Подмигнув мне, Костя достал пачку сигарет, и они с оперативником с наслаждением закурили, о чем-то тихо переговариваясь.
Понятно: в первом приближении они ситуацию с психом уже раскрутили и уступили место Синцову, который взялся за задержанного более плотно. Получив передышку, они пришли поделиться информацией со мной, но деликатно выжидали, пока я закончу разговор со своим начальником. Сейчас главное — не мешать Синцову, он что-нибудь из него выкрутит, пока псих еще тепленький после шокирующего захвата автоматчиками в камуфляже.
Перемигиваясь с начальником убойного отдела, я отвлеклась от прокурора, который как раз закончил разъяснять Горчакову порочность его ухода о работы сразу после окончания рабочего дня. Горчаков, слава богу, молчал; оправдываться тем, что время вне стен прокуратуры он провел не без пользы, организовав войсковую операцию по спасению коллеги от неминуемой смерти, было бессмысленно.
Разделавшись с Лешкой, прокурор обратил свое высочайшее внимание на меня.
— Вы, надеюсь, поняли, — строго сказал он, —что о возбуждении уголовного дела не может быть и речи. Я поговорил с начальником РУВД, все выяснил. Оружия никакого при нем не нашли, он просто шел к вам поговорить. Тем более, что вы сами его пригласили, — он значительно посмотрел на меня.
Краем глаза я заметила, что при этих словах Лешка напрягся и потемнел лицом. Я примирительно погладила его по рукаву, не сводя преданного взгляда с прокурора.
— Так что состава преступления в действиях этого… — прокурор на секунду замялся, вспоминая фамилию, задержанного, — этого Иванова не усматривается.
Я покорно молчала, слушая гладкую речь прокурора, а вот Горчаков все-таки взорвался.
— Значит, сама его пригласила, да?! — рявкнул он. — Состава не усматривается?! Приперся домой к следователю, угрожал ее взорвать или сжечь, и в этом состава нет?! Нет состава, получается?
Прокурор даже не вздрогнул, он спокойно смотрел на Горчакова ничего не выражающими глазами:
— Он не имел при себе ни взрывчатых веществ, ни оружия, и его высказывания носили демонстративный характер.
— Значит, нет состава покушения на убийство? — не унимался Горчаков. — А как насчет угрозы убийством?
— Угроза убийством реального характера не носила, и у вас, — прокурор глянул на меня, — не было оснований опасаться ее исполнения.
Юридически возразить против этого мне было нечего, хотя воспоминания о том, что я пережила, слушая по телефону откровения гражданина Иванова и ожидая его визита, до сих пор не давали расслабиться области солнечного сплетения.
— А как насчет хулиганства? — заикнулся Горчаков.
— Хулиганство, — прокурор бесстрастно начал излагать формулировку диспозиции соответствующей статьи Уголовного кодекса, — это грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу…
— Все ясно, — невежливо прервал его Горчаков, хватая меня за руку и поворачиваясь спиной к непосредственному начальнику, — мы с тобой, Швецова, не общество, а так, слякоть.
— Я здесь не усматриваю даже состава административного правонарушения, — подтвердил прокурор, — и содержание субъекта в управлении внутренних дел более трех часов незаконно, я уже напомнил об этом начальнику управления. Личность его установлена, так что оснований ограничивать его свободу нет.
Горчаков истерически хохотнул:
— Личность установлена?! Поняла, Машка? Значит, Иванов этот — личность с правами. А мы с тобой, Швецова, тля без прав!
Мы с ним продолжали стоять спиной к начальнику. Я думала о своем — вспоминала, как несколько лет назад выезжала в коммунальную квартиру на труп сорокалетней женщины; они там всей квартирой боролись против местного дебошира, который всем отравлял жизнь, а она была самой активной, написала заявление в милицию, там возбудили дело и негодяя арестовали. Он просидел четыре благословенных для соседей месяца, а когда дело поступило в суд, тетушка-судья изменила ему меру пресечения на подписку о невыезде. Он освободился, пришел домой, постучал в дверь той самой соседке, и когда она, ничего не подозревая, открыла ему, всадил ей в живот тридцатисантиметровый клинок кухонного ножа. Она умерла сразу, на глазах у зятя и беременной дочери. Когда я допрашивала негодяя, меня больше всего поразило, что он был абсолютно трезв, то есть совершил это в здравом уме и твердой памяти. Интересно, судья хоть угрызения совести испытала, узнав об этом?..
