Союзники не исполнили своих обязательств. Они много обещали в минуты опасности, и отреклись от слова, когда трудные дни прошли. «Мы ограблены Клемансо, мы обмануты Вильсоном!» – гремели возбужденные голоса, втихомолку подстрекаемые подчас и самим правительством. Ужели был прав старик Джиолитти? Ни в Далмации, ни в Албании не добилась Италия осуществления своих надежд. Ей не уступают даже Фиуме, города итальянского по традиции и по большинству населения. Вместо Австрии появился новый смертный враг – сильная Югославия. О колониях нечего и говорить: приходится оставаться все с теми же Ливией и Эритреей, по-прежнему взирая с бесплодной завистью на богатых и счастливых соседей. Союзники проявили черную неблагодарность. Везде и повсюду – «победоносная тирания англо-французской плутократии, которая, навязав миру чудовищный по своей исторической несправедливости и цинизму Версальский договор, приложила все усилия к тому, чтобы лишить нас элементарных и священных плодов нашей победы. И ей удалось это! Наша победа на деле оказалась лишь оборотом литературной речи, а наша страна очутилась в разряде побежденных и удушенных стран» (Дино Гранди).Многие итальянские патриоты искренно и возмущенно утверждали, что война прошла для их родины впустую.«Я в Италии, – пишет русский автор Сандомирский, – с большим интересом прослушал речь одного видного экономиста, который, старательно избегая парадоксов, доказал, что для Италии, с экономической стороны, в сущности, никакой разницы не было бы, если бы она оказалась не в стане победителей, а в стане побежденных стран» Герм. Сандомирский. «Фашизм», Гиз, 1923, с. 21.
. Понятно, что разочарование в «испорченной победе» – sconfitta vittoria! – превращалось в источник националистической досады, даже патриотического гнева, – и рождало лозунг: «исправление победы!». Мало выиграть войну, – нужно уметь выиграть и мир, спасти победу.Нужды нет, что версальские диктаторы сами бились над квадратурою круга. Им приходилось разбирать национально-государственные конфликты внутри собственной коалиции, быть справедливыми одинаково ко всем: к Италии и к Сербии, к Румынии и к Чехословакии. Им, очевидно, оставалось руководствоваться афоризмом Тьера, сказавшего, что удачными следует назвать те договоры, которые не удовлетворяют целиком ни одну из сторон. Италия мечтала об Адриатике, Сербия мечтала… о ней же. Обе полагали, что другая сторона может немного потесниться и удовлетвориться… за счет побежденных. Но это оказалось далеко не так просто: в Европе тесно. Конечно, легче было провозглашать на словах либеральные принципы равенства наций, нежели примирять на деле противоречивые интересы государств. Ллойд-Джордж и Клемансо не испытали «разочарования в победе»: демократические и гуманитарные обоснования войны были для них всегда не более, чем добротным предметом национального вывоза. Но, не испытывая разочарования, они встречались на конгрессе с рядом второстепенных трудностей, заведомо неразрешаемых; им оставалось разрубить эти гордиевы узлы с максимальными удобствами для своих стран. Можно ли упрекать за это? Можно ли слишком негодовать, что они не захотели ссориться с Вильсоном, неповинным в их прежних посулах Италии, и не чересчур горячо отстаивали ее безбрежные вожделения, еще подогретые славою Витторио Венето?.Пусть так. Но горечь национальной обиды нельзя было вытравить этими холодными и немного грустными доводами от разума. Италия казалась сама себе «великой пролетаркой», преданной своими богатыми сестрами. И в сложной послевоенной обстановке постепенно зарождались настроения, ставшие год или два спустя психологической средой торжествующего фашизма. Говорят, если спросить в Италии: «откуда взялся фашизм?» – неизбежно последует ответ: «фашизм порожден гневом воинов»…Возвращаясь с фронта, военная молодежь заставала дома неприглядную картину. К разочарованию в союзниках и в «целях войны» прибавлялись тягостные впечатления бедности и несовершенств окружающей жизни. В богатых отелях веселились иностранные туристы, по-прежнему трактующие Италию, как страну певцов, музеев, гидов и художников. Рядом с наглым счастьем военных нуворишей и тыловых выскочек, этих «акул» (pescicani) спекуляции и военного индустриализма, – зияла нищета, стонала нужда, гнездилась законная зависть. Создавалась благоприятная почва для уверений, что «война нужна была только капиталистам». В то время как французские солдаты