больше похоже на куриное, чем на рыбье. Третий и четвертый дни принесли нам по нескольку мелких желтоперых тунцов, по красивому закату и встречу с семейкой китов-финвалов, пускавших фонтаны прямо под бортом неподвижного судна (мы даже немного поплавали с ними, быстренько надев маски). Анечка бегала по яхте в купальнике, собирая восхищенные взгляды, как линза лучи, а потом вообще осталась в одних плавках, чтобы поровнее загореть.
Мы уже зашли далеко в тропики, и море было таким теплым, что по ночам, не боясь акул, мы с ней трахались прямо в волнах, привязав к запястьям страховочные лини.
Один раз во время такого купания в светящейся воде нас неожиданно окружил косяк маленьких дельфинов-стенелл, стремительно проносившихся в прозрачной толще, словно метеоры. Их следы еще долго мерцали зелеными искорками.
Пятый день оказался удачным: двое туристов поймали по небольшой меч-рыбе, а кок подцепил здоровенного черного марлина. В течение трех часов рыбка размером с одноместную байдарку раз за разом «выстреливала» в воздух, пока одним из прыжков не сорвалась с крючка.
В это время мы уже шли обратно на север, развернувшись недалеко от Хургады.
Волны в этих местах покрыты маленькими синими медузками-порпитами, а за кораблем следуют стаи буревестников. Вся остальная жизнь проходит под водой.
На шестой день, снова в виду Тирана, я едва не поймал великолепного парусника.
Они не так велики, как марлины и меч-рыбы, хотя мой экземпляр был очень крупным — метра три, не меньше. Зато красивее парусника в открытом море, пожалуй, рыб нет. Подобно марлинам, он обтекаемой формы с коротким копьем на носу, синий с черными поперечными полосками, но на спине у него высоченный плавник с глазчатым рисунком наподобие павлиньего хвоста.
Пять с половиной часов я вываживал мою добычу, сбив, как положено, пальцы о рукоятку катушки. Время от времени рыба выпрыгивала из воды, расправив «парус», и в туче брызг с грохотом падала обратно. Наконец я подтащил уставшего противника к самому борту. Теперь надо было треснуть его по голове специальным деревянным молотком, подцепить лебедкой, поднять на борт… Через несколько минут его краски померкнут, и он станет просто серым, как стальная торпеда.
Тут на корме послышались вопли «попался, попался» и все кинулись туда. Я отстегнул ремни, лег на борт и ухватил рыбину за основание грудного плавника.
Крючок торчал из-под челюстной кости.
— Угадай, что я сейчас сделаю? — обернулся я к Ане. — Только никому не говори! — и я аккуратно вынул крючок.
— Ну как? — вернулся ко мне капитан.
— Сорвался.
— Жаль. А там ребята акулу поймали.
Акула никому не была нужна, но ее все же вытащили на борт, чтобы сфотографироваться рядом, а потом кинули обратно в море.
Вечером мимо яхты с издевательским помахиванием хвоста проплыл гигантский синий марлин — метров пять, наверное, — но наживки он величественно проигнорировал. Мы бросили якорь на безымянной отмели под защитой острова, чтобы утром еще поохотиться на удачном месте.
Среди туристов была маленькая, рыженькая, ужасно азартная американочка по имени то ли Джейн, то ли Джил — уже не помню. Она буквально сгорала от желания поймать что-нибудь, но ей упорно не везло. И вот, когда мы уже сматывали лески, на ее крючок попалась шикарная меч-рыба.
Джейн начала лихорадочно крутить катушку, а мы с ужасом смотрели на ее маленькие тонкие ручки, зная, во что они превратятся к вечеру. Самое обидное, что такого размера рыбу вытащить ей все равно не удастся, а кодекс глубоководной рыбалки запрещает кому-либо еще прикасаться к удилищу.
Но рыба, вместо того, чтобы часами бороться за метры лески, развернулась и пошла в лобовую атаку на яхту. Мы думали, что она протаранит борт — такие случаи нередки, но она прошла под килем и выпрыгнула с другой стороны. На мгновение сверкающая туша застыла в воздухе — огромный хвост полумесяцем, серповидные плавники, темно-синие бока. Нам даже показалось, что мы встретились взглядом с ее глазищами-блюдцами. Леска натянулась, поскольку проходила под килем брига, а рыба завалилась набок и ударом полутораметрового меча обрубила ее.
