Очень рекомендую. Только резать не надо, прямо так, дольками. Но у вас тоже ничего».«Коля, — Рим говорит, — ты нас извини, мы действительно на минуточку. Одолжишь двадцать пять рублей с максимальным шансом возврата? На пару дней. И мы пошли, тем более что гости у тебя».А у Коли, и правда, сидит за столом мужик и на все происходящее взирает через толстенные очки с изумлением великим. Как потом выяснилось, это его коллега был с кафедры.«Да ради Бога…» Коля четвертак из тумбочки достал и выдал.«Надо же, книжек у вас сколько, — это мент тем временем полки взглядом обвел и говорит для поддержания разговора: — Только чего-то они все одинаковые».А на полках «Брокгауз и Ефрон» в полном объеме.Вот тут Рим и произнес: «Так Брокгаузен же». А потом добавил: «И Ефронен…»Ну… От полноты картины с коллегой Колиным припадок тогда и случился. Он очки свои снял, квакнул как-то, рот раскрыл и, как сидел на диване, так на него и повалился. Задыхается, слезы размазывает и выдавливает из себя, повизгивая: «Николай Михалыч… Коля… я ведь думал… думал, что в кино только… ох!.. думал, не бывает так на самом деле… Брокгаузен!.. а-а!.. Какая там, к чертовой матери, Европа… на чесноке!.. с максимальным шансом отдачи… Ефр… Ефронен!.. о-ох!.. нас не победить!..»Менты растерялись. Молоденький — за рацию: «Может, „скорую“? Что это с ним?» А Коля нас потихонечку выпроваживает: «Да нет, не нужно, не волнуйтесь, с ним бывает, сам отойдет, я позабочусь. Всего доброго. Приятного аппетита». После этого случая по биофаку и пошло: «Брокгаузен» да «Ефронен». А потом и по универу.— А чем кончилось?— День, ты имеешь в виду? Да ничего особенного. Купили мы выпивки, котлет по двенадцать копеек за штуку, пришли к Риму. Посидели, выпили-закусили, о жизни поговорили. Попели хором «Черного ворона». Я там и заночевал. Менты ушли куда— то, уже ночью. Очевидно, службу дальше нести. Больше я их не встречал. Вот и вся история. Просто я теперь, когда этот словарь где-нибудь вижу, сразу вспоминаю…— А что сейчас Рим делает?— Преподает где-то. Я его с курехинских похорон не видел. Глава 12 Тем временем джип вкатился во двор дома, где обитал Адашев-Гурский, и остановился у его парадной.— Приплыли, дон Педро. — Волков заглушил двигатель и поставил машину на «ручник». — Вылазь.— Наконец-то, — Гурский, захватив пакеты с рыбой и зеленью, выбрался из машины, дождался Петра и, войдя в парадную, стал подниматься по лестнице. — Лифт крякнул. Пошли пешком.— Работал же вроде недавно.— А там опять какую-то катушку медную сперли. Я звонил в аварийку, они приехали, поставили новую, а ее опять сперли. У нас же здесь пункт приема цветных металлов рядом.— Ага!.. Вот и будет твой лифт стоять, а ты, как дурак последний, на пятый этаж по десять раз на день пешком уродоваться, пока не пойдешь и сам ты своими собственными руками не разнесешь этот пункт к чертовой матери.— Ну, по десять раз на день я, положим, из дома не выхожу. Я вообще иной раз по нескольку дней не выхожу.— А вот я, если б это был мой лифт, пошел бы туда, нашел бы эту самую катушку и закатал бы в рыло приемщику для начала разговора. А потом бы сказал, что в следующий раз взорву на хер…— А взорвал бы?— А с какой стати я должен пешком ходить? Чтоб каким-то ублюдкам слаще жилось?— — А взорвал бы?— Как не фиг делать. Веришь?— Вообще-то тебе верю.— Ну так вот, а ты говоришь… Ведь как было, когда я из отдела-то ушел: у меня вся задница в мыле, агентура там, то-се, ночую в кабинете. Взял наконец гада, закрыл. А его выпускают. Я говорю: «Что ж вы делаете?» А они: «Доказательная база слабовата». И глаза такие светлые, честные. Ну, я в последний год и перестал. Брать-то не прекратил, сдавать перестал.Вот тогда они мне погоняло это и приклеили: Волчара.