При всей своей многоликости, она едина. Ее основной символ – fascis, т. е. пучок, сноп, связка, знак тесного содружества, единения ее участников. В декабре того же 21 года фашисты трансформируются в политическую партию (Partito Nazionale Fascista) и опубликовывают свои основные программные положения, сплошь проникнутые идеей служения Нации, как «реальному историческому целому». Государство провозглашается юридическим осуществлением Нации; но если наличное государство не является носителем национальных ценностей, партия во имя Нации – не с ним, а против него. Устанавливается принцип национального синдикализма. Утверждается 8 ч. рабочий день, признается участие рабочих в руководстве предприятиями, широкое социальное законодательство и т.д. В области внешней политики диктуется «выполнение культурных задач» на Средиземном море и активность в колониальных вопросах. Подчеркиваются заботы о развитии национальной армии. Объявляется об учреждении фашистской милиции. Упоминается о фашистской молодежи. Разрешаются организационные вопросы о Национальном Совете, Центральном Комитете, Директории и Генеральном Секретаре партии. Согласно разъяснению одного из итальянских фашистских теоретиков, «фашизм является синтезом здорового старого и необходимого нового» см. Вячеслав Новиков, «Фашизм», Париж, 1926, с. 28-31.
.Но не в теоретических программных положениях лежал центр тяжести его успеха. Сам Муссолини никогда не скрывал своего скептицизма к застывшим параграфам и пунктам. «Фашизм – говорил он – не есть цейхгауз отвлеченных доктрин, ибо каждая система – обман, каждая теория – тюрьма». Программа есть нечто, что нуждается в постоянной переработке. Лишь некоторые основные идеи пребывают неизменными и равными себе.Успех фашизма коренился в его действиях, в его действенности, в его способности дать власть изголодавшейся по власти стране. Он объявил, что будет наводить порядок теми же средствами, какими социализм хотел организовать беспорядок: средствами насилия. Взводы черных рубашек («сквадры») приступили к тактике прямого действия. Вся партия военизируется. Каждому фашисту внушается идея орденского служения, орденской дисциплины и сплоченности. «Фашистская партия, как таковая, является милицией» – значится в уставе фашистов. Посвящая себя в партию, человек как бы уходит от мира, или, вернее, вновь рождается для нового мира. «Фашистский воин – повелевает устав – имеет свою собственную мораль. Законы общепринятой морали в области семьи, политики общественных отношений – ему чужды». Кодекс его чести связан с его орденской посвященностью, с высшей фашистской идеей, а правила его поведения – с послушанием, определяемым иерархической табелью рангов Ср. с этим учение Ленина о «коммунистической нравственности»: «Нравственность это то, что служит разрушению старого эксплоататорского общества и объединению всех трудящихся вокруг пролетариата, создающее новое общество коммунистов… Для коммуниста нравственность вся в этой сплоченной солидарной дисциплине и сознательной массовой борьбе против эксплоататоров… В основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма» (Сочинения, т. XVII, с. 323-325).
.Ударные батальоны черных блуз вряд ли могли похвалиться высоким уровнем интеллигентности и сознательности своих «воинов». Но эти качества, в сущности, от них и не очень требовались. Была патриотическая упоенность, была священная ненависть, была готовность умирать и убивать, было слепое повиновение вождю, вытекающее из обожания, граничащего с идолопоклонством. Все остальное, следовательно, зависело от вождя.