А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Ахилл вздохнул.
«Говори», — разрешил он.
«Вправду ли Паламед был с вами при осаде Трои и, если это так, почему Гомер умалчивает о нем? Разве мог бы поэт обойти молчанием человека, изобретшего тактику, меры и веса, установившего продолжительность лунного месяца, придумавшего правила шахматной игры и игры в кости и увеличившего греческий алфавит на пять букв: Ф, X, 0, Е, Y, без чего он оставался бы неполным? И наконец, как мог Гомер умолчать или забыть о человеке, причисленном в Эвбее к сонму богов, ведь я собственными глазами читал там на пьедестале его статуи: „Богу Паламеду“?
«Сейчас я объясню тебе причину молчания Гомера, — отвечал Алилл. — Паламед не только явился к Трое, но осмелюсь утверждать, что без него не было бы и этой осады. Он стал одним из самых ревностных сторонников этой войны и нашел, как изобличить все уловки и хитрости Улисса, не желавшего покидать Итаку…»
«А что это были за уловки?» — спросил я.
«Улисс прикинулся безумным, никого не узнавал из тех, кем дорожил, и в припадках ложного умопомрачения, пахал песок на морском берегу и сеял гальку. Все поддались обману, и вожди Греции уже решились обойтись без Улисса, когда Паламед взял колыбель с Телемахом и положил ее прямо там, где должна была пройти борозда Улиссова плуга. Дойдя до этого места, Улисс, чтобы не поранить ребенка, был вынужден поднять лемех. И тогда Паламед вскричал: „Его безумие — хитрость: он узнал своего сына!“ После этого Улисс был вынужден отправиться вместе со всеми, но затаил в душе великую ненависть к тому, кто заставил его покинуть жену и сына. Паламед заплатил за это жизнью. Отплыв к Трое на тридцати кораблях, добившись признания Агамемнона предводителем, убив собственноручно Деифоба и Сарпедона, придумав множество игр и забав, призванных развлечь воинов во время долгой утомительной осады, Паламед, с которого Улисс не спускал недоброго взгляда, пал жертвой хитрости царя Итаки. Улисс снабдил пленника-фригийца подложными письмами якобы к Паламеду и сделал так, что этот пленник попал в засаду и погиб. В то же время Улисс подбросил кошелек с деньгами в шатер Паламеда. И вот письма, обнаруженные у мертвого гонца, принесли на совет греков. В них говорилось, что Паламед готов продать Приаму греческое войско и уже получил задаток за предательство! Все бегут к шатру Паламеда и обнаруживают указанную в письмах сумму, после чего, даже не выслушав объяснений, его побивают камнями!.. Теперь понимаешь, почему Гомер молчал? Ведь он не желал запятнать память о любимом им герое… О, — продолжал Ахилл со слезами на глазах, — почему меня не предупредили о кознях против тебя, мой дорогой Паламед! Я примчался бы на помощь и спас бы тебя от гибели!.. Но ты, Аполлоний, будь дважды благословен за то, что упомянул имя моего друга. Займись им, а не мною, посети его могилу. Он покоится на острове Лесбос около Мефимны. Подними его статую, если она повержена, и, о друг мудрецов и поэтов, защити память Паламеда от обиды, нанесенной умолчанием Гомера!»
При этих словах неподалеку от могилы запел петух. Его голос раздался из бедной хижины, построенной на фундаменте из камней, осыпавшихся с гробницы Ахилла. Заслышав пение петуха, герой весь засветился, словно падучая звезда, и исчез с глаз.
Вот, блистательный Хирон, все, что я могу тебе рассказать о твоем ученике Ахилле.
— Благодарю, мудрый Аполлоний, — отозвался кентавр. — А теперь располагай мною. Не желаете ли вы оба, ты и твой спутник, чтобы я перевез вас на другой берег?
— Разумеется, — отвечал Исаак, — особенно если ты, преславный кентавр, соблаговолишь ссадить нас перед вон тем сфинксом, у которого мне надобно кое-что узнать… Однако же, если это слишком уведет тебя от цели, пусть на спину тебе сядет один Аполлоний, а я перейду реку сам.
— И не пытайся, чужестранец! — воскликнул кентавр. — Воды Пенея глубоки и быстры, и будь ты столь же умелым пловцом, как Леандр, река вынесет к морю твой труп!
— Хирон, — с грустной улыбкой отозвался Исаак. — Я преодолевал и более быстрые реки, и более глубокие моря. И ни те ни другие не совладали со мной: я бессмертен!
Кентавр поглядел на него с глубоким состраданием.
