Около двери была маленькая раковина и шкаф, возможно, с одеждой.
— Мой дорогой Дорф, — сказал Сток. — Я вам, наверное, причинил массу неудобств?
Сток возник из сигарного облака в кожаном пальто до пят.
— Если вы решили напугать меня до полусмерти, то у вас ничего не получилось, — сказал я.
— Ха-ха-ха, — захохотал Сток и выпустил очередной громадный клуб дыма, такие клубы дыма можно увидеть только у паровозов, отправляющихся с лондонского вокзала Кингз-Кросс. — Я хотел пообщаться с вами, — сказал он, не выпуская сигары изо рта, — без Валкана.
— В следующий раз, — сказал я, — пишите письма.
Раздался стук в дверь. Сток передвигался по комнате, как раненая ворона. Седая женщина принесла два стакана чая с лимоном.
— Боюсь, что молока сегодня нет, — сказал Сток и запахнулся в пальто.
— Так, видимо, и изобрели русский чай, — сказал я.
Сток снова засмеялся своим деланным смехом. Я глотнул обжигающего чая и почувствовал себя лучше. Такое же ощущение испытываешь, когда впиваешься ногтями в собственную ладонь.
— Что стряслось? — спросил я.
Сток подождал, пока женщина выйдет из комнаты и закроет за собой дверь. Потом сказал:
— Давайте прекратим ссориться, ладно?
— Вы имеете в виду себя лично? — поинтересовался я. — Или Советский Союз?
— Себя лично, — сказал Сток. — Мы оба много выиграем, если будем не палки в колеса друг другу ставить, а сотрудничать. — Сток помолчал с деланной улыбкой. — Как ученый, Семица не очень важен для Советского Союза. У нас есть люди помоложе, с более свежими и интересными идеями. А ваши люди, напротив, будут считать вас гением, если вы сможете доставить его в Лондон. — Сток пожал плечами, словно поражаясь идиотизму мира политиков.
— Caveat emptor? — сказал я.
— Вот именно, — подтвердил Сток с удовольствием. — Да будет осторожен покупатель. — Он перекатил сигару в другой угол рта и повторил несколько раз: «Да будет осторожен покупатель». Я пил чай и молчал. Сток проковылял к боковому столу с шахматами, его кожаное пальто скрипело, как старое парусное судно.
— Вы в шахматы играете, англичанин? — спросил он.
— Я предпочитаю игры, где легче мошенничать, — сказал я.
— Согласен с вами, — сказал Сток. — Соблюдение правил мешает творчеству.
— Это касается и коммунизма? — вставил я.
Сток взял со стола коня.
— Но шахматы больше похожи на ваш капиталистический мир. Мир рыцарских фигур, мир королей и королев.
— Не смотрите на меня, — сказал я. — Я всего лишь пешка. Нахожусь здесь на линии фронта. — Сток ухмыльнулся и посмотрел на доску.
— А я хорошо играю, — сказал он. — Ваш друг Валкан — один из немногих в Берлине, кто может меня постоянно обыгрывать.
— Это потому, что он принадлежит нашему капиталистическому миру.
— Ваги мир меняется. Легкие фигуры становятся самыми значительными на доске. Королевы становятся... импотентками. Можно сказать «импотентки» о королевах?
— С этой стороны Стены вы можете говорить все, что угодно.
Сток кивнул.
— Легкие фигуры — генералы — правят вашим западным миром. Генерал Уокер, командир 24-й пехотной дивизии, говорил своим подчиненным, что президент США — коммунист.
— А вы разве не согласны? — спросил я.
— До чего ж вы глупый, — забасил Сток. — Я пытаюсь показать вам, что эти люди... — он помахал конем перед моим носом, — ...сами о себе заботятся.
— И вы завидуете? — серьезно спросил я.
— Может, и завидую, — сказал Сток. — Может, и так. — Он положил коня на место и запахнул полы своего пальто.
— Значит, вы собираетесь продать мне Семицу в качестве своего рода частной собственности? — сказал я. — Если вы, конечно, простите мне такие выверты моего буржуазного ума.
— Человек живет всего один раз, — сказал Сток.
— Я могу удовлетвориться и одним разом, — сказал я.
Сток положил в свой чай четыре ложки сахара с верхом и стал энергично его размешивать.
— Единственное, что я хочу, это прожить остаток моей жизни в тишине и покое, мне не надо много денег, лишь бы хватало на табак и скромную деревенскую пищу, на которой я был воспитан. Я полковник, и мои материальные условия превосходные, но я реалист, долго это продолжаться не может. Более молодые люди в моем ведомстве смотрят на мое место с завистью. — Он бросил на меня взгляд, я вяло кивнул. — С завистью, — повторил он.