возвращались домой героями, в ореоле славы, любви и благодарности, окруженные общим национальным восторгом, и весь мир слышал их поступь на ликующих Елисейских Полях, – ничего подобного не видели, расходясь по домам, воины итальянской армии. Сурово встретила их родина: усталостью, хозяйственной неурядицей, политической неразберихой и заботами, заботами, заботами… Многие находили свои места занятыми, и не знали, куда деваться. Ощущалось перепроизводство интеллигенции, нищавшей, как никогда. В университетских городах, вследствие дороговизны жизни и, в частности, квартир, наблюдалось опустение университетов. Словом, надвигалась жестокая реакция истощения после нечеловеческого подъема и надрыва войны.Разумеется, огромную, если не основную, роль во всех этих национально-государственных осложнениях играл экономический фактор. Италия – небогатая страна, и военное напряжение отразилось на организме ее крайне болезненно. Победа застала ее уже достаточно надорванной и, конечно, меньше всего была способна принести собой мгновенное исцеление. Скорее, напротив, наступил самый трудный, экономически наиболее опасный «переходный период», когда нужно было переводить жизнь государства с пути лихорадочного, изнурительного военного хозяйствования в русло нормальной экономики мирного времени. Правительства передовых западных государств заранее вырабатывали план действий на этот переходный период. Но в Италии страна вступала в мирную полосу неподготовленной и правительство не имело определенного, продуманного плана экономической политики.Война создавала видимость промышленного процветания государства. Увлечение крупной индустрией, невероятно распухшей по военным соображениям, не прекращалось и после заключения мира. Правительство испытывало в сфере этого вопроса энергичное давление со стороны буржуазии, заинтересованной в государственной поддержке промышленных предприятий. Банки, связанные с индустрией, в свою очередь давили на власть и парламент всеми способами. Вместо сокращения убыточной промышленности (Италия бедна промышленным сырьем – железом, углем), правительство подчиняло свою политику ее нездоровым интересам, устанавливало ультра-протекционистский тариф на промышленные товары, тщетно добивалось перед союзниками распределения мирового сырья между державами-победительницами, шло на субсидии и т.д. Настаивая на поддержке, буржуазия пользовалась демагогическими аргументами, указывала на рабочих, которые пострадают, если закроются фабрики, запугивала призраком социальной революции и пела гимны индустриализации страны. В результате государство, продолжая жить не по средствам, погружалось в тяжкий финансовый кризис, лира неуклонно падала, угрожая уподобиться русскому рублю и германской марке. «Инфляция военной промышленности» в корне подрывала национальное хозяйство. Экономический и финансовый беспорядок стал явственно проявляться уже к осени 18 года и дошел до апогея к концу 21-го.Италия – страна аграрная по преимуществу и земледелие является подлинной основой ее материального благополучия. Увлечение индустриализмом не могло не вести к ущемлению интересов сельского хозяйства. И хотя итальянская деревня, в свою очередь, переживала тогда острый период пестрых социальных брожений, – она не могла хотя бы инстинктивно не реагировать на разорительную политику города. В последующие годы фашизм широко использовал эту инстинктивную реакцию. Советский автор Н. Иорданский, несомненно, приближается к истине, неоднократно подчеркивая в своей статье о «судьбах фашизма» роль деревни в успехах фашистского движения; по его мнению, «фашизм – порождение крестьянско-кулацкой стихии, которая притягивает к себе мелкобуржуазные элементы городского населения» См. статью Н. Иорданского «Судьбы фашизма» в сборнике «Мировой фашизм» под редакцией Н. Мещерякова, Гиз, 1923, с. 89 и 91. Ср. также статью Е. Пашуканиса «К характеристике фашистской диктатуры» («Вестник коммунистической Академии», 1927, № 19). «Итальянская Социалистическая партия, – пишет автор, – недостаточно учла роль мелкособственнических настроений крестьянства, настроений, которые захватили некоторую часть сельскохозяйственных рабочих. Используя эти настроения, фашисты сумели внести раскол между сознательной социалистической частью батраков и остальной массой и с помощью помещичьих сынков, фермеров и крупных крестьян организовали отряды, которые начали громить красные профсоюзы» (с. 73).
