Но не успела моя рука коснуться створок, как ворота распахнулись. На меня уставился старый священник с серебряным обручем на голове – знак Истинного Верующего. Глаза его были пусты, как руины, плоть тверда, как серая глина. Если он и замечал мух, облепивших его уши, глаза и ноздри, то ничем их не беспокоил – не мигал, не дергался и, насколько я мог судить, даже не дышал на них.
– Да?
– Я выполняю поручение Единственного и Вездесущего, – Пришлось кричать, чтобы заглушить гудение огромной мухи над головой. – Мне нужны кров, пища и, возможно, защита от врагов.
Священник взглянул на кровавое месиво, оставленное моей лошадью у ворот, после чего перевел взгляд на меня.
– А заплатить ты можешь?
– Нет, зато тебе придется заплатить, если ты мне откажешь.
Я пнул Халу, и она, подхватив свою добычу, протиснулась в ворота. Привратник попятился на негнущихся ногах, и только тогда до меня дошло, что я разговаривал с трупом. Меня это не очень удивило; всего лишь очередная невидаль во время моего изматывающего путешествия по варварским землям.
Я спешился:
– Что с тобой приключилось, старик?
Он устало пожал плечами, потом взглянул на гигантскую муху.
– Бедствие, – сказал он так, будто это объясняло, почему он не в могиле. Он закрыл ворота, опустил засов, потом обернулся ко мне. – Нас постиг мор.
Я оглядел двор, отметив, каким пустым и неухоженным он казался: в углах роились мухи, а на теплых булыжниках стрекотали сверчки размером с кошку. Хотя меня очень удивило то, что я увидел, мне не хотелось показаться наивным. В любом случае, я слишком устал, чтобы задавать вопросы.
– Полагаю, ты можешь накормить меня.
Священник указал на открытую дверь, на пороге которой затеяли драку две крысы.
– Сейчас как раз подают завтрак, если рискнешь его отведать.
– Для меня это не риск, – ответил я, не совсем поняв, что имел в виду старик. Я передал ему поводья Халы. – Позаботься, чтобы ее вычистили, и дай ей поесть – пару коз или что другое – и гляди, чтобы к ней не приближались дети, которым ты симпатизируешь.
Ходячий труп принял поводья, направился к конюшне и больше не упоминал об оплате. По его мертвому лицу нельзя было понять, то ли это от моего вида, то ли по другой причине; я знал лишь, что мое священное паломничество и божественное сердце, перекачивающее кровь по моим жилам, сделали меня самой важной персоной на земле. Теперь я понял, что чувствовал сын калифа, когда проезжал на своем скакуне по Городу Великолепия, и почему он так часто совершал эти поездки. Я пересек двор, пинком отшвырнул крыс с порога и вошел внутрь.
Комната оказалась традиционно темной, ее освещал единственный светильник с четырьмя свечами, подвешенный под сводчатым потолком. Пахло пивом и мясом, в центре зала я увидел с десяток грязных фигур, расположившихся вокруг стола, за которым могли бы разместиться втрое больше людей. Они не разговаривали, только чмокали губами и клацали кружками, а если кто и поднял глаза, чтобы посмотреть на входящего, то я этого не заметил.
Я занял место в середине стола. Видя, что никто из моих сотрапезников понятия не имеет о столовых приборах, я воспользовался пальцами – положил кусок затхлого мяса на ломоть каменного хлеба и начал есть. Еда была такой же омерзительной, как компания, но для того, кто два дня глотал лишь дорожную пыль, любая снедь была вкусной. Я с жадностью проглотил варварскую пищу, словно куропатку, приготовленную в меду, и взял себе добавку.
Голод притупился, но теперь о себе напомнила жажда. Не увидев на столе ни одной пустой кружки, я обратился к кому-то через стол:
– Мне не из чего пить.
Женщина с волосами, похожими на солому, придвинулась ко мне, ухмыляясь:
– Так что теперь прикажешь делать?
– Принеси мне что-нибудь. – Она не шевельнулась, и тогда я добавил: – Я выполняю поручение Единственного и Вездесущего.
Она заухмылялась еще шире, потом, видимо, почувствовала во мне присутствие Единственного, и брови у нее поползли вверх. Поднявшись, она отправилась в темный угол и вернулась с деревянной кружкой, которую наполнила из кувшина на столе. Пиво оказалось кислым, к тому же с примесью песка, так как женщина не потрудилась сполоснуть кружку. Но после двух дней пути, когда я пил только протухшую воду из бурдюка, этот напиток мне показался освежающим, как эликсир жизни, – он казался еще слаще, оттого что его налил кто-то другой.