— Вы занимаете ключевое место, — сказал я.
— Но проблема с такими постами в том, что на них многие зарятся. Некоторые из моих сотрудников имеют прекрасные университетские дипломы и так же сообразительны, как и я в их возрасте; их энергии хватает на то, чтобы работать дни и ночи напролет, и я когда-то так работал. — Он пожал плечами. — Вот почему я решил прожить оставшуюся часть жизни в вашем мире.
Он встал и открыл один из деревянных ставней. Со двора неслось тарахтенье дизельного мотора и топот ног, забирающихся через борт на грузовик. Он засунул руки глубоко в карманы пальто и запахнул полы.
Я спросил:
— А вы уверены, что сумеете убедить жену, семью?
Сток продолжал смотреть во двор.
— Моя жена погибла во время налета немецких самолетов в 1941 году, мой сын не пишет мне уже три с половиной года. Что бы вы сделали в моем положении, Дорф? Что бы вы сделали?
Я подождал, пока шум отъезжающего грузовика не замер на Кайбельштрассе. Потом сказал:
— Я бы перестал врать старым врунам для начала, Сток. Вы что, действительно думаете, что я пришел сюда, не перелистав ваше досье? Мои нынешние помощники подготовлены несравненно лучше, чем, по вашей оценке, я сам. Я о вас знаю все — от полезного объема камеры вашего холодильника «вестингхауз» до размера противозачаточного колпачка вашей любовницы.
Сток взял свой чай и принялся давить дольку лимона ложечкой. Он сказал:
— Вы хорошо подготовлены.
— Тяжело в ученье, легко в бою, — сказал я.
— Вы цитируете фельдмаршала Суворова. — Он подошел к шахматной доске и уставился на нее. — У нас, русских, есть пословица, «Умная ложь лучше глупой правды», — сказал он, размахивая чайной ложкой перед моим лицом.
— Ничего умного в жалком убийстве жены не было.
— Согласен, — сказал Сток весело. — Мы будем друзьями, англичанин. Мы должны доверять друг другу. — Он поставил чай на стол.
— Мне враг ни к чему, — сказал я.
Сток улыбнулся. Что тут скажешь?!
— Честно, англичанин, — сказал он, — на Запад я действительно бежать не хочу, но предложение о Семице вполне искренне. — Он облизал ложку.
— За деньги? — спросил я.
— Да, — сказал он и постучал ложечкой по пухлой ладони своей левой руки. — Деньги сюда. — И он стиснул руку в кулак.
Глава 7
Кони могут ходить через поля, занятые фигурами противника.
Кони всегда заканчивают ход на поле противоположного цвета.
Берлин, вторник, 8 октября
На контрольно-пропускном пункте «Чарли» царило оживление. Вспышки фотоаппаратов отрезали мгновения от вечности. Мостовая под ногами репортеров блестела от воды и моющего порошка. Американская машина «скорой помощи» неслась, мигая красным фонарем, к больнице, а может, и к моргу.
Один за другим репортеры прятали свои камеры и начинали сочинять в уме заголовки для завтрашних статей. «Молодой берлинец убит при попытке перебраться через Стену», или «Полицейские подстрелили прыгуна через Стену», или «Тротуар у Стены снова окрасился кровью». А может, человек и не умрет.
Я помахал страховым свидетельством перед будкой дежурного и осторожно проехал мимо. Отсюда было недалеко до «Халлешезтор» — района проституток и борделей, — а именно туда мне теперь и надо было. За плохо освещенным порталом начиналась крутая каменная лестница. В коридоре висела дюжина серых почтовых ящиков. На одном из них выделялась надпись: «Бюро реабилитации немецких военнопленных с Востока». Писем внутри не было. Сомневаюсь, что они там вообще когда-нибудь появлялись. Я поднялся по лестнице и нажал на звонок. У меня появилось чувство, что не нажми я на звонок, дверь мне все равно бы открыли.
— Да? — сказал спокойный молодой человек в темно-сером фланелевом костюме. Я произнес те слова приветствия, которыми меня снабдили в Лондоне.
— Сюда, пожалуйста, — сказал молодой человек.
Первая комната была похожа на приемную зубного врача — много журналов, стульев, но не было даже намека на уют. Меня оставили там одного на какое-то время, а потом пригласили внутрь. Войдя в одну дверь, я оказался перед другой, стальной. Вторая дверь была заперта, я стоял, нервничая, в тесном, ярко освещенном пространстве. Раздалось тихое жужжание, и дверь открылась.
— Добро пожаловать на Feldherrnhugel, — сказал спокойный молодой человек.