Начинается «героический период револьвера и касторки». После убийства Джиордани Италия вступает в полосу фашистского террора, индивидуального и массового. Широчайшим образом применяются так называемые «фашистские методы воздействия». Составляются проскрипционные списки на предмет «справедливого возмездия и закономерных репрессалий». Повсюду снуют карательные экспедиции, «летучие отряды активистов», сквадристы бушуют и в городах, и в деревнях. Беспощадна рука возродившейся «мафии». В городах нападают на красные клубы, на редакции левых газет, на помещения партийных комитетов, на дома и квартиры левых деятелей, подчас даже на кафе и кабаре… В деревнях громят красные крестьянские лиги, кооперативы, все очаги воинствующей революции, одновременно, впрочем, не забывая выкликать лозунг: «земля – трудящимся!» Пускаются в ход одинаково огонь и железо; касторка пришла несколько позже – добить смехом подбитого оружием врага. Разгар террора падает на лето и осень 1921 года. Разумеется, в пылу озлобления и лютых схваток нередко переходятся все пределы, гибнет немало ни в чем неповинных жертв. Страна представляла собой тревожное зрелище: словно воскресли «люди кинжала и веревки» из жестокой эпохи Борджиа и Макиавелли. Только тогда эти люди восседали больше на верхних ступенях общественной лестницы, а теперь они расплодились, размножились, расплылись в массы, непосредственно воспламененные словами, нуждой, обидами, зовами сердца и желудка, страстным азартом борьбы. Кровь льется… и вспоминаются жуткие слова Наполеона, записанные Меттернихом: «кровь предусматривается рецептами политической медицины»…Правительство, в предыдущие годы пасовавшее перед социалистами, ныне молча следит за буйными подвигами фашистских молодцов. Следует лишь удостоверить, что если его нейтралитет по адресу социалистов не был дружелюбным, то по отношению к фашистам, как уже упомянуто выше, он на первых порах выглядел более благожелательно. Правительство надеялось использовать армию черных дружин в своих целях и допустило ее стать государством в государстве. Имея за собой «общественное мнение» и пассивное попустительство министерства Джиолитти, а против себя – помятые и расколотые социалистические колонны, фашистское наступление развивалось с максимальными шансами на успех. Сила сопротивления была утрачена его врагами, и Муссолини вскоре получает возможность громогласно объявить всем: «фашизм – уже победитель, ибо социализм уже побежден везде».В апреле 1921 Джиолитти распускает палату, надеясь, что новые выборы дадут более благоприятный правительству состав депутатов. Роспуск направлен, главным образом, против социалистов и коммунистов, но также отчасти и против пополяров, стеснявших инициативу и работу правительства. Ставя свою ставку на идущую в стране антикрасную реакцию, Джиолитти на выборах объявляет «блок партий порядка», включая и фашистов.Выборы 15 мая, в общем, не оправдали ожиданий старого премьера, переоценившего и свою популярность в стране, и степень совершенства своей избирательной кухни. Правда, социалисты вернулись в палату несколько ослабленными, а либеральные группировки выиграли некоторое количество мест. Но по-прежнему прочного парламентского большинства не образовалось, и парламентский «руль» остался в руках у сотни пополяров, продолжавших свою колеблющуюся и двусмысленную политику. Впервые в палате появилось три десятка фашистов во главе с Муссолини, прошедшим по Милану и по Ферраре.В конце июня кабинет Джиолитти, не получив устойчивого большинства в палате, уходит в отставку, и 4 июля на посту премьера появляется правый социал-реформист Бономи. Его министерство продержалось до февраля следующего года, ничем особенным себя не проявив. Связанное неустойчивым парламентским равновесием, оно было вынуждено больше наблюдать события, нежели руководить ими. В министерских недрах будто бы разрабатывались мудрые планы различных реформ, которыми впоследствии воспользовался Муссолини. Но облечь эти реформы в плоть и кровь у Бономи не было ни времени, ни, главное, авторитета. Любопытно, в частности, что социалистическая фракция упрямо делала оппозицию правительству по причине его буржуазного характера. Тем самым итальянский социализм, терпя поражения и в стране, сам отнимал у себя последнее средство влияния и, ослабляя радикальное правительство, способствовал усилению фашизма. Видно, от судьбы не уйдешь.