. Быть может, такая формулировка слишком одностороння и прямолинейна; но было бы еще более ошибочным недооценивать, как это делает другой советский автор Н. Мещеряков «Мировой фашизм», с. 281-282.
, влияние социальных интересов крестьянства на политику фашизма. Из четырех миллионов участников войны не менее трех с половиной миллионов пришли из деревни. Могла ли партия комбатантов не считаться с ними!.Как бы то ни было, переходный период от войны к миру протекал в Италии чрезвычайно болезненно. Патриотический гнев смешивался с патриотическим разочарованием, атмосфера была насыщена социальными конфликтами и политическими кризисами. Росло сознание необходимости каких-то радикальных мер, сильно действующих средств. Повсюду царило недовольство, подсказывающее большие революционные пути: «как некогда римская волчица вскормила пару близнецов, Ромула и Рема, – так это многоликое послевоенное недовольство вскормило новую пару близнецов – большевизм и фашизм» Michels, цит. соч., с. 199.
. 6. Революционное наступление. Нитти. Социалисты. Пополяры Война велась вооруженными народами. В демократических государствах правительствам приходилось особенно чутко прислушиваться к широким народным массам, особенно напряженно считаться с их настроениями. Подчас «курс на массы» выражался даже в «ухаживании за массами». Война принесла с собою не только подъем великого героизма, доблести, жертвенности, но также разнуздывала дурные страсти, разжигала жадность, развязывала аппетиты различных социальных групп – и буржуазии, и крестьян, и рабочих. Народ богател за счет государства; но, конечно, это было внутренно порочное и в конечном счете призрачное обогащение. Оно таило в самом себе расплату за себя.В Италии радикальные лозунги безвозбранно гуляли по городам и весям, взбудораженным военной грозой. Социалисты пользовались удобным случаем усилить свою пропаганду на соблазнительные темы: «земля – крестьянам, фабрики – рабочим!» Посев попадал на благодарную почву и готовил пышные всходы.Мир всколыхнул народное море, массы обратились к власти с требованием оплаты выданных им векселей, многие из которых, впрочем, были подложными. Не получая ожидаемых благ, даже, напротив, ощущая приближение крутых времен экономии, безработицы, обесценения денег, слыша призывы к терпению и самоограничению и, с другой стороны, вдохновляясь обольстительными призывами к революции, крестьяне и рабочие стали и впрямь переходить к методу «непосредственных воздействий». Они практически усваивали мысль, что их освобождение должно быть делом их собственных рук.Крестьянам нравилась идея упразднения помещиков, и социалистическую агитацию они воспринимали прежде всего под знаком этой идеи. Деревня широким фронтом при всем своем внутреннем расслоении, пошла в атаку на «латифундии», где они сохранились, и на земледельцев. Крестьянство, – этот, по определению Ллойд-Джорджа, «наиболее устойчивый и благонадежный класс современного общества», – выходило в Италии, как и в других странах, на большую историческую арену. Но только в Италии ему пришлось, прежде чем стать «устойчивым и благонадежным», пережить краткий период брожений и борьбы.По стране прокатывается волна аграрных беспорядков. В ряде местностей они кончаются благополучно: добровольным выкупом земли. Но там, где, как на юге, помещики упорствуют, волнения превращаются в погромы. Вместе с тем обостряются взаимоотношения различных групп внутри самого крестьянства, причем сельский пролетариат (braccianti) становится предметом воздействия наиболее крайних и решительных революционных элементов. Для батраков и хуторки в десяток-другой гектаров кажутся лакомой добычей и, следовательно, их нынешние владельцы – ненавистными кулаками, буржуями, которых не грех пощипать. Это усложняет и без того непростую аграрную проблему. Правительство стремится пойти навстречу разумным домогательствам крестьян, социалисты и католическая народная партия вносят в парламент законопроект о немедленной экспроприации необработанных частновладельческих земель. В октябре 1919 года король делает благородный жест: торжественным актом он отказывается в пользу государства от большей части своих владений. Но и проводимые властью некоторые мероприятия, направленные к устранению земельного крестьянского голода, не могут ввести в берега взволнованную народную стихию.