Я принялся за третью порцию не столько, чтобы досыта набить пузо, сколько для того, чтобы насладиться своим вновь обретенным авторитетом, когда что-то глухо стукнуло по столу.
– Передай и мне собачатины.
Веселый голос перепугал женщину и всю остальную грязную компанию, которая слетела со своих мест, а я посмотрел в конец стола и увидел венчик из желтых шаров, мерцающих при свете свечи. Шары были размером с человеческий глаз. Они поблескивали, как бриллианты, и вращались на шарнирах.
– Собачатины? – переспросил я, разглядывая за сверкающими глазками восемь мохнатых лап и округлое тело, не меньше, чем лошадиный круп. Я перевел взгляд на кусок жирного мяса, лежащий передо мной на хлебе. – Вот это?
– А ты что, хочешь, чтобы я ел крысу?
– Разумеется нет. – Я понес тарелку в конец стола и поставил ее перед пауком. Я также захватил с собой кружку пива и, предложив ее пауку, согнулся, чтобы заглянуть ему в глаза. – Это ты, Всемогущий?
– Поздравляю, Малик. – Теперь паук говорил на тысячу голосов. – Ты скоро станешь отцом.
– Что?
– Отцом, Малик! – Паук согнул одну лапку в круг, а другой лапой принялся похотливо водить в круге. – Ты ведь знаешь, как мужчина становится отцом?
– Отцом! – Я рухнул на скамью. – Но как? Я не видел свою жену уже… Нет! Скажите, что это не так!
– Произошло чудо, – Паук шипел и хихикал. – Твоя жена заявляет, что ты навещал ее во сне.
Я с такой силой стукнул кулаком по столу, что только защита Тира помешала моей руке сломаться.
– Право, Малик, – сказал Единственный, – а я-то думал, что ты возрадуешься. Наверное, ждешь сына? Я могу это устроить… он даже будет похож на тебя.
С этими словами паук вонзил свои клыки в мясо и начал высасывать сок, а я уронил голову на руки и застонал. Что теперь подумают мои друзья? Эта циничная и подозрительная братия ни за что не поверит в чудо, случившееся с моей женой. Наверняка они уже сейчас называют меня рогоносцем и всякий раз при упоминании моего имени подставляют к темечку пальцы в виде этаких маленьких рожек.
– Прекрати распускать нюни, Малик, – прошипел Единственный. – На что тебе жаловаться? Разве Мистра разоряет твои храмы?
В любое другое время я поднял бы голову и проклял Блудницу. Но сейчас я мог думать только о добром имени своей жены и об унижении, которое ей придется вынести по причине этого чуда. Даже благосклонность принца не спасет ее репутацию или мое дело, так как добропорядочные люди стараются избегать скандалов. Я стукнулся лбом об стол.
– Наглость Блудницы не знает границ! – прорычала Единственный, имея в виду, разумеется, Мистру, а не мою жену. – Она приказала Келемвару держать мои мертвых здесь, в Фаэруне, а сама опутала все мои храмы магической материей.
Я посмотрел на Кайрика и увидел, как он протянул пару паучьих лап, указывая на ревущую муху снаружи дома.
– Теперь мои Преданные страдают от гигантских насекомых, потоков кипящей смолы и полчищ крыс! – Единственный пододвинулся поближе и щелкнул челюстями у меня перед глазами, – Никогда не связывайся с женщиной, Малик. Будешь жалеть всю оставшуюся жизнь.
– Ваша правда. – Я посмотрел в глаза Единственного. – Нет ничего хуже чудес.

23

Руха и Зейл неслись во весь опор, чтобы догнать беглеца, и, когда стемнело, они затаились в темном переулке, разглядывая оттуда храм Кайрика в горах Ураганные Пики. Гиппогрифа они оставили привязанным над краю деревни – и все из-за зеленой мухи, кружившей над цитаделью. Серебряное Облако наотрез отказался хотя бы приблизиться к уродливой твари, ибо для гиппогрифов все, что летало, могло послужить пропитанием или, наоборот, они сами могли стать чьей-то пищей.
– Так, говоришь, здесь скрылся коротышка? – прошептала Руха, адресуя вопрос изможденному человеку с красными веками. Когда она и Зейл только вошли в деревню и осведомились о толстяке на адской лошади, этот деревенщина сразу вызвался проводить их к храму. – Ты уверен, что он все еще там?
Проводник покачал головой:
– Нет, не уверен. Там слишком много тайных ходов и туннелей, – еле ворочая языком, прошептал он. – Но никто не видел, чтобы он или его лошадь выходили, а вошел он именно этим путем. Вон до сих пор видна кровь моего племянника.
