А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

., и, между прочим, о том, что говорят сведущие старухи: дурной сон посылаем человеку как предупреждение и непременно сбудется. Не нынче, так завтра.
Глава 12
Неожиданная встреча
Князь Федор взял с собой запасного коня и еще одного, под вьюки с припасом, чтобы ехать по переменке, и хоть путешествие было утомительным, а все ж это было быстрее, чем тащиться в карете или надеяться на ямскую гоньбу. Да он и не вынес бы сейчас бесцельного, сложив руки, сидения! И все-таки коней приходилось щадить, да и осень то и дело подсовывала слякоть и распутицу, потому только через семь дней пути князь Федор миновал Тверь. В Москву он даже заезжать не стал, хотя и велико было искушение побывать в старой русской столице, которой не видел чуть ли не пятнадцать лет. Нет же, промчался мимо, однако в Вышнем Волочке позволил себе полдня роздыху, намылся в бане, выспался — и снова отправился в путь, безо всякой надежды достичь к вечеру чего-то большего, чем Березай.
Было 20 октября, однако ни на Покров день, ни после него снег еще не лег. Дни установились небывало ясные, сияющие, прозрачные. Ураганы, прошумевшие по России в конце сентября, сорвали с деревьев все осеннее убранство до последнего листочка, однако унылым пейзаж нельзя было назвать: небо — голубой хрусталь, солнце — золотой шар, желтая трава стелется, сверкает, словно волны сказочного моря, теплый и в то же время свежий ветер перебирает ветви деревьев, еще не впавших в однообразную зимнюю черноту, и видно было, как белы березы, как нежно-зелены осины, как причудливы дикие яблоньки, темны и таинственны ели — все еще дышало, радовалось последним солнечным дням, лелеяло последние надежды на счастье…
Однако это неожиданное тепло, и нежность ветра, и солнечный безудержный свет — все было лишь обманкой затаившейся зимы, едва сдерживающей себя, чтобы не наброситься, не покрыть белым траурным убором землю, не заставить деревья печально гнуться и стонать под хлыстами метелей и вьюг. Так череда несчастий порою отступает от человека, и он робко начинает верить в лучшее, не ведая, что его злая доля лишь затаилась, насмешливо, злорадно следя за слабым отсветом надежды в его лице, который так легко погасить одним беспощадным, ледяным дуновением.
* * *
Еще не смерклось, когда князь Федор подъехал к постоялому двору в Березае. Он был здесь летом, по пути в Воронеж, и помнил, что едва ли сыщется почтовая станция, равная этой по унылой заброшенности.
Однако, к своему изумлению, он увидел обоз самое малое из полусотни разнообразнейших повозок, телег и фургонов, причем каждый был навьючен доверху!
Очевидно, какой-то богатейший человек путешествовал так, как было принято в те годы. На всем пути, кроме городов, через которые была проведена большая столбовая дорога, негде было купить самого необходимого для жизни. На ямах, в постоялых дворах, не было приличных и просторных помещений, приходилось довольствоваться приютом в курных избах. Но, похоже, этот путешественник был важною персоною: четыре роскошные кареты стояли возле становой избы, где, верно, путники и нашли себе пристанище.
Здесь же находилась и казенная карета, но не распряженная, как те, богатые, а вполне готовая в путь. Два-три солдата перегружали в нее сундуки и узлы, вытаскивая их из богатой кареты.
Князь Федор придержал коней, с любопытством наблюдая за происходящим. Кого-то из путешествующих насильно возвращают с пути? Преступника поймали? Вдруг дверь становой избы раскрылась, и важный, угрюмый человек в мундире гвардейского капитана вышел на крыльцо, сбежал по ступенькам и стал возле казенной кареты в позе нетерпеливого ожидания.
Федор узнал его. Это был императорский курьер Шушерин, из числа приятелей Ивана Долгорукова.
Федор видел его мельком, но хорошо запомнил выражение мнимой значительности на этом некрасивом лице. Сейчас Шушерин являл собою живое воплощение государственной важности и был так поглощен собой, что ничего не замечал вокруг, тем более какого-то усталого всадника, приостановившегося у ограды.
С крыльца тем временем печально сошли две невзрачные горничные девки и, утирая слезы, стали у дверей кареты, не обращая ни малейшего внимания, как небрежно и неумело грузят вещи солдаты. Капитан махнул рукою, и по этому знаку из дверей становой избы показалась странная процессия.
