Раман видел, как молодая мама поспешно подняла складной капюшон коляски - так, будто начался внезапный дождь.
Неприметная серая машина, стоявшая за углом, на улице Надежды, вдруг резко рванула вперед - спортивные модели способны развивать скорость мгновенно, как гепарды.
Неизвестно почему, но Раман Кович мертвой хваткой вцепился в перила.
Машина выпрыгнула из-за угла в тот момент, когда Павла Нимробец была уже на полпути к противоположному тротуару; Раман Кович, умеющий чувствовать траектории движущихся предметов, явственно увидел точку, в которой серая машина и Павла должны обязательно встретиться. И даже открыл рот, чтобы крикнуть - крик, вероятно, прозвучит спустя секунду после столкновения…
Именно в этот момент непутевая ассистентка Нимробец чертыхнулась и со звоном ударила себя по лбу. Развернулась и бегом кинулась обратно, туда, где одиноко лежал у подъезда темный тюбик недорогой помады.
Серая машина пронеслась мимо.
Раману показалось, что стиснутые ладони его одеревенели, уподобившись перилам балкона. Серой машины след простыл; Павла внимательно осмотрела каменное крыльцо, нашла тюбик, вытерла его о курточку и так вот, с помадой в руке, зашагала прочь.
Раман поспешил к выходу. Бегом пересек квартиру, выскочил на лестницу и спустился вниз, чуть не теряя по дороге домашние тапочки.
Павла Нимробец брела вдоль по улице Кленов. Брела, ничего вокруг не замечая, а Раман Кович стоял у своего подъезда и смотрел ей вслед.
Сегодня вечером были его любимые «Железные белки».
Он пришел в театр за два часа до начала спектакля; он пребывал в том самом тяжелом состоянии духа, когда всюду - а в особенности за спиной - ему мерещились косые взгляды. Он вошел в театр - и театр как будто бы обомлел.
Улыбка вахтера показалась ему натянутой и чрезмерно льстивой; он погасил ее какой-то мелкой придиркой. Завпост шарахнулся с его пути - тогда он не поленился пройти на сцену и собственноручно проверить декорацию. Нашел изъян, излил раздражение, чуть успокоился; прошел к себе в кабинет, заперся, раскрыл окно, уселся на широкий подоконник.
Весенняя улица роилась, галдела и цокала каблуками. На клумбе напротив огнем горели тюльпаны; день готовился стать вечером, весна готовилась стать летом. На скамейке у служебного входа жизнерадостно курили рабочие сцены, а уборщица меланхолично бродила вокруг стеклянных дверей, подхватывая веником разнообразный весенний хлам; потом к рабочим присоединилась молоденькая девочка-билетерша, мечтающая стать актрисой, и веселье на скамейке достигло своего апогея.
Раман ощутил сильнейшее желание спуститься. Разогнать парней по рабочим местам, а девчонке сообщить, что актрисой она не станет. Никогда; что она бездарна, что ей надо думать совсем о другой специальности, поступать в техникум или институт…
Он превозмог себя. Тремя широкими кругами прошелся по кабинету, уселся за стол, пододвинул к себе чистый лист бумаги.
Пункт первый. Никогда не следует проводить параллели между миром людей и миром Пещеры. Задирая сарну, он всего лишь убивает более слабого зверя. В согласии с собственным инстинктом хищника и в соответствии с ее ролью жертвы…
Он нарисовал на чистом листе жирную единицу и обвел ее кружком.
Неестественность. Вот что пугает. То, что случилось с ним, извращение. Одна ненормальность за другой - сперва троекратный промах… Смог бы он опознать жертву, если бы не упустил ее трижды? Нет. Могла бы она узнать его?.. Определенно не могла бы. По совершенно объективным причинам.
Он пририсовал к нарисованной единице руки и ноги.
И ниже нарисовал почему-то детскую коляску. И еще одну, другой модификации. И еще.
Это здесь, в театре, он может позволить себе ненормальность. Искусству интересны извраты… Сааги должны быть НОРМАЛЬНЫМИ. Как нормальны все звери. Прочие просто не доживают до зрелости…
Он вздрогнул. Когда-то в юности он видел в Пещере егеря только раз, но запомнил на всю жизнь. Человекоподобная фигура с железным хлыстом в руках - что может быть страшнее с точки зрения зверя?..
Быть ненормальным режиссером - почетно. Но быть ненормальным саагом…
Раман поежился.