Селянин указал на темное пятно на земле прямо перед воротами. Руха внимательно осмотрела пятно, облепленное мухами, потом перевела взгляд на домик привратника. Старый священник, несший караул, был неподвижен, как статуя. В четырех угловых башнях тоже стояли часовые.
– Здесь всегда выставляют столько часовых? – поинтересовалась Руха.
Крестьянин покачал головой:
– Только одного смотрителя у ворот, но он обычно уходит в домик прикорнуть.
– Они что-то охраняют, – прошипел Зейл. – Готов побиться об заклад, что охраняют они нашего маленького друга.
– Так вы друзья этого убийцы?
– Мы просто очень хорошо его знаем, – ответила Руха. – Мы так же, как и ты, стремимся его поймать.
– Ничего я не стремлюсь! – воскликнул проводник. – У меня жена и трое ребятишек! Но я был бы счастлив, если бы вы его убили.
– Это легче сказать, чем сделать. – Зейл взглянул на Руху. – Что скажешь, многоуважаемая колдунья? Потихоньку минуем деревню на Серебряном Облаке и устроим на дороге засаду?
– Было бы лучше захватить его сонным. Если удастся не подпустить его к лошади, то у него будет меньше шансов удрать.
Зейл нахмурился:
– Придется воспользоваться магией, чтобы обойти охрану.
Больше ничего говорить и не нужно было, ибо каждый раз, как Руха начинала колдовать, она вызывала то бурю, то землетрясение, то грозу, и чем больше она прибегала к магии, тем разрушительнее становились эти катастрофы. Последнее заклинание вызвало град, сровнявший с землей половину фермерских домов неподалеку от Ирайэбора.
Пока Руха раздумывала, какой ущерб может нанести деревушке даже простейшее заклинание, образ Зейла внезапно помутнел у нее перед глазами, а потом она увидела, как ее спутник округлился, распух и глаза у него вылезли из орбит, как у жука. Она сразу поняла, кого видит перед собой, ведь красивое лицо Зейла не раз возникало у нее в видениях с тех пор, как погибли Ринда и Гвидион. Пока она рассматривала новый образ Зейла, его выпуклые глаза вдруг почернели, как угли, и зажглись холодным огнем, из мясистых губ вылез длинный язык темно-синего пламени и с него закапали брызги шипящего яда.
Руха закрыла глаза, и ее охватила дрожь, ибо никогда прежде ее не посещало столь много видений за такое короткое время. Это свидетельствовало о важности ее миссии, но усталость брала свое: каждый мираж сказывался на ее нервах.
– Руха, что случилось? – встревожился Зейл. Ему часто приходилось замечать, как ее взгляд становится отрешенным, но она никогда не объясняла, что ей грезится, поэтому он даже не догадывался о причине охватившей ее дрожи. – Ступай, отдохни, я посторожу.
Руха покачала головой:
– Мы должны напасть сейчас, Зейл. Ты ведь слышал богиню. Нет более важного дела, чем поймать этого беглеца.
Теперь Зейл покачал головой:
– Но только не такой ценой…
– Если на что-то решились, то нужно торопиться. – Проводник указал на домик привратника. – Смотрите сами.
Охранник исчез. Руха повернулась к крестьянину:
– Вели всем немедленно покинуть деревню.
Он нахмурился:
– То есть как это? Ведь уже совсем темно!
Не успела Руха ответить, как Зейл схватил ее за руку.
– Возможно, охранник просто отошел облегчиться.
– А может быть, он увидел нас и решил предупредить Малика! Мы не можем рисковать. Если Малик сейчас снова удерет, то хватит ли у Серебряного Облака сил догнать его?
Зейл покачал головой:
– Удивительно, что он проделал с нами такой долгий путь.
Руха повернулась к селянину:
– Ступай! Вели всем уйти, если они хотят встретить утро.
Она вытолкнула мужичонку на дорогу, а Зейл вытянул из ножен меч. Они затаились, пока не услышали, что селянин начал колотить в двери. Охранники свесились с башен и уставились вниз, пытаясь понять, в чем там дело. Ни один из них не покинул пост, чтобы доложить о происшествии, и тогда колдунья поняла, что часовой на воротах действительно отправился предупредить беглеца.
Руха подобрала с земли пригоршню мелкой гальки.
– Не трать силы на попытку убить Малика. – Она начала подбрасывать камешки. – Убей адскую лошадь, если сможешь, а остальное предоставь мне.