Унылый, неприятный и неопрятный, несмотря на роскошную одежду, молодой мужчина — с одной стороны, и высокий, тонкий, смуглый — с другой, поддерживая под руки, медленно свели, точнее, снесли по ступенькам согбенную чуть не до земли, низкорослую женщину в роскошных мехах и одеяниях. Она оцепенело повиновалась, пока ее не подвели к дверце кареты и не принялись подсаживать на подножку, но тут силы вернулись к ней, и она бросилась на шею смуглому человеку с воплем: «Ненаглядный! Помру без тебя! Золото мое!»
Молодой человек с конфузливым видом пытался расцепить руки у себя на горле, а маленькая женщина почти висела, не доставая до земли ногами. Зрелище было враз комическое и жуткое, ибо пылкая особа оказалась не только мала ростом и тщедушна, но и крайне уродлива — более того, горбата!
Князь Федор растерянно моргнул, не в силах поверить глазам, но тут с громким плачем на крыльцо становой избы выскочила богато одетая дородная женщина с лицом столь заплаканным, что черты его превратились в сплошную неопределенную маску. Она и сейчас еще плакала и причитала, хотя вовсе обессилела от рыданий, и упала бы, когда б ее не поддерживали под руки две молоденькие девицы. Одна была лет пятнадцати, розовая, юная, светловолосая и голубоглазая, Другая — года на два постарше. Она была одета в серое бархатное платье; кружевная шаль норовила соскользнуть с плеч, а девушка поддерживала плачущую женщину, уговаривая:
— Матушка, не плачьте! Родимая, не надо!
От звука ее голоса князь Федор качнулся в седле.
Ему захотелось перекреститься, чтобы исчезло наваждение.., ведь чем иным, кроме как наваждением, было увидеть здесь, в богом забытом Березае, Александра Меншикова-младшего, и Бахтияра, и горбунью Варвару Михайловну, и ее сестру, супругу Меншикова, княгиню Дарью, и дочерей ее — Александру и.., и Марию.
* * *
Где угодно, когда угодно он узнал бы эти глаза, и губы, и нежный овал лица, и никогда еще она не казалась ему такой прекрасной, как теперь, в этом простом платье, с русыми косами, короною обвивавшими голову, со следами слез на бледном лице, в отчаянии заломившая руки, когда ее матушка вырвалась и кинулась к сестре… Но поздно: Варвару Михайловну уже в беспамятстве затолкали в карету, следом взобрались горничные, кучер щелкнул кнутом — и в сопровождении пятерки солдат навьюченная, бесформенная колымага загромыхала в неизвестную даль.
У Дарьи Михайловны подкосились ноги, и она упала бы, когда бы молодой черкес не оказался проворнее и не успел подхватить ее. Сашенька помогла ему унести княгиню в дом. Александр угрюмо побрел по двору. Мария подошла к нему, взяла за руку… Он безнадежно покачал головою, унылым взором окидывая двор, — да так и замер, встретившись глазами с князем Федором.
* * *
Федор спрыгнул с коня. Подбежал мальчишка, искательно заглядывал в глаза барина, — тот лишь отмахнулся.
— В конюшню. Расседлай, напои, — вот все, что мог он выдавить, да тут же забыл и о мальчишке, и о конях, медленно двинулся на деревянных после долгой скачки ногах по двору, ничего не видя, кроме белого высокого лба под русою волною, изумленно расширенных, потемневших глаз, кроме узкой руки, прижатой к губам, как бы удерживая крик.., зов?
Александр заступил ему дорогу:
— Тебе чего?
Федор приостановился, глянул на него незряче, непонимающе и вновь рванулся к Марии, но Александр стоял неколебимо:
— За кем приехал? Кого из нас теперь увезут? Куда?
Сестер, мать по монастырям? Меня в застенок? Отца?
Ну, он и так при смерти: кровь пускали, уже и исповедали, приобщили святых тайн.
У Федора в горле пересохло. Неужели зелье чертова Экзили оказалось таким действенным?! Значит, Александр Данилыч все еще болен. И, значит, его выпустили из-под домашнего ареста, ежели он путешествует.
— Куда же князь Александр Данилыч едет в таком состоянии? — с тревогою спросил Федор. — На лечение? К святым местам?
Брат и сестра мгновение смотрели на него молча, как бы не в силах вникнуть в смысл его слов, потом Мария, ахнув, закрыла лицо руками, а Александр с нечленораздельным криком схватил князя Федора за грудки:
— К святым местам? Измываешься, проклятый?!