Джил чуть не прыгнула за борт от досады, а я мысленно поздравил рыбку и, довольный, ушел в каюту — учить Анку «верховой езде».
Теперь мы надеялись, что за следующий день наловим полный трюм рыбы, но не видели даже тунцов. Я понырял немного, но риф оказался малоинтересным. После обеда мы пошли обратно в залив. С севера дул довольно резкий ветер, так что паруса мы убрали и шли на моторе.
Кэп, стоявший у штурвала, вдруг закричал:
— Вижу фонтан!
Я вскочил с палубы, на которой мы загорали (к тому времени народ даже от плавок успел окончательно отказаться), и увидел впереди наклонную струйку пара. Не успели мы оглянуться, как оказались в стаде кашалотов.
Почему-то залезть в море рискнул, кроме меня, только Рикардо — кубинец-миллионер из Майами. Сквозь стекло масок мы увидели фантастическую картину. Покрытые шрамами туши китов висели в прозрачной воде, словно странные темно-бурые аэростаты. Некоторое время они медленно парили под серебряным сводом, а потом, как колоссальные капли ртути, разом пошли вертикально вниз.
Глубина в этом месте около километра. Больше часа мы стояли на месте, дожидаясь, пока киты вынырнут. Мы надеялись увидеть гигантских кальмаров, которых они иногда притаскивают с глубины, оглушив или убив ультразвуковым лучом. Наконец они вернулись и долго отдувались на поверхности, но, видимо, их добыча была мелкой и они слопали ее прямо внизу.
В Эйлат пришли на рассвете. После долгого плавания вдоль пустынных берегов город выглядел совершенно сказочным. Арава, продолжение залива, уходила дальше на север, словно сухое русло фантастической реки.
Наверное, подумал я, Хэмингуэю бы здесь понравилось. Множество уютных кабачков, нескучная публика, а рядом — море с отличной рыбалкой. Я даже догадываюсь, что бы он сказал о городе. Эйлат, сказал бы Эрнесто, это праздник, который всегда с тобой.
— Хорошая получилась рыбалка, — подвел итог кэп.
— Что хорошего, ничего не поймали, — заныла Джейн.
— С первого раза никто не ловит. Приезжайте еще раз.
— А будет еще рейс? — быстро спросил я.
— Да, но только в мае. Можешь пока пожить на яхте.
Анка забежала домой, чтобы переодеться — она еще успевала в школу. Я старался пореже к ним заходить, потому что Роки затаил на нас с Беней злобу с тех пор, как мы его лечили, а от бультерьеров можно ожидать любой подлянки. Проводив мою девочку (неужели правда мою?), я позвонил Бене.
— Заезжай на денек, — сказал он, — потом будешь работу искать.
Я взял велосипед и покатил в Хай-Бар. На горном велосипеде ехать против ветра нетрудно. Погода была на удивление пасмурная — такой я еще в Эйлате не видел. На придорожной свалке сидело не меньше сотни орлов — степных, могильников, беркутов. Завидев меня, они разом взлетели и живым смерчем закружились над саванной, быстро дрейфуя по ветру.
До Хай-Бара оставалось километров семь, когда на севере появилась черная стена, прошитая молниями. Я свернул в долину Тимны и отчаянно помчался к будке сторожа на въезде в национальный парк.
Тимна — одно из самых интересных мест в Негеве. Здесь находятся медные рудники, разрабатывавшиеся еще египтянами эпохи Древнего Царства. На причудливых скалах в виде грибов, арок и шаров то и дело замечаешь иероглифы и наскальные рисунки.
Благодаря солям меди в Тимне попадаются горы таких цветов, каких даже в щедром на краски Негеве больше не увидишь — ярко-синие, небесно-голубые, ультрамариновые. На дальнем конце долины есть озерцо с африканскими рыбками, икру которых заносят перелетные птицы. В самой же долине днем не увидишь ничего живого, только туристов и плоских богомолов, копирующих внешний вид и манеру движения тарантулов.
Сейчас, однако, мне было не до того. Едва я укрылся под козырьком будки, как на пустыню обрушился роскошный ливень. Он свирепствовал необыкновенно долго — почти час, и в результате мне выпало зрелище, какое в Негеве увидишь раз в несколько лет: по руслам-вади бежала вода! На оставшемся до Хай-Бара кусочке шоссе мне дважды пришлось переезжать мутные потоки, катившиеся через дорогу.
