впрочем, и не подходящих тоже. Она даже в мою сторону отправила несколько таких взглядов. Но я претворился, что не заметил их.
— Далтон Хантер — самый прекрасный мужчина в мире, — продолжала она. Он сегодня сказал, что искал женщину вроде меня всю свою жизнь.
Я ничего не сказал, но прежде, чем мне удалось себя остановить, подумал: Неужели всю жизнь? Черт подери, зачем было так напрягаться. Тебя же за километр видно.
Знаю-знаю! Дурной я человек, злой! Я почувствовал себя виноватым в ту самую секунду, когда эта гнусная мысль нашла путь к моему сердцу.
А Мельба тараторила:
— Он новый человек в городе, Хаскелл, и я хочу, чтобы вы с ним непременно познакомились. Уверена, Далтон вам понравится точно так же, как мне.
Я кивал, пытаясь выжать из себя улыбку, но, честно говоря, передо мной как вспышкой высветилось лицо Отиса, Первого Мужчины Ее Мечты. Отиса, подарившего Мельбе на память пятерых малолетних преступников. Отиса, с его щербатым лицом и животом, круглым, как пивной бочонок. Отиса, которого Мельба неоднократно величала «Милейшим Человеком На Всем Белом Свете».
Словом, меня одолевали сомнения, что я смогу разглядеть в Далтоне все те прекрасные черты, которые видит Мельба.
— Я очень рад за вас, Мельба! — с чувством сказал я. И вовсе не кривил душой.
Мельба снова хихикнула. Она стояла передо мной, выдавливала взбитые сливки на мой банановый сплит, и хихикала как школьница. Ничего подобного я за ней раньше не замечал, и уже начал подозревать, что Далтон действительно такой, каким она его видит.
Правда, проскользнула у меня одна смутная мысль. Я втайне понадеялся, что обретение истиной любви не помешает Мельбе преуспевать на поприще собирательницы городских сплетен.
— Мельба, — заговорил я доверительным тоном, — меня действительно интересует история, случившаяся в доме Руты Липптон. Я очень прошу вас держать глаза открытыми, а ушки на макушке, хорошо?
Просто поверить не могу: сам подстрекаю Мельбу подключиться к Центру Слухов. Это все равно, что напомнить лисе: не забудь стащить цыпленка!
Но Мельба, кажется, обрадовалась такому повороту дел. Она взирала на меня сверкающими глазами и энергично кивала.
— Конечно, Хаскелл, обязательно, — пробормотала она, взволнованно посыпая взбитые сливки ягодами из вишневого ликера. — Если я что-нибудь услышу, я, э-э, тут же поставлю вас в известность.
Но было понятно, что она витает где-то далеко отсюда. Мельба швырнула в тарелку последние вишни, ещё раз сверкнула улыбкой и поскакала к своему рабочему месту. А я сел на вертящийся табурет и занялся обедом, то и дело поглядывая в сторону Мельбы. Она, как обычно, трудилась не покладая рук, то бишь глазела в окно. С той единственной разницей, что сегодня она ничегошеньки не видела. Боже правый! В последний раз такая радость была написана на лице Мельбы, когда Элмо объявил недельную распродажу мороженого со сливочной карамелью.
Похоже, толку с неё теперь будет ещё меньше, чем всегда. Хотя, куда уж меньше-то?
Покончив с обедом, я предоставил Мельбе смотреть в пространство невидящим взором, а сам отправился выполнять третье, и последнее, дело, по которому зашел к Элмо. Учитывая, что наверху меня ждала миссис Лужа, я должен был появиться перед ней во всеоружии: с ведром и шваброй.
Благодаря нашему соглашению с Элмо, мы с этой шваброй за год стали близкими друзьями. Поэтому я без труда нашел её. Она, голубушка устало привалилась к стене в подсобке на том самом месте, где я её оставил вчера днем.
По лестнице я взлетел за тридцать секунд. Зато от лужи я избавлялся в течение следующих полутора часов. Она немного усохла, пока я разъезжал по делам, но все равно осталась весьма и весьма объемистой. Я бы, может, и раньше закончил, но размокшие журналы намертво прилипли к полу. Пришлось ногтями отскребать несколько «Популярных механик» и «Авто ревю». Не слишком приятная работенка, надо вам доложить.
Я как раз отодрал последнюю страницу, и в последний раз отжал тряпку в ведро, когда на лестнице снова появился посетитель. Но в отличие от Руты, этот посетитель постучал.