Центром развивавшихся событий в эти переходные годы суждено было, конечно, стать городам и рабочему движению. Требования рабочих непрерывно возрастали. Улучшив во время войны свое материальное положение за счет государства, рабочий класс не только не хотел расставаться с достигнутыми благами, но стремился их закрепить и приумножить. Препятствия лишь раздражали и озлобляли его. Ослепительным маяком освещал его борьбу огромный и шумный русский пример, – то, что теперь западная литература называет «русским мифом». Россия Ленина, больше почувствованная, нежели понятая, воспринималась итальянскими массами, как символ социальной справедливости, награда измученным окопникам, наказание военным акулам, Немезида коварной Антанте. Не коммунизмом, а «властью рабочих, солдат и крестьян» привлекала она сердца. Третий Интернационал, с своей стороны, внимательно следил за развитием итальянских событий и рекомендовал своим сторонникам испытанный русский метод: осуществлять всеми средствами коренное разрушение наличной государственной машины, дабы уже на обломках строить своими руками новый мир. «В Италии, – писал Исполком Коминтерна в октябре 20-го года, – имеются налицо все необходимые условия для победоносной революции, кроме одного, – кроме хорошей организации рабочего класса». Русские большевики досадовали, что итальянская социалистическая партия проявляет в критические моменты слишком мало революционного дерзновения.В 1919 году у власти было министерство Нитти, представителя новой итальянской прогрессивной буржуазии, профессора, впоследствии прославившегося своими книгами о послевоенной Европе. Всецело проникнутый демократическими и социальными идеями, он хотел изжить надвигавшийся кризис путем гуманных мероприятий в духе «священных идей о новой демократии труда» (из его декларации 9 июля 1919 года). Он преломленно отражал своей политикой настроения промышленной буржуазии и связанных с нею банковских кругов. На него впоследствии много клеветали, – напрасно: лично это был вполне чистый человек. Он говорил о том, что нужно «связать капитал с трудом», и потому старался ладить с левыми группировками. В сущности говоря, он всего и всех боялся – боялся союзников, собственной армии, социалистов, волонтеров д'Аннунцио. Грозящую революцию он рассчитывал предотвратить реформами; – правильная идея, но только не тогда, когда революция уже у ворот. Тогда мало хороших намерений, – нужна сила, чтобы претворить их в жизнь, нужна власть, способная повелевать, принуждать и действовать. Нужна идея, покоряющая и завораживающая, жгущая сердца людей. Такой силы, такой власти и такой идеи у парламентарного итальянского правительства в те времена не было. Невольно по аналогии вспоминается русское Временное Правительство 1917 года…«Никто не имел мужества быть тем, чем ему быть надлежало, – характеризует эти годы Муссолини. – Буржуа принял социалистоидный облик, а социалист оказывался обуржуазенным до мозга костей. Вся атмосфера состояла из полутонов – mezze tinte». Особенно приметно ложились эти сумеречные блики на лик официальной государственности…Между тем, рабочая революция наступает безостановочно. В феврале 1919 года металлургические предприятия принуждены заключить с главной конфедерацией металлургов коллективный договор, на основании которого устанавливается восьмичасовой рабочий день и признается за рабочими ряд прав и выгод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
. Понятно, что разочарование в «испорченной победе» – sconfitta vittoria! – превращалось в источник националистической досады, даже патриотического гнева, – и рождало лозунг: «исправление победы!». Мало выиграть войну, – нужно уметь выиграть и мир, спасти победу.Нужды нет, что версальские диктаторы сами бились над квадратурою круга. Им приходилось разбирать национально-государственные конфликты внутри собственной коалиции, быть справедливыми одинаково ко всем: к Италии и к Сербии, к Румынии и к Чехословакии. Им, очевидно, оставалось руководствоваться афоризмом Тьера, сказавшего, что удачными следует назвать те договоры, которые не удовлетворяют целиком ни одну из сторон. Италия мечтала об Адриатике, Сербия мечтала… о ней же. Обе полагали, что другая сторона может немного потесниться и удовлетвориться… за счет побежденных. Но это оказалось далеко не так просто: в Европе тесно. Конечно, легче было провозглашать на словах либеральные принципы равенства наций, нежели примирять на деле противоречивые интересы государств. Ллойд-Джордж и Клемансо не испытали «разочарования в победе»: демократические и гуманитарные обоснования войны были для них всегда не более, чем добротным предметом национального вывоза. Но, не испытывая разочарования, они встречались на конгрессе с рядом второстепенных трудностей, заведомо неразрешаемых; им оставалось разрубить эти гордиевы узлы с максимальными удобствами для своих стран. Можно ли упрекать за это? Можно ли слишком негодовать, что они не захотели ссориться с Вильсоном, неповинным в их прежних посулах Италии, и не чересчур горячо отстаивали ее безбрежные вожделения, еще подогретые славою Витторио Венето?.