Фашистские дружины росли с необычайной быстротой. В 1919, как реальная сила, они вовсе отсутствовали. Осенью 1920 они насчитывали в своем составе уже десятки тысяч. Через год число членов партии достигло полутораста тысяч. Летом 1922 оно доходит до 470 тысяч (из них 277 т. крестьян и сельскохозяйственных рабочих и 72 т. индустриальных рабочих), а осенью того же года, к моменту захвата власти, приближается к миллиону!Вместе с тем в стране наблюдаются признаки наступающего успокоения. Это сказывается яснее всего на ходе забастовочного движения, кривая которого, начиная с 1921 года, определенно падает. Исключительно резко это чувствуется в деревне, где общее количество забастовщиков с одного миллиона в 1920 снижается в 1921 до 80 тысяч. Но и в городах рабочие стачки – политические и особенно экономические – тоже идут неудержимо на убыль Более подробные данные у Бономи, 85, Михельс, 274. Живое и красочное описание Италии в 1921 см. у M. Paul Hazard, «Notes sur l'Italie nouvelle», «Revue des deux mondes», 15 августа, 1 октября, 1 ноября и 1 декабря 1922.
. Осенью 1921 года красную революцию можно было, в сущности, считать уже в корне подорванной. Страна выходит из кризиса. Но кризис государственности продолжал углубляться. 13. Новые рекруты. Агония парламентаризма. Монархия. Накануне В то время как жажда «порядка» и твердой национальной власти крепла в средних классах, парламент бился в мелких межпартийных комбинациях и плачевном внутреннем худосочии. Социалисты принципиально пребывали в оппозиции, пополяры и радикалы изнемогали в непрестанных колебаниях, министерство должно было чутко считаться с малейшими переменами ветерка среди официальных политических кулис. Небольшая фракция фашистов, сильная своими внепарламентскими связями, выступала с весом и самоуверенностью, непропорциональными ее арифметическому положению в палате. Все это, вместе взятое, не способствовало поднятию престижа парламента в стране.Впрочем, был момент, когда Муссолини, по-видимому, не имел ничего против своего рода «мирного договора» фашистов с левыми группировками и прежде всего – с социалистами. Признаки наступающего умиротворения страны осенью 1921 побудили его призвать к умеренности собственные дружины и предпринять шаги к установлению более сносных отношений между организованными политическими кругами государства. «Страна нуждается в покое, дабы иметь возможность нормально работать, – утверждал он. – В данный момент я заключил бы мир с самим чертом, – лишь бы обеспечить этой бедной стране хотя бы пять лет нерушимого мира».Но его попытка не увенчалась успехом. Во-первых, социалисты не были склонны после всего, что произошло, идти на какие бы то ни было переговоры или компромиссы с фашизмом: они упорно гнули свою принципиальную линию. И во-вторых, внутри самого фашизма усилились элементы, в корне враждебные компромиссам налево. Сказывалось давление социальных слоев, ухватившихся за фашизм и хлынувших в его организации лишь из ненависти к левой революции. Старой фашистской гвардии приходилось иметь дело с озлобленными полчищами «новых рекрутов». Чтобы не оторваться от собственных масс и сохранить в их глазах свой авторитет, Муссолини должен был исподволь и гибко приступить к известной перелицовке фашистской программы.Прежде всего тут довелось встретиться с пресловутым вопросом о «монархии или республике». Уже давно лишенный по своему существу серьезного и глубокого идейно-политического значения, этот вопрос иногда приобретает в той или другой стране, при известных условиях, напряженную политическую остроту. Именно такие условия создались в Италии в 1921-22 годах.