Беня встретил меня с бутылкой шампанского.
— Ну, тебя можно поздравить! Есть и еще повод. Во-первых, в этом году настоящий сезон дождей, во-вторых, у рюппелей родились лисята.
Он имел в виду песчаных лисичек, они же лисы Рюппеля.
— В прошлом году они родились в марте, когда пролет коршунов, и их всех перетаскали прямо из вольеры — мы их почти и не видели. А сейчас только конец января.
— Пойдем посмотрим?
— Они из норы ночью выходят, и то редко.
Вдруг зазвонил телефон. Натан, Бенин приятель из заповедника Эйн-Геди, ехал на джипе в Эйлат, но был застигнут дождем. Воды израильские шофера боятся — нередко можно увидеть километровую пробку перед лужей, которую у нас бы никто и не заметил.
— Он спрашивает, — сказал Беня, — можно ли ему заночевать у меня на вилле, если он не прорвется в Эйлат?
— Я только что на велосипеде проехал!
— Да пусть заезжает, хороший парень.
Но Натан так и не приехал — вернулся обратно с полдороги.
— Знаешь, — грустно сказал Беня, — вот я три года здесь живу, а все равно в голове не укладывается. Неужели это те самые израильтяне, которые так лихо воевали? Если б у них хоть еврейские мозги были! Про науку я вообще молчу. У нас тут ушастые грифы не хотят размножаться — народу много у клетки шляется. Так им Ивтах с Тони Рингом пытались помочь гнездо строить!
— От Тони я такого не ожидал, — сказал я, прийдя в себя после услышанного (это все равно, что плоскогубцами помогать бабочке выйти из куколки).
— Тони? Он, когда работал ветеринаром, был в клинике ответственным за усыпление старых и безнадежных.
— Ну и что?
— А то, что у него половина собак потом оживала. Я, когда в Тбилиси жил, сам только у ветеринаров лечился и родственников водил. У хорошего ветеринара кругозор шире, чем у любого врача. А здесь им и животное не доверишь. Впрочем, и врачи… А ведь еврейское государство!
Тогда я думал, что он преувеличивает, но позже, когда лучше узнал Израиль, понял, что Беня, к сожалению, прав. Это не совсем еврейская страна. Но о грустном позже.
Ночью мы подкрались к лисьему вольеру с фонариком и успели заметить рядом с двумя парами зеленых огоньков несколько крошечных искорок — глазенки лисят.
Пришлось в темноте гнать на джипе в Йотвату за второй бутылкой.
Весь следующий день то и дело шел дождь. Я слонялся по территории, помогал Бене и Давиду, написал письма родственникам и знакомым, а прежде всего, конечно, Ирочке, по которой ужасно соскучился. Вечером Беня подбросил меня на джипе в город, и первым, кого я встретитил, был Джин-Тоник.
— Где ты пропадаешь! — радостно закричал он. — Пошли скорее!
— Куда?
— Я нашел тебе классную работу! С жильем!
Я кинул письма и открытки в ящик, вздохнул и пошел за ним.
Открытка
Вот скоро станут дни длиннее,
Растопит солнце грязный снег,
И я пробраться к вам сумею
Через разлив весенних рек.
Друзьям оставлю джип и виллу,
И ночи жаркие, увы,
И двинусь из пустыни милой
К холодной слякоти Москвы.
Прощусь с Израилем сердечно,
Но там, на севере, зато
Дерябну кое-с-кем, конечно,
А кое-с-кем и кое-что.
10. Охранник
Больше всего он жалел об этой чудесной маленькой планетке, потому что за двадцать четыре часа там можно было любоваться закатом и рассветом тысячу четыреста сорок раз…
Антуан де Сент-Экзюпери. Маленький принц
Мы с Анкой заперли дверь, ведущую с палубы «Летучего Голландца» к каютам, спустились по трапу на пирс и пошли в город. Теперь, когда я работал по ночам, а потом спал до обеда, вся вторая половина дня была в нашем распоряжении, и мы проводили ее на яхте или на Платформе. На чуть подгибающихся ножках мы заглянули в наш любимый турецкий кабачок «Атаман Скумбрий», выпили по ковшику горячего шоколада и побрели домой — Ане пора было делать уроки, а за мной должна была прийти машина со службы.