Еще полгода назад он дал согласие поучаствовать в закрытой социологической программе. Пообещал сообщать о каждом случае так называемого «везения» жертвы - и посмеялся про себя, уверенный, что сама встреча с ним исключает какое-либо «везение». И вот… позавчера утром позвонил по условленному телефону и, морщась, изложил суть дела.
Что заставило его снять трубку? Интерес к практической социологии?
Нет. Страх перед ненормальностью. Желание внушить самому себе, что произошедшее - закономерно.
Вежливый голос в трубке чуть утратил самообладание, удивленно переспрашивая: трижды?!
Раман умел улавливать мельчайшие подтексты - и потому, положив трубку, впал в жестокую депрессию. И не успокоился, пока на утренней репетиции не довел до истерики самолюбивую актрисулю, вчерашнюю студентку, талантливую в общем-то девчонку…
И, успокоившись, решил, что досадный период его жизни - позади.
И крупно ошибся. Потому что их встреча с Павлой - преступление. Против законов природы. И ему страстно хочется вернуть сегодняшнее утро - избежать столкновения любой ценой.
Интересно, девчонка проболтается?
Интересно, а у психиатрической службы есть каналы, по которым можно отслеживать такие вот… встречи?
Интересно…
Он спохватился и посмотрел на часы: до спектакля оставалось сорок минут.
* * *
Он спустился к служебному входу в тот самый момент, когда Клора Кобец, молодая героиня сегодняшних «Белок…», закончила милый разговор с вахтером и провела через вертушку долговязого, сияющего от радости парня. Раман остановился, оперся о дверной косяк и с удовольствием подождал, пока Клора его заметит.
Она заметила. Улыбка улетучилась с ее лица, смылась, будто плохая косметика. Парень еще сиял - он еще не знал Рамана Ковича. Ничего, узнает.
Выждав паузу, Раман обернулся к вахтеру:
- Господин Охрик?..
Вахтер забормотал оправдания; Раман не стал его слушать:
- Я настоятельно просил бы вас помнить, что пребывание любой посторонней особы в служебной части театра чревато для вас взысканием по службе. Лично для вас… Повторять я не стану, господин Охрик. Вас, молодой человек, попрошу покинуть помещение.
Парень глядел на него во все глаза. Он, вероятно, думал, что в храме искусства живут добрые и покладистые боги.
- Господин Кович, - дрожащим голосом вмешалась девушка. - Я хотела заказать билет, входной… Но администрация отказала, я подумала, что если он тихонько постоит на ярусе…
- Выйдите, молодой человек, - сказал Раман холодно. Юноша покраснел до корней волос - и слепо двинулся назад, к вертушке; девушка шагнула за ним - Раман заступил ей дорогу:
- У вас впереди сложнейший спектакль, Клора. Вы явились на полчаса позже, чем предписано. Вы занимаетесь… короче, вам плевать на театр, плевать на зрителя, плевать на меня и уж тем более начхать на искусство… Я огорчен. Все, что я думаю по этому поводу, я скажу потом - а сейчас немедленно идите готовиться… и постарайтесь сосредоточиться. Вперед.
Он проводил ее взглядом - еле сдерживая злые слезы, она тащилась вверх по лестнице, и рядом волочился по ступенькам сдернутый с шеи цветастый шарф.
Перед «Голубым Рогом» он ничего не сказал бы ей. Там совсем другая работа… А вот перед «Белками…» ее надо вздрючить. Надо хорошенько завести - иначе она не потянет ритма…
Его настроение чуть улучшилось; он поднялся в кабинет, выпил чашку кофе, потом прикинул расписание репетиций на будущую неделю, потом позвонил бывшей жене и достаточно мило поболтал с сыном. Связался с администраторской, убедился, что «Железные белки» распроданы на два месяца вперед, удовлетворенно кивнул и отправился в зал.
Публика, сплошь приличная и респектабельная, густо заполнила собой партер, и нгпреклонная старушка с программками гнала на верхний ярус «заблудившуюся» парочку студентов с входными билетами. Раман прошелся по фойе - за стеклянными дверями спрашивал «лишнего билетика» изгнанный долговязый юноша и на лице его было отчаяьяе.
«Белки…» пошли хорошо.
