Роган самодовольно усмехнулся. Немало времени пройдет, пока он устанет сам. Недаром на студии он приобрел репутацию настоящего жеребца. Они могут послать за едой и шампанским и провести в постели несколько дней.
Почувствовав, как восстала и запульсировала его плоть, Роган вылил в стакан остаток вина. Никогда еще он с такой силой не хотел женщину. Голова немного кружилась от предвкушения волшебной ночи. Неудивительно, что даже Ракоши ревнует!
Вышла Валентина, в простом белом платье и лодочках на низких каблуках. Он оценивающе оглядел ее.
– Выглядите на миллион долларов!
Элли снова взялась за шитье. Так вот оно что! Она никогда не замечала, чтобы ее молодая хозяйка была так же сильно увлечена мистером Тенантом, как большая часть женщин страны. Однако тут нет ничего удивительного.
Элли откусила нитку и принялась прикреплять пуговицу. Когда мисс Парсонс унюхает правду об очередном романе, к бесчисленным сплетням о Валентине в светской хронике добавится немало новых.
Горничная удовлетворенно вздохнула. Ее коробка с вырезками почти полна. Скоро придется заводить другую.
Роган отпрянул от Валентины, разглядывая ее с нескрываемым изумлением. Он ужасно обрадовался, когда девушка не захотела поехать на пляж и согласилась вместо этого отправиться к нему домой, на Малхоланд-драйв.
Валентина решительно отказалась от предлагаемых ей коктейлей с экзотическими названиями, но выпила не один бокал шампанского. Показывая свой великолепно обставленный особняк, Роган приберег спальню напоследок, с твердым намерением вообще не выходить оттуда, по крайней мере в ближайшие дни.
– Не уверена, что мне нравятся африканские маски, – смущенно улыбнулась она, заметив зеркальные потолок и стену.
Роган, очевидно, всерьез воспринимал свой титул великого экранного любовника.
– Они очень редкие, – пояснил Роган. – Куплены в специальном магазине, торгующем произведениями африканского искусства. – Он обнял ее и нежно поцеловал в затылок: – Они так же бесценны, как ты, Валентина.
Валентина ожидала, что ее охватит желание, желание, подобное тому, что сжигало пламенем при малейшем прикосновении Видала, при одном его взгляде. Но чувствовала лишь приятное тепло, не более. Утешение от сознания того, что ты кому-то дорога и есть человек, с кем можно разделить боль и обиду. Все то, чего она была лишена в детстве.
– Ты чуть не свела меня с ума в сегодняшней любовной сцене, – хрипло прошептал Роган, разворачивая ее к себе лицом. Его руки скользнули по ее спине, лаская бедра, прижимая девушку к разгоряченному мужскому телу. – Ты настоящая кокетка, Валентина. Дразнишь меня, издеваешься… я не могу ни есть, ни спать и думаю только о тебе.
Он впился в ее губы жарким требовательным поцелуем и, сделав шаг вперед, увлек ее за собой на постель.
И лишь через полминуты Роган сообразил, что на его ласки не отвечают.
– В чем дело? – пропыхтел он, закинув на нее ногу, прижимая к постели всем телом. – Здесь никого нет. Нас не потревожат.
Его рука прокралась в вырез платья и сжала грудь. Валентина выгнула спину, пытаясь сбросить его с себя.
– Мне все равно, войдет кто-нибудь или нет! Я пришла сюда не затем, чтобы валяться с тобой в постели!
Только тут он откатился от Валентины и, не веря собственным ушам, уставился на нее.
– А для чего же еще? Черт! Зачем, по-твоему, мы здесь оказались? – Он погладил ее сосок кончиками пальцев и улыбнулся, вновь обретя уверенность в себе. – У нас впереди весь вечер. Вся ночь. И если Ракоши снимает сцены Генриха и Уорвика, вероятно, вся следующая неделя тоже наша.
Его губы заглушили протесты Валентины. Нога грубо раздвинула бедра. Девушка с невесть откуда взявшейся силой уперлась в его плечи, уворачиваясь от поцелуев.
– Прекрати, Роган! Моя вина в том, что ты не так меня понял! А сейчас отпусти меня, пожалуйста!
– Тебе именно это нравится? – Его рука поползла по ее обнаженной ноге, задирая платье. – Любишь сопротивляться? Когда тебя берут силой?
Валентина вцепилась в прилизанные светлые волосы обеими руками и, не обращая внимания на вопль, резко дернула.