Муссолини всегда был республиканцем. И социалистом, и интервенционистом, и фашистом он исповедовал и проповедовал республиканский образ правления в Италии. В 1915 он, как мы помним, дерзко выдвинул альтернативу: «война или республика». В 1919 на первом собрании экс-комбатантов, защищая политическую платформу фашизма, он требовал созыва Учредительного Национального Собрания, которому предстоит решить вопрос о форме правления в Италии. «Мы, – говорил он, – всегда защищавшие идею республики, мы будем до решения Собрания говорить: республика. Монархия осуществила свою миссию, стремясь объединить Италию, и в известной мере добившись этого. Теперь задача республики – объединить и децентрализовать страну территориально и социально. Что касается лично меня, то я никогда не верил ни в доблесть, ни в славу Савойской династии».В уставе фашистской милиции 1921 года не было ни звука о службе королю: фашисты «служат Богу и итальянскому отечеству». Эта формула продержалась очень долго; король к ней был прибавлен лишь в 1924 году… Последней ярко антимонархической манифестацией Муссолини было демонстративное отсутствие его и всей фашистской фракции во время тронной речи короля на открытии парламента в мае 1921. Но этот жест вождя встретил уже нескрываемое неудовольствие в среде новоиспеченных фашистов. Их шокировала пикантная картина совместной социалистическо-фашистской демонстрации против монарха. Многие из них открыто высказывали недоумение и досаду.Муссолини счел нужным ответить. Его ответ прозвучал резко: ему не хотелось уступать напору и зачеркивать сразу республиканский пафос своего прошлого. Он озаглавил статью «Ясные слова новым рекрутам» и построил ее в стиле окрика «Я не претендую раздавать патенты на фашизм, – писал он в ней, – но я не позволю, чтобы он был подменен и искажен до неузнаваемости, до того, чтобы он стал монархическим или даже династическим. Фашизм, как я его основал, был и должен остаться республиканским в своих стремлениях… Новые рекруты не знают истории фашизма… Нельзя проповедовать одно, а делать другое. Если мои идеи порой не встречают поддержки фашизма – это мало заботит меня. Я вождь, дающий свои предписания, а не подчиняющийся чужим…»Однако этот окрик не образумил недовольных. Практически он грозил лишить фашизм ряда правых попутчиков, как например националистов, и довольно болезненно взбудоражить собственные фашистские ряды. Аграрные секции провинциального фашизма были в значительной своей части пропитаны монархическими настроениями. Особенно на юге они пустили цепкие корни: в монархии там привыкли видеть залог умеренности и равновесия государственной системы, символ национального единства и уважения к закону. Идти наперекор этим настроениям и привычкам можно было разве ради каких-либо новых, весьма ценных союзников. Но таковых не предвиделось: «комбинации налево» для Муссолини были очень затруднены. Однако и круто поворачивать на монархические рельсы было не только недостойно, но и непрактично: в городском фашизме водился достаточно густо и республиканский люд. Вместе с тем, сам по себе вопрос, пожалуй, и не стоил больших потрясений. И Муссолини вскоре – в статье от 26 мая – спешит взять умиряющий тон, пролить примирительный елей на омрачившееся было фашистское море. «Италия! – привлекает он категорию, снимающую разногласия. – Италия! Вот имя, священное, великое, обожаемое имя, в котором обретают себя все фашисты. Никто не может зарекаться, что дело Италии непременно связано с судьбою монархии, как это утверждают националисты, или с судьбой республики, как этого хотя республиканцы. Будущее неясно, и абсолютных решений не существует. Вот почему мы отбрасываем смирительную рубашку предварительных вопросов, мешающих свободно двигаться по зыбкой и переменчивой почве жизни и истории».Это было, конечно, отступление, по возможности, «в полном порядке». Вопрос снимался с очереди. Но на следующий год ему суждено было снова выплыть – целиком и лицом к лицу…Упершийся в парламентский тупик, затираемый в палате, третируемый свысока старожилами кулуаров, патрициями демократии, Муссолини начинает жало своей ненависти переводить с красной революции на либеральное государство. Ему все больше по пути с правыми попутчиками, при всем различии мотивов, их сближающих: ему мерещится синдикальное, «корпоративное» государство, а они тянут чуть ли не к патриархально-аграрной или старой прусско-дуалистической монархии…Уже в речи 1 декабря 1921 Муссолини предостерегает правительство: если оно будет раздражить фашистов, они объединятся с коммунистами против государства, чтобы затем немедленно покончить и с коммунистами. Приблизительно к этому времени, как видно, в сознании фашистского вождя впервые начинают мерцать мысли о реальной возможности захвата власти.