Прошла минута. Горбунов подошел к столу и, не садясь, углубился в изучение суточного расписания, затем взял красный карандаш и, убедившись, что он хорошо отточен, аккуратно перечеркнул листок крест-накрест.
— Так вот, товарищ помощник, — сказал он с несколько насильственной шутливостью. — Значит, погрузка. К сему дается вводная — командир пэ эль двести два капитан-лейтенант Горбунов болен. Не смертельно, но температура высокая. Если вопросов ко мне не имеется, вы свободны.
Вопросы у Туровцева были, но он предпочел быть свободным.
Каюров, конечно, заметил, что его сожитель вернулся в растрепанных чувствах, но виду не подал. Узнав, что предстоит переход на новую стоянку, он присвистнул:
— Лихо! Ты узнал — боекомплект будем грузить?
На этот счет у Туровцева не было никаких установок, но «вводная» уже вошла в силу, и он огрызнулся:
— Что значит «узнал»? Потрудитесь не позже восьми ноль-ноль представить мне ваши соображения.
— Вот это разговор! Через пятнадцать минут будешь иметь полный реестр.
Доктор и механик также не стали дожидаться восьми ноль-ноль: еще до отбоя они ввалились со своими заявками, рассчитанными по меньшей мере на автономное плавание. Туровцев попытался воззвать к их совести, но ничего не достиг, механик промолчал, а доктор, цинично посмеиваясь, сказал:
— Ладно, штурман, ты режь, но не морализируй.
На следующее утро помощник командира «двести второй» развил бурную деятельность, поразившую не только команду, но и видавших виды хозяйственников плавбазы. Туровцев недаром прослужил несколько месяцев на «Онеге»: бессильный что-либо изменить в ее порядках, он тем не менее отлично в них разбирался. Пучков, новый старпом «Онеги», сразу понял, что наскочил на несговорчивого клиента. Ходунов посматривал на Митю с удивлением: неужели Горбунов сумел сделать из этого щенка что-то путное? Кондратьев был величественно прост и дружелюбен. Ставя на бланках свою размашистую подпись, он вдруг хитро прищурился и спросил: «Ну что, лейтенант, каково тебе? Тяжко?» Митя из самолюбия попытался отрицать, но Борис Петрович отмахнулся и, захохотав, сказал: «Что ты мне врешь. Я — начальство, и то мне с ним трудно, а тебе сам бог велел страдать…»
Всякий порыв заразителен. Краснофлотцы, работавшие на погрузке, с удовольствием поглядывали на лихо распоряжавшегося помощника, и даже боцман Халецкий, личность вообще скептическая, признал его авторитет и лишь изредка позволял себе что-то почтительно советовать. Горбунов вел себя, как всегда, загадочно. Все утро он просидел у себя в каюте, обложившись книгами и картами, и даже сменил ботинки на тапочки. После обеденного перерыва Митя настолько обнаглел, что послал к нему доктора справиться о здоровье. Гриша вернулся и доложил: командир благодарит за внимание, он чувствует себя лучше и, хотя температура еще держится, готов принять помощника по любым возникшим у него вопросам. При этом у доктора был такой серьезный вид, что Митя на мгновение усомнился: вдруг на самом деле температура? Но затем уловил иносказание: если запарываешься — приходи. И, конечно, не пошел.
Впрочем, все шло как по нотам, если не считать столкновения с мичманом Головней. Мичман ведал на «Онеге» продовольственной кладовой и так же, как Митрохин, принадлежал к любимцам Ходунова. Головня был честен на самый распространенный манер: он не крал и не подделывал документов. Сознание собственной честности давило его, как тяжелый груз, он с трудом переносил свое совершенство и потому был всегда угрюм и высокомерен. С началом блокады высокомерие Головни разрослось до невероятных размеров. В нем нуждались все, он — ни в ком. Он мог облагодетельствовать и разорить, ни на йоту не отступая от инструкций. В безденежном мире казенного довольствия он мог выдать сахарную норму рафинадом и соевыми конфетами, табак — папиросами или махоркой, мясо — солониной, консервами и даже яичным порошком, что было крайне невыгодно, ибо, согласно существовавшей шкале, вместо ста граммов мяса полагалось двадцать граммов яичного порошка.
Когда доктор доложил, что Головня лютует, Туровцев вспыхнул и ринулся в кладовую. Если раньше при появлении Туровцева мичман, не поднимаясь со стула, находил приличный способ приветствовать начальника, то теперь он даже не поднял глаз.
