— Он легко встал, вышел из-за стола, сделал несколько шагов навстречу, пожал Пафнутьеву руку, похлопал ладошкой по плечу, позаглядывал в глаза, словно желая убедиться, что его подчиненный из всех опасных жизненных передряг вышел целым и невредимым.— Здравствуйте, Олег Петрович, — почтительно сказал Пафнутьев. — Вызывали?— Что значит вызывал?! Паша! Я просил тебя заглянуть ко мне, не более того! Какие могут быть вызовы в наше время?! Ты что? — Шевелев рассмеялся заразительно, впрочем, его заразительность Пафнутьева нисколько не коснулась, поскольку знал он, прекрасно знал, зачем пригласил Шевелев, почему пляшет сейчас перед ним, как вошь на гребешке. Мысленно Пафнутьев так и выразился — вошь на гребешке. Но стоял он все в той же позе вызванного на ковер — руки вдоль тела, папочка в кулачке, голова чуть вперед, чуть в наклоне, голос негромкий, взгляд не то чтобы робкий, взгляд должен быть в меру дерзок, но и дерзость должна происходить от желания предугадать желания руководства и даже его капризы.Вот так примерно.— Садись, Паша, — легкий взмах прокурорской ладошки указал Пафнутьеву, куда именно следует сесть. И он сел. Старый хитрец Пафнутьев знал, как сесть — на самый краешек кресла, коленочки вместе, папочку на коленки и вопрошающий взгляд на руководство. Заметьте, не вопросительный взгляд, вопросительный может иметь оттенок нетерпеливости, даже требовательности, нет, взгляду положено быть именно вопрошающим. Чего изволите, дескать.— Какой-то ты сегодня скованный! — воскликнул Шевелев. — Я теряюсь от твоей серьезности! Что-нибудь случилось? Говори, решим!— Да нет, так чтобы очень, то не слишком... — промямлил Пафнутьев. Боялся он вступать в разговор открытый и доверительный, переполненный шутками-прибаутками, веселыми историями о преступлениях и преступниках. Знал — после такого разговора отказать человеку в большой или маленькой просьбе невозможно. Просто невозможно. После такого разговора можно только выпить, похлопать друг друга по плечам и расцеловаться у порога в знак вечной дружбы, а то и любви. — Тепло сегодня, — сказал Пафнутьев, прекрасно понимая весь идиотизм произнесенного. — Даже жарко. Вчера было холоднее.— Весна идет, весне дорогу! — воскликнул Шевелев, падая в соседнее кресло. — Как дела с этими прекрасными женскими трупами?— Нормально, — кивнул Пафнутьев. — Все путем. Устанавливаем, собираем доказательства, улики.— Уже улики?!— Да, но они пока безымянные. К уликам еще преступников надо подобрать. Но не каждый преступник окажется впору этим уликам, вернее, улики оказываются не впору преступнику. Это вроде как обувь купишь, а потом жалеешь.— Понятно, — сказал Шевелев, окончательно запутавшись. — Как я понимаю, задерживать некого?— Задержали одного, но это так... Шестерка.— Тогда зачем задерживали?— Много знает.— Не торопись выпускать!— Да вот тяну, пока сроки позволяют.— Это правильно. Так и нужно поступать. Только по закону и ни шага в сторону. Шаг влево, шаг вправо — стреляю без предупреждения. На поражение. Так было во времена нашего позорного прошлого, так будет и впредь. Согласен?— Насчет позорного прошлого?— Паша, ты не в ту степь поскакал, понял? Не в ту степь. — Терпение Шевелева, кажется, закончилось. — У меня был Сысцов. Слышал о таком?— Приходилось.— Он говорит, что ты нагрянул к нему домой почти с обыском. Это правда?— Он что, этот Сысцов, немножко беременный?— Не понял?— Что значит — почти с обыском? Или с обыском, или без обыска. Наполовину не бывает. Как не бывает женщин немножко беременных или, скажем, почти беременных.Шевелев расхохотался, причем так искренне и опять же заразительно, что, откинувшись на спинку кресла, несколько раз взбрыкнул ногами. Пафнутьев тут же вообразил, что ногами прокурор сучит так, будто сидит на кеттлеровском тренажере.— Слушай, Паша, у меня к тебе просьба... Не трожь этого Сысцова. Ну на кой он тебе сдался? Старый хрыч, хотя и с заслугами.— Его заслуги уходят корнями в позорное прошлое, Олег Петрович, — усмехнулся Пафнутьев, которого задели, задели прокурорские слова о позорном прошлом. Пафнутьев не считал позорным ни свое прошлое, ни прошлое страны, в которой он когда-то родился и прожил не меньше тридцати лет.