За сравнительно короткое время принц так переменился, что в столице только и говорили что о его здоровье. В доме на Второй линии постоянно толпились люди, и ему даже в письме не удавалось излить всего, что мучило и терзало его душу.
Между тем в Удзи возвратилась та самая назойливая кормилица, незадолго до всех этих событий уехавшая к собиравшейся родить дочери, поэтому девушка не всегда имела возможность читать даже те короткие записки, которые ей постоянно приносили от принца.
Госпожа Хитати была далека от того, чтобы полагать это бедное горное жилище подходящим для своей дочери, но она утешала себя тем, что Дайсё так или иначе позаботится о ней, поэтому, сведав о его намерении тайно перевезти девушку в столицу, возрадовалась.
Очевидно, понадеявшись, что теперь положение ее дочери упрочится, она подыскала несколько миловидных дам и девочек-служанок и отправила их в Удзи. Все это не было для девушки неожиданностью, более того, раньше она и сама ждала дня, когда Дайсё перевезет ее в столицу, но теперь… Мысли ее то и дело устремлялись к принцу. Его прелестное лицо неотступно стояло перед взором, в ушах звучали его упреки, его клятвы… Стоило ей хоть на миг задремать – она видела его во сне. Право, было от чего прийти в отчаяние.
В ту пору дожди лили не переставая, всякая связь с Удзи была прервана, и принц, не находя себе места от тоски, порой забывал даже о сыновней почтительности. «О, если б не эта постоянная опека, – думал он, – и впрямь живу словно в коконе…» (223).
Однажды он написал девушке длинное и нежное письмо:
«Устремляю свой взор
К облакам, над тобою плывущим,
Но не вижу и их.
Так тоскливо теперь, даже небо
В беспросветной теряется мгле».
Знаки, начертанные принцем, поражали удивительным изяществом, хотя сам он, казалось, не прилагал к тому никаких усилий, полностью доверившись кисти. Девушка была слишком еще молода и неопытна, поэтому столь пылкие чувства не могли не найти отклика в ее сердце. Однако ей не удавалось изгладить из памяти и того, с кем впервые обменялась она любовной клятвой. С каждым разом открывая в нем новые достоинства, она понимала, что он более, чем кто-либо, заслуживает ее доверия. «Что станется со мною, если, узнав обо всем, господин Дайсё отвернется от меня? – спрашивала она себя. – Вправе ли я огорчать матушку, которая ждет не дождется моего переезда в столицу? К тому же все говорят, что принц слишком непостоянен в своих привязанностях. Теперь его сердце принадлежит мне, но пройдет немного времени, и чувства его переменятся. Впрочем, даже если этого не случится, даже если он все-таки перевезет меня в столицу и я войду в число особ, находящихся под его покровительством, как отнесется к этому госпожа из дома на Второй линии? Все тайное, как правило, становится явным в нашем мире, вот ведь и принц разыскал меня, даром что нас связывала та единственная случайная встреча в сумерках. А уж теперь… О, я знаю, что виновата перед Дайсё и он вправе отказаться от меня, а что тогда?..»
Мучительные сомнения терзали ее душу, а тут еще принесли письмо от Дайсё. Девушке было очень неприятно, что эти два письма лежат рядом, и, взяв послание принца, которое оказалось гораздо длиннее, она присела поодаль, чтобы прочесть его. Дзидзю и Укон многозначительно переглянулись, словно говоря: «Сразу видно, кому госпожа отдает предпочтение».
– Впрочем, я не нахожу здесь ничего удивительного, – заметила Дзидзю. – Я всегда восхищалась Дайсё, но принц… На свете нет человека милее. А уж когда он предоставлен самому себе и может шутить и смеяться, сколько душе угодно… Право же, доведись мне разбудить в его сердце подобную страсть, я бы не колебалась. Я бы поступила на службу к Государыне-супруге, только чтобы почаще видеть его.
– Я знаю, вы способны на многое, – отозвалась Укон. – А по мне, так лучше Дайсё и человека нет. Я не хочу с вами спорить относительно того, кто из них красивее, но если говорить о манерах и душевных качествах… Так или иначе, госпожа попала в весьма затруднительное положение. Хотела бы я знать, чем все это кончится.
Укон была очень довольна, что у нее появилась наконец собеседница, с которой она могла поделиться своими тайными мыслями.