— Ты человек и бессмертен? Как мне жаль тебя!.. И я тоже был бессмертным, но теперь, к счастью, я только призрак! Геракл случайно ранил меня одной из своих стрел; боль, причиняемая неизлечимой раной, была так сильна, что Юпитер сжалился надо мной и позволил мне умереть… А ты бессмертен! Бессмертен! Как это печально, — повторил он.
Иудей позволил себе нетерпеливый жест.
— Хорошо, хорошо, — промолвил Хирон. — Может, ты еще не устал наслаждаться бессмертием и не вожделеешь к сладкому покою могилы… Ступай своим путем, а когда ты будешь стенать, терзаясь неутешной мукой, как некогда я, желаю, чтобы какой-нибудь бог, столь же сердобольный, как Юпитер, внял твоим мольбам… А теперь я отвезу тебя к сфинксу и прикажу ему отвечать на твои расспросы.
Опустившись на колени, Хирон подставил свой широкий круп обоим путникам и поднялся, откинув голову, чтобы его длинная седая шевелюра послужила им поводьями.
Оба поместились на его спине, и он галопом примчался к реке, проплыл мимо сирен, чьи чудесные голоса не одолели равнодушия Исаака и мудрости Аполлония, и ссадил их на другом берегу Пенея прямо перед сфинксом, который мрачно и неподвижно уставился на них своими гранитными глазами.
Хирон поискал и нашел на берегу какую-то траву, потер ею уста сфинкса, они раскрылись, и дыхание жизни вошло в каменное тело древнего животного.
— Чего желаешь ты, божественный Хирон? — спросил сфинкс.
— Я хочу, чтобы ты ответил этому чужестранцу, которого привел Аполлоний, пришедший ко мне с поручением от моего воспитанника Ахилла.
— Пусть говорит, — произнес сфинкс. — Я отвечу. Исаак приблизился к сфинксу. По его лицу было видно, что для него весьма важен вопрос, который он собирался задать египетскому чудовищу.
— Не тебя ли я видел в Александрии перед гробницей Клеопатры по возвращении моем из Нубии?
— Да, — ответил сфинкс. — Только скажи, как же ты, следуя по течению Нила и посетив Элефантину, Филы, Луксор, Мемфис, сумел отличить меня от целого стада животных моей породы, которые наблюдали разрушение городов, созданных фараонами, и, молчаливые и недвижные, продолжают созерцать, как катит волны старое божество Нут-Фен, что невежды называют Нилом?
— Я узнал тебя по обломанному когтю, — ответил Исаак. — Некогда я присел на твой постамент и, подумав, что еще придется увидеться с тобой, подобр&ч и приберег осколок гранита, которого тебе не хватает. Вот он.
Иудей вынул из-за подкладки плаща действительно сохраненный им кончик сфинксова когтя.
Сфинкс поднял правую лапу. Хирон приблизился, взял кусок гранита из Исааковых рук и точно так же, как поступил бы с раной на живом теле, приладил его к обезображенной лапе каменного зверя. Сфинкс медленно опустил лапу на место, затем, подобрав ее к другой, вновь принял свою привычную позу.
— Долго ли ты был на том месте, где я тебя увидел? — спросил Исаак.
— От основания Александрии, то есть уже четыре века. Полторы тысячи лет назад фараон Аменофис, сын Тутмо-са, повелел высечь меня из той же глыбы гранита, что и статую Мемнона, и установил на дороге в Луксорский храм, как и двести других похожих на меня сфинксов. Дей-нократ, архитектор Александра, переправил нас из Фив — меня и сотню моих братьев, — чтобы мы несли стражу у дверей дворцов, на перекрестках и площадях Александрии. Мне определили место у Озерных ворот, и вот уже четыре сотни лет я несу там службу, ни разу не смежив век.
— Хорошо, — сказал Исаак. — Так ты видел Клеопатру?
— Какую?.. В Египте было несколько цариц с этим именем.
— Дочь Птолемея Авлета, жену Птолемея Тринадцатого, возлюбленную Секста Помпея, Цезаря и Антония.
— Разве ты забыл то, что сам говорил недавно? Я сторожу ее гробницу.
— Есть много пустых гробниц… Усыпальница Клеопатры могла оказаться такой же.
— Клеопатра на своем месте.
— Ты уверен в этом?