В стране продолжаются стычки. Широко применяются издевательство над неугодными гражданами: касторка, бритье головы и окрашивание ее в национальные цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
.Но не в теоретических программных положениях лежал центр тяжести его успеха. Сам Муссолини никогда не скрывал своего скептицизма к застывшим параграфам и пунктам. «Фашизм – говорил он – не есть цейхгауз отвлеченных доктрин, ибо каждая система – обман, каждая теория – тюрьма». Программа есть нечто, что нуждается в постоянной переработке. Лишь некоторые основные идеи пребывают неизменными и равными себе.Успех фашизма коренился в его действиях, в его действенности, в его способности дать власть изголодавшейся по власти стране. Он объявил, что будет наводить порядок теми же средствами, какими социализм хотел организовать беспорядок: средствами насилия. Взводы черных рубашек («сквадры») приступили к тактике прямого действия. Вся партия военизируется. Каждому фашисту внушается идея орденского служения, орденской дисциплины и сплоченности. «Фашистская партия, как таковая, является милицией» – значится в уставе фашистов. Посвящая себя в партию, человек как бы уходит от мира, или, вернее, вновь рождается для нового мира. «Фашистский воин – повелевает устав – имеет свою собственную мораль. Законы общепринятой морали в области семьи, политики общественных отношений – ему чужды». Кодекс его чести связан с его орденской посвященностью, с высшей фашистской идеей, а правила его поведения – с послушанием, определяемым иерархической табелью рангов Ср. с этим учение Ленина о «коммунистической нравственности»: «Нравственность это то, что служит разрушению старого эксплоататорского общества и объединению всех трудящихся вокруг пролетариата, создающее новое общество коммунистов… Для коммуниста нравственность вся в этой сплоченной солидарной дисциплине и сознательной массовой борьбе против эксплоататоров… В основе коммунистической нравственности лежит борьба за укрепление и завершение коммунизма» (Сочинения, т. XVII, с. 323-325).
.Ударные батальоны черных блуз вряд ли могли похвалиться высоким уровнем интеллигентности и сознательности своих «воинов». Но эти качества, в сущности, от них и не очень требовались. Была патриотическая упоенность, была священная ненависть, была готовность умирать и убивать, было слепое повиновение вождю, вытекающее из обожания, граничащего с идолопоклонством. Все остальное, следовательно, зависело от вождя.Начинается «героический период револьвера и касторки». После убийства Джиордани Италия вступает в полосу фашистского террора, индивидуального и массового. Широчайшим образом применяются так называемые «фашистские методы воздействия». Составляются проскрипционные списки на предмет «справедливого возмездия и закономерных репрессалий». Повсюду снуют карательные экспедиции, «летучие отряды активистов», сквадристы бушуют и в городах, и в деревнях. Беспощадна рука возродившейся «мафии». В городах нападают на красные клубы, на редакции левых газет, на помещения партийных комитетов, на дома и квартиры левых деятелей, подчас даже на кафе и кабаре… В деревнях громят красные крестьянские лиги, кооперативы, все очаги воинствующей революции, одновременно, впрочем, не забывая выкликать лозунг: «земля – трудящимся!» Пускаются в ход одинаково огонь и железо; касторка пришла несколько позже – добить смехом подбитого оружием врага. Разгар террора падает на лето и осень 1921 года. Разумеется, в пылу озлобления и лютых схваток нередко переходятся все