А вот что написал Дайсё:
«Я постоянно думаю о Вас, но, увы, уже так давно… Для меня было бы большим утешением получать иногда Ваши письма. Надеюсь, Вы не думаете, что я забыл…»
В конце же было приписано:
«В горной реке
Прибывает вода. В пору ливней (486)
Как живется тебе
Среди диких вершин, над которыми
Нависают мрачные тучи?
С каждым днем «все больше тоскую» (486)…».
Листок белой бумаги, на котором это было написано, был сложен так, как принято складывать деловые письма. Возможно, почерку Дайсё недоставало изящества, зато в нем чувствовалось благородство.
Письмо принца было гораздо длиннее и свернуто в маленький свиточек… Словом, оба послания были каждое по-своему примечательны.
– Ответьте сначала принцу, – посоветовали дамы, – а то если кто-нибудь придет…
– Ах, сегодня я совсем не могу писать… – смутилась госпожа и небрежно набросала на первом попавшемся листке бумаги:
«Не зря этот край
Прозывается Удзи.
Все горести Я познала давно.
В селенье унылом в Ямасиро
Влачатся безрадостно дни».
Очень часто девушка плакала, разглядывая оставленные принцем рисунки. «Он все равно скоро забудет меня», – убеждала себя она, но мысль, что ей придется жить в другом месте, куда принц уже не сможет приезжать, приводила ее в отчаяние.
«Не лучше ли стать
Облаком темным, нависшим
Над горной вершиной,
Чем безвольно качаться в волнах
Этой презренной жизни?
«Если я попаду…» (487)» – написала она в ответ, и, читая ее письмо, принц плакал навзрыд. «А ведь она все-таки любит меня», – догадывался он, и ему представлялась ее печально поникшая фигурка.
Тем временем тот, другой, слывший в мире образцом благонравия, тоже читал письмо, доставленное ему из Удзи, и, хотя лицо его оставалось бесстрастным, сердце разрывалось от жалости и любви. Ему девушка ответила так:
«Дни скучны и темны,
Печали моей сочувствуя,
Не кончается дождь (488),
И готовы мои рукава
С полноводной рекою поспорить».
Снова и снова вглядывался Дайсё в начертанные ее рукой строки. Как-то, беседуя со Второй принцессой, Дайсё сказал:
– До сих пор я не говорил вам об этом, боясь невольно оскорбить ваши чувства. Дело вот в чем. Есть одна женщина, которая давно уже мне дорога. Обстоятельства заставили меня поселить ее в глухой провинции, и я постоянно терзаюсь мыслью, что она там несчастна. В ближайшее время я собираюсь перевезти ее в столицу. Вы ведь знаете, в своих устремлениях я никогда не был похож на других людей и одно время даже полагал, что сумею прожить жизнь, не связывая себя ни с кем брачными узами. Однако теперь, когда у меня есть вы, я уже не могу полностью отрешиться от мира. И мне горько сознавать, что именно я являюсь причиной страданий этой никому не известной женщины.
– Не понимаю, какие основания для беспокойства могут быть у меня? – возразила принцесса.
– Наверняка найдутся недоброжелатели, которые постараются, воспользовавшись этим обстоятельством, опорочить меня в глазах Государя… Вы же знаете, как злы и несправедливы бывают люди. Впрочем, таких, как она, не удостаивают даже сплетнями.
В конце концов Дайсё все-таки решился перевезти девушку в давно уже выстроенное для нее жилище. Последние приготовления он предпочел окружить тайной, зная, сколь много найдется охотников позлословить. «Вы слышали, что задумал Дайсё? Вот, значит, в чем дело…»
Послав в тот дом доверенного человека, в преданности которого он не сомневался, Дайсё поручил ему проследить за тем, чтобы были
оклеены перегородки и собрана вся необходимая утварь. Волей случая человеком этим оказался некто Окура-но таю, тесть того самого Дай-найки. Короче говоря, один сказал другому, другой – третьему, и очень скоро новость эта докатилась до принца.
– Все живописные работы господин Дайсё поручил людям из своего окружения, – сообщили ему. – Дом самый заурядный, но он постарался наполнить его изысканнейшей роскошью.
Окончательно потеряв покой, принц снарядил гонца к своей бывшей кормилице, которая жила где-то в Нижнем городе и в ближайшее время вместе с супругом, наместником одной из дальних провинций, собиралась покинуть столицу. Гонцу было поручено спросить, не согласится ли кормилица ненадолго приютить одну связанную с принцем особу.