И не просто постучал, а открыл дверь и вошел. Лет тридцати с небольшим, густые, курчавые светлые волосы, пышная борода. Он стоял и смотрел на меня с открытой улыбкой на мальчишеском лице. На нем была голубая стильная рубашка с пуговицами на воротничке, саржевые штаны цвета хаки, мокасины и золотая цепь со знаком пацифика. Создавалось впечатление, что парень никак не может решить, хиппи он или денди, эпатирующий светское общество. Что-то смутно знакомое промелькнуло в его лице. Я стоял с тряпкой в руках и смотрел на него.
— Привет, Конопатый! — воскликнул посетитель. — Как ты, черт возьми, поживаешь-то?
О Господи! Я едва не ответил: «Спасибо, я замечательно поживал, пока ты не обозвал меня Конопатым».
Это оборотная сторона медали, когда ты возвращаешься в город твоей юности. Люди помнят о тебе все, что ты с таким трудом забыл. Сто лет назад, в девятом классе, какие-то садисты одарили меня этим прозвищем. За веснушки, само собой. И гнусное имечко прилипло. Прямо присосалась. Такие прозвища всегда прилипают. Прозвище типа, скажем, «Для Дам Божественный Подарок» ни за что не выдержало бы испытания временем. А «Конопатый» пожалуйста, помнят.
Мы с этим парнем, должно быть, вместе учились, иначе он не знал бы моей клички. Но вспомнить его с ходу я не смог. Очень может быть, что в школе он не носил бороды. Вид у меня был, наверное, недоумевающий, потому что он прогудел:
— Да это же я, Уинзло! Уинзло Рид. Вспомнил?
Я закивал, пожал ему руку и забормотал:
— Ну надо же! Сколько лет, сколько зим! Рад тебя видеть! — и все такое прочее, но про себя не переставал удивляться: надо же, как он изменился! В школе Уинзло Рид был коротышкой ростом не больше, чем метр семьдесят и весом 58 кг вместе со школьной формой. Очевидно, с тех пор у доходяги Уинзло приключился скачок роста. Он теперь был сантиметра на три выше меня, — а во мне метр восемьдесят три — и тяжелее меня килограмм на пять. А по тому, с какой силой однокашник пожал мне руку, можно было сделать вывод, что он до седьмого пота занимается на тренажерах.
Уинзло увидел, наконец, у меня в руке тряпку.
— Перышки по весне чистишь? — ухмыльнулся он.
Взгляд его говорил о том, что, по его мнению, мне действительно не помешало бы тут почистить.
Я кивнул, как бы соглашаясь: ага, именно этим и занимаюсь. Что толку забивать ему голову кондиционерными историями. Я поспешно отодвинул ведро с глаз долой и сунул в угол швабру.
— Н-да, я как услыхал, что ты к нам подался, все собирался заскочить, да как-то, знаешь… — проговорил Уинзло, сияя удивительно фотогеничной улыбкой. Я припомнил, что в школьные дни Уинзло не имел привычки скалиться. Неудивительно, что я не сразу признал в нем вечного молчуна с последней парты. Уинзло не только в росте прибавил, но ещё и говорить научился. — А я, знаешь ли, теперь английский преподаю, старина! Старшеклассникам.
Я постарался скрыть удивление. И это стеснительный зануда, который, выходя к доске, жутко краснел? Хотя, может, Уинзло до сих пор краснеет, просто из-за бороды это менее заметно.
— Вот это да, — отозвался я.
— А ты, значит, детективом заделался. — Синие глаза Уинзло вдруг потускнели. Так-так, похоже, это не обычный светский визит. — Веришь или нет, но я к тебе по этой самой причине и пожаловал. Ко мне в дом залезли сегодня воры, а шериф, по-моему, отнесся к этому не слишком серьезно.
Странно, но начало показалось мне чертовски знакомым.
— И что украли? — спросил я, догадываясь, каков будет ответ.
Именно так он и ответил.
— В том-то и дело, что ничего. Я весь дом облазил, даже шкатулку супруги с драгоценностями перерыл — такое ощущение, что ничего не пропало.
Оп-ля! Где-то я уже это слышал.
Глава 3
Не знаю, что удивило меня больше: точная копия преступления или то, что Уинзло женат. Уинзло-школьник никак не тянул на покорителя женских сердец. Не припомню, чтобы он хотя бы однажды ходил на свидание. Я же втихомолку радовался, что есть на свете ещё больший отшельник, чем ваш покорный слуга.