Пусть так. Но горечь национальной обиды нельзя было вытравить этими холодными и немного грустными доводами от разума. Италия казалась сама себе «великой пролетаркой», преданной своими богатыми сестрами. И в сложной послевоенной обстановке постепенно зарождались настроения, ставшие год или два спустя психологической средой торжествующего фашизма. Говорят, если спросить в Италии: «откуда взялся фашизм?» – неизбежно последует ответ: «фашизм порожден гневом воинов»…Возвращаясь с фронта, военная молодежь заставала дома неприглядную картину. К разочарованию в союзниках и в «целях войны» прибавлялись тягостные впечатления бедности и несовершенств окружающей жизни. В богатых отелях веселились иностранные туристы, по-прежнему трактующие Италию, как страну певцов, музеев, гидов и художников. Рядом с наглым счастьем военных нуворишей и тыловых выскочек, этих «акул» (pescicani) спекуляции и военного индустриализма, – зияла нищета, стонала нужда, гнездилась законная зависть. Создавалась благоприятная почва для уверений, что «война нужна была только капиталистам». В то время как французские солдаты возвращались домой героями, в ореоле славы, любви и благодарности, окруженные общим национальным восторгом, и весь мир слышал их поступь на ликующих Елисейских Полях, – ничего подобного не видели, расходясь по домам, воины итальянской армии. Сурово встретила их родина: усталостью, хозяйственной неурядицей, политической неразберихой и заботами, заботами, заботами… Многие находили свои места занятыми, и не знали, куда деваться. Ощущалось перепроизводство интеллигенции, нищавшей, как никогда. В университетских городах, вследствие дороговизны жизни и, в частности, квартир, наблюдалось опустение университетов. Словом, надвигалась жестокая реакция истощения после нечеловеческого подъема и надрыва войны.Разумеется, огромную, если не основную, роль во всех этих национально-государственных осложнениях играл экономический фактор. Италия – небогатая страна, и военное напряжение отразилось на организме ее крайне болезненно. Победа застала ее уже достаточно надорванной и, конечно, меньше всего была способна принести собой мгновенное исцеление. Скорее, напротив, наступил самый трудный, экономически наиболее опасный «переходный период», когда нужно было переводить жизнь государства с пути лихорадочного, изнурительного военного хозяйствования в русло нормальной экономики мирного времени. Правительства передовых западных государств заранее вырабатывали план действий на этот переходный период. Но в Италии страна вступала в мирную полосу неподготовленной и правительство не имело определенного, продуманного плана экономической политики.Война создавала видимость промышленного процветания государства. Увлечение крупной индустрией, невероятно распухшей по военным соображениям, не прекращалось и после заключения мира. Правительство испытывало в сфере этого вопроса энергичное давление со стороны буржуазии, заинтересованной в государственной поддержке промышленных предприятий. Банки, связанные с индустрией, в свою очередь давили на власть и парламент всеми способами. Вместо сокращения убыточной промышленности (Италия бедна промышленным сырьем – железом, углем), правительство подчиняло свою политику ее нездоровым интересам, устанавливало ультра-протекционистский тариф на промышленные товары, тщетно добивалось перед союзниками распределения мирового сырья между державами-победительницами, шло на субсидии и т.д. Настаивая на поддержке, буржуазия пользовалась демагогическими аргументами, указывала на рабочих, которые пострадают, если закроются фабрики, запугивала призраком социальной революции и пела гимны индустриализации страны. В результате государство, продолжая жить не по средствам, погружалось в тяжкий финансовый кризис, лира неуклонно падала, угрожая уподобиться русскому рублю и германской марке. «Инфляция военной промышленности» в корне подрывала национальное хозяйство. Экономический и финансовый беспорядок стал явственно проявляться уже к осени 18 года и дошел до апогея к концу 21-го.