— Даю, что есть.
— Я этого не возьму.
— Дело ваше, можете не брать.
Тон был возмутительный. Вероятно, Головня рассчитывал, что лейтенант покорится, долгий опыт говорил ему, что молодые командиры, когда им что-нибудь очень нужно, обычно не придираются к тону. А может быть, наоборот — ждал, что лейтенант разволнуется, начнет заикаться и грубить, и тогда победа все равно осталась бы за мичманом, ибо побеждает всегда тот, кто сохраняет спокойствие.
Но Головня просчитался. Туровцев не разволновался, он пришел в бешенство. Он не раскричался осекающимся голосом, как бывало прежде, и не рассыпался в угрозах, безопасных именно из-за своей чрезмерности.
— Встать, — сказал он коротко.
Мичман удивленно поднял скучливые глаза, но что-то в лице Туровцева и в молчании остальных заставило его поспешно выйти из-за стола и, обдернув китель, взять руки по швам.
Туровцев не спеша, с любопытством разглядывал Головню. Лицо у мичмана было сытое, но не свежее, а как будто присыпанное пылью. Даже морщин на нем не было, а только складки. Рассматривая вблизи это грубое лицо, Митя вдруг отчетливо вспомнил другое, совсем непохожее: изысканно-испитое, ироничнейшее, интеллектуальнейшее лицо Георгия Антоновича. Порознь это были люди, которые ему не нравились. Вместе это было явление. Митя не умел подобрать ему названия, но в его душе уже зрела ненависть к этой неуловимой касте честных воров, косвенных взяточников, самоуверенных холуев, перед которыми почему-то частенько пасуют люди безупречно чистые.
— Вы что, с ума сошли, Головня? Как вы разговариваете?
Головня молчал.
— У вас что здесь — собственный лабаз? Вы что — личное одолжение мне делаете или служите?
На этот раз отмолчаться не удалось, Головня выдавил из себя:
— Служу, — и поспешно добавил: — товарищ лейтенант.
— А если служите, то зарубите себе на носу: даже если вы сидите на харчах, устав остается для вас уставом, а командир командиром. Военфельдшер Марченко! Отставить прием продовольствия.
— Есть, — гаркнул Гриша.
— Товарищ лейтенант, — сказал Головня незнакомым голосом. Туровцев был уже в дверях. — Товарищ лейтенант…
Митя остановился.
— Что вам, мичман?
— Товарищ лейтенант, — повторил Головня в третий раз. — Я учту ваши замечания. Больше не повторится.
— Очень рад за вас. Идемте, доктор.
— Товарищ лейтенант, разрешите им остаться. Все будет в порядке.
— Ну хорошо, посмотрим.
Через полчаса боцман разыскал Туровцева на шкиперском складе и, усмехаясь, доложил, что товарищ лейтенант может быть спокоен: продовольствие принято, и все обстоит в ажурном порядке, а в семнадцать ноль-ноль Туровцев постучал к Горбунову и нарочито обыденным тоном доложил о готовности. Горбунов выслушал помощника с серьезным видом, усмешка гнездилась где-то в крыльях носа.
— Отлично. А теперь подите к себе и подумайте, все ли сделано.
К себе Митя не пошел, а отправился на лодку. Посмотрев на пузырек дифферентомера, он забеспокоился: корма была явно перегружена. Пока выравнивали дифферент, прошло время. Только перед самым ужином он зашел в каюту. На смену недавнему возбуждению пришла острая усталость, не было сил лезть наверх, и Митя рухнул на койку Каюрова. Он не заснул, а впал в прострацию. Думать он еще мог, но потерял управление мыслями. Как рыбы, привлеченные электрическим светом, они приплывали и уплывали. Сначала в освещенный участок мозга вплыли, обнявшись, мичман Головня и Георгий Антонович, он проводил их вялой усмешкой. Георгий Антонович потянул за собой Селянина. Селянин был тоже явление, но посложнее. Затем все освещенное пространство заполонила Тамара. Это было приятно, пока Митя не вспомнил о данном вчера обещании. Переход на новую стоянку приближал его к Тамаре территориально, но ничего по существу не решал, наоборот, увеличивалась опасность разоблачения. Митя вспомнил усмешку Горбунова — не ту широкую и кривоватую, обнажающую только нижние зубы, от которой его лицо теплеет и становится удивительно привлекательным, а сегодняшнюю: почти неуловимую, прячущуюся в углублениях за крыльями носа и в углах плотно сжатых губ. Вспомнил и даже тихонько застонал.