— Я пытался рассказать Верджилу о взломе, — говорил тем временем Уинзло, — но стоило мне заикнуться, что ничего не украдено, как у него пропал всякий интерес. Шериф прислал одного из заместителей — взять отпечатки пальцев.
Кажется, они с Рутой разучивали диалоги по одному сценарию. Очень и очень странно. Уинзло сказал, что никаких посторонних отпечатков в доме не обнаружили, а потом без лишних разговоров выписал чек. Ну совсем как Рута. Не удивительно, что после общения с Уинзло у меня сложилось прочное впечатление дежа вю.
Мало того, на номерном знаке серой «тойоты», принадлежащей Уинзло, было выведено Камри (словно напоминание о Жар-птице Руты), да и жил он тоже в Двенадцати Дубах. Правда, дом Уинзло, в отличие от Рутиного, был окружен полноценными деревьями.
Как и жилище Руты Липптон, особняк Уинзло был гигантской копией картинки с почтовой марки. Но выстроен из белого камня в испанском стиле стукко, со сводчатыми окнами и дверями, отделанными черным кованым железом. Дом казался таким же дорогим, как Рутин, но не могу сказать, чтобы мне нравилась архитектура подобного рода. При виде таких особняков у меня возникало неотвязное желание подрулить к боковому окну и заказать горячую маисовую лепешку с мясом.
Уинзло так и сделал — подъехал сбоку, но у окна заказывать лепешку не стал. Вместо этого он подкатил к гаражу с коваными воротами. Я остановил машину и двинулся за Уинзло по дорожке, посыпанной ракушками.
По пути я не мог не заметить, что под каждым из пяти окон второго этажа располагается маленький балкончик, опять же из кованого железа. Судя по наружности балкончиков, они вряд ли выдержали бы вес человеческого тела. Очевидно, предназначались балкончики для птиц. И действительно, прямо над парадным входом отдыхала чета дроздов. Я и ещё кое-что приметил. Эти дрозды — а может, какие другие, может, их тут целая стая обитает, — явно не сию секунду сюда присели. И оставили на парадном крыльце небольшие сувениры в память о своем визите.
Не хочу показаться слишком щепетильным, но, на мой взгляд, это серьезный архитектурный изъян.
А Уинзло будто и не замечал птичьих следов. Он отпер огромную дубовую дверь и отступил, пропуская меня вперед. Чем я не преминул воспользоваться, но, помня о птицах над головой, сделал это с такой поспешностью, что можно было подумать, будто я горю желанием поскорее проверить, имеет ли продолжение испанская тема внутри здания.
Имела. Но восторга по этому поводу я не испытал. Скорее, изумление. Одно могу сказать с уверенностью: в Мексике найдется немало домов, которые выглядят менее испанскими, чем этот. На стенах висели красные, зеленые и желтые соломенные шляпы, почти в каждом углу громоздились красные, зеленые и желтые плетеные корзины, и повсюду росли гигантские кактусы в догадайтесь! — красных, зеленых и желтых горшках. Тахта в гостиной была покрыта чем-то вроде мексиканского одеяла, а на каждом столике керамические тореадоры героически размахивали красными плащами. На мой неискушенный взгляд, драматизм слегка портили красные абажуры на голове каждого смельчака.
В прихожей меня напугал настоящий конквистадор, так, по крайней мере, показалось мне с первого взгляда. Я решил было, что Уинзло специально нанял для этой цели человека — пугать гостей. И назначил ему почасовую оплату. Однако, присмотревшись, я понял, что это всего лишь деревянный истукан, выполненный в натуральную величину. И судя по всему, конквистадор этот сгорал от стыда из-за того, что вынужден торчать посреди столь экзотической обстановке. И я его понимаю.
На моем лице, должно быть, проступило изумление, потому что Уинзло гордо сказал:
— Супруга украшала квартиру. Есть у неё к этому делу способности.
Способности?! Больше смахивает на некую навязчивую идею. Весь этот дом можно демонстрировать в кабинете психотерапевта в качестве симптома.
Я натянуто улыбнулся и выдавил:
— Мило.
Уинзло важно кивнул.
— Мы с супругой провели медовый месяц в Акапулько, и она хотела, чтобы дом постоянно напоминал нам о том чудесном времени.
Я ещё раз огляделся. Дом действительно больше всего походил на огромный сувенир мексиканского производства. Я прошел за Уинзло в маленькую гостиную, тоже усеянную сомбреро, корзинками и накидками. Стеклянная задвижная дверь была изуродована. Похоже, здесь поработали отверткой. Алюминиевая оправа покорежена, а полоз, который скользил по направляющей, сломан.