— Я видел, как она, вся в слезах, вернулась из Акция; я наблюдал, как она приготовлялась к смерти, испытывая разные яды на своих рабынях; я следил за тем, как она возводила свою гробницу, как сама торопила работников, боясь, что усыпальницу не завершат к часу ее смерти; я видел в день, когда Октавиан вышел из Пелусия в Александрию, как она затворилась в гробнице со своею наперсницей Хармионой и Ирой, ведающей прической царицы. Вскоре на моих глазах принесли раненого Антония: за ним гнались воины Октавиана, и Клеопатра, страшась, что они ворвутся, если железная дверь гробницы будет открыта, с помощью обеих служанок поднимала на веревках раненого к окну, и через это окно втаскивала его внутрь. Спустя час изнутри донеслись рыдания и стоны: Антоний умер!.. На следующий день сам Октавиан явился к гробнице и постучал в дверь; открыла ему Клеопатра. Он вошел, и через четверть часа я мог видеть, как он уходил, грубо велев Клеопатре готовиться к путешествию в Рим, где ей предстояло украсить его триумф, и дверь за ним захлопнулась. Чуть позже Ира, оглядываясь и таясь, выскользнула из приоткрытой двери и в моей тени стала перешептываться с крестьянином, продававшим смоквы на александрийском рынке; видимо, они о чем-то договорились. Ира дала ему несколько золотых монет и вернулась в гробницу; остаток дня оттуда доносились стенания и плач. Вечером крестьянин со всеми предосторожностями пробрался ко мне. В руках он держал корзину, полную смокв, и трижды постучал в дверь гробницы. Та приоткрылась. Белоснежная рука египетской царицы протянулась за корзиной и уронила кошелек, после чего дверца захлопнулась снова. Крестьянин уселся на мой постамент, пересчитал тридцать золотых монет и прошептал, покачивая головой:
— Странная прихоть! Заплатить три тысячи сестерциев за какую-то змею! А затем, уверившись, что его не обсчитали, он поднялся и удалился в сторону озера. Почти в тот же миг я расслышал легкий крик, донесшийся из гробницы, а потом всю ночь там плакали и стенали… На следующее утро Октавиан сам явился за Клеопатрой. На этот раз, завидев его издали, Хармиона и Ира широко распахнули перед ним двери. Через проем я разглядел Клеопатру, охладевшую, неподвижную, лежавшую в полном царском облачении на могильной плите. Она дала укусить себя аспиду, принесенному в корзине со смоквами, и почти тотчас умерла. Тот слабый крик, что донесся до меня, она испустила, когда змея ужалила ее… С этого дня царица спит вечным сном в гробнице, медные двери которой Октавиан повелел замуровать.
— Спасибо, — откликнулся Исаак. — Вот все, что я хотел узнать… А теперь, если ты еще понадобишься, где мне тебя отыскать?
— Здесь, — ответил сфинкс. — Если только Канидия, вызвавшая меня из Египта и приделавшая мне бронзовые крылья, чтобы я мог перелететь море, не пошлет меня с каким-нибудь поручением.
— Тогда ничего не опасайся, — откликнулся Аполлоний. — Она ждет нас, и все приказы, какие может отдать, будут исходить от меня самого.
И, обернувшись к иудею, он осведомился:
— Теперь ты знаешь о Клеопатре все, что хотел разузнать?
— Да, — подтвердил тот.
— Прекрасно. Тогда не будем терять время. Ибо вон там, в огненном кругу, стоит Канидия. Она ждет, ей уже не терпится побеседовать с нами.
— Идем, — сказал Исаак.
Они удалились в том направлении, которое указал Аполлоний, а сфинкс снова впал в молчаливую неподвижность, к которой он привык за два десятка веков.
XXIX. ЗАКЛИНАНИЯ
Оказавшись на левом берегу Пенея, путники окунулись в таинственное магическое действо, где каждое из существ занималось своим делом, не обращая внимания на других. Все происходило как в сумасшедшем доме, где всякий безумец одержим собственной навязчивой идеей, не заботясь о том, что волнует его соседа, и трудно найти связь или какую бы то ни было близость между любыми двумя действующими лицами или их поступками в этой бессмысленной драме. И здесь сатиры гонялись за нимфами по высо-котравью равнины или между росшими вдоль реки олеандрами; аримаспы рылись в земле, разыскивая сокровища; азиатские сфинксы расчесывали свои роскошные женские волосы и, подобно греческим куртизанкам, зазывали всех, кто проходил мимо; египетские сфинксы предлагали загадки, которые никто не собирался разгадывать; птицы со Стимфалийского озера сражались с гарпиями; индийские грифоны защищали золото, которое им доверили охранять; сирены под звуки лиры распевали песни Орфея; эм-пузы пытались выдать себя за нимф и обольстить под покровом ночи какого-нибудь любвеобильного сатира; лер-нейская гидра с ужасным свистом и шипением разыскивала две свои оброненные головы и, наконец, пес Цербер яростно облаивал горгон, которые безуспешно пытались его обездвижить головой Медузы, хотя она после подмены глаза перестала сеять смерть, и угрожали трехглавому зверю своим единственным рогом и единственным зубом.