– Нет, – охнула она, оттолкнув наконец Рогана. – Мне это совсем не нравится! Я даже не понимаю, что ты хочешь этим сказать, потому что в жизни не была ни с одним мужчиной!
– Иисусе! – взвыл Роган, схватившись за голову. – Да ты едва меня не оскальпировала!
Валентина села и одернула юбку, прикрывая голые бедра.
– Ты это заслужил, – мрачно заметила она, спуская ноги с постели.
Роган с трудом поднял гудящую голову.
– Пытаешься уверить меня в том, что ты девственница? – недоверчиво хмыкнул он.
– Совершенно верно.
Гнев ее немного улегся. Недоумение Рогана было почти комическим.
– Но это Голливуд. Здесь просто не осталось девственниц!
– Значит, остались.
Роган, спотыкаясь и все еще держась за голову, побрел к ближайшей бутылке виски.
– Черт, – повторил он. – Я думал, единственные девственницы – те, кого Сесил де Милл приносит в жертву в своих занудных библейских картинах!
– Мне очень жаль.
Она подошла к роскошному бару в дальнем углу спальни.
– Не возражаешь, если я тоже что-нибудь выпью? Я не привыкла защищать свою добродетель.
Тенант залпом осушил стакан и налил себе еще.
– Ты не сердишься? – спросил он.
– Нет, – улыбнулась Валентина.
Немного помолчав, он, по-видимому, неожиданно для себя ошеломленно выпалил:
– Валентина, ты выйдешь за меня замуж?
Глава 11
Видал никак не мог сосредоточиться и прекрасно сознавал это. Сцена встречи Генриха и Уорвика не вытанцовывалась. Режиссер раздраженно запустил пальцы в шевелюру и направился к актерам.
– Генрих не должен выказывать ни грана высокомерия. Он знает, что Уорвик – его враг. Но Генрих – человек, который прощает врагов. Человек, совершенно оторванный от того времени, в котором родился, мягкий и кроткий. И воинственный, надменный Уорвик не находит в этих качествах ничего достойного восхищения, в отличие от нас. Давайте попробуем снова.
Он вернулся в кресло, с возрастающим отчаянием наблюдая, как Саттону снова не удается донести до зрителей смирение Генриха, присущую ему чистоту души, ставшую причиной его падения.
Видал неохотно объявил о конце съемок. И актеры, и съемочная бригада облегченно вздохнули и поспешно разбежались. Лишь Дон Саймоне задержался.
– Говорят, миссис Ракоши вернулась.
Видал почти неуловимо напрягся.
– Да, Дон. Вчера.
– Хорошо провела время?
Дон расспрашивал чисто по-дружески, без всякой задней мысли, и Ракоши ухитрился выдавить из себя улыбку.
– Да, спасибо, Дон.
Осветитель повернулся и оглядел опустевшую площадку.
– Завтра придется начать все сначала.
– Надеюсь, с большим успехом, – пробурчал Ракоши.
– Не всегда бывают чудеса, как сегодня утром, – улыбнулся Дон, но в глазах Видала по-прежнему светилась безысходная грусть.
– Ты прав, Дон. Доброй ночи.
Он кивнул и направился к ожидавшему «роллс-ройсу». Видал знал, что у Дона прелестная жизнерадостная жена и трое маленьких дочек, которые, конечно, встретят возвратившегося отца восторженными воплями.
Видал устало налил себе водки. Зависть – чувство неприятное, и он весьма редко ему поддавался.
Машина сделала первый поворот на крутой, спускавшейся вниз по каньону дороге, и Видал снова откинулся на спинку кожаного сиденья, невидящими глазами уставясь на поросшие кустами холмы. Его не будут радостно приветствовать детские голоса. Те чудесные, но мимолетные отношения, которыми наслаждались он и Кариана в первые месяцы после свадьбы, никогда больше не вернутся. Его любовь к ней превратилась в стремление защищать и опекать. И он не мог ее покинуть. Это значило бы уничтожить Кариану. Без его покровительства пресса вскоре обнаружит истинную причину ее столь редких появлений на людях. Словечко «странная» сменится более резким определением «неврастеничка», а потом и уродливым «сумасшедшая». Именно об этом начнут шептаться за ее спиной на приемах и ужинах. Мягкость и кротость Карианы не защитят ее от злобных нападок. Все забудут о застенчивой немногословной Кариане Ракоши и увидят лишь ту Кариану, какой она становится в периоды обострения.