— Паша, — Шевелев положил ладонь на плотную коленку Пафнутьева. — Оставь Сысцова. Ты же не веришь, что он убил этих девочек? Ему ли с девочками путаться! Он был здесь и подробно, чистосердечно, откровенно рассказал все, что произошло. Да, ему принадлежит фирма «Роксана». Да, убитые девочки пользовались услугами этой фирмы. Да, служащие «Роксаны» как-то отправляли их в Италию. Все вернулись. Живые и здоровые. Чем они там занимались... Это ведь не наше с тобой дело. Может быть, Иван Иванович как-то после хорошей дозы итальянского вина к кому из девочек залез под юбку. Могло такое быть? Могло. Я у него впрямую спросил. И он мне в лоб ответил — могло. То есть человек ведет себя искренне. Это надо ценить.— Ценю, — уныло кивнул Пафнутьев.— У тебя есть против него что-то конкретное? Если есть — бери! Я сам подпишу ордер на арест. Нет ничего конкретного — не лезь к мужику! — На этот раз в голосе прокурора чуть слышно звякнул металл.Шутки кончились, подумал Пафнутьев.— Мы договорились? — спросил Шевелев, снова укладывая свою ладошку на пафнутьевское колено.— Я больше не буду к нему домой ездить, — покаянно произнес Пафнутьев.— И сюда вызывать не надо. Если очень уж захочется, зайди ко мне, посоветуемся, вместе пригласим, в конце концов. Устроим ему перекрестный допрос, козлу похотливому!— Это было бы интересно. — Пафнутьев уставился тяжелым, неподвижным взглядом в пол.— Значит, заметано?— Олег Петрович... Мне надо срочно показаться врачу, — медленно проговорил Пафнутьев, все так же глядя в пол. — Я прошу дать отпуск за свой счет... На неделю.— Нет проблем! — воскликнул Шевелев радостно. — Хоть с завтрашнего дня.— Мне бы с понедельника. Если не возражаете.— Считай, что с понедельника ты в отпуске. Только оставь заявление секретарю.— Спасибо, Олег Петрович. — Пафнутьев тяжело поднялся из кресла, невольно, может быть, сам того не сознавая, давая понять Шевелеву, что действительно нуждается в серьезном медицинском обследовании.Понимал Пафнутьев еще одну тонкость разговора — не должен был Шевелев отпускать его даже в короткий отпуск, поскольку не завершено расследование двух убийств. Так не делалось, это было против сложившихся правил. Если бы Пафнутьев попросил неделю на то, чтобы проведать родителей, сделать ремонт в квартире, отдохнуть на даче, то, конечно, отпуска он бы не получил. Но если пошатнулось здоровье — отказать трудно. Он должен был сам облегчить задачу Шевелеву и выдвинуть такую причину, чтобы у того было право дать ему отпуск.Шевелев проводил Пафнутьева до двери, заботливо поддерживая под локоток, а когда тот уже взялся за ручку, остановил, развернул к себе.— Паша, значит, так... Мы договорились, да? — Шевелев смотрел жестко, и ни тени улыбки, благожелательства не осталось в его прищуренных глазах. Пафнутьев знал этот взгляд — так смотрели люди, которые не один раз побывали за колючей проволокой. И не за карманные кражи, нет. И понял Пафнутьев, что вся прокурорская доброжелательность, общительность, легкость — это вроде газетки, в которую завернута свинцовая труба.— О чем договорились? — спросил он.— О Сысцове.— Олег Петрович, я вот что скажу, — доверительно проговорил Пафнутьев. — Сысцов — это тот человек, который в свое время повысил меня в должности, сделал начальником следственного управления, каковым я в настоящее время и являюсь.— Да-а-а?! Я и не знал, — Шевелев расплылся в улыбке.— У нас с ним отношения давние, выверенные, можно сказать, — Пафнутьев осторожно и старательно проговаривал слова, которые ни к чему не обязывали, которые потом можно прослушивать много раз и не найдешь, не обнаружишь в них даже намека на какое-то обещание. Нужно быть очень уж опытным человеком, чтобы обнаружить пустоту этих слов и проглотить их.Шевелев проглотил.— Если увидите Ивана Ивановича, передайте ему, пожалуйста, что в самом факте моего посещения нет никакой угрозы. — Пафнутьев говорил чистую правду и опять лукавил. Да, в факте посещения угрозы не было, угроза была в другом — документы, фотографии, свидетельства, да и сами трупы, наконец, тоже взывали, требовали возмездия, их невнятный скорбный голос Пафнутьев слышал постоянно, как и плач неродившегося ребенка.— Я его буду видеть сегодня же, — радостно заверил Шевелев. — Передам ему ваши слова и вашу благодарность.