Руководство мне: «Что это у вас, Волков, что ни задержание, то стрельба? Трупы одни, а если кого до больницы и довозят, то с такими ранениями, что не только до суда, до первого допроса не доживают?» Я им, конечно, говорю, что, мол, вооруженное сопротивление, а стреляю я гораздо лучше, чем эта шелупонь, так и должно быть. Но сам понять никак не могу, как же эти падлы узнают каждый раз, где и когда я их кончать буду? Раз приезжаю — пусто. Другой — только что, буквально, как свалили. От всех таиться стал на всякий случай, от своих даже, представляешь? Только в машине, в самый последний момент, окончательный расклад даю, когда уже едем. И вот в этих случаях пальба. Отстреливаются, суки, как партизаны. Уже знают, что это именно я по их душу прилетел и живыми их брать не намерен однозначно. Ну, мне этого как раз и надо. Но все равно не понятно — как? А потом понял. Чисто случайно. Прямо из нашето отдела утечка и была. Это из убойного! Каждому же веришь, как себе. Но кто конкретно, так и не вычислил. Мозгов не хватило, хоть ты сдохни. А всем не верить… Я удостоверение и сдал. Это уже потом меня Дед подобрал. А уходил я просто на улицу.— А оборотки не боялся? Ты же их покрошил, а потом один остался, без оружия и вообще… как голый.— Ну, это только дурак не боится. Была опаска. Ствол-то левый и легкий жилет у меня в заначке были, но… все под Богом ходим. Да и кому я нужен? Старшие, которые «в законе» или вообще сами законы пишут, не по моей части были. Они шуму да кровищи не любят, а если что — по иным ведомствам проходят. Я-то других давил, которые обыкновенных граждан губили по злобе своей дикой и алчности нечеловеческой. Так что некому меня заказывать было. А уж теперь…— А Дед твой в контакте с этими… ну, которые «старшие»?— Дед со всеми в контакте.— Ну вот и дошли. Не прошло и полгода. — Адашев вынул из кармана кличи и, отперев замок, открыл дверь своей квартиры. — Заходи!— Нет, Гурский, — вешая куртку на вешалку, устало переводил дыхание Петр, — пункт этот твой однозначно разнести надо.— Вот курить бросать, это надо точно. А его и так закроют. От них же сколько народу стонет — и коммунальщики, и железная дорога, и связисты.— Ага… Жди. Скорее ты на этой лестнице сдохнешь.— Дума же вроде постановление какое-то приняла. Хотя, конечно…— За этим такие бабки стоят, они любое постановление твое замотают. А вот был бы ты «путевый пацан», я бы тебе пластида грам-мульку подкинул, и, глядишь, в твоей «чисто конкретной» парадной лифт бы и ходил.— А остальные?— Вот… — Волков ткнул указательным пальцем в Гурского. — Вот в этом и есть корень всех бед русского человека: «Все или ничего». И если человечество скопом согреть не получается, то, выходит дело, и на заднице собственных порток дырку зашивать смысла нет.— Ладно, ты, Бойль-Мариотт, — Гурский уже хозяйничал на кухне, — ты так в этой сбруе своей ходить и будешь? Братика-то с сестричкой специально, что ли, запугивал? Они все глаза таращили. Мог бы куртку и не снимать.— Да? А я и забываю о ней. Привык, не замечаю, — Петр снял плечевую кобуру и повесил ее на спинку кухонного стула. — Ну давай, где у тебя картошка?— Вон там.— А вот в моем дворе такого пункта приема нет. А жалко…— Так у тебя и лифта нет.— Роли не играет. В соседних домах есть.— Тоже, выходит, за человечество радеешь?— А что ж я — не русский человек? Только вот чтобы именно в моем собственном дворе был. А так… Всех не перевешаешь.— Ладно. Когда готовишь, надо о еде думать и любить ее всей душой. Иначе вкусно не получится. Давай-ка по граммульке для вдохновения.— А давай.Гурский взял два широких стакана, достал из холодильника початую литровую бутылку водки и плеснул в стаканы.— А на зубок?— Момент. — Гурский достал из пакета маленький помидор, ополоснул под краном, разрезал на блюдце пополам и, посолив, плюхнул на каждую половинку немножко майонеза. — За победу!— За нашу победу.Они выпили и закусили.Затем Александр взял большую миску и положил в нее, освободив от упаковки, затвердевшее масло. Поставил миску на батарею.— Вымой помидорки и зелень, вот эту нарежь как можно мельче.— И укроп, и петрушку?— Все вместе, только очень мелко, — Гурский положил на большую дубовую разделочную доску оттаявшую горбушу, широким ножом отсек у нее голову и хвост, уложил в пластиковый пакет и убрал в морозилку, на супчик.Затем он взрезал рыбине брюхо, вынул внутренности и вычистил черные пленки.— Смотри-ка ты, угадал, баба попалась… — Он отделил икру, положил в мисочку и накрыл крышкой. — Это мы потом засолим.— А как ты рыбью бабу от мужика по виду различаешь?— У них все как у людей, Петя, все как у людей. У бабы морда такая… более тупая.