От воспоминаний меня отвлек железный палец Горчакова, впившийся в запястье. Друг и коллега все еще рвался в бой. Сама бы я, конечно, не стала обострять обстановку, но Лешка держал меня за руку мертвой хваткой, и я прямо физически ощущала, в какой он ярости. Он искоса глянул на прокурора:
— Значит, на свободу с чистой совестью? Может, еще медаль ему вручить?
Он ернически хлопнул себя по бокам, словно матрос перед исполнением танца «Яблочко», потом изо всей силы дернул меня в сторону и потащил к лестнице. Из дежурки выглянул озабоченный начальник РУВД. Он был уже не так радостно возбужден, как до встречи с прокурором — надиктовывая на телетайп победную реляцию о геройском задержании страшного бандита, обезвреженного у дверей следователя прокуратуры. Бросив на меня виноватый взгляд и тут же отведя глаза в сторону, он обратился к прокурору:
— Геннадий Васильич, так что, отпускаем Иванова этого?
— Отпускайте, я же сказал, — кивнул прокурор.
Тубасов тут же скрылся в дежурке. Горчаков протащил меня мимо стеклянного проема и успокоился только на лестничной площадке, где курили сотрудники убойного отдела, бросавшие на нас сочувственные взгляды. От комментариев они благоразумно воздержались.
— Ну что, все ясно? — яростно спросил Горчаков. Опера кивнули.
— Ты не переживай так, Леха, — дипломатично сказал Костя Мигулько. — Сейчас большие боссы отправятся баиньки, и мы все решим. Если дело никак не возбудить, оформим ему мелкое хулиганство.
— Приставание к гражданам, — подхватил его товарищ, опер Гайворонский.
— Отправим в суд, хоть пятнадцать суток ему наковыряем, а за это время разберемся, что за фрукт.
— А что за фрукт? — спросила я устало. Мне вдруг стало наплевать на все и страшно захотелось спать.
Опера оживились.
— Тротила при нем, конечно, не было, — поведал Мигулько, — зато была библия, вся в каких-то значках…
— Каких? — живо заинтересовался Горчаков.
— Каббалистика какая-то, — объяснил опер Гайворонский. — Это надо видеть. И еще листочек с адресами.
— Что за адреса? — вцепился в него Горчаков, отпустив мою руку. Я потрясла кистью, будто вылезла из наручников.
— Адреса каких-то теток. Надо их устанавливать, — отозвался Мигулько. — Там ребята этим занимаются. А Синцов его дожимает.
— Хорошо. А чего этот урод к Машке поперся? — строго спросил Горчаков. — Машкин адрес есть в списке?
— Я ж сказал, Синцов его дожимает. Сейчас ему лучше не мешать. Он на злодея посмотрел и сразу говорит — носом чую, наш клиент.
В этот момент я прямо кожей спины почувствовала приближение прокурора, но как стояла, так и продолжала стоять, зато все мужики повернулись к нему, а Мигулько даже улыбнулся.
— Я вот что подумал, — нараспев объявил прокурор, — пока я здесь, пойду все-таки сам объяснение возьму у задержанного. Пусть его приведут в кабинет к Тубасову.
Не дожидаясь подтверждений тому, что его распоряжение правильно поняли и уже кинулись исполнять, он двинулся мимо нас по лестнице к руководящему кабинету. Теперь я видела его спину; наша компания на секунду застыла с раскрытыми ртами, потом опомнился Мигулько.
— Григорий Васильевич, — начал он. Прокурор даже не обернулся, печатая шаги по ступенькам.
— Геннадий Васильевич, — машинально поправила я, и Мигулько громко крикнул вслед прокурору:
— Геннадий Васильевич, пока нельзя его опрашивать!
Прокурор застыл, занеся ногу на площадку:
— Почему это?
— С ним работают, — простодушно пояснил Мигулько, полагая, что это снимает все вопросы, по крайней мере, для профессионалов.
Прокурор, не поворачиваясь к нам, пожал плечами.
— Потом доработают, — сказал он. — Тубасову скажите, что я жду у него в кабинете.
Мы все растерянно переглянулись: если Синцов успел наладить хоть какой-нибудь маломальский контакт, ни в коем случае нельзя прерывать процесс их общения, особенно в свете трехчасового срока, по истечении которого задержанный должен быть отпущен. По указанию прокурора.