Освободиться из его изнеженных рук в другое время не составило бы труда, но злость и отчаяние придали ему силу, и князю пришлось повозиться, прежде чем он расцепил мертвую хватку Александра, и так стиснул его запястья, что тот зашипел от боли.
— С ума сошел?! Что происходит? — крикнул князь Федор.
— А ты не знаешь? — выдавил Александр покривившимся ртом. — Ты, Долгоруков, не знаешь? Не вы ли старались погубить отца, чтоб самим стать на той высоте, с которой он был низвергнут?
— Низвергнут?.. — повторил Федор, словно эхо, начиная наконец подозревать, что случилось.
— Что, самим звуком слова наслаждаешься? — съехидничал Александр. — Пусти руки, больно! Сволочи, предатели!
Князь Федор ослабил было хватку, но при последнем слове вновь тряхнул Александра — тот аж взвыл.
— Не мели попусту. Скажи, что приключилось?!
— Не знаешь, сукин сын?
— От такого слышу! — огрызнулся Федор. — Не знаю! Я с июля месяца был в Воронеже, в своем имении, близ Раненбурга.
Александр вытаращил глаза:
— Где-е? Ты шутишь? — и засмеялся надрывным, каркающим хохотом, более похожим на рыдания. — Ра-анен-бург! Боже мой! Да ведь мы соседи! Снова рядом с Долгоруковыми!
И, резко оборвав смех, с силой вырвался, отступил на миг, с ненавистью глядя на Федора:
— Не врешь? Не ведаешь еще про нашу Погибель?
Ну так порадуйся: отец сослан в Раненбург бессрочно!
У него отобрали ордена, взяли подписку ни с кем не переписываться. Все имущество от нас отторгнуто, люди остались только те, что при нас. Ты мог видеть, как тетушку, материну сестру, Варвару Михайловну, от нас отлучили и повезли на заточение в монастырь в Александровской слободе. Погляди! — Он схватил правую руку сестры, сунул к самому лицу Федора (у того судорога прошла по телу от неутолимого желания припасть к ней губами!). — Видишь, кольцо? — На безымянном пальце Марии сверкал алмаз. — Это ее собственное кольцо, Машино! Царь вернул ей перстень и слово вернул! А обручальное кольцо, императорское, сейчас увез в Петербург Шушерин. И ордена у Марии и Сашеньки отнял, в Верховный тайный совет отправил и мои ордена отобрал… — Голос его оборвался всхлипыванием. Махнув рукой, Александр убежал в дом.
Сторонний наблюдатель, наверное, не без усмешки заметил бы, что самым трагическим из всего перечня бедствий, постигших семью, тщеславному Александру наибольнейшим показалась потеря им орденов, в числе которых, как известно, был один, прежде даваемый лишь особам женского пола и врученный ему лишь для удовлетворения его непомерного наследственного тщеславия. Но Федор даже и не слышал последних слов.
Он словно бы оглох на несколько мгновений, услышав:
«Царь вернул перстень, и слово вернул!»
Итак, дядюшкино письмо оказалось правдиво:
«Дело слажено…»
Дело слажено! Она свободна!
* * *
Маша стояла ни жива ни мертва. Потрясение от внезапной перемены судьбы, от тягостного путешествия, от унизительного возврата орденов, кольца (снимая его не без облегчения, Маша не могла не понимать, что для ее отца, и матери, и всей семьи это новое унижение, и страдала больше из-за них, чем из-за себя) было, конечно, огромным, но Маша — даже не умом, а тем неведомым чувством, которым владеют только женщины и благодаря которому, собственно говоря, еще жив род человеческий, — пыталась убедить себя не страдать по утраченному, принять участь свою такой, какая она есть, принять страдание как судьбу. Да что она потеряла? Петербург, сырой, холодный, ей никогда не нравился, к дворцовым забавам она была равнодушна, к жениху испытывала отвращение. Это ли утрата?
Да ей бога благодарить надо, что не отнял больше!
Отец, матушка, брат с сестрою — все при ней, кого она любила. Тетку увезли в монастырь — но, будь Машенькина воля, Варвару Михайловну прямиком сволокли бы в преисподнюю! Впереди путь в уютный Раненбург, на донские привольные берега, под южное солнышко и свежий степной ветер. Она и вообразить себе не могла, сколь злопамятен и мстителен ее бывший жених, к тому же беспрестанно подстрекаемый отцовскими недоброжелателями, а потому искренне надеялась (как, впрочем, и сам Александр Данилыч), что будет он жить помещиком как боярин, удалившийся на покой в свои вотчины, пользуясь несметными богатствами, скопленными за долгую жизнь.