«Хотел бы я знать, что это за особа…» – подумал наместник, но мог ли он отказать принцу, явно рассчитывавшему на его согласие?
Получив ответ, принц вздохнул с облегчением и, зная, что наместник намеревается уехать из столицы в конце луны, решил перевезти девушку сразу же после его отъезда. О своем решении он сообщил в Удзи, строго-настрого наказав дамам не говорить никому ни слова. Самому ему ехать туда было опасно, к тому же теперь, по словам Укон, кормилица не спускала с госпожи глаз.
Тем временем Дайсё наметил для переезда Десятый день Четвертой луны. Плыть, «куда повлечет волна» (489)? Такого желания у девушки не было, но чувствовала она себя крайне неуверенно, и будущее пугало ее. Она хотела переехать на некоторое время к матери, чтобы спокойно все обдумать, но та сообщила, что супруга Сёсё должна вот-вот разрешиться от бремени, поэтому в доме постоянно читают сутры и произносят заклинания. Поездка в Исияма была отложена по той же причине. В конце концов госпожа Хитати сама приехала в Удзи. Навстречу ей вышла кормилица:
– Господин Дайсё был так добр, что позаботился даже о нарядах для дам, – сразу же заговорила она, – Разумеется, я сделала все, что в моих силах, но могла ли я, слабая, ничтожная женщина…
Глядя на радостно-возбужденное лицо кормилицы, девушка чувствовала, как в сердце ее пробуждаются самые темные предчувствия. Если ее позор выйдет наружу, она неизбежно сделается предметом насмешек и оскорблений. Даже прислужницы и те станут ее презирать. Но можно ли теперь что-нибудь изменить? Вот и сегодня ее пылкий поклонник прислал письмо, в котором обещал отыскать ее, даже если она спрячется в горах, «где встают восьмислойной грядой белые тучи» (490). «Но тогда останется только умереть, – писал он, – так не лучше ли подыскать укромное убежище, где никто не сможет нам помешать?» Его письмо повергло девушку в такое отчаяние, что она почувствовала себя совсем больной.
– Почему вы так побледнели и осунулись? – встревожилась госпожа Хитати.
– Ах, и не говорите, – тут же откликнулась кормилица, – просто ума не приложу, что случилось с нашей милой госпожой в последние дни. Она изволит отказываться от еды, не знаю, уж не заболела ли?
– В самом деле странно. Быть может, тому виною злые духи?
Или… Нет, это невозможно, ведь совсем недавно мы вынуждены были отменить паломничество в Исияма…
Скоро стемнело, и на небе появилась луна. Невольно вспомнив, как прекрасна она была в тот предрассветный час, девушка заплакала. Она понимала, что теперь не время лить слезы, и все же…
Призвав к себе монахиню Бэн, госпожа Хитати принялась беседовать с ней о прошлом, и та долго рассказывала, как хороша была ее покойная госпожа, какой нежной, чувствительной душой она обладала и как, истерзанная мучительными сомнениями, растаяла прямо на глазах.
– Будь она жива, ваша дочь сообщалась бы с ней теперь точно так же, как с супругой принца, – говорила монахиня. – Каким утешением это было бы для нее, ведь она так одинока здесь.
«Уж моя-то дочь не хуже других, – подумала госпожа Хитати. – Если все выйдет так, как я задумала, она и супруге принца не уступит».
– Ах, вы не поверите, как беспокоилась я за судьбу дочери, – сказала она вслух, – но похоже, что теперь можно вздохнуть с облегчением. Когда она переедет в столицу, мне вряд ли придется бывать здесь, а ведь как хорошо, никуда не торопясь, поговорить о былых днях.
– Принято считать, что мое обличье не предвещает ничего доброго, поэтому я не смела докучать вашей дочери своим присутствием, и мы почти не сообщались. Но как же мне будет одиноко, когда она уедет! Конечно же, я понимаю, что ей не место в этой глуши, и рада, что она будет жить в столице… Господин Дайсё – человек редких достоинств. К тому же его связывает с вашей дочерью не мимолетная прихоть, а глубокое чувство, иначе он вряд ли стал бы ее разыскивать. Впрочем, все это я уже говорила вам раньше, и вы знаете, что это правда.