Значит, единственная возможность задержать его дольше чем на три часа — узнать о нем что-то такое, что подтвердит его общественную опасность (уже понятно, что визит к женщине-следователю прокуратуры с обещанием ее уничтожить, путем взрыва или сожжения, общественную опасность субъекта никоим образом не подтверждает, надо копать глубже), и уложиться требуется в установленный законом срок. А если наш педантичный прокурор сейчас попрется его лично опрашивать и будет это делать с чувством, с толком, с расстановкой, как он делает все остальное, то, во-первых, он съест все отпущенное на содержание клиента время, а во-вторых, сведет на нет и без того непросто установленный контакт. А это означает, что к материалу проверки будет подшито ничего не значащее объяснение, полученное у Иванова лично прокурором района, следующим документом будет постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, в дежурной части Иванову под расписку торжественно вернут изъятые шнурки и часы и отпустят на все четыре стороны. А мне останется ожидать его повторного визита. И я не исключаю, что второй раз он явится уже с тротилом. А что? Раз давеча все так славно кончилось, и ему даже пальцем не погрозили…
У всей нашей четверки чуть не вырвался из груди стон, но это не смутило прокурора. Он взялся за перила и уверенно стал подниматься к кабинету начальника РУВД, где собрался образцово-показательно поработать. Позади нас из дежурки уже выскочил Тубасов и понесся вслед за прокурором, чтобы обеспечить ему фронт работ. Нас обдало ароматом свежевыпитого коньяка.
— Уволюсь я, к черту, — сказал мне на ухо Горчаков.
3
Мы вчетвером, не сговариваясь, тихо двинулись вслед за начальниками, хоть это и выглядело не совсем этично. Впереди шел Лешка с решительным видом, за ним — Мигулько со своим подчиненным, Гайворонским, и в арьергарде плелась я, в душе уговаривая себя, что иду просто за компанию, поскольку бороться с прокурором у меня сил уже нет. Да и не привыкла я, за много лет безбедного существования за могучей спиной родного шефа, тратить силы еще и на борьбу с непосредственным начальством, разбаловал нас Владимир Иванович. Ну, поднимемся, и что Горчаков сделает? Ляжет прокурору поперек дороги? Выкрадет у него из-под носа клиента? Вызовет начальника на дуэль?..
Поднявшись на второй этаж, где располагались начальственные кабинеты, мы замерли на площадке, прислушиваясь к скороговорке полковника Тубасова, сопровождавшейся позвякиваньем ключа и скрипом отпираемой двери.
— Проходите, Геннадий Васильич, — журчал он, видимо, пропуская вперед нашего прокурора. — Может, чайку, кофейку, чего покрепче?
Реплику прокурора мы не услышали, но я не сомневалась, что он ответит отказом. Умение держать дистанцию со всеми абсолютно, будь то поднадзорный элемент в милицейских погонах или подчиненные в прокурорских, было, несомненно, самой сильной стороной личности нашего нового руководителя. Уж в том, что он не решает дела за стаканом, я могла быть уверена. Послышалось мягкое чмоканье закрывшейся двери, потом тяжелые шаги полненького Тубасова и его командный окрик в сторону лестничной площадки:
— Мигулько! Костя! А ну, давай, притарань задержанного ко мне в кабинет! Быстро, быстро, прокурор ждет!
Мигулько кинул на нас затравленный взгляд и стал на цыпочках спускаться по лестнице, потянув за собой и Гайворонского, — вроде как его тут нет, и он не слышал приказа начальника. Гайворонский повлекся за ним; правда, оглянувшись на нас с Лешкой, хмыкнул и иронически приложил палец к губам. Мы с Лешкой затаились. Тубасов подождал и, не услышав ответа, судя по шагам, двинулся в сторону площадки.
— Костя! Я ж знаю, что ты там! — позвал он, но не получил отклика. — Ах ты ж, черт!
Через секунду из коридора показалась его плотная фигура и лоснящееся красное лицо.
— Ну, и где этот архаровец?
Горчаков очень убедительно пожал плечами, я воздержалась от ответа.
— Я ж знаю, что он тут был. Ну давай, ты слетай, — предложил он Горчакову.
Я с интересом наблюдала, как Горчаков сделал лицо выпускницы Смольного института, которой люмпен в подворотне предлагает заняться оральным сексом. Будь Тубасов белым офицером, после такого лица ему оставалось бы только застрелиться. Но он был красным полковником и даже не расстроился.
— Давай-давай, — подбодрил он Горчакова. — Твой прокурор ждет, — сделал он упор на слове «твой».
— Я что, мальчик на побегушках? — пробормотал Горчаков.