Италия – страна аграрная по преимуществу и земледелие является подлинной основой ее материального благополучия. Увлечение индустриализмом не могло не вести к ущемлению интересов сельского хозяйства. И хотя итальянская деревня, в свою очередь, переживала тогда острый период пестрых социальных брожений, – она не могла хотя бы инстинктивно не реагировать на разорительную политику города. В последующие годы фашизм широко использовал эту инстинктивную реакцию. Советский автор Н. Иорданский, несомненно, приближается к истине, неоднократно подчеркивая в своей статье о «судьбах фашизма» роль деревни в успехах фашистского движения; по его мнению, «фашизм – порождение крестьянско-кулацкой стихии, которая притягивает к себе мелкобуржуазные элементы городского населения» См. статью Н. Иорданского «Судьбы фашизма» в сборнике «Мировой фашизм» под редакцией Н. Мещерякова, Гиз, 1923, с. 89 и 91. Ср. также статью Е. Пашуканиса «К характеристике фашистской диктатуры» («Вестник коммунистической Академии», 1927, № 19). «Итальянская Социалистическая партия, – пишет автор, – недостаточно учла роль мелкособственнических настроений крестьянства, настроений, которые захватили некоторую часть сельскохозяйственных рабочих. Используя эти настроения, фашисты сумели внести раскол между сознательной социалистической частью батраков и остальной массой и с помощью помещичьих сынков, фермеров и крупных крестьян организовали отряды, которые начали громить красные профсоюзы» (с. 73).
. Быть может, такая формулировка слишком одностороння и прямолинейна; но было бы еще более ошибочным недооценивать, как это делает другой советский автор Н. Мещеряков «Мировой фашизм», с. 281-282.
, влияние социальных интересов крестьянства на политику фашизма. Из четырех миллионов участников войны не менее трех с половиной миллионов пришли из деревни. Могла ли партия комбатантов не считаться с ними!.Как бы то ни было, переходный период от войны к миру протекал в Италии чрезвычайно болезненно. Патриотический гнев смешивался с патриотическим разочарованием, атмосфера была насыщена социальными конфликтами и политическими кризисами. Росло сознание необходимости каких-то радикальных мер, сильно действующих средств. Повсюду царило недовольство, подсказывающее большие революционные пути: «как некогда римская волчица вскормила пару близнецов, Ромула и Рема, – так это многоликое послевоенное недовольство вскормило новую пару близнецов – большевизм и фашизм» Michels, цит. соч., с. 199.
. 6. Революционное наступление. Нитти. Социалисты. Пополяры Война велась вооруженными народами. В демократических государствах правительствам приходилось особенно чутко прислушиваться к широким народным массам, особенно напряженно считаться с их настроениями. Подчас «курс на массы» выражался даже в «ухаживании за массами». Война принесла с собою не только подъем великого героизма, доблести, жертвенности, но также разнуздывала дурные страсти, разжигала жадность, развязывала аппетиты различных социальных групп – и буржуазии, и крестьян, и рабочих. Народ богател за счет государства; но, конечно, это было внутренно порочное и в конечном счете призрачное обогащение. Оно таило в самом себе расплату за себя.В Италии радикальные лозунги безвозбранно гуляли по городам и весям, взбудораженным военной грозой. Социалисты пользовались удобным случаем усилить свою пропаганду на соблазнительные темы: «земля – крестьянам, фабрики – рабочим!» Посев попадал на благодарную почву и готовил пышные всходы.Мир всколыхнул народное море, массы обратились к власти с требованием оплаты выданных им векселей, многие из которых, впрочем, были подложными. Не получая ожидаемых благ, даже, напротив, ощущая приближение крутых времен экономии, безработицы, обесценения денег, слыша призывы к терпению и самоограничению и, с другой стороны, вдохновляясь обольстительными призывами к революции, крестьяне и рабочие стали и впрямь переходить к методу «непосредственных воздействий». Они практически усваивали мысль, что их освобождение должно быть делом их собственных рук.Крестьянам нравилась идея упразднения помещиков, и социалистическую агитацию они воспринимали прежде всего под знаком этой идеи. Деревня широким фронтом при всем своем внутреннем расслоении, пошла в атаку на «латифундии», где они сохранились, и на земледельцев. Крестьянство, – этот, по определению Ллойд-Джорджа, «наиболее устойчивый и благонадежный класс современного общества», – выходило в Италии, как и в других странах, на большую историческую арену. Но только в Италии ему пришлось, прежде чем стать «устойчивым и благонадежным», пережить краткий период брожений и борьбы.