Джин-Тоник устроил меня на Автотерминал — огромную стоянку новеньких машин на южной окраине города. В Израиле очень высокие ввозные пошлины, поэтому европейским машинам народ предпочитает более дешевые японские, особенно скрипучий драндулет под названием «Субару» и маленькую спортивную «Мазду». Их доставляют морем из Японии, ставят на терминал, а потом постепенно увозят грузовиками дальше на север.
Каждую ночь, с десяти вечера до восьми утра, я сторожил автостоянку в компании кого-нибудь из трех «русских», с которыми жил в бесплатной квартирке, предоставленной нам охранной конторой. Был конец января — единственное время, когда в Эйлате по ночам бывает холодно. Мы мерзли даже в куртках, хотя как раз в этом году зима выдалась теплая. Обычно в феврале и купаться-то нельзя, а сейчас вода все время была теплее двадцати градусов. Днем нас заменяли охранники из местных. Летом, в жару, все наоборот — русские дежурят днем, израильтяне ночью.
Мне-то так было удобнее, но старого Мишу было очень жаль.
Миша приехал из Калининграда, где работал в Институте Рыболовства ихтиологом. В Израиле он все пять лет продежурил на терминале, пытаясь скопить денег, чтобы вернуться. Но где-то раз в полгода не выдерживал и все пропивал. Начальство смотрело на его запои сквозь пальцы, потому что в остальное время он, единственный из всех, ничего не нарушал и не прогуливал.
Кроме него, со мной работали Петя и Саша, отец с сыном, эстонские русские, приехавшие подработать. Эти были ребята ушлые и с юмором. Кормились они продуктами, которые в конце недели выбрасывают из магазинов — все равно за выходные испортятся. Называли они этот процесс абсорбцией.
— Я сегодня абсорбировал кило помидоров, — говорил Саша.
— Молодец, сынок! А я абсорбировал в книжном журнальчик с порнушкой. На дежурстве будет, что почитать.
Все же это было не совсем дно общества. Люди с настоящего дна на этой работе долго не задерживались. Любая работа с бесплатным жильем для иммигранта уже роскошь. Парень по кличке Цикладол, которого я сменил, продержался всего неделю — подвело подорванное токсикоманией здоровье. Еще бы, цикладол — это вам не формалин нюхать. Теперь, гуляя по городу с моими знакомыми по Хай-Бару или birdwatching'у, я то и дело шокировал их, здороваясь со всякими оборванными личностями, а мои коллеги по службе поражались, видя, как со мной раскланиваются чиновники из туристского центра.
Обычно я дежурил в паре с Мишей. Один сидел в будке у въездного шлагбаума, другой обходил в темноте двухкилометровую территорию, а через час мы менялись местами. Раз в полчаса полагалось сообщать по рации, что все в порядке. Так я сочинил свои первые стихи на иврите: «Эсрим — эсрим вэ тэша, Владимир бдикат кешер» (двадцатый — двадцать пятому, Владимир на связи). Время от времени к нам заезжал на джипе проверяющий — толстый парень с низким лбом и негритянскими губами по имени Зари. Весь кайф был в том, чтобы потихоньку покататься на одной из новеньких машин (они все стояли с ключами и бензином в баке), не попавшись при этом Зари. Одно время мы предупреждали друг друга, щелкая переключателем приема-передачи на рации, когда он проезжал под шлагбаумом, но потом он догадался, в чем дело, и теперь наши рации работали только на передачу. В будке можно было поспать, но в полглаза — подъезжавший джип с проверяющим не услышишь, и все, уволят. В общем, лично я всю ночь изнывал от скуки и дожидался рассвета.
Терминал был расположен на уступе плато, высоко над заливом, и восход солнца был настолько красив, что я готов был смотреть этот спектакль без конца. Потом нас отвозили в нашу оклеенную порнухой квартирку, и мы старались побыстрее выспаться, потому что у всех были дела в городе. Миша забивал козла с приятелями, Петя и Саша занимались различной абсорбцией, а я спешил как следует искупаться, пока не пришла из школы Аня.
В один из дней я плавал в море с Рони Малкой, которого случайно встретил на пляже.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19