Тубасов нетерпеливо качнулся с носка на пятку и, махнув рукой, стал спускаться по лестнице.
— Ладно, сам схожу, — решил он по дороге, и, вовремя спохватившись, что за задержанным ему надо не спускаться, а подняться на один этаж, в уголовный розыск, крякнул и круто изменил направление.
Проходя мимо нас с Лешкой, он с осуждением повертел головой, — мол, вот выросли архаровцы, не уважающие ни лица, ни чина, и тяжело потопал наверх.
— Ну что, Лешка. Пойдем домой? — спросила я, отвернувшись, чтобы Горчаков не заметил моих слез. Все остальное уже не интересовало меня, никто и ничто уже не могло ничего изменить. Мне захотелось домой, к Сашке и Хрюндику, — выплакаться всласть под их сочувственными взглядами и забыть все происшедшее. На-все-гда. Может, отпроситься в отпуск на неделю, съездить вместе с Сашкой и Хрюндиком в какой-нибудь пригородный пансионат. На заграницу-то денег не наскребем, так хоть в Репино… Нет, Хрюндик не поедет, ему уже скучно с нами. Но оставлять его дома тоже нельзя — вдруг припрется этот маньяк, или, еще хуже, подкараулит его на лестнице… Тьфу, даже думать об этом не хочу!
Все, теперь вообще нельзя быть спокойной ни одной минуты. Если он узнал мой номер телефона и адрес, кто ему мешает выведать, где учится мой сын, или устроить какую-нибудь гадость в бюро судмедэкспертизы, где работает Сашка? Сдать ребенка пожить к отцу или бабушке можно, но это не решает вопроса. В конце концов, их адреса тоже узнать не проблема, да и выследить человека легче легкого…
— Господа, что же делать? — тоскливо произнесла я, даже не заметив, что говорю вслух.
Но Горчаков не ответил, прислушался к чему-то и даже поднял вверх палец, призывая меня тоже навострить уши. С третьего этажа доносились отголоски какой-то свары: вроде бы Тубасов на кого-то наезжал, а кто-то тихо, но твердо отклонял инсинуации. Мы с Лешкой завороженно пошли на голоса и затормозили в конце коридора выше этажом.
Это в начальственных апартаментах в связи с поздним временем уже царило затишье, и даже свет в коридоре был притушен, а на третьем, розыскном, этаже жизнь еще вовсю бурлила. Но едва мы заглянули в коридор, стало понятно, что во всех кабинетах тоже затаились и прислушиваются, такая занятная разыгрывалась сцена.
Тубасов при полном полковничьем параде, даже в непонятно откуда взявшейся фуражке (кажется, он ее нес в руке, когда проходил мимо нас по лестнице), багровый от желания угодить новому прокурору района, с которым вообще непонятно, как налаживать контакт, раз тот не пьет из милицейских стаканов и баней не увлекается, навытяжку стоял перед полуоткрытой дверью кабинета и натужно увещевал:
— А я тебе говорю, иди его веди! Что ж я тут, тьфу… Тебе еще долго буду говорить?
А тихий спокойный голос Синцова отвечал ему из кабинета:
— Я сказал, никого никуда не поведу, и вообще уйдите, не мешайте работать.
— Да как ты… Тьфу, чтоб тебя! Ты что, блин, не понял?! Прокурор требует!
— А мне прокурор не начальник.
— Что-о?! — Тубасов аж задохнулся от такой дерзости. — Ты ж погоны носишь, сукин сын! Молчать, когда тебя полковник спрашивает!
— А вы мне тоже не начальник, — бесстрастно отозвался Синцов, — я в главке работаю.
— Ах ты ж, в главке, значит?! Вот я сейчас позвоню…
— Звоните. Но я тоже могу позвонить. И скажу, что мешаете работать. Все?
Тубасов, почувствовав шорох за спиной, беспомощно оглянулся, и мне стало даже жалко его. Из-под фуражки, криво напяленной на голову, текли капли пота. Смахнув пот, он встретился со мной глазами, быстро отвел их, еле слышно выругался, прихлопнул дверь кабинета и направился прочь.
Когда грузные шаги его затихли внизу, из кабинета высунулся Синцов. Увидев меня с Лешкой, он подмигнул нам, приложил к губам палец и снова скрылся в кабинете. Откуда-то возник онер Гайворонский, взял нас с Лешкой под руки и потащил вниз, в дежурку.