Глядя на повреждения, Уинзло нахмурился.
— Супруга дико огорчится, когда вернется и обнаружит это зверство. Супруга так гордится своим домом!
Я вздохнул сочувственно, но, честно говоря, меня начинало нервировать, с какой настойчивостью Уинзло именовал женщину, на которой женат, «супругой». Я вспомнил, как возмутилась моя бывшая, Клодзилла, услышав однажды, что мой приятель обзывает свою жену «супругой». Это же не предмет какой-то, сказала она, это как-никак живой человек. А мне Клодзилла пообещала, что если я хоть раз назову её «супругой», она станет обращаться ко мне не иначе как «болван».
Я принялся обследовать дом Уинзло по отработанной схеме. Залезал в шкафы, открывал ящики, и тому подобное. Ощущение дежа вю пропало. Если Рутины апартаменты были скоплением Бермудских Прямоугольников, то дом Уинзло больше напоминал музей. Пусть узкой мексиканской направленности, но, тем не менее, музей. Ни на шляпах, ни на корзинах, ни на тореадорах не было и намека на пыль. Казалось, по дому только что пробежались с пылесосом.
— Супруга строго блюдет чистоту. Каждый Божий день пылесосит после работы, — бубнил Уинзло, таскаясь за мной следом.
Я взглянул на него и на секунду засомневался, чего в его голосе больше: гордости или тоски. Поймав мой взгляд, Уинзло пояснил:
— Супруга — секретарь в Первой баптистской церкви, знаешь?
Честно говоря, не знал. Более того, я вдруг сообразил, что так и не спросил, как зовут его «супругу». А сам Уинзло почему-то упорно молчал на этот счет. Напрашивался вопрос: по оплошности это, или их брак был заключен не на небесах?
А может, он не был заключен и в Мексике?
Тем временем мы добрались до спальни хозяев. Здесь я осмотрел два двойных шкафа, ящички ночного столика, два комода с зеркалами, и, о да, заглянул под кровать. Когда я это сделал, Уинзло вытаращился на меня точно так же, как Рута.
— Стандартная процедура, — равнодушно пояснил я.
Взгляд Уинзло не изменился.
К несчастью, на таких коврах не поймешь, побывал ли кто-то до тебя под кроватью. Я посветил фонариком, но смотреть было абсолютно не на что. Может, и прилип под изголовьем крохотный кусочек чего-то клейкого, но не уверен. Неохота было валяться на полу. Уинзло смотрел на меня так, будто примеривался, не пора ли зарезервировать для меня комнату, обитую войлоком в психушке. Поэтому я поспешно поднялся на ноги и ободряюще улыбнулся хозяину.
Уинзло поглядывал на меня все так же настороженно.
Продолжая сиять фальшивой улыбкой, я проговорил:
— Когда расследуешь ограбление, приходится быть очень дотошным. — И с этими словами торопливо покинул комнату.
Уинзло побрел за мной. Я отметил, что шаги его стали какими-то неуверенными.
— Ну что ж, ты прав, здесь действительно ничего не украли.
Прежде всего, мне хотелось отвлечь Уинзло от вопроса, что же, черт возьми, я делал у него под кроватью. Если честно, я мог понять вора, не ставшего красть сомбреро, соломенные коврики и прочие мексиканские атрибуты. У этого преступника хотя бы вкус есть. Однако в доме полно вещей, мимо которых не пройдет даже самый разборчивый взломщик. Микроволновая печь, например, два новеньких телевизора, дорогая стереосистема, золотое ожерелье, преспокойно валявшееся на комоде в спальне. Опыт подсказывал мне, что ни один уважающий себя грабитель не станет так привередничать.
Что ж, происшествие в точности повторяло случай Руты Липптон. Налицо взлом, куча вещей, которые сами просятся в руки, но ничего не тронуто. Может, вора снова застигли врасплох, едва он залез в дом, и ему опять пришлось спасаться бегством не солоно хлебавши? В таком случае это мировой рекорд по совершению тактических ошибок. Такая невезуха вполне способна отвратить вора от избранной профессии и заставить искать другие способы добывания хлеба насущного.
Или же воспитать в нем стойкость и упорство…
Мы с Уинзло направлялись обратно в гостиную. По дороге я спросил:
— А ты ничего необычного не слышал, когда вернулся?