Раман сидел в директорской ложе - справа от сцены; Клора Кобец работала пристойно, на нерве, но без нажима. Привычно фиксируя мелкие неточности и «блохи», Раман, сам того не замечая, щелкал пальцами, помогая поддерживать ритм. Метроном, метроном, метроном…
Потом он на некоторое время увлекся, любуясь своим детищем - точным, граненым, как алмаз, прозрачным и жестким спектаклем; потом из третьего ряда выбрались две фигуры и, крадучись, поспешили к выходу, и у дверей их нагнали еще две; Раман поморщился - да, «Железные белки» требуют подготовленного зрителя. Хорошо бы не бегать по залу, мешая соседям, хорошо бы дождаться антракта и спокойно уйти…
Он снова попытался сосредоточиться - но с этого момента мысли его пошли вразнос, будто буйные пьяницы. Неисповедимые кривые дорожки вели их все дальше и дальше от разворачивающегося на сцене действа; Раман думал о женщине с коляской.
Когда родился сын… Они с тещей купили клеенчатую, простенькую, сине-лиловую коляску. Отцам приличествует испытывать гордость, впервые выходя на прогулку с родимым свертком на четырех колесах, но Раман помнил только усталость и страх. Он решительно не знал, что делать, если малыш закричит.
И он кричал. Ох, как он однажды кричал! Раман шел домой по сотне незнакомых улиц, не шел - бежал, толкая коляску, будто возок с мороженым, и встречные женщины смотрели на него, как на палача…
Коляска. Коляска…
На сцене застыла четко выверенная мизансцена.
Раман всегда злился, когда героиня не попадала в нужную точку, но сегодня Клора Кобец замерла именно там и тогда, где и когда это было предписано. Раман самодовольно улыбнулся, нагоняй не прошел даром, гонять их надо, гонять…
Коляска.
Молодая мама на той стороне перекрестка, резко поднимающая складной капюшон коляски. Серая машина, срывающаяся с места…
Мизансцена.
Три объекта, три точки - девушка Павла, ступающая с тротуара на мостовую, молодая мама… Машина. Водитель не видит за углом Павлу - но женщину с коляской он видит отлично, а зритель, наблюдающий с балкона, случайный зритель Раман видит всех троих…
Он потерял интерес к спектаклю. Великолепный механизм, сконструированный им до мельчайшей детали, до секунды, до нюанса - машина его лучшего спектакля катилась и катилась сама по себе, и он уже знал, что завтра, против обыкновения, не станет делать актерам замечаний…
Ну какого пса, как это вообще может быть - специально направлять автомобиль на человека? Да еще на девчонку? Непостижимо…
Скверные фантазии.
На будущей неделе, никуда не денешься, придется решать вопрос с увольнениями. Труппа перегружена, как минимум пятерых - за борт, а крику-то будет, крику…
Возможно, Павлу Нимробец попросту с кем-то перепутали?..
Ее выслеживали у его дома. И это обстоятельство вдруг показалось ему зловещим. Потому что темная личность Павлы - это ее дело, но зачем втравливать в эту историю постороннего человека? Какое ко всему этому отношение имеет ОН?
Он вспомнил, как эта странная девчонка стояла посреди комнаты, прижимала к груди «дипломат» и бормотала, глядя в пол: «О человеке и его страхах…»
Раман вздохнул.
Спектакль, сделавший ему имя. «Девочка и вороны». Где-то в пыльном шкафу хранится толстая папка с газетными статьями - чуть не каждый критик посчитал своим долгом отметиться. Комплименты и славословия, полдюжины версий, и все это так умно, так профессионально, правильно и ярко…
Ни одна собака не знает, что в пору работы над спектаклем Рамана одолевали непонятные страхи. Он боялся высоты, темноты, лифта, метро… Даже подумывал о врачебной консультации…
И все прошло на другой день после премьеры. В то самое утро, когда он проснулся знаменитым.
И, оставшись тайной для критиков, - все это каким-то образом открылось школьнице Нимробец. «Лучший ваш спектакль…»
На сцене шел напряженный диалог, финал первого действия; Раман положил локти на синий бархат ложи. Внутренний метроном подсказывал ему, что драгоценный ритм не утрачен, - но удовольствия не было. Было раздражение.
Ему казалось, что совершенная машина его лучшего спектакля катится мимо, презирая и партер, и галерку, и своего собственного создателя.
Пространство Пещеры виделось ему в постоянном движении - пульсирующие сосуды переходов, перегоняющие по ярусам теплую жизнь. Он двигался, перетекая из коридора в коридор, пропуская через себя сотни запахов, безошибочно распознавая следы на сочном, недавно примятом мхе.
Миновали долгие ночи воздержания, и кто знает, сколько пустых ночей у него впереди, - но сегодня, он чуял, наконец-то будет удача.