Горбунов не торопился играть тревогу, и звонки на лодке затрещали перед самым отбоем. Стоя рядом на мостике, Митя с удовольствием отметил, что к шефу вернулось хорошее настроение. Грозная чернота ночи, разрезаемая редкими электрическими вспышками, холод и резкий ветер, швырявший в лицо крупные дождевые капли, — все это, по-видимому, только веселило командира.
Несмотря на поздний час и плохую погоду, на мостиках соседних лодок и на верхней палубе «Онеги» оказалось много провожающих.
Окончилась проверка на герметичность, все отсеки поочередно доложили о готовности. Горбунов, дружелюбно улыбаясь и потирая руки, спросил:
— Ну что, штурман, мы как будто ничего не забыли?
— Как будто, — сказал Митя, тоже улыбаясь.
— Значит, с богом?
— Выходит, так.
— Дело. Командуйте.
— Что?!
Митя взглянул на командира и очень пожалел, что не удержался от последнего восклицания. Командир смотрел на помощника с самым невинным видом. В переводе на слова взгляд означал примерно следующее: «Вам очень идет ваша новая пилотка, но вы, кажется, не умеете сняться со швартовов?»
Как всякий аттестованный вахтенный командир, Туровцев умел швартоваться. Но опыт у него был самый ничтожный, а за время службы с Ходуновым повылетело и то немногое, что он помнил. В этом не грех и признаться, но тогда столь блестяще начатую игру можно считать проигранной, и все завоевания дня идут насмарку.
— Есть! — хрипло сказал лейтенант Туровцев и, наклонившись над рубочным люком, рявкнул самым что ни на есть командирским басом: — Внизу! Швартовую команду наверх!
Теперь до следующей команды у него была примерно минута — немало для человека с хорошей реакцией. «Первым делом надо отвести корму от кормы двести тринадцатой, — стремительно соображал он, комкая в руках пилотку, — следовательно: „руль право на борт, левый мотор, малый вперед, правый — средний назад“. Работающие враздрай винты оттолкнут корпус лодки влево, затем „стоп правый и лево руль“. Главное — выйти на середину, не наскочив кормой на стоящую сзади двести пятнадцатую, а там „оба мотора, средний вперед“, курс на средний пролет моста…»
Швартовая команда высыпала наверх в самом праздничном настроении. Многие поглядывали на Туровцева с тем несколько бесцеремонным любопытством, которое повсюду встречает новичков. Боцман с озабоченным видом распоряжался на верхней палубе — в присутствии Горбунова он избегал распространенных предложений, обходясь междометиями. В общем, все с удовольствием играли в дальний поход. Мите было не до игры, вернее, он был втянут в другую игру, тем более азартную, что противник находился рядом. В данный момент противник стоял с отсутствующим видом и рассматривал медленно ползущий по Литейному мосту трамвай.
— По местам стоять, со швартовов сниматься!
Теперь уже все, кто был наверху, поняли, что лейтенант не дублирует команды Горбунова, а сам поведет корабль.
Убраны и закреплены сходни, отданы и смотаны все тросы, кроме носового. Лодка свободна — это понятно по легкому покачиванию и по тому, как изменился звук, с которым ударяется об легкий корпус вода.
— Левый мотор, малый вперед, правый — средний назад!
Лодка начала потихоньку пятиться. На «Онеге» и на лодках замахали пилотками и бескозырками…
На середине реки Туровцев почувствовал себя увереннее. Лодка шла против течения, держа курс на средний пролет Литейного моста. Митя окинул взглядом верхнюю палубу и невольно залюбовался. В зрелище бесшумно скользящей по водной глади подводной лодки всегда есть что-то щемящее. Торжественно неподвижны выстроенные в одну линию фигуры подводников. На палубе движущейся лодки редко слышится пение, но само ее движение похоже на песню, кажется — в любую минуту лодка может исчезнуть, слиться с воздухом и водой, растаять, как тают звуки…
«Какое счастье, что я на двести второй…» — подумал Митя.