пределы, гибнет немало ни в чем неповинных жертв. Страна представляла собой тревожное зрелище: словно воскресли «люди кинжала и веревки» из жестокой эпохи Борджиа и Макиавелли. Только тогда эти люди восседали больше на верхних ступенях общественной лестницы, а теперь они расплодились, размножились, расплылись в массы, непосредственно воспламененные словами, нуждой, обидами, зовами сердца и желудка, страстным азартом борьбы. Кровь льется… и вспоминаются жуткие слова Наполеона, записанные Меттернихом: «кровь предусматривается рецептами политической медицины»…Правительство, в предыдущие годы пасовавшее перед социалистами, ныне молча следит за буйными подвигами фашистских молодцов. Следует лишь удостоверить, что если его нейтралитет по адресу социалистов не был дружелюбным, то по отношению к фашистам, как уже упомянуто выше, он на первых порах выглядел более благожелательно. Правительство надеялось использовать армию черных дружин в своих целях и допустило ее стать государством в государстве. Имея за собой «общественное мнение» и пассивное попустительство министерства Джиолитти, а против себя – помятые и расколотые социалистические колонны, фашистское наступление развивалось с максимальными шансами на успех. Сила сопротивления была утрачена его врагами, и Муссолини вскоре получает возможность громогласно объявить всем: «фашизм – уже победитель, ибо социализм уже побежден везде».В апреле 1921 Джиолитти распускает палату, надеясь, что новые выборы дадут более благоприятный правительству состав депутатов. Роспуск направлен, главным образом, против социалистов и коммунистов, но также отчасти и против пополяров, стеснявших инициативу и работу правительства. Ставя свою ставку на идущую в стране антикрасную реакцию, Джиолитти на выборах объявляет «блок партий порядка», включая и фашистов.Выборы 15 мая, в общем, не оправдали ожиданий старого премьера, переоценившего и свою популярность в стране, и степень совершенства своей избирательной кухни. Правда, социалисты вернулись в палату несколько ослабленными, а либеральные группировки выиграли некоторое количество мест. Но по-прежнему прочного парламентского большинства не образовалось, и парламентский «руль» остался в руках у сотни пополяров, продолжавших свою колеблющуюся и двусмысленную политику. Впервые в палате появилось три десятка фашистов во главе с Муссолини, прошедшим по Милану и по Ферраре.В конце июня кабинет Джиолитти, не получив устойчивого большинства в палате, уходит в отставку, и 4 июля на посту премьера появляется правый социал-реформист Бономи. Его министерство продержалось до февраля следующего года, ничем особенным себя не проявив. Связанное неустойчивым парламентским равновесием, оно было вынуждено больше наблюдать события, нежели руководить ими. В министерских недрах будто бы разрабатывались мудрые планы различных реформ, которыми впоследствии воспользовался Муссолини. Но облечь эти реформы в плоть и кровь у Бономи не было ни времени, ни, главное, авторитета. Любопытно, в частности, что социалистическая фракция упрямо делала оппозицию правительству по причине его буржуазного характера. Тем самым итальянский социализм, терпя поражения и в стране, сам отнимал у себя последнее средство влияния и, ослабляя радикальное правительство, способствовал усилению фашизма. Видно, от судьбы не уйдешь.Фашистские дружины росли с необычайной быстротой. В 1919, как реальная сила, они вовсе отсутствовали. Осенью 1920 они насчитывали в своем составе уже десятки тысяч. Через год число членов партии достигло полутораста тысяч. Летом 1922 оно доходит до 470 тысяч (из них 277 т. крестьян и сельскохозяйственных рабочих и 72 т. индустриальных рабочих), а осенью того же года, к моменту захвата власти, приближается к миллиону!Вместе с тем в стране наблюдаются признаки наступающего успокоения. Это сказывается яснее всего на ходе забастовочного движения, кривая которого, начиная с 1921 года, определенно падает. Исключительно резко это чувствуется в деревне, где общее количество забастовщиков с одного миллиона в 1920 снижается в 1921 до 80 тысяч. Но и в городах рабочие стачки – политические и особенно экономические – тоже идут неудержимо на убыль Более подробные данные у Бономи, 85, Михельс, 274. Живое и красочное описание Италии в 1921 см. у M. Paul Hazard, «Notes sur l'Italie nouvelle», «Revue des deux mondes», 15 августа, 1 октября, 1 ноября и 1 декабря 1922.