Сегодня он поохотится.
От водопоя поднимались две сарны. Он будто видел их глазами: самка и самец, немолодые, испуганные близким присутствием хищника; ничто не подтверждало этого присутствия, ни движение и ни звук, сарны чуяли его одной лишь интуицией…
Он дернул ноздрями. Сарны пахли страхом - от этого запаха у него обычно мутилось сознание. Притаиться и кинуться; догонять, ощущая, как вязнет в секундах приговоренная жертва, - и как то же самое, дробленное на мгновения время стекает по жесткой саажьей шкуре, не причиняя вреда, не успевая удержать…
Белая вспышка в мозгу. Опьянение; повалить в заросли коричневого мха, держать за горло, пока длится агония, держать, держать…
Иное чувство, похожее на внезапную тошноту, остудило его совсем уж сформировавшийся порыв. Ноздри дрогнули, будто уловив запах дохлятины.
Сарны.
Сегодня он не желает крови сарн.
Он не знает почему, - но сегодня он будет охотиться на тхолей. Тхоли не столь совершенны в своем стремлении к спасению, тхоли мелки и в большинстве своем безмозглы - но мысль о сарне вызывает у него отвращение. Сегодня…
И он потек коридорами прочь; миновал грот, где скапывающие с потолка сталактиты и тянущиеся им навстречу сталагмиты превращали Пещеру в исполинское подобие его собственной клыкастой пасти. Красота застывшего камня не очаровала его, потому что в этот самый момент издалека, из влажной тьмы, явственно запахло тхолем.
Лора посмотрела на нее с сочувствием. Сегодня на нее все смотрели с сочувствием - дверь кабинета была приветственно распахнута, и Раздолбеж ожидал.
Павле ничего не оставалось делать - она вошла; шеф ее, непривычно благостный и мягкий, парил в сигаретном дыму, как привидение.
- Сядь-ка, Нимробец.
«Боится, что при горестной вести я не удержусь на нотах», - мрачно подумала Павла.
- Что ты так смотришь на меня, Нимробец? Или ты думаешь, что большие печальные глаза - единственное, что необходимо тележурналисту?
Павла села на предложенный стул и нервно закинула ногу на ногу. Внимательно оглядев ее, Раздолбеж криво усмехнулся:
- Ты зря нацепила эту юбчонку. Твои голые коленки меня не растрогают.
Павла вспыхнула. Мини-юбку она надела потому только, что сегодня утром Митика привел в негодность ее рабочие джинсы; конечно, объяснять это Раз-долбежу было ниже Павлиного достоинства.
- Итак, - Раздолбеж с отвращением отхлебнул из привычной кофейной чашечки. - Итак, мы имеем ассистентку Нимробец, в активе у которой глаза и коленки, а в пассиве… ГДЕ кассеты от Ковича?! Ты должна была принести их ВЧЕРА!..
Павла втянула голову в плечи.
При мысли о Ковиче вспоминались почему-то не сааг, не кассеты и не пыльная, в столбах солнца квартира - вспоминался тюбик помады, валяющийся в щели между кирпичиками тротуара. И помада-то, честно говоря, дешевенькая. И почти полностью израсходованная, сточенная до тупого пенька…
Сегодня утром Митика взял брусочек красного пластилина, растопил на сушилке для полотенец и подложил тетке на табуретку - в тот самый момент, когда погруженная в себя Павла усаживалась за стол. Пластилин расплющился, как красная шляпка сыроежки, и значительная его часть осталась на Павлиных штанах. Митика отделался строгим выговором, штаны остались мокнуть в тазике с моющим средством…
- Ты слышишь меня, Нимробец?
Павла опустила голову. Мысль о расплавленном пластилине то и дело сменялась мыслью о саажьей сущности режиссера Ковича.
- Мне очень жаль, Нимробец, но тебе придется делать карьеру где-нибудь в другом месте.
Раздолбеж постоял, изучая ее склоненную голову; широко шагая, подошел к захламленному столу, выудил из кипы бумаг одинокий, зловещего вида листочек.
- Распоряжение о твоем увольнении. Копию отнесешь в бухгалтерию, получишь свои деньги и сделаешь так, чтобы больше мы не встречались.
Павла подняла голову; Раздолбеж возмущенно уперся руками в бока:
- Плакать раньше надо было! Где кассеты от Ковича, где, где?! По какому праву ты срываешь мне творческий процесс, ты, которая самостоятельно не умеет и шага ступить?