Можно представить, какой шум, гомон, какая сутолока царила там среди бессмысленного кишения столь несхожих существ, занимавшихся такими разными делами.
Однако благодаря кадуцею Аполлония каждое из чудищ отступало перед путниками, но за их спинами проход смыкался, как вода за кормой корабля.
Аполлоний и Исаак прошли мимо двух волшебниц, товарок Канидии, занятых своим таинственным ремеслом. Одна из них с палочкой в руке быстро кружилась вокруг жаровни с раскаленными углями, и каждый раз, сделав оборот, бросала на нее какой-нибудь из предметов, который она держала в руках.
Сначала она бросила на угли соль, потом веточку лавра, за ней — фигурку из воска, пластинки из полированной меди с таинственными знаками, начертанными на них, затем клочки шерсти козленка, окрашенные в пурпурный цвет, следом за ними — волосы убитого человека, вырванные из черепа, полуобглоданного хищными зверями, и, наконец, пузырек с кровью младенца, убитого матерью через час после родов…
Кружась, она пела на странный мотив:
Сыплю соль в огонь со словами: «Так просыплются дни Поликле-та!» Бросаю ветвь лавра в огонь со словами: «Пусть Поликлетово сердце снедает пламя, столь же неугасимое, как то, что, пожирает лавр!» А вот статуэтка из воска. Пусть здоровье Поликлета сгорит на угольях лихорадки, как в жаровне воск!.. Пусть его кости покраснеют и раскалятся, как эти медные пластины, где начертано проклятие, перед которым не устоит никто и ничто!.. Пусть изо лба его хлынет кровь и окрасит волосы в цвет этой пурпурной шерсти!.. Пусть череп его иссохнет, как тот, что я вырвала на свалке трупов из зубов собаки и волка, подравшихся из-за него!.. Пусть его кровь свернется от моего проклятия, как кровь младенца, умерщвленного через час после рождения, убитого матерью сразу, как он появился на свет!.. И пусть он кружит, и кружит, и кружит — без отдыха и срока кружит вокруг дома той, кого он бросил, как я кружу вокруг этих углей!..
Наши странники прошли и не стали слушать дальше, а через два десятка шагов натолкнулись на вторую колдунью. Эта украла с места казни крест с осужденным и пронеслась с ним в руках из Эпира в Фессалию, из Буфротона в Ла-рису, двигаясь с такой быстротой, что распятый пролетел четыреста стадиев между предпоследним и последним вздохом. Прибыв сюда, она воткнула крест в землю; пока осужденный еще не успел остыть, вцепившись в его ноги, она обрезала волосы левой рукой, зубами вырвала гвозди, которыми он был прибит, и собрала в маленький флакончик с расширявшимся горлышком несколько капель полузастывшей крови, что сочилась из ран.
Но путники прошли мимо и не стали смотреть, что будет дальше.
Еще шагов через двадцать посреди магического круга, с распущенными волосами, обнаженными ногами, облаченная в хитон пепельного цвета, с тростью в руке, их поджидала Канидия, сидя на могильном камне.
Завидев путников, она встала.
— Ну что, — обратилась она к Аполлонию, — ты доволен, повелитель? Все ли я сделала, чего ты желал?
— Да, — ответил тот. — Теперь перейдем к важным вещам. Вот чужестранец, которого послали ко мне мои друзья, индийские мудрецы. У него три вопроса к тебе, на которые еще никто не ответил. Ответишь ли ты?
— Всякая наука имеет пределы, и есть такие вопросы, на которые простым смертным запрещено получать ответы.
— И все же ему нужен ответ. Вот почему я велел тебе не только прийти сюда самой, но и созвать самых сведущих твоих товарок.
— Что же это за три вопроса? Пусть твой друг приблизится и задаст их. Исаак сделал несколько шагов вперед и, не бледнея, устремил взгляд на отвратительную колдунью.
— Прежде всего, — начал он, — мне надобно знать, в каком месте неба, земли или ада находятся парки; затем — куда нужно подняться или спуститься, чтобы добраться до них; и наконец, с помощью какого заклинания у них можно вырвать из рук нить человека, который уже отжил и которого хотят оживить…
— Несчастный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87