— За что? — обернулся Пафнутьев, уже перешагнув порог.— За назначение!— Ах да, — кивнул Пафнутьев, слегка посрамленный собственным коварством. — Он об этом помнит.— Добрые дела не забываются! — сказал на прощанье Шевелев, давая понять, что и Пафнутьеву предоставляется возможность сделать доброе дело — оставить Сысцова в покое.«Он его будет видеть сегодня же, — проворчал Пафнутьев, шагая по коридору к своему кабинету. — Плотно, значит, взялся Сысцов за нашего прокурора. И, похоже, взялся давно, если его просьба вызвала столь горячее желание помочь, спасти, избавить. А вывод только один — Сысцов в опасности. Он не будет зря мельтешить перед этим Шевелевым и вязнуть в его услугах. Вот если бы узнать — в чем он почувствовал опасность? Ведь против него нет ну ничегошеньки. Единственное, что я могу, это сказать при случае: „Ах, как нехорошо, Иван Иванович! Надо же совесть иметь!“ И это все. Но не этих моих слов он опасается, там что-то более крутое».— Ну что, Паша?! — вскочил из кресла Худолей, едва Пафнутьев перешагнул порог кабинета.— Велено Сысцова не трогать.— Значит, морда в пуху!— Боюсь, это не пух. Из-за пуха Сысцов колотиться не будет. А он колотится. Как бы ни в крови была его морда.— А Пияшев слинял.— А Величковский плачет.— К маме хочет, — хмыкнул Худолей.— Боюсь, он плачет по другой причине. А Пияшев не заявил об ограблении, хотя взяли вы у него... Хорошо взяли. Как понимать?— Мы на верном пути, Паша.— Но у нас нет ничего! Ну, фотки с выбритыми прелестями... Ну, документы... Пияшев, конечно, нехорошо поступил, отобрав у девочек паспорта, но, в общем-то, разумно, во всем мире так делается. Надо ведь как-то кадры подзадержать... Фирма туристическая... Пахомова каждый месяц возит девочек на гастроли... Теперь Величковский...— Он все еще хочет наш туалет отделать? — спросил Худолей.— Мечтает.— Пусть отделает! Я завезу ему кафель, песок, цемент, выделю двух помощников. За выходные сделают. Ему бы только в камеру не возвращаться... А, Паша? Пусть!— Пусть, — пожал плечами Пафнутьев. — Тем более что и отпускать уже скоро, нет у нас против него обвинений.— Как нет?!— Ну фотографировал девочек, общался с ними в меру сил и собственной обаятельности. Они просились с ним в город. Он не отказывал, знакомил с Пияшевым. А дальше они сами решали свою судьбу. За это не сажают, не судят, за это можно только упрекнуть, пальчиком по столу постучать, и не более того. Можно еще бровки свои правоохранительные нахмурить, посмотреть этак строго... Но опять же это все.— А трупы?! — закричал Худолей.— А что трупы?.. Лежат. Ждут своего часа.— Значит, трупы тоже могут ждать?— А почему нет? — пожал плечами Пафнутьев. — У них все, как у живых. Молчат вот только, не дано им слово произнести. А ждать могут долго.— Родным сообщил?— Уже приехали.— Они ведь захотят их забрать?— Обещали подождать маленько.— Паша, а зачем они тебе?— Не знаю, — Пафнутьев недоуменно пожал плечами. — Сам не знаю. Не хочется отдавать, и все тут.— Думаешь, какие-то следы на них остались?— Чего не бывает...— Темнишь, Паша! — сказал Худолей.— Как говорят картежники, что-то корячится в голове... Не могу врубиться. Только есть вот ощущение, что не надо бы с этими трупами так быстро расставаться. Что-то в них еще есть.— Вроде уж так осмотрели...— Тут дело не в нашей внимательности. Тут дело в чем-то другом.— В чем, Паша?!— Говорю же — не знаю! — уже с раздражением ответил Пафнутьев. — Не знаю. Но чую — ответ где-то рядом, вот тут передо мною, на столе лежит. Да! — воскликнул Пафнутьев и вынул из кармана пачку фотографий. — Сысцову показывал.— И как? Не дрогнул?— Устоял. Похоже, с трудом, но устоял. Старая закалка. Голыми руками не возьмешь. Посмотри эти снимки повнимательнее — на них сысцовские пальчики. Ради этих отпечатков и ездил к нему. Все остальное — пустое.— Это ты, Паша, правильно поступил. Как настоящий профессионал. Я тоже всегда так стараюсь поступать. На тебя глядючи.— У тебя ведь есть неопознанные отпечатки? Ты их сопоставляй. Каждые новые отпечатки сопоставляй с пальчиками всех наших героев, и живых и мертвых. Со всеми без исключения. Величковский, Пияшев, Сысцов, Пахомова, девочки, которые в морге лежат... Да, ведь одна из них беременная была... Как бы ребенка не выбросили после вскрытия, — Пафнутьев потянулся к телефону. — А то потом будут говорить — да был ли мальчик-то, мальчик-то был?