— Тубасов там? — поинтересовался Лешка, но Гайворонский хмыкнул, — Нет, конечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Понятно: в первом приближении они ситуацию с психом уже раскрутили и уступили место Синцову, который взялся за задержанного более плотно. Получив передышку, они пришли поделиться информацией со мной, но деликатно выжидали, пока я закончу разговор со своим начальником. Сейчас главное — не мешать Синцову, он что-нибудь из него выкрутит, пока псих еще тепленький после шокирующего захвата автоматчиками в камуфляже.
Перемигиваясь с начальником убойного отдела, я отвлеклась от прокурора, который как раз закончил разъяснять Горчакову порочность его ухода о работы сразу после окончания рабочего дня. Горчаков, слава богу, молчал; оправдываться тем, что время вне стен прокуратуры он провел не без пользы, организовав войсковую операцию по спасению коллеги от неминуемой смерти, было бессмысленно.
Разделавшись с Лешкой, прокурор обратил свое высочайшее внимание на меня.
— Вы, надеюсь, поняли, — строго сказал он, —что о возбуждении уголовного дела не может быть и речи. Я поговорил с начальником РУВД, все выяснил. Оружия никакого при нем не нашли, он просто шел к вам поговорить. Тем более, что вы сами его пригласили, — он значительно посмотрел на меня.
Краем глаза я заметила, что при этих словах Лешка напрягся и потемнел лицом. Я примирительно погладила его по рукаву, не сводя преданного взгляда с прокурора.
— Так что состава преступления в действиях этого… — прокурор на секунду замялся, вспоминая фамилию, задержанного, — этого Иванова не усматривается.
Я покорно молчала, слушая гладкую речь прокурора, а вот Горчаков все-таки взорвался.
— Значит, сама его пригласила, да?! — рявкнул он. — Состава не усматривается?! Приперся домой к следователю, угрожал ее взорвать или сжечь, и в этом состава нет?! Нет состава, получается?
Прокурор даже не вздрогнул, он спокойно смотрел на Горчакова ничего не выражающими глазами:
— Он не имел при себе ни взрывчатых веществ, ни оружия, и его высказывания носили демонстративный характер.
— Значит, нет состава покушения на убийство? — не унимался Горчаков. — А как насчет угрозы убийством?
— Угроза убийством реального характера не носила, и у вас, — прокурор глянул на меня, — не было оснований опасаться ее исполнения.
Юридически возразить против этого мне было нечего, хотя воспоминания о том, что я пережила, слушая по телефону откровения гражданина Иванова и ожидая его визита, до сих пор не давали расслабиться области солнечного сплетения.
— А как насчет хулиганства? — заикнулся Горчаков.
— Хулиганство, — прокурор бесстрастно начал излагать формулировку диспозиции соответствующей статьи Уголовного кодекса, — это грубое нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу…
— Все ясно, — невежливо прервал его Горчаков, хватая меня за руку и поворачиваясь спиной к непосредственному начальнику, — мы с тобой, Швецова, не общество, а так, слякоть.
— Я здесь не усматриваю даже состава административного правонарушения, — подтвердил прокурор, — и содержание субъекта в управлении внутренних дел более трех часов незаконно, я уже напомнил об этом начальнику управления. Личность его установлена, так что оснований ограничивать его свободу нет.
Горчаков истерически хохотнул:
— Личность установлена?! Поняла, Машка? Значит, Иванов этот — личность с правами. А мы с тобой, Швецова, тля без прав!
Мы с ним продолжали стоять спиной к начальнику. Я думала о своем — вспоминала, как несколько лет назад выезжала в коммунальную квартиру на труп сорокалетней женщины; они там всей квартирой боролись против местного дебошира, который всем отравлял жизнь, а она была самой активной, написала заявление в милицию, там возбудили дело и негодяя арестовали. Он просидел четыре благословенных для соседей месяца, а когда дело поступило в суд, тетушка-судья изменила ему меру пресечения на подписку о невыезде. Он освободился, пришел домой, постучал в дверь той самой соседке, и когда она, ничего не подозревая, открыла ему, всадил ей в живот тридцатисантиметровый клинок кухонного ножа. Она умерла сразу, на глазах у зятя и беременной дочери. Когда я допрашивала негодяя, меня больше всего поразило, что он был абсолютно трезв, то есть совершил это в здравом уме и твердой памяти. Интересно, судья хоть угрызения совести испытала, узнав об этом?..