Автомобиль на полной скорости еще раз повернул, и Видал крепко сжал губы. Дансарты не будут ждать, пока тайное станет явным. Они призовут Кариану в лоно семьи и без шума упекут ее в дорогое заведение для душевнобольных. Она умоляла Видала никогда ее не покидать, и, хорошо зная последствия своего ухода, он дал слово.
До сих пор клятва не тяготила Видала. Он исступленно отдавался работе. Он закрыл душу для людей и был уверен, что это навсегда. Но в один прекрасный день плохо одетая девчонка появилась на площадке, и с таким трудом возведенный барьер рухнул. Мучительное желание одолевало его, и в какой-то ошеломляюще ясный миг он понял, что больше ему не знать покоя.
Видал пытался вспомнить, что он почувствовал, впервые встретив Кариану. Он явился на вечеринку, которую устроили друзья в честь его приезда в Америку. Девушка показалась ему изысканно-изящной. Все в Кариане было хрупким, утонченным, деликатным – точеное лицо, грациозные движения, бледно-лиловые, сиреневые и серые шифоновые платья, которые ей так нравилось носить.
Приятели твердили Видалу, что он просто осел. Дансарты принадлежали к американской аристократии и так же ревностно относились к чистоте своей родословной, как любая семья, занесенная в «Готский альманах».
Если он хочет жениться на Кариане, значит придется попросту сбежать. Дансарты ни за что не примут в свою семью венгра, пусть и именитого режиссера. Но Дансарты, как ни странно, не протестовали.
Вскоре, однако, вскрылась истинная причина. Поведение Карианы уже было предметом самого глубокого беспокойства. Покой дома Дансартов нарушали отвратительные сцены. Нервные срывы, которые семейный доктор посчитал истерией. Необъяснимые припадки вспыльчивости, оставлявшие ее странно погруженной в себя, словно на какое-то время разум покидал девушку.
В восемнадцать лет она обручилась с сыном друга семьи, но помолвка оказалась неприлично короткой, и молодые люди разошлись, якобы по взаимному согласию. Потом она встретила Видала, и тот лишь мог представить себе облегчение, испытанное Дансартами. С этой минуты все странности Карианы можно было списать на мезальянс и неупорядоченную жизнь богемы.
Медовый месяц они провели в Европе, рука об руку посещали Реймский собор, римские развалины в Арле, Сикстинскую капеллу в Риме. Какой-то невероятно краткий миг он был по-настоящему счастлив.
Несчастье произошло за день до того, как они должны были выехать из Парижа в Булонь, где собирались сесть на пароход. Видал до сих пор терялся в догадках, что послужило отправной точкой, и так никогда и не разобрался в тех кошмарах, которые за этим последовали. Мгновение назад она была прекрасной, нежной и кроткой, как всегда, и вот уже превратилась в разъяренную ведьму, выкрикивающую непристойности.
Видал, спотыкаясь, кое-как выбрался из номера, не в силах поверить тому, что видит и слышит, а вернувшись, обнаружил, что жена исчезла. Карианы не было три дня. На четвертый она появилась, растрепанная, грязная, с пустым взглядом. От одежды и тела разило застарелым сексом. Он так и не узнал, где и с кем она провела это время, и с тех пор его постоянным спутником стал страх.
Это могло случиться в любую минуту и в любом месте, и весь ужас заключался в том, что Кариана ничего не помнила. В Лондоне он оставил ее в универмаге «Харродз», а сам отправился на обед со старым другом – земляком Алексом Кордой. Они с аппетитом ели, много пили и громогласно спорили. В самом превосходном настроении вернулся Видал в отель и обнаружил Кариану в постели с таксистом.
Ее недоумение при виде разъяренного мужа было поистине трогательным. Она ничего не сделала – всего-навсего приехала домой пораньше, потому что у нее болела голова. Пришлось лечь, чтобы во сне боль прошла. Его обвинения ужасны и несправедливы.
Кариана рыдала и отныне стала ложиться в постель рано и поздно вставать.
На пароходе по пути домой Видал часами простаивал у поручней, вглядываясь в омерзительно-зеленые бесконечные волны и от души желая себе смерти. Он сумел бы справиться с ее развращенностью, будь она открытой и вызывающей – избил бы Кариану, брал бы ее, пока та не обессилеет, запер бы в спальне. Но никак не мог свыкнуться со страшной истиной – целые дни и недели начисто выпадают у нее из памяти. Дни, которые она решительно отказывалась обсуждать.