Но, как ни утешала себя Маша, как ни привыкла она подавлять свои сердечные порывы и таить желания, она знала, что тяжелее всего ей было проститься с мечтами о Федоре Долгорукове. Однако, придясь ей по сердцу с первого же мгновения, он никогда не был досягаем. Окажись она царицею, могла найти бы с ним тайное, краденое счастье — если бы она решилась на сие, если бы он решился… Скорее всего князь Федор остался бы по-прежнему недостижимым, как страстный сон. К тому же он принадлежал к семейству гонителей ее отца. Она уже простилась с надеждою хоть когда-нибудь увидеться с князем Федором, и неожиданная встреча привела ее в смятение, сходное с суеверным ужасом: не слишком ли сурово испытывает ее господь? Зачем нарушать хрупкое спокойствие души, вновь искушая лицезрением любимого лица, исполненного любви?..
Чувства их были обнажены, и даже сожми сейчас князь Федор и Маша друг друга в объятиях, они не могли бы сказать друг другу о своей любви яснее и жарче, чем взглядами: она — боясь надеяться, он — почти торжествуя победу.
— Вы.., вы и в самом деле не знали о постигших нас бедствиях?
Князь Федор тотчас осознал двусмысленность ситуации, ибо «Ромео и Джульетта» была одной из любимейших его книг. Ох, злобно шутят бессмертные боги!
— Клянусь господом, — прошептал он, — я все это время прожил в воронежской глуши. Да вы небось помните волю государеву. Известий получал мало, о том, что происходит, ничего толком не знал. Все свершившееся для меня полнейшая неожиданность, но видеть вас…
Он умолк, однако взгляды говорили столь красноречиво, что Маша нервно стиснула руки у горла, — Ради бога, — прошептал князь Федор, — мне нужно вам столько сказать! Нам надобно поговорить без свидетелей, — он огляделся, — да хоть в конюшне.
Умоляю вас, Мария Александровна, дозвольте вам наедине словцо молвить!
Маша испуганно оглянулась на окна становой избы, под которыми они стояли, ощущая их, словно чужие, недобрые, любопытные глаза. Что будет, если увидит кто-то, как она тут стоит с одним из Долгоруковых! Померещилось или и впрямь к одному из стекол приникло бледное лицо Бахтияра? Маша вздрогнула, пробормотала:
— Да, да, — и пошла к конюшне столь торопливо, что князь Федор от неожиданности даже замешкался и не сразу ее нагнал.
* * *
Первое, что они увидели, войдя в просторный, пахнущий сеном и конским навозом сарай, были кони князя Федора, нерасседланные и неразвьюченные.
Мальчишки-конюха рядом тоже не оказалось: или позвали по другому делу, или просто плевать хотел на господские приказы. Но то, что в другое время вконец разозлило бы Федора, сейчас как бы мимо глаз прошло, ибо, отворяя перед Машею тяжелую дверь, он невзначай коснулся ее плеча, и этого было достаточно, чтобы его начала бить дрожь.
«Что это? — подумал он с почти суеверным ужасом. — Чти со мной делается? Что она делает со мной?!»
Она стояла, сжимая на груди края своей кружевной шальки, встревоженно глядя на князя Федора, испуганная этим почти страдальческим выражением, вдруг появившимся на его лице. А у него было чувство, будто этими худыми, нервными пальцами она касается его тела в самых сокровенных местах, будто эти приоткрытые губы нежат и ласкают его изнемогающую плоть. Не в силах бороться с собою, схватил ее за плечи, потянул к себе — она испуганно трепыхнулась в его объятиях… но тут губы князя Федора нашли ее рот, а руки Маши сомкнулись на его шее.
Их никто не учил словам: «Мы предназначены друг для друга», да и не о том они сейчас думали, не до мыслей им было, — просто оба ощутили странную тишину, воцарившуюся кругом — среди этих тюков сена и конских стойл, среди приземистых домов Березая, среди окрестных рощиц и балков, меж рек, полей и озер, меж лесов, протянувшихся от гор и до гор, от моря и до моря, на все четыре стороны света, и выше, в небесах, до невидимых высоких звезд — вся Земля, вся Вселенная внезапно прониклась жаркой, блаженной гармонией и, затаив дыхание, растроганно следила их объятия.
— Люблю тебя! — выдохнул князь Федор, наконец-то отрываясь от истерзанных Машиных губ, скорее угадывая, чем слыша сквозь грохот крови в ушах ее ответное:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39