Приблизившись к мосту, он, движимый похвальной осторожностью, притопил лодку и снизил обороты. Казалось, было сделано все необходимое, чтоб не треснуться об гранитные устои и не зацепиться антенной за железные фермы моста, однако именно после этих команд лодка стала плохо слушаться руля: несмотря на все усилия стоявшего у штурвала Фалеева, лодку упорно разворачивало поперек течения, еще немного — и она застрянет под мостом, загородив фарватер, либо — еще хуже — ее прижмет к одному из каменных быков и может помять. Никто из стоявших на мостике не произнес ни слова, но в позах рулевого и сигнальщика Митя уловил тревогу. И только Горбунов зевал во весь рот.
«Черт меня дернул связаться с этим холодным убийцей», — яростно думал Митя.
Укрепленные под мостом красные фонари приближались с пугающей быстротой, и Мите показалось, что на мостике стало светлее. Он опять посмотрел на Горбунова. Поймав на себе напряженный, ненавидящий и молящий взгляд помощника, командир соизволил на несколько секунд вернуться к действительности. Он лениво взглянул на надвигающиеся фермы и рыскающий, как магнитная стрелка, нос корабля, зевнул и вновь отвернулся. Но помощник ясно услышал ни к кому не обращенное, как будто случайно вырвавшееся вместе с зевотой слово. Слово это было «парусность».
Недаром считалось, что у Мити хорошая реакция, — он понял свою ошибку мгновенно. Дул сильный остовый ветер, и возвышающаяся над водой рубка создавала парусность, ветер и встречное течение поворачивали лодку вспять.
Лейтенант Туровцев отработал назад, затем прибавил обороты и благополучно прошел под мостом. За Литейным Нева выглядела пустынно, кроме одного плавучего крана, притулившегося у самых Крестов, кораблей здесь не было. В районе прежней стоянки даже ночью ощущалось биение жизни, позванивали с двух сторон редкие трамваи, иногда пробегали машины, на кораблях били склянки и гудела вентиляция, временами мигал ратьер — корабли переговаривались. Здесь стояла жутковатая тишина, Мите показалось, что лодка вошла в подземное озеро.
За мостом Митя продул балласт, сжатый воздух взбурлил воду. Оставался последний ответственный маневр — прижать лодку к левому берегу с таким расчетом, чтоб подойти к точке стоянки под наименьшим углом. То, что было на карте точкой, теперь принимало реальные очертания. Впервые Митю кольнуло беспокойство: как она выглядит, эта окаянная точка, какая там глубина, нет ли подводных свай, может ли лодка подойти к парапету вплотную, да и есть ли этот самый парапет? И не следовало ли прежде, чем начинать переход, подготовить причал и послать загодя матроса, чтоб было кому принять и закрепить конец?
В заданную точку он привел лодку безупречно. Берег надвигался, и лодка, вновь снизившая обороты, с кажущейся стремительностью подходила к грубо сколоченному, но удобному причалу. На причале стояли, широко расставив ноги, две черные фигуры. Ветер развевал ленточки. Митя непроизвольно оглянулся на Горбунова. Командир уже не прятал откровенно смеющихся глаз.
— Стоп моторы, — угасшим голосом скомандовал Туровцев.
Лодка прошла по инерции еще несколько метров и мягко коснулась скрипнувших досок причала.
— Отлично, штурман, — сказал Горбунов как ни в чем не бывало.
Митя ничего не ответил. Он вдруг сразу ослабел и покрылся потом.
Через минуту вся команда оказалась наверху. Горбунов разрешил курить, подводники раскуривали толстые самокрутки, тлеющий табак освещал улыбающиеся лица. Только Туровцев был мрачен.
— Не хотите ли на берег, Дмитрий Дмитрич? — услышал он голос Горбунова и сразу насторожился.
Это пахло намеком, издевкой. Он промолчал.
— Пойдемте, пойдемте, — сказал Горбунов, не дождавшись ответа. — Надо промяться немного.
В самом деле, промяться следовало. Левая нога затекла, и по ней щекотно бегали мурашки. Прихрамывая, Митя последовал за Горбуновым, по наклонной доске они взбежали на гранитный парапет и спрыгнули на асфальт. Набережная была темна и безлюдна, только над воротами ближайшего дома тускло светилась синяя лампочка.
«Где-то тут поблизости Тамара», — вспомнил Митя.
Дом, против которого стояла лодка, ничем особенным не выделялся среди своих соседей: типичный питерский дом, не особняк и не казарма, а так — середка-наполовинку, с двухстворчатыми коваными воротами, вписанными в полуовальную арку. Митя попытался вспомнить, как выглядит дом, где живет Тамара;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61