– Да, видя, как он добр к ней, я неизменно вспоминаю о вас. Ведь именно благодаря вашему содействию… Разумеется, никто не знает, что случится в будущем, и все же… Супруга принца Хёбукё приняла в моей дочери большое участие, возможно даже большее, чем она того заслуживает, но у меня есть основания предполагать, что в доме на Второй линии ей грозит опасность, а мириться со столь неопределенным положением…
– Так, принц Хёбукё слишком любвеобилен, – улыбнулась монахиня. – Думаю, что молодым особам, обладающим чувствительной душой, нелегко служить в его доме. Вот и дочь госпожи Таю как-то жаловалась мне… Принц так хорош, что устоять просто невозможно, но вместе с тем никому не хочется навлекать на себя гнев госпожи.
Девушка лежала молча, прислушиваясь к их разговору. Интересно, что бы они сказали?..
– Да, положение непростое, – согласилась госпожа Хитати. – Господин Дайсё состоит в браке с дочерью самого Государя, но мы никак с ней не связаны, и, как бы ни сложилась судьба моей дочери, вряд ли кто-то станет сочувствовать ей. Боюсь, что мои слова могут показаться вам дерзкими, но я действительно так думаю. Поверьте, если бы моя дочь повела себя дурно, я запретила бы ей показываться мне на глаза, как ни тяжела была бы для меня разлука. Сердце девушки мучительно сжалось. «Лучше бы мне умереть! – подумала она. – Ведь раньше или позже, она непременно узнает…» Снаружи донесся грозный рев реки.
– Отроду' не видывала такой ужасной реки, – заметила госпожа Хитати. – И моя дочь должна влачить луны и годы в этом диком месте! Я уверена, что господин Дайсё чувствует себя виноватым, иначе и быть не может.
Весьма самонадеянная особа!
Дамы тут же заговорили о том, как быстра и опасна река Удзи.
– Я слышала, что совсем недавно внук перевозчика, промахнувшись шестом, угодил в воду и сразу же утонул, – сообщила одна.
– Так, эта река унесла многие жизни, – вторила ей другая. «Велико будет горе моих близких, если я исчезну неведомо куда, – думала девушка, – но их печаль скоро иссякнет. Если же я останусь жить, мне придется влачить поистине жалкое существование. Униженная, осыпаемая беспрерывными оскорблениямн… Да, меня ждут одни страдания».
Ничто не удерживало ее в этом мире, более того, смерть казалась ей единственным выходом, и все же как грустно… Притворяясь спящей, девушка прислушивалась к излияниям матери и постепенно пришла в совершенное отчаяние. А та, недовольная болезненной худобой и бледностью дочери, призвала кормилицу и принялась бранить ее.
– Следите за тем, – говорила она, – чтобы в покоях госпожи постоянно произносились молитвы. Кроме того, надобно поднести дары местным богам или прибегнуть к помощи очистительного омовения.
Могла ли она вообразить, что ее несчастная дочь и без того беспрестанно помышляет об омовении в Священной реке?.. (181)
– У вас слишком маленькая свита, – озабоченно говорила госпожа Хитати. – Следует отобрать самых достойных, а новеньких пока оставьте здесь. От прислужниц многое зависит. Отныне госпоже придется сообщаться с высокородными особами, и, хотя сама она кротка и миролюбива, мало ли что может случиться, особенно если в доме царит дух соперничества. И не забывайте об осторожности.
– Ну что ж, мне пора, – добавила она. – Я ведь должна позаботиться и о вашей сестре.
– О, не покидайте меня! – в отчаянии взмолилась девушка. Ей было страшно. Неужели она никогда больше не увидится с матерью? – Мне нездоровится, и я боюсь оставаться одна. Возьмите меня с собой, позвольте хотя бы некоторое время пожить с вами.
– О, если бы я могла! – плача, возразила госпожа Хитати. – В доме теперь так шумно и так тесно, ваши дамы не смогут сделать больше ни стежка, а ведь времени осталось совсем мало. Поверьте, я не брошу вас, даже если волею судьбы вы окажетесь вдруг в уезде Такэо. Ах, когда б у вас была мать более высокого звания…
В тот день принесли еще одно письмо от Дайсё, которому, судя по всему, сообщили, что девушка нездорова.
«К сожалению, я не имею возможности навестить Вас лично, – писал он, – ибо у меня накопилось много неотложных дел. Увы, чем ближе день нашей встречи, тем труднее выносить разлуку…»
Весьма длинное письмо прислал и принц Хёбукё, до сих пор так и не получивший ответа.
«Что тревожит Вас теперь? – спрашивал он. – Боюсь, как бы не устремились Вы в те земли, о которых прежде не могли и помыслить (108).
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42