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Пещера'
1 2 3 4 5 6 7
Неприметная серая машина, стоявшая за углом, на улице Надежды, вдруг резко рванула вперед - спортивные модели способны развивать скорость мгновенно, как гепарды.
Неизвестно почему, но Раман Кович мертвой хваткой вцепился в перила.
Машина выпрыгнула из-за угла в тот момент, когда Павла Нимробец была уже на полпути к противоположному тротуару; Раман Кович, умеющий чувствовать траектории движущихся предметов, явственно увидел точку, в которой серая машина и Павла должны обязательно встретиться. И даже открыл рот, чтобы крикнуть - крик, вероятно, прозвучит спустя секунду после столкновения…
Именно в этот момент непутевая ассистентка Нимробец чертыхнулась и со звоном ударила себя по лбу. Развернулась и бегом кинулась обратно, туда, где одиноко лежал у подъезда темный тюбик недорогой помады.
Серая машина пронеслась мимо.
Раману показалось, что стиснутые ладони его одеревенели, уподобившись перилам балкона. Серой машины след простыл; Павла внимательно осмотрела каменное крыльцо, нашла тюбик, вытерла его о курточку и так вот, с помадой в руке, зашагала прочь.
Раман поспешил к выходу. Бегом пересек квартиру, выскочил на лестницу и спустился вниз, чуть не теряя по дороге домашние тапочки.
Павла Нимробец брела вдоль по улице Кленов. Брела, ничего вокруг не замечая, а Раман Кович стоял у своего подъезда и смотрел ей вслед.
Сегодня вечером были его любимые «Железные белки».
Он пришел в театр за два часа до начала спектакля; он пребывал в том самом тяжелом состоянии духа, когда всюду - а в особенности за спиной - ему мерещились косые взгляды. Он вошел в театр - и театр как будто бы обомлел.
Улыбка вахтера показалась ему натянутой и чрезмерно льстивой; он погасил ее какой-то мелкой придиркой. Завпост шарахнулся с его пути - тогда он не поленился пройти на сцену и собственноручно проверить декорацию. Нашел изъян, излил раздражение, чуть успокоился; прошел к себе в кабинет, заперся, раскрыл окно, уселся на широкий подоконник.
Весенняя улица роилась, галдела и цокала каблуками. На клумбе напротив огнем горели тюльпаны; день готовился стать вечером, весна готовилась стать летом. На скамейке у служебного входа жизнерадостно курили рабочие сцены, а уборщица меланхолично бродила вокруг стеклянных дверей, подхватывая веником разнообразный весенний хлам; потом к рабочим присоединилась молоденькая девочка-билетерша, мечтающая стать актрисой, и веселье на скамейке достигло своего апогея.
Раман ощутил сильнейшее желание спуститься. Разогнать парней по рабочим местам, а девчонке сообщить, что актрисой она не станет. Никогда; что она бездарна, что ей надо думать совсем о другой специальности, поступать в техникум или институт…
Он превозмог себя. Тремя широкими кругами прошелся по кабинету, уселся за стол, пододвинул к себе чистый лист бумаги.
Пункт первый. Никогда не следует проводить параллели между миром людей и миром Пещеры. Задирая сарну, он всего лишь убивает более слабого зверя. В согласии с собственным инстинктом хищника и в соответствии с ее ролью жертвы…
Он нарисовал на чистом листе жирную единицу и обвел ее кружком.
Неестественность. Вот что пугает. То, что случилось с ним, извращение. Одна ненормальность за другой - сперва троекратный промах… Смог бы он опознать жертву, если бы не упустил ее трижды? Нет. Могла бы она узнать его?.. Определенно не могла бы. По совершенно объективным причинам.
Он пририсовал к нарисованной единице руки и ноги.
И ниже нарисовал почему-то детскую коляску. И еще одну, другой модификации. И еще.
Это здесь, в театре, он может позволить себе ненормальность. Искусству интересны извраты… Сааги должны быть НОРМАЛЬНЫМИ. Как нормальны все звери. Прочие просто не доживают до зрелости…
Он вздрогнул. Когда-то в юности он видел в Пещере егеря только раз, но запомнил на всю жизнь. Человекоподобная фигура с железным хлыстом в руках - что может быть страшнее с точки зрения зверя?..
Быть ненормальным режиссером - почетно. Но быть ненормальным саагом…
Раман поежился.