Уинзло скорбно покачал головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
— Далтон Хантер — самый прекрасный мужчина в мире, — продолжала она. Он сегодня сказал, что искал женщину вроде меня всю свою жизнь.
Я ничего не сказал, но прежде, чем мне удалось себя остановить, подумал: Неужели всю жизнь? Черт подери, зачем было так напрягаться. Тебя же за километр видно.
Знаю-знаю! Дурной я человек, злой! Я почувствовал себя виноватым в ту самую секунду, когда эта гнусная мысль нашла путь к моему сердцу.
А Мельба тараторила:
— Он новый человек в городе, Хаскелл, и я хочу, чтобы вы с ним непременно познакомились. Уверена, Далтон вам понравится точно так же, как мне.
Я кивал, пытаясь выжать из себя улыбку, но, честно говоря, передо мной как вспышкой высветилось лицо Отиса, Первого Мужчины Ее Мечты. Отиса, подарившего Мельбе на память пятерых малолетних преступников. Отиса, с его щербатым лицом и животом, круглым, как пивной бочонок. Отиса, которого Мельба неоднократно величала «Милейшим Человеком На Всем Белом Свете».
Словом, меня одолевали сомнения, что я смогу разглядеть в Далтоне все те прекрасные черты, которые видит Мельба.
— Я очень рад за вас, Мельба! — с чувством сказал я. И вовсе не кривил душой.
Мельба снова хихикнула. Она стояла передо мной, выдавливала взбитые сливки на мой банановый сплит, и хихикала как школьница. Ничего подобного я за ней раньше не замечал, и уже начал подозревать, что Далтон действительно такой, каким она его видит.
Правда, проскользнула у меня одна смутная мысль. Я втайне понадеялся, что обретение истиной любви не помешает Мельбе преуспевать на поприще собирательницы городских сплетен.
— Мельба, — заговорил я доверительным тоном, — меня действительно интересует история, случившаяся в доме Руты Липптон. Я очень прошу вас держать глаза открытыми, а ушки на макушке, хорошо?
Просто поверить не могу: сам подстрекаю Мельбу подключиться к Центру Слухов. Это все равно, что напомнить лисе: не забудь стащить цыпленка!
Но Мельба, кажется, обрадовалась такому повороту дел. Она взирала на меня сверкающими глазами и энергично кивала.
— Конечно, Хаскелл, обязательно, — пробормотала она, взволнованно посыпая взбитые сливки ягодами из вишневого ликера. — Если я что-нибудь услышу, я, э-э, тут же поставлю вас в известность.
Но было понятно, что она витает где-то далеко отсюда. Мельба швырнула в тарелку последние вишни, ещё раз сверкнула улыбкой и поскакала к своему рабочему месту. А я сел на вертящийся табурет и занялся обедом, то и дело поглядывая в сторону Мельбы. Она, как обычно, трудилась не покладая рук, то бишь глазела в окно. С той единственной разницей, что сегодня она ничегошеньки не видела. Боже правый! В последний раз такая радость была написана на лице Мельбы, когда Элмо объявил недельную распродажу мороженого со сливочной карамелью.
Похоже, толку с неё теперь будет ещё меньше, чем всегда. Хотя, куда уж меньше-то?
Покончив с обедом, я предоставил Мельбе смотреть в пространство невидящим взором, а сам отправился выполнять третье, и последнее, дело, по которому зашел к Элмо. Учитывая, что наверху меня ждала миссис Лужа, я должен был появиться перед ней во всеоружии: с ведром и шваброй.
Благодаря нашему соглашению с Элмо, мы с этой шваброй за год стали близкими друзьями. Поэтому я без труда нашел её. Она, голубушка устало привалилась к стене в подсобке на том самом месте, где я её оставил вчера днем.
По лестнице я взлетел за тридцать секунд. Зато от лужи я избавлялся в течение следующих полутора часов. Она немного усохла, пока я разъезжал по делам, но все равно осталась весьма и весьма объемистой. Я бы, может, и раньше закончил, но размокшие журналы намертво прилипли к полу. Пришлось ногтями отскребать несколько «Популярных механик» и «Авто ревю». Не слишком приятная работенка, надо вам доложить.
Я как раз отодрал последнюю страницу, и в последний раз отжал тряпку в ведро, когда на лестнице снова появился посетитель. Но в отличие от Руты, этот посетитель постучал.