— Паша! — удивился Худолей. — Какой мальчик? Там плод трехмесячный... Тебе-то он на кой?— Мало ли... Как говорил мой дед, Иван Федорович, в хозяйстве даже ржавый гвоздь пригодится. Понимаешь, тогда с гвоздями тяжело было, напряженка. С мылом, кстати, тоже... И со спичками... А ты говоришь: плод! — Пафнутьев посмотрел на Худолея совершенно счастливыми глазами и поднял телефонную трубку.— Тебя озарило, Паша?— Да, Худолей, да!— Поделись!— Чуть попозже... Алло! Это морг? Пафнутьев беспокоит, если вы не возражаете... Очень хорошо. Скажите, пожалуйста... Как бы это поприличней выразиться... Прошлый раз, когда мы с вами встречались, вы сказали, что одна из ваших клиенток... Женщина... Да! Что она слегка беременна... Да, я помню, сие есть тайна великая и непознаваемая. Вопрос вот какой... Ребеночек цел? Вы его не выбросили случайно? Понял. Виноват. Заверяю вас, что подобное больше никогда не повторится. Простите великодушно. Да... Да... Да... — Пафнутьев беспомощно посмотрел на Худолея. — Да, сие есть тайна великая, да... Всего доброго, — Пафнутьев с облегчением положил трубку на место. — Крутой мужик... Как вы могли подумать, за кого меня принимаете... Ну и так далее. А ребеночек цел.— Знаешь, Паша, я ведь догадался, зачем он тебе понадобился, — сказал Худолей.— Конечно! — воскликнул Пафнутьев. — А для чего же еще! Тут и думать не надо. Значит, так... Насчет отпечатков мы договорились? — Пафнутьев сдвинул на край стола конверт со снимками.— Там же остались и мои отпечатки, и твои...— Не надо! — перебил Пафнутьев. — Перед визитом к Сысцову я все снимки протер. Теперь на глянцевой поверхности фоток отпечатки только Сысцова. И никого больше. Ты ведь уже сегодня сможешь что-то внятное произнести, да? Вопрос один — не сталкивались ли мы с его отпечатками раньше? Разумеется, в пределах этого уголовного дела.— Паша... Сысцов... Он что, засветился?— Пока нет. Но меня насторожил разговор с прокурором. Если Сысцов был чист до сих пор, то теперь я знаю, что есть некие обстоятельства, в которых он может засветиться. Сысцов без причины колоться не станет. Не та птица. И в должники к Шевелеву зря не полезет. Я вижу во всем этом месиве только один выход.— Какой?— Халандовский.— Паша! — потрясенно воскликнул Худолей. — Какой ты все-таки умный! Общаясь с тобой, я так много познаю, мне так многое в мире становится ясным! Если бы судьба не была ко мне столь благосклонной, то жизнь моя превратилась бы...Набрав номер Халандовского, Пафнутьев махнул рукой, призывая Худолея к тишине. И тот послушно замолк, будто и не произносил слов высоких и восторженных.— Здравствуй, Аркаша, — смиренно произнес Пафнутьев.— Давно жду твоего звонка. А ты все не звонишь и не звонишь... Я уж не знал, что и думать. Ну, вот скажи мне сам — как понимать твое молчание?— Мы стыдно, Аркаша.— Это хорошо. Стыд просветляет душу. Выстраивает мысли в благостном направлении. Заставляет вспомнить о брошенных, забытых друзьях, которые, может быть, ночами не спят, переживают, надеются хоть словечко услышать...— Ты его услышишь.— Из твоих уст? — Голос Халандовского предательски дрогнул. — Из твоих собственных уст, Паша?!— Нам с собой захватить что-нибудь?— Обижаешь, Паша. Скажи, за что?— Мы едем. С Худолеем.— А разве ты не из машины звонишь? Тогда поторопитесь. А то водка нагреется, мясо остынет, меня охватит беспокойство, и я могу что-нибудь с собой сделать, — Халандовский быстро положил трубку, отрезая Пафнутьеву путь к отступлению.Но Пафнутьев снова набрал номер.— Шаланда тоже просится.— Не вздумайте появиться без Шаланды! — И Халандовский опять положил трубку.Пафнутьев тут же набрал номер Шаланды.— Жора, я только что сказал Халандовскому, что ты напрашиваешься к нему в гости в расчете на угощение.— Я напрашиваюсь?! — взревел Шаланда. — Да я сам могу твоего Халандовского угостить! Догнать и еще раз угостить!— Он мне поверил.— Так, — прорычал Шаланда, и Пафнутьев представил себе, каким гневом в эти секунды наливается начальник милиции.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40