Ведьма произнесла солнечное заклинание и швырнула гальку. Камешки описали по воздуху золотую дугу и разнесли ворота в щепки. Руха сама не ожидала того, что за этим последовало.
Оглушительный взрыв сотряс стены цитадели так, что с них посыпалась пыль, затем в центре двора забил гейзер желтого пара, такого зловонного, будто горела сера, и такого горячего, что он обжигал любое создание, которого касался. Не прошло и секунды, как двор заполнился ошпаренными крысами, подпаленными гигантскими сверчками и орущими Верующими, которые быстро разбежались по дальним закоулкам храма и исчезли.
Руха и Зейл бегом пересекли улицу. К тому времени, когда они достигли ворот, желтый пар уже собрался в огромное облако. Нюхнув парку, ведьма закрыла глаза и закашлялась. На дорогу высыпало полчище крыс, истекающих кровью, которая лилась из глаз и ноздрей. Гигантская зеленая муха с ревом опустилась пониже и зависла над воротами, злобно уставившись на ведьму и ее напарника одним выпуклым черным глазом.
Зейл, не обращая внимания на муху, пинком разогнал мечущихся крыс.
– А почему никто из последователей Кайрика не бежит с этими паразитами? – Он вгляделся в желтый туман. – Должно быть, они бегут потайными ходами… и Малик вместе с ними!
Зейл набросил накидку на лицо и, прежде чем Руха успела его остановить, исчез в обжигающем тумане. Ведьма сложила ладони под вуалью, наполнила их своим дыханием и произнесла еще одно заклинание.
На этот раз от ее колдовства сотряслась вся деревня. Домик привратника заходил ходуном, загремели булыжники во дворе. С улиц за ее спиной раздался грохот бьющейся посуды и пронзительные крики разбегавшихся селян.
Руха раскрыла ладони и подула в сторону двора. Поднялся яростный ветер, он с воем ворвался в ворота и унес ядовитый пар. По ту сторону бьющего гейзера стоял на коленях Зейл, он не дошел до конюшни шагов пять. Желтый пар превратил его одежду в жалкие лохмотья, а кожа под ними покрылась желтыми язвами. Набрав в легкие побольше свежего воздуха, он с трудом поднялся с колен и, пошатываясь, направился к открытым дверям конюшни.
Руха пошла за ним.
Из гейзера вырвался раскат грома, а желтый пар превратился в огонь, расколовший двор по самому центру. Зейл оглянулся и увидел, что его от ведьмы отделяет завеса из пепла и расплавленного камня, вырвавшаяся из расщелины.
Руха сняла с плеча бурдюк, вынула из него пробку, но в эту секунду зеленая муха перелетела стену и опустилась прямо перед ней. Ведьма невольно попятилась, поднявшись по узким ступеням лестницы у домика привратника.
Пока это происходило, расщелина выплюнула такое количество пепла и лавы, что когда мы с Халой выскочили из конюшни, то оказались перед горящей стеной высотой с человеческий рост, за которой пенились брызги расплавленного камня. По ту сторону я ничего не видел, кроме стены цитадели и Арфистки, стоящей на ступенях домика.
– Чума на эту ведьму!
Я крепко спал, когда привратник разбудил меня сообщением, что кто-то наблюдает за храмом, тогда я спешно собрал пожитки и, полусонный, метнулся в конюшню. Я по-прежнему сжимал дневник Ринды в руке, а сам озирался в поисках другого выхода со двора. Я даже не заметил Зейла, пока Хала не попятилась с угрожающим фырчаньем, и тогда из страха я поднял книгу Ринды, чтобы заслониться.
Меч Зейла пробил пухлый том и застрял посредине.
Хала рванула вперед, и книга чуть не выскользнула у меня из рук с застрявшим в ней вражеским мечом – так обычно топор застревает в бревне. Я выпустил поводья, сжал бока лошади ногами и вцепился в книгу обеими руками и только тогда заметил, что Зейл не выпустил меча из рук, я увидел его лицо, покрытое желтыми болячками. Он прорычал проклятие в адрес моего отца и попытался сдернуть меня с седла, но Хала потащила его по двору. Я по-прежнему не выпускал из рук дневник, а возница не отпускал эфес меча,
Внезапно его бок покраснел, как помидор, и обжигающий жар опалил мне лицо. Я глянул вперед и увидел, как Хала перемахивает через завесу из пепла и лавы.
Почему мой враг не отпустил меч, остается для меня загадкой еще большей, чем та, каким образом мне удалось удержаться в седле, когда Хала перепрыгивала через расщелину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42