И не просто постучал, а открыл дверь и вошел. Лет тридцати с небольшим, густые, курчавые светлые волосы, пышная борода. Он стоял и смотрел на меня с открытой улыбкой на мальчишеском лице. На нем была голубая стильная рубашка с пуговицами на воротничке, саржевые штаны цвета хаки, мокасины и золотая цепь со знаком пацифика. Создавалось впечатление, что парень никак не может решить, хиппи он или денди, эпатирующий светское общество. Что-то смутно знакомое промелькнуло в его лице. Я стоял с тряпкой в руках и смотрел на него.
— Привет, Конопатый! — воскликнул посетитель. — Как ты, черт возьми, поживаешь-то?
О Господи! Я едва не ответил: «Спасибо, я замечательно поживал, пока ты не обозвал меня Конопатым».
Это оборотная сторона медали, когда ты возвращаешься в город твоей юности. Люди помнят о тебе все, что ты с таким трудом забыл. Сто лет назад, в девятом классе, какие-то садисты одарили меня этим прозвищем. За веснушки, само собой. И гнусное имечко прилипло. Прямо присосалась. Такие прозвища всегда прилипают. Прозвище типа, скажем, «Для Дам Божественный Подарок» ни за что не выдержало бы испытания временем. А «Конопатый» пожалуйста, помнят.
Мы с этим парнем, должно быть, вместе учились, иначе он не знал бы моей клички. Но вспомнить его с ходу я не смог. Очень может быть, что в школе он не носил бороды. Вид у меня был, наверное, недоумевающий, потому что он прогудел:
— Да это же я, Уинзло! Уинзло Рид. Вспомнил?
Я закивал, пожал ему руку и забормотал:
— Ну надо же! Сколько лет, сколько зим! Рад тебя видеть! — и все такое прочее, но про себя не переставал удивляться: надо же, как он изменился! В школе Уинзло Рид был коротышкой ростом не больше, чем метр семьдесят и весом 58 кг вместе со школьной формой. Очевидно, с тех пор у доходяги Уинзло приключился скачок роста. Он теперь был сантиметра на три выше меня, — а во мне метр восемьдесят три — и тяжелее меня килограмм на пять. А по тому, с какой силой однокашник пожал мне руку, можно было сделать вывод, что он до седьмого пота занимается на тренажерах.
Уинзло увидел, наконец, у меня в руке тряпку.
— Перышки по весне чистишь? — ухмыльнулся он.
Взгляд его говорил о том, что, по его мнению, мне действительно не помешало бы тут почистить.
Я кивнул, как бы соглашаясь: ага, именно этим и занимаюсь. Что толку забивать ему голову кондиционерными историями. Я поспешно отодвинул ведро с глаз долой и сунул в угол швабру.
— Н-да, я как услыхал, что ты к нам подался, все собирался заскочить, да как-то, знаешь… — проговорил Уинзло, сияя удивительно фотогеничной улыбкой. Я припомнил, что в школьные дни Уинзло не имел привычки скалиться. Неудивительно, что я не сразу признал в нем вечного молчуна с последней парты. Уинзло не только в росте прибавил, но ещё и говорить научился. — А я, знаешь ли, теперь английский преподаю, старина! Старшеклассникам.
Я постарался скрыть удивление. И это стеснительный зануда, который, выходя к доске, жутко краснел? Хотя, может, Уинзло до сих пор краснеет, просто из-за бороды это менее заметно.
— Вот это да, — отозвался я.
— А ты, значит, детективом заделался. — Синие глаза Уинзло вдруг потускнели. Так-так, похоже, это не обычный светский визит. — Веришь или нет, но я к тебе по этой самой причине и пожаловал. Ко мне в дом залезли сегодня воры, а шериф, по-моему, отнесся к этому не слишком серьезно.
Странно, но начало показалось мне чертовски знакомым.
— И что украли? — спросил я, догадываясь, каков будет ответ.
Именно так он и ответил.
— В том-то и дело, что ничего. Я весь дом облазил, даже шкатулку супруги с драгоценностями перерыл — такое ощущение, что ничего не пропало.
Оп-ля! Где-то я уже это слышал.
Глава 3
Не знаю, что удивило меня больше: точная копия преступления или то, что Уинзло женат. Уинзло-школьник никак не тянул на покорителя женских сердец. Не припомню, чтобы он хотя бы однажды ходил на свидание. Я же втихомолку радовался, что есть на свете ещё больший отшельник, чем ваш покорный слуга.