По стране прокатывается волна аграрных беспорядков. В ряде местностей они кончаются благополучно: добровольным выкупом земли. Но там, где, как на юге, помещики упорствуют, волнения превращаются в погромы. Вместе с тем обостряются взаимоотношения различных групп внутри самого крестьянства, причем сельский пролетариат (braccianti) становится предметом воздействия наиболее крайних и решительных революционных элементов. Для батраков и хуторки в десяток-другой гектаров кажутся лакомой добычей и, следовательно, их нынешние владельцы – ненавистными кулаками, буржуями, которых не грех пощипать. Это усложняет и без того непростую аграрную проблему. Правительство стремится пойти навстречу разумным домогательствам крестьян, социалисты и католическая народная партия вносят в парламент законопроект о немедленной экспроприации необработанных частновладельческих земель. В октябре 1919 года король делает благородный жест: торжественным актом он отказывается в пользу государства от большей части своих владений. Но и проводимые властью некоторые мероприятия, направленные к устранению земельного крестьянского голода, не могут ввести в берега взволнованную народную стихию.Центром развивавшихся событий в эти переходные годы суждено было, конечно, стать городам и рабочему движению. Требования рабочих непрерывно возрастали. Улучшив во время войны свое материальное положение за счет государства, рабочий класс не только не хотел расставаться с достигнутыми благами, но стремился их закрепить и приумножить. Препятствия лишь раздражали и озлобляли его. Ослепительным маяком освещал его борьбу огромный и шумный русский пример, – то, что теперь западная литература называет «русским мифом». Россия Ленина, больше почувствованная, нежели понятая, воспринималась итальянскими массами, как символ социальной справедливости, награда измученным окопникам, наказание военным акулам, Немезида коварной Антанте. Не коммунизмом, а «властью рабочих, солдат и крестьян» привлекала она сердца. Третий Интернационал, с своей стороны, внимательно следил за развитием итальянских событий и рекомендовал своим сторонникам испытанный русский метод: осуществлять всеми средствами коренное разрушение наличной государственной машины, дабы уже на обломках строить своими руками новый мир. «В Италии, – писал Исполком Коминтерна в октябре 20-го года, – имеются налицо все необходимые условия для победоносной революции, кроме одного, – кроме хорошей организации рабочего класса». Русские большевики досадовали, что итальянская социалистическая партия проявляет в критические моменты слишком мало революционного дерзновения.В 1919 году у власти было министерство Нитти, представителя новой итальянской прогрессивной буржуазии, профессора, впоследствии прославившегося своими книгами о послевоенной Европе. Всецело проникнутый демократическими и социальными идеями, он хотел изжить надвигавшийся кризис путем гуманных мероприятий в духе «священных идей о новой демократии труда» (из его декларации 9 июля 1919 года). Он преломленно отражал своей политикой настроения промышленной буржуазии и связанных с нею банковских кругов. На него впоследствии много клеветали, – напрасно: лично это был вполне чистый человек. Он говорил о том, что нужно «связать капитал с трудом», и потому старался ладить с левыми группировками. В сущности говоря, он всего и всех боялся – боялся союзников, собственной армии, социалистов, волонтеров д'Аннунцио. Грозящую революцию он рассчитывал предотвратить реформами; – правильная идея, но только не тогда, когда революция уже у ворот. Тогда мало хороших намерений, – нужна сила, чтобы претворить их в жизнь, нужна власть, способная повелевать, принуждать и действовать. Нужна идея, покоряющая и завораживающая, жгущая сердца людей. Такой силы, такой власти и такой идеи у парламентарного итальянского правительства в те времена не было. Невольно по аналогии вспоминается русское Временное Правительство 1917 года…«Никто не имел мужества быть тем, чем ему быть надлежало, – характеризует эти годы Муссолини. – Буржуа принял социалистоидный облик, а социалист оказывался обуржуазенным до мозга костей. Вся атмосфера состояла из полутонов – mezze tinte». Особенно приметно ложились эти сумеречные блики на лик официальной государственности…Между тем, рабочая революция наступает безостановочно. В феврале 1919 года металлургические предприятия принуждены заключить с главной конфедерацией металлургов коллективный договор, на основании которого устанавливается восьмичасовой рабочий день и признается за рабочими ряд прав и выгод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24