Ее брезгливость в то время, которое он привык считать периодами просветления, все усиливалась. Роскошное белье надевалось всего лишь раз, а потом выбрасывалось, как, впрочем, и перчатки, которые она швыряла в мусорное ведро, едва успевала снять. Бывали минуты, когда Видал тонул в сотнях пар запакованных в целлофан перчаток, грудах лифчиков, трусиков и комбинаций.
В Нью-Йорке Кариана трогательно пыталась угодить мужу и, несмотря на холод, долго гуляла с ним по заснеженным улицам. Его напряжение и страх немного утихли. Они играли в снежки в Центральном парке, посещали картинные галереи, смотрели фильмы, смеялись, беседовали, занимались любовью. И вдруг неустойчивое равновесие и искусственно созданный призрачный мирок покоя и тихого счастья разлетелись. На этот раз любовником Карианы стал официант отеля.
Кровь вскипела в жилах Видала. Он знал, что если дотронется до жены, то непременно убьет ее. И потому выбежал из отеля и всю ночь бродил по городу. На рассвете он, замерзший и измученный, обнаружил, что стоит на пристани реки Гудзон. На угольно-черной поверхности плавали радужные пятна бензина и мусор, и Видал долго смотрел вниз, Испытывая огромное искушение броситься в холодные глубины и разом покончить со всем. Но вместо этого он поехал к родным Карианы.
Дансарты приняли его с ледяной вежливостью. Когда же Видал попытался рассказать о провалах памяти, случавшихся у жены все чаще, атмосфера стала по-настоящему враждебной. Дансарты наотрез отказались позволить ему поговорить с семейным врачом и без обиняков дали понять, что будет лучше, если Кариана вернется домой. Они позаботятся, чтобы она не опозорила честь семьи, и единственный способ сделать это – отправить ее в лечебницу.
Вне себя от ярости и отвращения, Видал вернулся домой и продолжал в одиночку оберегать и укрывать жену. Это оказалось не такой неблагодарной задачей. Большую часть времени Кариана была очаровательно застенчивой и милой. И Видал был ей даже признателен за это, поскольку ее нелюбовь к шумному обществу означала, что можно избежать многих несчастий. Разительные перемены в ее настроении обычно случались дома, и Видал оставался единственным свидетелем приступов буйства.
Он начал ощущать себя скорее врачом, чем режиссером: постоянно наблюдал за ней, пытаясь понять, что спровоцирует очередной срыв. Несколько недель он питал надежду, что всему виной алкоголь. Кариана вообще пила очень мало, не разделяла его пристрастия к водке и чаще всего ограничивалась сухим вином за обедом. Чтобы доставить удовольствие мужу, она все это время пила лишь минеральную воду. И как только Видалу показалось, что он нашел панацею, Кариана на целую неделю соскользнула в пропасть депрессии. Это закончилось дикой истерикой с воплями и гнусными оскорблениями.
Окончательно отчаявшись, Видал попытался прибегнуть к помощи профессионала. На званом обеде в Нью-Йорке он познакомился с доктором Альбертом Гроссманом, известным психиатром, имевшим собственную клинику в Берне, и попросил разрешения поговорить с ним с глазу на глаз. Они встретились на следующий день, и Видал откровенно рассказал о поведении Карианы во время приступов, испытав при этом невероятное облегчение. Правда, вскоре он осознал, какое бремя легло на его плечи.
Доктор Гроссман внимательно выслушал Ракоши и принял приглашение на обед. Несколько раз после этого он видел Кариану в обществе и пришел к выводу, что у нее врожденная шизофрения.
Видал не отрывал взгляда от пролетающих за окном машины холмов. Когда доктор Гроссман впервые дал определение душевному состоянию Карианы, в Ракоши затеплилась надежда. Ей необходимо лечение. А вместе с лечением придет исцеление.
Однако все было напрасно. Кариана не желала признавать, что больна, и отказывалась от консультаций с доктором Гроссманом. В следующем году провалы в памяти участились, Кариана становилась все более неуверенной и все сильнее боялась безымянного мрака, в котором ей приходилось жить. Наконец она неохотно согласилась уехать в Швейцарию, в клинику доктора Гроссмана.
Кариана пробыла там месяц, и в один из спокойных периодов, неизменно сменявших депрессию и истерию, выписалась. По пути в Саутгемптон, где она должна была сесть на пароход «Мавритания», чтобы вернуться домой, она остановилась в Лондоне и на пять дней исчезла из отеля, не взяв с собой ни денег, ни одежды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46