— Я пытался рассказать Верджилу о взломе, — говорил тем временем Уинзло, — но стоило мне заикнуться, что ничего не украдено, как у него пропал всякий интерес. Шериф прислал одного из заместителей — взять отпечатки пальцев.
Кажется, они с Рутой разучивали диалоги по одному сценарию. Очень и очень странно. Уинзло сказал, что никаких посторонних отпечатков в доме не обнаружили, а потом без лишних разговоров выписал чек. Ну совсем как Рута. Не удивительно, что после общения с Уинзло у меня сложилось прочное впечатление дежа вю.
Мало того, на номерном знаке серой «тойоты», принадлежащей Уинзло, было выведено Камри (словно напоминание о Жар-птице Руты), да и жил он тоже в Двенадцати Дубах. Правда, дом Уинзло, в отличие от Рутиного, был окружен полноценными деревьями.
Как и жилище Руты Липптон, особняк Уинзло был гигантской копией картинки с почтовой марки. Но выстроен из белого камня в испанском стиле стукко, со сводчатыми окнами и дверями, отделанными черным кованым железом. Дом казался таким же дорогим, как Рутин, но не могу сказать, чтобы мне нравилась архитектура подобного рода. При виде таких особняков у меня возникало неотвязное желание подрулить к боковому окну и заказать горячую маисовую лепешку с мясом.
Уинзло так и сделал — подъехал сбоку, но у окна заказывать лепешку не стал. Вместо этого он подкатил к гаражу с коваными воротами. Я остановил машину и двинулся за Уинзло по дорожке, посыпанной ракушками.
По пути я не мог не заметить, что под каждым из пяти окон второго этажа располагается маленький балкончик, опять же из кованого железа. Судя по наружности балкончиков, они вряд ли выдержали бы вес человеческого тела. Очевидно, предназначались балкончики для птиц. И действительно, прямо над парадным входом отдыхала чета дроздов. Я и ещё кое-что приметил. Эти дрозды — а может, какие другие, может, их тут целая стая обитает, — явно не сию секунду сюда присели. И оставили на парадном крыльце небольшие сувениры в память о своем визите.
Не хочу показаться слишком щепетильным, но, на мой взгляд, это серьезный архитектурный изъян.
А Уинзло будто и не замечал птичьих следов. Он отпер огромную дубовую дверь и отступил, пропуская меня вперед. Чем я не преминул воспользоваться, но, помня о птицах над головой, сделал это с такой поспешностью, что можно было подумать, будто я горю желанием поскорее проверить, имеет ли продолжение испанская тема внутри здания.
Имела. Но восторга по этому поводу я не испытал. Скорее, изумление. Одно могу сказать с уверенностью: в Мексике найдется немало домов, которые выглядят менее испанскими, чем этот. На стенах висели красные, зеленые и желтые соломенные шляпы, почти в каждом углу громоздились красные, зеленые и желтые плетеные корзины, и повсюду росли гигантские кактусы в догадайтесь! — красных, зеленых и желтых горшках. Тахта в гостиной была покрыта чем-то вроде мексиканского одеяла, а на каждом столике керамические тореадоры героически размахивали красными плащами. На мой неискушенный взгляд, драматизм слегка портили красные абажуры на голове каждого смельчака.
В прихожей меня напугал настоящий конквистадор, так, по крайней мере, показалось мне с первого взгляда. Я решил было, что Уинзло специально нанял для этой цели человека — пугать гостей. И назначил ему почасовую оплату. Однако, присмотревшись, я понял, что это всего лишь деревянный истукан, выполненный в натуральную величину. И судя по всему, конквистадор этот сгорал от стыда из-за того, что вынужден торчать посреди столь экзотической обстановке. И я его понимаю.
На моем лице, должно быть, проступило изумление, потому что Уинзло гордо сказал:
— Супруга украшала квартиру. Есть у неё к этому делу способности.
Способности?! Больше смахивает на некую навязчивую идею. Весь этот дом можно демонстрировать в кабинете психотерапевта в качестве симптома.
Я натянуто улыбнулся и выдавил:
— Мило.
Уинзло важно кивнул.
— Мы с супругой провели медовый месяц в Акапулько, и она хотела, чтобы дом постоянно напоминал нам о том чудесном времени.
Я ещё раз огляделся. Дом действительно больше всего походил на огромный сувенир мексиканского производства. Я прошел за Уинзло в маленькую гостиную, тоже усеянную сомбреро, корзинками и накидками. Стеклянная задвижная дверь была изуродована. Похоже, здесь поработали отверткой. Алюминиевая оправа покорежена, а полоз, который скользил по направляющей, сломан.