. Осенью 1921 года красную революцию можно было, в сущности, считать уже в корне подорванной. Страна выходит из кризиса. Но кризис государственности продолжал углубляться. 13. Новые рекруты. Агония парламентаризма. Монархия. Накануне В то время как жажда «порядка» и твердой национальной власти крепла в средних классах, парламент бился в мелких межпартийных комбинациях и плачевном внутреннем худосочии. Социалисты принципиально пребывали в оппозиции, пополяры и радикалы изнемогали в непрестанных колебаниях, министерство должно было чутко считаться с малейшими переменами ветерка среди официальных политических кулис. Небольшая фракция фашистов, сильная своими внепарламентскими связями, выступала с весом и самоуверенностью, непропорциональными ее арифметическому положению в палате. Все это, вместе взятое, не способствовало поднятию престижа парламента в стране.Впрочем, был момент, когда Муссолини, по-видимому, не имел ничего против своего рода «мирного договора» фашистов с левыми группировками и прежде всего – с социалистами. Признаки наступающего умиротворения страны осенью 1921 побудили его призвать к умеренности собственные дружины и предпринять шаги к установлению более сносных отношений между организованными политическими кругами государства. «Страна нуждается в покое, дабы иметь возможность нормально работать, – утверждал он. – В данный момент я заключил бы мир с самим чертом, – лишь бы обеспечить этой бедной стране хотя бы пять лет нерушимого мира».Но его попытка не увенчалась успехом. Во-первых, социалисты не были склонны после всего, что произошло, идти на какие бы то ни было переговоры или компромиссы с фашизмом: они упорно гнули свою принципиальную линию. И во-вторых, внутри самого фашизма усилились элементы, в корне враждебные компромиссам налево. Сказывалось давление социальных слоев, ухватившихся за фашизм и хлынувших в его организации лишь из ненависти к левой революции. Старой фашистской гвардии приходилось иметь дело с озлобленными полчищами «новых рекрутов». Чтобы не оторваться от собственных масс и сохранить в их глазах свой авторитет, Муссолини должен был исподволь и гибко приступить к известной перелицовке фашистской программы.Прежде всего тут довелось встретиться с пресловутым вопросом о «монархии или республике». Уже давно лишенный по своему существу серьезного и глубокого идейно-политического значения, этот вопрос иногда приобретает в той или другой стране, при известных условиях, напряженную политическую остроту. Именно такие условия создались в Италии в 1921-22 годах.Муссолини всегда был республиканцем. И социалистом, и интервенционистом, и фашистом он исповедовал и проповедовал республиканский образ правления в Италии. В 1915 он, как мы помним, дерзко выдвинул альтернативу: «война или республика». В 1919 на первом собрании экс-комбатантов, защищая политическую платформу фашизма, он требовал созыва Учредительного Национального Собрания, которому предстоит решить вопрос о форме правления в Италии. «Мы, – говорил он, – всегда защищавшие идею республики, мы будем до решения Собрания говорить: республика. Монархия осуществила свою миссию, стремясь объединить Италию, и в известной мере добившись этого. Теперь задача республики – объединить и децентрализовать страну территориально и социально. Что касается лично меня, то я никогда не верил ни в доблесть, ни в славу Савойской династии».