От воспоминаний меня отвлек железный палец Горчакова, впившийся в запястье. Друг и коллега все еще рвался в бой. Сама бы я, конечно, не стала обострять обстановку, но Лешка держал меня за руку мертвой хваткой, и я прямо физически ощущала, в какой он ярости. Он искоса глянул на прокурора:
— Значит, на свободу с чистой совестью? Может, еще медаль ему вручить?
Он ернически хлопнул себя по бокам, словно матрос перед исполнением танца «Яблочко», потом изо всей силы дернул меня в сторону и потащил к лестнице. Из дежурки выглянул озабоченный начальник РУВД. Он был уже не так радостно возбужден, как до встречи с прокурором — надиктовывая на телетайп победную реляцию о геройском задержании страшного бандита, обезвреженного у дверей следователя прокуратуры. Бросив на меня виноватый взгляд и тут же отведя глаза в сторону, он обратился к прокурору:
— Геннадий Васильич, так что, отпускаем Иванова этого?
— Отпускайте, я же сказал, — кивнул прокурор.
Тубасов тут же скрылся в дежурке. Горчаков протащил меня мимо стеклянного проема и успокоился только на лестничной площадке, где курили сотрудники убойного отдела, бросавшие на нас сочувственные взгляды. От комментариев они благоразумно воздержались.
— Ну что, все ясно? — яростно спросил Горчаков. Опера кивнули.
— Ты не переживай так, Леха, — дипломатично сказал Костя Мигулько. — Сейчас большие боссы отправятся баиньки, и мы все решим. Если дело никак не возбудить, оформим ему мелкое хулиганство.
— Приставание к гражданам, — подхватил его товарищ, опер Гайворонский.
— Отправим в суд, хоть пятнадцать суток ему наковыряем, а за это время разберемся, что за фрукт.
— А что за фрукт? — спросила я устало. Мне вдруг стало наплевать на все и страшно захотелось спать.
Опера оживились.
— Тротила при нем, конечно, не было, — поведал Мигулько, — зато была библия, вся в каких-то значках…
— Каких? — живо заинтересовался Горчаков.
— Каббалистика какая-то, — объяснил опер Гайворонский. — Это надо видеть. И еще листочек с адресами.
— Что за адреса? — вцепился в него Горчаков, отпустив мою руку. Я потрясла кистью, будто вылезла из наручников.
— Адреса каких-то теток. Надо их устанавливать, — отозвался Мигулько. — Там ребята этим занимаются. А Синцов его дожимает.
— Хорошо. А чего этот урод к Машке поперся? — строго спросил Горчаков. — Машкин адрес есть в списке?
— Я ж сказал, Синцов его дожимает. Сейчас ему лучше не мешать. Он на злодея посмотрел и сразу говорит — носом чую, наш клиент.
В этот момент я прямо кожей спины почувствовала приближение прокурора, но как стояла, так и продолжала стоять, зато все мужики повернулись к нему, а Мигулько даже улыбнулся.
— Я вот что подумал, — нараспев объявил прокурор, — пока я здесь, пойду все-таки сам объяснение возьму у задержанного. Пусть его приведут в кабинет к Тубасову.
Не дожидаясь подтверждений тому, что его распоряжение правильно поняли и уже кинулись исполнять, он двинулся мимо нас по лестнице к руководящему кабинету. Теперь я видела его спину; наша компания на секунду застыла с раскрытыми ртами, потом опомнился Мигулько.
— Григорий Васильевич, — начал он. Прокурор даже не обернулся, печатая шаги по ступенькам.
— Геннадий Васильевич, — машинально поправила я, и Мигулько громко крикнул вслед прокурору:
— Геннадий Васильевич, пока нельзя его опрашивать!
Прокурор застыл, занеся ногу на площадку:
— Почему это?
— С ним работают, — простодушно пояснил Мигулько, полагая, что это снимает все вопросы, по крайней мере, для профессионалов.
Прокурор, не поворачиваясь к нам, пожал плечами.
— Потом доработают, — сказал он. — Тубасову скажите, что я жду у него в кабинете.
Мы все растерянно переглянулись: если Синцов успел наладить хоть какой-нибудь маломальский контакт, ни в коем случае нельзя прерывать процесс их общения, особенно в свете трехчасового срока, по истечении которого задержанный должен быть отпущен. По указанию прокурора.