Глядя на повреждения, Уинзло нахмурился.
— Супруга дико огорчится, когда вернется и обнаружит это зверство. Супруга так гордится своим домом!
Я вздохнул сочувственно, но, честно говоря, меня начинало нервировать, с какой настойчивостью Уинзло именовал женщину, на которой женат, «супругой». Я вспомнил, как возмутилась моя бывшая, Клодзилла, услышав однажды, что мой приятель обзывает свою жену «супругой». Это же не предмет какой-то, сказала она, это как-никак живой человек. А мне Клодзилла пообещала, что если я хоть раз назову её «супругой», она станет обращаться ко мне не иначе как «болван».
Я принялся обследовать дом Уинзло по отработанной схеме. Залезал в шкафы, открывал ящики, и тому подобное. Ощущение дежа вю пропало. Если Рутины апартаменты были скоплением Бермудских Прямоугольников, то дом Уинзло больше напоминал музей. Пусть узкой мексиканской направленности, но, тем не менее, музей. Ни на шляпах, ни на корзинах, ни на тореадорах не было и намека на пыль. Казалось, по дому только что пробежались с пылесосом.
— Супруга строго блюдет чистоту. Каждый Божий день пылесосит после работы, — бубнил Уинзло, таскаясь за мной следом.
Я взглянул на него и на секунду засомневался, чего в его голосе больше: гордости или тоски. Поймав мой взгляд, Уинзло пояснил:
— Супруга — секретарь в Первой баптистской церкви, знаешь?
Честно говоря, не знал. Более того, я вдруг сообразил, что так и не спросил, как зовут его «супругу». А сам Уинзло почему-то упорно молчал на этот счет. Напрашивался вопрос: по оплошности это, или их брак был заключен не на небесах?
А может, он не был заключен и в Мексике?
Тем временем мы добрались до спальни хозяев. Здесь я осмотрел два двойных шкафа, ящички ночного столика, два комода с зеркалами, и, о да, заглянул под кровать. Когда я это сделал, Уинзло вытаращился на меня точно так же, как Рута.
— Стандартная процедура, — равнодушно пояснил я.
Взгляд Уинзло не изменился.
К несчастью, на таких коврах не поймешь, побывал ли кто-то до тебя под кроватью. Я посветил фонариком, но смотреть было абсолютно не на что. Может, и прилип под изголовьем крохотный кусочек чего-то клейкого, но не уверен. Неохота было валяться на полу. Уинзло смотрел на меня так, будто примеривался, не пора ли зарезервировать для меня комнату, обитую войлоком в психушке. Поэтому я поспешно поднялся на ноги и ободряюще улыбнулся хозяину.
Уинзло поглядывал на меня все так же настороженно.
Продолжая сиять фальшивой улыбкой, я проговорил:
— Когда расследуешь ограбление, приходится быть очень дотошным. — И с этими словами торопливо покинул комнату.
Уинзло побрел за мной. Я отметил, что шаги его стали какими-то неуверенными.
— Ну что ж, ты прав, здесь действительно ничего не украли.
Прежде всего, мне хотелось отвлечь Уинзло от вопроса, что же, черт возьми, я делал у него под кроватью. Если честно, я мог понять вора, не ставшего красть сомбреро, соломенные коврики и прочие мексиканские атрибуты. У этого преступника хотя бы вкус есть. Однако в доме полно вещей, мимо которых не пройдет даже самый разборчивый взломщик. Микроволновая печь, например, два новеньких телевизора, дорогая стереосистема, золотое ожерелье, преспокойно валявшееся на комоде в спальне. Опыт подсказывал мне, что ни один уважающий себя грабитель не станет так привередничать.
Что ж, происшествие в точности повторяло случай Руты Липптон. Налицо взлом, куча вещей, которые сами просятся в руки, но ничего не тронуто. Может, вора снова застигли врасплох, едва он залез в дом, и ему опять пришлось спасаться бегством не солоно хлебавши? В таком случае это мировой рекорд по совершению тактических ошибок. Такая невезуха вполне способна отвратить вора от избранной профессии и заставить искать другие способы добывания хлеба насущного.
Или же воспитать в нем стойкость и упорство…
Мы с Уинзло направлялись обратно в гостиную. По дороге я спросил:
— А ты ничего необычного не слышал, когда вернулся?
Уинзло скорбно покачал головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23