Я оказался в большой комнате, освещенной неоновыми, издававшими легкое гудение светильниками. Здесь стоял шкаф с картотекой, на стене висело несколько зашторенных карт. Два длинных металлических стола были заставлены телефонными аппаратами разнообразных цветов, картину дополнял телевизор и мощный радиоприемник. За одним из столов сидели четверо молодых людей. Они были очень похожи на того, который открыл мне дверь, — все молодые, бледные, чисто выбритые и одетые в белые сорочки, они вполне могли бы олицетворять новую процветающую Германию, но в них было также кое-что и от более почтенного возраста. Я попал в одно из подразделений бюро Гелена. Отсюда люди тайно переправлялись в ГДР или из ГДР. Это были люди, которых в Восточной Германии называли нацистами и о которых в Бонне предпочитали помалкивать.
Меня здесь, конечно, не очень ждали, но я представлял организацию, бывшую одним из источников финансирования организации Гелена — мне предложили кофе.
Один из одинаковых молодых людей надел очки в металлической оправе и сказал:
— Вы нуждаетесь в нашей помощи. — В этом ощущалось некое оскорбление. Я отхлебнул растворимого кофе. — Что бы вам ни требовалось, наш ответ да, мы это можем, — сказал очкастый. Он передал мне небольшой кувшинчик со сливками. — Что необходимо сделать в первую очередь?
— Не могу решиться, то ли Дувр взять в осаду, то ли Сталинград захватить.
Металлические Очки и еще двое улыбнулись, возможно, и впервые.
Я угостил их сигаретами «Галуаз», и мы приступили к делу.
— Мне надо кое-что переправить, — сказал я.
— Очень хорошо, — сказал Металлические Очки и вынул маленький магнитофон.
— Место отгрузки?
— Я постараюсь сам доставить груз в удобное место, — сказал я.
— Превосходно. — Он включил микрофон. — Место отгрузки отсутствует, — сказал он. — Куда? — обратился он снова ко мне.
— В один из портов Ла-Манша.
— Какой именно?
— Любой, — сказал я. Он снова кивнул и повторил мой ответ в микрофон. Кажется, мы нашли общий язык.
— Размер?
— Это человек, — сказал я. Никто из них и глазом не повел. Он тут же спросил:
— Добровольно или принудительно?
— Я еще не знаю, — сказал я.
— В сознании или без сознания?
— Если добровольно, то в сознании, если силой, то без.
— Мы предпочитаем в сознании, — сказал очкастый, прежде чем записать мой ответ на магнитофонную ленту.
Зазвонил телефон. Очкастый говорил отрывисто и властно, затем двое геленовских ребят надели темные плащи и спешно ушли.
— Стрельба у Стены, — пояснил очкастый мне.
— Там не шутят, — сказал я.
— Прямо у пропускного пункта Чарли, — сказал очкастый.
— Один из ваших? — спросил я.
— Да, курьер, — сказал очкастый. Он отнял руку от трубки: — Звонящий должен ждать на месте, если за полчаса с ним никто не свяжется, то снова позвонить сюда. — Он повесил трубку.
— Мы единственные, кто хоть что-то делает здесь в Берлине, — сказал очкастый. Другой парень, блондин с большой печаткой на пальце, подтвердил: «Ja», и они обменялись кивками.
«Со времени Гитлера?» — чуть не сорвалось у меня с языка, но я вовремя принялся за вторую чашку кофе. Очкастый достал карту города и наложил на нее прозрачную кальку. Потом стал рисовать кружки в восточной части города.
— Это самые удобные места для перехода, — сказал он. — Не слишком близко к границе сектора и все-таки не очень глубоко в советской зоне. В этом городе все может очень быстро вскипеть, особенно если вы схватили человека, которого разыскивает полиция. Иногда мы предпочитаем, чтобы груз отлежался где-нибудь в самой зоне. В любом месте — от Любека до Лейпцига. — У очкастого был легкий американский акцент, который время от времени проскальзывал сквозь его очевидный немецкий. — И мы должны знать об этом, по крайней мере, за двое суток. Но уж после этого мы берем всю ответственность на себя, даже если сама переправа и состоится не сразу. У вас есть вопросы?
— Да. Как я могу связаться с вашими людьми, находясь в восточной части Берлина?
— Вы должны позвонить по указанному номеру в Дрезден, и там вам дадут номер в Восточном Берлине, Мы меняем его каждую неделю. Дрезденский номер тоже иногда меняется. Так что перед отправкой туда свяжитесь с нами.
— Понятно, но разве нет телефонов, прямо связывающих две части города?