Значит, единственная возможность задержать его дольше чем на три часа — узнать о нем что-то такое, что подтвердит его общественную опасность (уже понятно, что визит к женщине-следователю прокуратуры с обещанием ее уничтожить, путем взрыва или сожжения, общественную опасность субъекта никоим образом не подтверждает, надо копать глубже), и уложиться требуется в установленный законом срок. А если наш педантичный прокурор сейчас попрется его лично опрашивать и будет это делать с чувством, с толком, с расстановкой, как он делает все остальное, то, во-первых, он съест все отпущенное на содержание клиента время, а во-вторых, сведет на нет и без того непросто установленный контакт. А это означает, что к материалу проверки будет подшито ничего не значащее объяснение, полученное у Иванова лично прокурором района, следующим документом будет постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, в дежурной части Иванову под расписку торжественно вернут изъятые шнурки и часы и отпустят на все четыре стороны. А мне останется ожидать его повторного визита. И я не исключаю, что второй раз он явится уже с тротилом. А что? Раз давеча все так славно кончилось, и ему даже пальцем не погрозили…
У всей нашей четверки чуть не вырвался из груди стон, но это не смутило прокурора. Он взялся за перила и уверенно стал подниматься к кабинету начальника РУВД, где собрался образцово-показательно поработать. Позади нас из дежурки уже выскочил Тубасов и понесся вслед за прокурором, чтобы обеспечить ему фронт работ. Нас обдало ароматом свежевыпитого коньяка.
— Уволюсь я, к черту, — сказал мне на ухо Горчаков.
3
Мы вчетвером, не сговариваясь, тихо двинулись вслед за начальниками, хоть это и выглядело не совсем этично. Впереди шел Лешка с решительным видом, за ним — Мигулько со своим подчиненным, Гайворонским, и в арьергарде плелась я, в душе уговаривая себя, что иду просто за компанию, поскольку бороться с прокурором у меня сил уже нет. Да и не привыкла я, за много лет безбедного существования за могучей спиной родного шефа, тратить силы еще и на борьбу с непосредственным начальством, разбаловал нас Владимир Иванович. Ну, поднимемся, и что Горчаков сделает? Ляжет прокурору поперек дороги? Выкрадет у него из-под носа клиента? Вызовет начальника на дуэль?..
Поднявшись на второй этаж, где располагались начальственные кабинеты, мы замерли на площадке, прислушиваясь к скороговорке полковника Тубасова, сопровождавшейся позвякиваньем ключа и скрипом отпираемой двери.
— Проходите, Геннадий Васильич, — журчал он, видимо, пропуская вперед нашего прокурора. — Может, чайку, кофейку, чего покрепче?
Реплику прокурора мы не услышали, но я не сомневалась, что он ответит отказом. Умение держать дистанцию со всеми абсолютно, будь то поднадзорный элемент в милицейских погонах или подчиненные в прокурорских, было, несомненно, самой сильной стороной личности нашего нового руководителя. Уж в том, что он не решает дела за стаканом, я могла быть уверена. Послышалось мягкое чмоканье закрывшейся двери, потом тяжелые шаги полненького Тубасова и его командный окрик в сторону лестничной площадки:
— Мигулько! Костя! А ну, давай, притарань задержанного ко мне в кабинет! Быстро, быстро, прокурор ждет!
Мигулько кинул на нас затравленный взгляд и стал на цыпочках спускаться по лестнице, потянув за собой и Гайворонского, — вроде как его тут нет, и он не слышал приказа начальника. Гайворонский повлекся за ним; правда, оглянувшись на нас с Лешкой, хмыкнул и иронически приложил палец к губам. Мы с Лешкой затаились. Тубасов подождал и, не услышав ответа, судя по шагам, двинулся в сторону площадки.
— Костя! Я ж знаю, что ты там! — позвал он, но не получил отклика. — Ах ты ж, черт!
Через секунду из коридора показалась его плотная фигура и лоснящееся красное лицо.
— Ну, и где этот архаровец?
Горчаков очень убедительно пожал плечами, я воздержалась от ответа.
— Я ж знаю, что он тут был. Ну давай, ты слетай, — предложил он Горчакову.
Я с интересом наблюдала, как Горчаков сделал лицо выпускницы Смольного института, которой люмпен в подворотне предлагает заняться оральным сексом. Будь Тубасов белым офицером, после такого лица ему оставалось бы только застрелиться. Но он был красным полковником и даже не расстроился.
— Давай-давай, — подбодрил он Горчакова. — Твой прокурор ждет, — сделал он упор на слове «твой».
— Я что, мальчик на побегушках? — пробормотал Горчаков.