В уставе фашистской милиции 1921 года не было ни звука о службе королю: фашисты «служат Богу и итальянскому отечеству». Эта формула продержалась очень долго; король к ней был прибавлен лишь в 1924 году… Последней ярко антимонархической манифестацией Муссолини было демонстративное отсутствие его и всей фашистской фракции во время тронной речи короля на открытии парламента в мае 1921. Но этот жест вождя встретил уже нескрываемое неудовольствие в среде новоиспеченных фашистов. Их шокировала пикантная картина совместной социалистическо-фашистской демонстрации против монарха. Многие из них открыто высказывали недоумение и досаду.Муссолини счел нужным ответить. Его ответ прозвучал резко: ему не хотелось уступать напору и зачеркивать сразу республиканский пафос своего прошлого. Он озаглавил статью «Ясные слова новым рекрутам» и построил ее в стиле окрика «Я не претендую раздавать патенты на фашизм, – писал он в ней, – но я не позволю, чтобы он был подменен и искажен до неузнаваемости, до того, чтобы он стал монархическим или даже династическим. Фашизм, как я его основал, был и должен остаться республиканским в своих стремлениях… Новые рекруты не знают истории фашизма… Нельзя проповедовать одно, а делать другое. Если мои идеи порой не встречают поддержки фашизма – это мало заботит меня. Я вождь, дающий свои предписания, а не подчиняющийся чужим…»Однако этот окрик не образумил недовольных. Практически он грозил лишить фашизм ряда правых попутчиков, как например националистов, и довольно болезненно взбудоражить собственные фашистские ряды. Аграрные секции провинциального фашизма были в значительной своей части пропитаны монархическими настроениями. Особенно на юге они пустили цепкие корни: в монархии там привыкли видеть залог умеренности и равновесия государственной системы, символ национального единства и уважения к закону. Идти наперекор этим настроениям и привычкам можно было разве ради каких-либо новых, весьма ценных союзников. Но таковых не предвиделось: «комбинации налево» для Муссолини были очень затруднены. Однако и круто поворачивать на монархические рельсы было не только недостойно, но и непрактично: в городском фашизме водился достаточно густо и республиканский люд. Вместе с тем, сам по себе вопрос, пожалуй, и не стоил больших потрясений. И Муссолини вскоре – в статье от 26 мая – спешит взять умиряющий тон, пролить примирительный елей на омрачившееся было фашистское море. «Италия! – привлекает он категорию, снимающую разногласия. – Италия! Вот имя, священное, великое, обожаемое имя, в котором обретают себя все фашисты. Никто не может зарекаться, что дело Италии непременно связано с судьбою монархии, как это утверждают националисты, или с судьбой республики, как этого хотя республиканцы. Будущее неясно, и абсолютных решений не существует. Вот почему мы отбрасываем смирительную рубашку предварительных вопросов, мешающих свободно двигаться по зыбкой и переменчивой почве жизни и истории».Это было, конечно, отступление, по возможности, «в полном порядке». Вопрос снимался с очереди. Но на следующий год ему суждено было снова выплыть – целиком и лицом к лицу…Упершийся в парламентский тупик, затираемый в палате, третируемый свысока старожилами кулуаров, патрициями демократии, Муссолини начинает жало своей ненависти переводить с красной революции на либеральное государство. Ему все больше по пути с правыми попутчиками, при всем различии мотивов, их сближающих: ему мерещится синдикальное, «корпоративное» государство, а они тянут чуть ли не к патриархально-аграрной или старой прусско-дуалистической монархии…Уже в речи 1 декабря 1921 Муссолини предостерегает правительство: если оно будет раздражить фашистов, они объединятся с коммунистами против государства, чтобы затем немедленно покончить и с коммунистами. Приблизительно к этому времени, как видно, в сознании фашистского вождя впервые начинают мерцать мысли о реальной возможности захвата власти.В стране продолжаются стычки. Широко применяются издевательство над неугодными гражданами: касторка, бритье головы и окрашивание ее в национальные цвета.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24