Еще полгода назад он дал согласие поучаствовать в закрытой социологической программе. Пообещал сообщать о каждом случае так называемого «везения» жертвы - и посмеялся про себя, уверенный, что сама встреча с ним исключает какое-либо «везение». И вот… позавчера утром позвонил по условленному телефону и, морщась, изложил суть дела.
Что заставило его снять трубку? Интерес к практической социологии?
Нет. Страх перед ненормальностью. Желание внушить самому себе, что произошедшее - закономерно.
Вежливый голос в трубке чуть утратил самообладание, удивленно переспрашивая: трижды?!
Раман умел улавливать мельчайшие подтексты - и потому, положив трубку, впал в жестокую депрессию. И не успокоился, пока на утренней репетиции не довел до истерики самолюбивую актрисулю, вчерашнюю студентку, талантливую в общем-то девчонку…
И, успокоившись, решил, что досадный период его жизни - позади.
И крупно ошибся. Потому что их встреча с Павлой - преступление. Против законов природы. И ему страстно хочется вернуть сегодняшнее утро - избежать столкновения любой ценой.
Интересно, девчонка проболтается?
Интересно, а у психиатрической службы есть каналы, по которым можно отслеживать такие вот… встречи?
Интересно…
Он спохватился и посмотрел на часы: до спектакля оставалось сорок минут.
* * *
Он спустился к служебному входу в тот самый момент, когда Клора Кобец, молодая героиня сегодняшних «Белок…», закончила милый разговор с вахтером и провела через вертушку долговязого, сияющего от радости парня. Раман остановился, оперся о дверной косяк и с удовольствием подождал, пока Клора его заметит.
Она заметила. Улыбка улетучилась с ее лица, смылась, будто плохая косметика. Парень еще сиял - он еще не знал Рамана Ковича. Ничего, узнает.
Выждав паузу, Раман обернулся к вахтеру:
- Господин Охрик?..
Вахтер забормотал оправдания; Раман не стал его слушать:
- Я настоятельно просил бы вас помнить, что пребывание любой посторонней особы в служебной части театра чревато для вас взысканием по службе. Лично для вас… Повторять я не стану, господин Охрик. Вас, молодой человек, попрошу покинуть помещение.
Парень глядел на него во все глаза. Он, вероятно, думал, что в храме искусства живут добрые и покладистые боги.
- Господин Кович, - дрожащим голосом вмешалась девушка. - Я хотела заказать билет, входной… Но администрация отказала, я подумала, что если он тихонько постоит на ярусе…
- Выйдите, молодой человек, - сказал Раман холодно. Юноша покраснел до корней волос - и слепо двинулся назад, к вертушке; девушка шагнула за ним - Раман заступил ей дорогу:
- У вас впереди сложнейший спектакль, Клора. Вы явились на полчаса позже, чем предписано. Вы занимаетесь… короче, вам плевать на театр, плевать на зрителя, плевать на меня и уж тем более начхать на искусство… Я огорчен. Все, что я думаю по этому поводу, я скажу потом - а сейчас немедленно идите готовиться… и постарайтесь сосредоточиться. Вперед.
Он проводил ее взглядом - еле сдерживая злые слезы, она тащилась вверх по лестнице, и рядом волочился по ступенькам сдернутый с шеи цветастый шарф.
Перед «Голубым Рогом» он ничего не сказал бы ей. Там совсем другая работа… А вот перед «Белками…» ее надо вздрючить. Надо хорошенько завести - иначе она не потянет ритма…
Его настроение чуть улучшилось; он поднялся в кабинет, выпил чашку кофе, потом прикинул расписание репетиций на будущую неделю, потом позвонил бывшей жене и достаточно мило поболтал с сыном. Связался с администраторской, убедился, что «Железные белки» распроданы на два месяца вперед, удовлетворенно кивнул и отправился в зал.
Публика, сплошь приличная и респектабельная, густо заполнила собой партер, и нгпреклонная старушка с программками гнала на верхний ярус «заблудившуюся» парочку студентов с входными билетами. Раман прошелся по фойе - за стеклянными дверями спрашивал «лишнего билетика» изгнанный долговязый юноша и на лице его было отчаяьяе.
«Белки…» пошли хорошо.