Тубасов нетерпеливо качнулся с носка на пятку и, махнув рукой, стал спускаться по лестнице.
— Ладно, сам схожу, — решил он по дороге, и, вовремя спохватившись, что за задержанным ему надо не спускаться, а подняться на один этаж, в уголовный розыск, крякнул и круто изменил направление.
Проходя мимо нас с Лешкой, он с осуждением повертел головой, — мол, вот выросли архаровцы, не уважающие ни лица, ни чина, и тяжело потопал наверх.
— Ну что, Лешка. Пойдем домой? — спросила я, отвернувшись, чтобы Горчаков не заметил моих слез. Все остальное уже не интересовало меня, никто и ничто уже не могло ничего изменить. Мне захотелось домой, к Сашке и Хрюндику, — выплакаться всласть под их сочувственными взглядами и забыть все происшедшее. На-все-гда. Может, отпроситься в отпуск на неделю, съездить вместе с Сашкой и Хрюндиком в какой-нибудь пригородный пансионат. На заграницу-то денег не наскребем, так хоть в Репино… Нет, Хрюндик не поедет, ему уже скучно с нами. Но оставлять его дома тоже нельзя — вдруг припрется этот маньяк, или, еще хуже, подкараулит его на лестнице… Тьфу, даже думать об этом не хочу!
Все, теперь вообще нельзя быть спокойной ни одной минуты. Если он узнал мой номер телефона и адрес, кто ему мешает выведать, где учится мой сын, или устроить какую-нибудь гадость в бюро судмедэкспертизы, где работает Сашка? Сдать ребенка пожить к отцу или бабушке можно, но это не решает вопроса. В конце концов, их адреса тоже узнать не проблема, да и выследить человека легче легкого…
— Господа, что же делать? — тоскливо произнесла я, даже не заметив, что говорю вслух.
Но Горчаков не ответил, прислушался к чему-то и даже поднял вверх палец, призывая меня тоже навострить уши. С третьего этажа доносились отголоски какой-то свары: вроде бы Тубасов на кого-то наезжал, а кто-то тихо, но твердо отклонял инсинуации. Мы с Лешкой завороженно пошли на голоса и затормозили в конце коридора выше этажом.
Это в начальственных апартаментах в связи с поздним временем уже царило затишье, и даже свет в коридоре был притушен, а на третьем, розыскном, этаже жизнь еще вовсю бурлила. Но едва мы заглянули в коридор, стало понятно, что во всех кабинетах тоже затаились и прислушиваются, такая занятная разыгрывалась сцена.
Тубасов при полном полковничьем параде, даже в непонятно откуда взявшейся фуражке (кажется, он ее нес в руке, когда проходил мимо нас по лестнице), багровый от желания угодить новому прокурору района, с которым вообще непонятно, как налаживать контакт, раз тот не пьет из милицейских стаканов и баней не увлекается, навытяжку стоял перед полуоткрытой дверью кабинета и натужно увещевал:
— А я тебе говорю, иди его веди! Что ж я тут, тьфу… Тебе еще долго буду говорить?
А тихий спокойный голос Синцова отвечал ему из кабинета:
— Я сказал, никого никуда не поведу, и вообще уйдите, не мешайте работать.
— Да как ты… Тьфу, чтоб тебя! Ты что, блин, не понял?! Прокурор требует!
— А мне прокурор не начальник.
— Что-о?! — Тубасов аж задохнулся от такой дерзости. — Ты ж погоны носишь, сукин сын! Молчать, когда тебя полковник спрашивает!
— А вы мне тоже не начальник, — бесстрастно отозвался Синцов, — я в главке работаю.
— Ах ты ж, в главке, значит?! Вот я сейчас позвоню…
— Звоните. Но я тоже могу позвонить. И скажу, что мешаете работать. Все?
Тубасов, почувствовав шорох за спиной, беспомощно оглянулся, и мне стало даже жалко его. Из-под фуражки, криво напяленной на голову, текли капли пота. Смахнув пот, он встретился со мной глазами, быстро отвел их, еле слышно выругался, прихлопнул дверь кабинета и направился прочь.
Когда грузные шаги его затихли внизу, из кабинета высунулся Синцов. Увидев меня с Лешкой, он подмигнул нам, приложил к губам палец и снова скрылся в кабинете. Откуда-то возник онер Гайворонский, взял нас с Лешкой под руки и потащил вниз, в дежурку.
— Тубасов там? — поинтересовался Лешка, но Гайворонский хмыкнул, — Нет, конечно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23