Разговаривая, Гурский привычно, ловкими движениями надрезал спинку тушки вдоль хребта, отделил мясо от костей, вынул ребрышки и выкинул их вместе с позвоночником; сложил оставшиеся половинки рыбы вместе шкуркой наружу и нарезал их на порционные куски шириной с ладонь; достал из холодильника три яйца, разбил в миску, взболтал вилкой и отставил в сторону; рядом поставил еще две миски, в одну из которых насыпал муку, а в другую панировочные сухари; посолил куски рыбы; взял с батареи чашку, размял масло, всыпал в него нарезанную зелень и перемешал до получения однородной массы.— Ну вот… Как там у нас с картошкой?— Тип-топ.— Давай ставь на огонь. И укропчика еще для нее настрогай.Гурский взял кусок рыбы, ровным слоем уложил на его внутреннюю сторону зеленую пастообразную массу и накрыл сверху второй половиной. Обмакнул в яйцо, обвалял сначала в сухарях, потом в муке. То же проделал со всеми остальными порциями, бережно укладывая их на небольшое блюдо.Затем он сложил в мойку все миски, нож, разделочную доску и быстро все вымыл.— Ну что? Еще по одной?— Нет, — Петр покачал головой, — подождем, пожалуй. Что-то у тебя уж больно навороченное получается.— Все очень просто и логично, у кого мозги головные есть. И если руки не из жопы — занимает шесть секунд. А я хлопну маненько.— Хочется оценить, пока вкусовые сосочки на языке водкой не скукожены.— Как знаешь…Чуть позже Адашев-Гурский поставил на стол две большие плоские тарелки, положил на каждую по куску золотистой, подрумянившейся и истекающей соком жареной рыбы, добавил вареной картошки, обильно полив ее маслом со сковороды, плеснул —в стаканы водки и сказал:— Ты к помидорам не тянись, закуси рыбкой, попробуй.Петр отломил вилкой большой, развалившийся на две половинки кусок, склонился к нему и блаженно втянул носом аромат. Затем он выпил водки, положил в рот кусочек и задумчиво пожевал.— Ну? — спросил Гурский. — Это плохо? Если вы скажете, что это плохо, вы мой кровный враг. Это плохо?— Нет, — Волков улыбнулся, — это совсем не плохо, Филипп Филиппыч.— А вы говорите…— Я не говорю, я ем.— Езжай-ка лучше ты сам в свой Комсомольск, вот что я тебе скажу.— Ну нет никакой возможности, Саша, серьезно. Я же тебя не часто прошу. Там тебе всего-то…— Все, ладно уж. Не порть аппетит. Глава 13 После обеда Волков и Адашев-Гурский, захватив с кухни по чашке кофе, перебрались в комнату и уселись в кресла у низенького столика.— И вообще, — Гурский отхлебнул кофе и закурил сигарету, — что-то мне во всей этой истории смутно не нравится.— А что тут может нравиться? — пожал плечами Петр. — Наехали на старика прямо у парадной, он с перепугу ласты склеил. Ментам плевать.— Да нет, я не об том. Семейка-то еще та. Сынок здесь какую-то поганку мутит, по казино шляется. У сестренки его тоже свое дело торговое аж в Израиле. Да и дедуля — бывший торгаш, у другана его своя лавка антикварная в Роттердаме. Они с ним просто так, по-твоему, альбомы всякие по искусству листали?— Он, кстати, в городе сейчас. Я вспомнил, Ирина говорила еще в ресторане, но я тогда не понял, о ком она.— Вот и смотри: у каждого из них — свой денежный интерес.— К старику?— Вообще, по жизни.— Ну и что?— Что? А то, что у каждого из них вся жизнь вокруг бабок крутится.— У старика уже открутилась.— В том-то и вопрос: когда?— Что «когда»?— Когда он от дел отошел окончательно? Лет пятнадцать назад, когда на пенсию вышел, или намедни, когда вообще от всего отошел?— Ну…— А что «ну»? Старик, если, конечно, верить его сыну, последнее время зашуган-ный какой-то ходил, дубинкой вооружился. Его украсть, в конце концов, пытались. А он еще, вдобавок ко всему, в тот же вечер трубку свою Сталину в руки сует. Это, по твоему мнению, нормальные будни простого пенсионера? У нас что, все бабули и дедули так свой век коротают?— И вывод?,.— А вывод — были у старика свои заморочки, о которых никто и не догадывался.— Во-первых, что его запугивали, мы только со слов Виктора знаем, да и тот говорит, что это старческие бредни. Во-вторых, с палкой он стал ходить после инфаркта, а то, что она такая особенная, — так он всю жизнь с антиквариатом дело имел. В-третьих, на него напали — факт. А что украсть хотели — похоже, но не факт.— А трубка?— А вот трубка…— Спрятал он ее, понимаешь? Спрятал.