Раман сидел в директорской ложе - справа от сцены; Клора Кобец работала пристойно, на нерве, но без нажима. Привычно фиксируя мелкие неточности и «блохи», Раман, сам того не замечая, щелкал пальцами, помогая поддерживать ритм. Метроном, метроном, метроном…
Потом он на некоторое время увлекся, любуясь своим детищем - точным, граненым, как алмаз, прозрачным и жестким спектаклем; потом из третьего ряда выбрались две фигуры и, крадучись, поспешили к выходу, и у дверей их нагнали еще две; Раман поморщился - да, «Железные белки» требуют подготовленного зрителя. Хорошо бы не бегать по залу, мешая соседям, хорошо бы дождаться антракта и спокойно уйти…
Он снова попытался сосредоточиться - но с этого момента мысли его пошли вразнос, будто буйные пьяницы. Неисповедимые кривые дорожки вели их все дальше и дальше от разворачивающегося на сцене действа; Раман думал о женщине с коляской.
Когда родился сын… Они с тещей купили клеенчатую, простенькую, сине-лиловую коляску. Отцам приличествует испытывать гордость, впервые выходя на прогулку с родимым свертком на четырех колесах, но Раман помнил только усталость и страх. Он решительно не знал, что делать, если малыш закричит.
И он кричал. Ох, как он однажды кричал! Раман шел домой по сотне незнакомых улиц, не шел - бежал, толкая коляску, будто возок с мороженым, и встречные женщины смотрели на него, как на палача…
Коляска. Коляска…
На сцене застыла четко выверенная мизансцена.
Раман всегда злился, когда героиня не попадала в нужную точку, но сегодня Клора Кобец замерла именно там и тогда, где и когда это было предписано. Раман самодовольно улыбнулся, нагоняй не прошел даром, гонять их надо, гонять…
Коляска.
Молодая мама на той стороне перекрестка, резко поднимающая складной капюшон коляски. Серая машина, срывающаяся с места…
Мизансцена.
Три объекта, три точки - девушка Павла, ступающая с тротуара на мостовую, молодая мама… Машина. Водитель не видит за углом Павлу - но женщину с коляской он видит отлично, а зритель, наблюдающий с балкона, случайный зритель Раман видит всех троих…
Он потерял интерес к спектаклю. Великолепный механизм, сконструированный им до мельчайшей детали, до секунды, до нюанса - машина его лучшего спектакля катилась и катилась сама по себе, и он уже знал, что завтра, против обыкновения, не станет делать актерам замечаний…
Ну какого пса, как это вообще может быть - специально направлять автомобиль на человека? Да еще на девчонку? Непостижимо…
Скверные фантазии.
На будущей неделе, никуда не денешься, придется решать вопрос с увольнениями. Труппа перегружена, как минимум пятерых - за борт, а крику-то будет, крику…
Возможно, Павлу Нимробец попросту с кем-то перепутали?..
Ее выслеживали у его дома. И это обстоятельство вдруг показалось ему зловещим. Потому что темная личность Павлы - это ее дело, но зачем втравливать в эту историю постороннего человека? Какое ко всему этому отношение имеет ОН?
Он вспомнил, как эта странная девчонка стояла посреди комнаты, прижимала к груди «дипломат» и бормотала, глядя в пол: «О человеке и его страхах…»
Раман вздохнул.
Спектакль, сделавший ему имя. «Девочка и вороны». Где-то в пыльном шкафу хранится толстая папка с газетными статьями - чуть не каждый критик посчитал своим долгом отметиться. Комплименты и славословия, полдюжины версий, и все это так умно, так профессионально, правильно и ярко…
Ни одна собака не знает, что в пору работы над спектаклем Рамана одолевали непонятные страхи. Он боялся высоты, темноты, лифта, метро… Даже подумывал о врачебной консультации…
И все прошло на другой день после премьеры. В то самое утро, когда он проснулся знаменитым.
И, оставшись тайной для критиков, - все это каким-то образом открылось школьнице Нимробец. «Лучший ваш спектакль…»
На сцене шел напряженный диалог, финал первого действия; Раман положил локти на синий бархат ложи. Внутренний метроном подсказывал ему, что драгоценный ритм не утрачен, - но удовольствия не было. Было раздражение.
Ему казалось, что совершенная машина его лучшего спектакля катится мимо, презирая и партер, и галерку, и своего собственного создателя.
Пространство Пещеры виделось ему в постоянном движении - пульсирующие сосуды переходов, перегоняющие по ярусам теплую жизнь. Он двигался, перетекая из коридора в коридор, пропуская через себя сотни запахов, безошибочно распознавая следы на сочном, недавно примятом мхе.
Миновали долгие ночи воздержания, и кто знает, сколько пустых ночей у него впереди, - но сегодня, он чуял, наконец-то будет удача.
Сегодня он поохотится.
От водопоя поднимались две сарны. Он будто видел их глазами: самка и самец, немолодые, испуганные близким присутствием хищника; ничто не подтверждало этого присутствия, ни движение и ни звук, сарны чуяли его одной лишь интуицией…
Он дернул ноздрями. Сарны пахли страхом - от этого запаха у него обычно мутилось сознание. Притаиться и кинуться; догонять, ощущая, как вязнет в секундах приговоренная жертва, - и как то же самое, дробленное на мгновения время стекает по жесткой саажьей шкуре, не причиняя вреда, не успевая удержать…
Белая вспышка в мозгу. Опьянение; повалить в заросли коричневого мха, держать за горло, пока длится агония, держать, держать…
Иное чувство, похожее на внезапную тошноту, остудило его совсем уж сформировавшийся порыв. Ноздри дрогнули, будто уловив запах дохлятины.
Сарны.
Сегодня он не желает крови сарн.
Он не знает почему, - но сегодня он будет охотиться на тхолей. Тхоли не столь совершенны в своем стремлении к спасению, тхоли мелки и в большинстве своем безмозглы - но мысль о сарне вызывает у него отвращение. Сегодня…
И он потек коридорами прочь; миновал грот, где скапывающие с потолка сталактиты и тянущиеся им навстречу сталагмиты превращали Пещеру в исполинское подобие его собственной клыкастой пасти. Красота застывшего камня не очаровала его, потому что в этот самый момент издалека, из влажной тьмы, явственно запахло тхолем.
Лора посмотрела на нее с сочувствием. Сегодня на нее все смотрели с сочувствием - дверь кабинета была приветственно распахнута, и Раздолбеж ожидал.
Павле ничего не оставалось делать - она вошла; шеф ее, непривычно благостный и мягкий, парил в сигаретном дыму, как привидение.
- Сядь-ка, Нимробец.
«Боится, что при горестной вести я не удержусь на нотах», - мрачно подумала Павла.
- Что ты так смотришь на меня, Нимробец? Или ты думаешь, что большие печальные глаза - единственное, что необходимо тележурналисту?
Павла села на предложенный стул и нервно закинула ногу на ногу. Внимательно оглядев ее, Раздолбеж криво усмехнулся:
- Ты зря нацепила эту юбчонку. Твои голые коленки меня не растрогают.
Павла вспыхнула. Мини-юбку она надела потому только, что сегодня утром Митика привел в негодность ее рабочие джинсы; конечно, объяснять это Раз-долбежу было ниже Павлиного достоинства.
- Итак, - Раздолбеж с отвращением отхлебнул из привычной кофейной чашечки. - Итак, мы имеем ассистентку Нимробец, в активе у которой глаза и коленки, а в пассиве… ГДЕ кассеты от Ковича?! Ты должна была принести их ВЧЕРА!..
Павла втянула голову в плечи.
При мысли о Ковиче вспоминались почему-то не сааг, не кассеты и не пыльная, в столбах солнца квартира - вспоминался тюбик помады, валяющийся в щели между кирпичиками тротуара. И помада-то, честно говоря, дешевенькая. И почти полностью израсходованная, сточенная до тупого пенька…
Сегодня утром Митика взял брусочек красного пластилина, растопил на сушилке для полотенец и подложил тетке на табуретку - в тот самый момент, когда погруженная в себя Павла усаживалась за стол. Пластилин расплющился, как красная шляпка сыроежки, и значительная его часть осталась на Павлиных штанах. Митика отделался строгим выговором, штаны остались мокнуть в тазике с моющим средством…
- Ты слышишь меня, Нимробец?
Павла опустила голову. Мысль о расплавленном пластилине то и дело сменялась мыслью о саажьей сущности режиссера Ковича.
- Мне очень жаль, Нимробец, но тебе придется делать карьеру где-нибудь в другом месте.
Раздолбеж постоял, изучая ее склоненную голову; широко шагая, подошел к захламленному столу, выудил из кипы бумаг одинокий, зловещего вида листочек.
- Распоряжение о твоем увольнении. Копию отнесешь в бухгалтерию, получишь свои деньги и сделаешь так, чтобы больше мы не встречались.
Павла подняла голову; Раздолбеж возмущенно уперся руками в бока:
- Плакать раньше надо было! Где кассеты от Ковича, где, где?! По какому праву ты срываешь мне творческий процесс, ты, которая самостоятельно не умеет и шага ступить?
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Пещера'
1 2 3 4 5 6 7