— Ну да, здесь странность есть. Если в ней что-то уж такое ценное, мог бы и в доме схоронить. Или сыну отдать в казино.— Понимаешь?.. Сыну не отдал и дома не оставил. Дома-то почему?— Дома — дочь. Ей тоже, выходит, не доверял?— Вот.— Но она же наверняка всех его потаенных мест знать не может.— А тебе откуда это известно? Словом, была у старика какая-то тайна. И очевидно, что опасения у него какие-то весьма серьезные тоже возникли. Недаром он в Москву намылился. Тайком ото всех.— А трубку оставил, да? Такую для него ценную. Он же после закрытия выставки ушел, зал уже при нем запирали. И он знал, что до утра забрать ее не сможет. А билет у него — на вечерний поезд того же дня.— Отвечу, — Гурский допил кофе и поставил чашку на стол. — На вопрос ваш отвечу вот как: он и не собирался забирать эту свою трубку назад сам. Он хотел использовать Иосифа Виссарионовича в качестве связного.— Позвонить из Москвы…— Именно. Человек приходит на выставку и забирает. Дед же был старым разведчиком. Я же говорю, у.него реальные опасения какие-то возникли. Очевидно, просек что-то и забоялся при себе ее таскать. Сунул незаметно в руку Отцу народов, убедился, что зал заперли, и со спокойной душой ушел.— Но уж звонить-то он должен был всяко человеку доверенному. Значит, есть такой.— Значит, есть. Но не детки. И, выходит, моя правда: были у дедули как «фигли» свои собственные, так и «мигли», — Александр удовлетворенно откинулся в кресле.— Но, как говорится, жизнь внесла свои коррективы, — Волков поднялся и прошелся по комнате. — Дедуля крякнул неожиданно, а Сталина этапировали. И человек этот, которому трубка предназначалась, должен находиться в полном недоумении и расстройстве духа. Потому что, если, по-твоему, были у них со стариком какие-то общие тайные дела, то рухнули они совершенно внезапно.— Береги себя, Петя.— В смысле?— А в том смысле, что когда за какой-то непоняткой бабки стоят, а мне почему-то именно так и видится этот расклад, то случиться может что угодно. А ты во все это влезаешь.— Евгений Борисыч… — Петр задумчиво потер висок.— Евгений Борисыч, — кивнул Гурский, — и Гога, и Магога, и кто хочешь. Эдита Пьеха, например.— Почему Пьеха?— Ну, если в Москве главный мафиози — Кобзон, то хотелось бы, чтобы у нас — Пьеха.— Евгений Борисыч, точно. Все логично.— Но это — одна игра. И совсем другая — Виктор Аркадьевич, бизнесмен, который в казино удачи ищет. У него долги могут быть. Или наоборот, куча бабок. Он их что, декларировать должен? А людям, которые об этих деньгах фартовых знают, они покоя не дают. Может такое быть?— Наезд?— А почему нет? Отца украсть, пусть выкупает. Чем не мотив?— Возможно.— А здесь, Петя, все возможно. Например, дочка его, Ирина Аркадьевна, наняла бандюганов, чтобы они отца постращали и он бы согласился к ней в Израиль уехать с перепугу. А квартиру продать. Может, ей на книжную торговлю не хватает десятки-другой тысяч баксов. А что? Квартира в центре, большая, тараканов извести, в ремонт вложиться и очень, знаешь, можно… Сколько там комнат — три?— Четыре, если кабинет считать.— А чего его не считать? В коммуналке из-за такой кладовки соседи бы передрались. Короче, если отца к отъезду склонить, приподнялась бы.— Цены на недвижимость упали.— Все равно. Или вот: Евгений Борисыч, друг душевный и компаньон по каким— то там их общим делам, решил наконец все себе захапать. Может, там такие бабки крутятся!.. Опять же, нанял братков, те старика до второго инфаркта довели, и теперь — все его. А внешне — несчастный случай. Почему нет?— Гурский, ты сочинительство не бросил?— Вон… — Александр кивнул на пишущую машинку.Волков подошел к подоконнику, вынул из стоящей на нем машинки лист бумаги и прочел: «Мороз крепчал».— Злобствуешь? — усмехнулся Петр.— Размышляю…— Ладно, Спиноза, давай ксиву, я за билетом съезжу.— Ее еще найти надо.— Ищи быстрей, у меня куча дел.— Будешь покрикивать, вообще никуда не поеду, — Адашев поднялся из кресла, снял с полки набитую документами большую коробку из-под гаванских сигар и стал в ней рыться.— А Ирина эта все-таки вроде ничего, а? — Волков прикурил сигарету и звонко хлопнул крышкой своей «Зиппы».— Петр… — Гурский продолжал копаться в сигарной коробке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27