— Есть. Официально один. Он связывает русское командование в Карлсхорсте с Соединенным командованием на стадионе здесь, в Западном Берлине.
— А неофициально?
— Линии связи должны быть. Водопровод, электросети, канализация и газ — все эти службы должны говорить со своими коллегами в другой части города Ведь вполне может возникнуть чрезвычайная ситуация, но официально они не признаются.
— И вы этими линиями не пользуетесь?
— Очень редко. — Зазвучал зуммер. Он переключил тумблер у себя на столе. Я услышал голос спокойного молодого человека: «Да. Добрый вечер» — и другой, незнакомый мне голос: «Я тот человек, которого вы ждете из Дрездена». Очкастый включил что-то еще, и загорелся экран телевизора. Я увидел, как невысокий человек вошел в приемную, а потом и в ярко освещенный предбанник. Очкастый отвернул от меня экран телевизора.
— Безопасность, — сказал он. — Вы едва ли будете нам доверять, если мы познакомим вас с деталями другой операции.
— Вы чертовски правы, не будем, — сказал я.
— Так что если у вас все... — сказал очкастый, захлопывая толстую тетрадь.
— Все, — сказал я. Новых намеков мне не требовалось.
Он сказал:
— В этой операции вы будете служить связным офицером Валкана. Его кодовое имя — Король, а ваше... — Он бросил взгляд на стол. — ...Kadaver.
— Труп, — перевел я. — Миленькое имечко.
Очкастый улыбнулся.
* * *
Вернувшись в отель «Фрюлинг», я задумался о Короле — Валкане. Меня удивило, что он был одним из лучших шахматистов Берлина, впрочем, от него можно было ожидать чего угодно. Я думал о моем кодовом имени — Kadaver — и о Kadavergehorsam, своего рода дисциплине, заставлявшей труп вскакивать и отдавать честь Налив себе виски, я смотрел вниз, на роскошные сияющие огни. Я начинал чувствовать этот город; и с той, и с другой стороны Стены широкие, хорошо освещенные улицы разделялись чернильными озерами темноты. Возможно, это был единственный город в мире, где человек в темноте чувствовал себя в большей безопасности.
Глава 8
Профессионального игрока отличает умелое маневрирование конями.
Берлин, вторник, 8 октября
Посмотрите внимательно в глаза некоторых смелых молодых людей, и в глубине этих глаз вы заметите маленького испуганного человечка. Порой мне казалось, что я вижу этого человечка в глазах Валкана, а иногда начинал сомневаться. Он держал себя, как супермен с рекламы гормональных пилюль, мускулы его бугрились под хорошо сшитыми костюмами из легкой шерсти. Он носил шелковые носки и ботинки, заказанные по личной мерке в магазине на Джермин-стрит. Валкан являл собой новый тип европейца: он говорил, как американец, ел, как немец, одевался, как итальянец, и платил налоги, как француз.
Он употреблял англосаксонские идиомы с изыском, а если ругался, то спокойно и выверенно, никогда не позволяя себе опускаться до злости или ярости. Он сросся с «кадиллаком» марки «эльдорадо»; черная кожа, деревянное рулевое колесо, подсветка для чтения карт, магнитофон высочайшего качества и радиотелефон не бросались в глаза, но все же были заметны. В его машине не водилось шерстяных тигрят, пластмассовых скелетов, вымпелов и чехлов из леопардовых шкур. Сколько ни соскребай шкур с Джонни Валкана, под ними все равно оказывалось золото.
Швейцар в «Хилтоне» отдал честь и спросил:
— Хотите, я поставлю ваш Strassenkreuzer на стоянку? — Он говорил по-английски, и хотя термин «уличный крейсер» для американской машины комплимент сомнительный, Джонни это нравилось. Он швырнул ему ключи от машины заученным движением и пошел впереди меня. Маленькие подковки, которые он прибил к подметкам, клацали по мрамору. Умело спрятанные светильники освещали обильно смазанные каучуконосные деревья и играли бликами на монетах в газетном киоске, где продавались вчерашние «Дейли мейл» и «Плейбой», а также цветные открытки с Берлинской стеной, которые можно отослать друзьям с припиской: «Жаль, что вас нет со мной». Я проследовал за Валканом в бар, в котором было слишком темно, чтобы разглядеть меню, и где пианист с таким трудом находил нужные клавиши, что, казалось, их кто-то перемешал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
— Мой дорогой Дорф, — сказал Сток. — Я вам, наверное, причинил массу неудобств?
Сток возник из сигарного облака в кожаном пальто до пят.
— Если вы решили напугать меня до полусмерти, то у вас ничего не получилось, — сказал я.
— Ха-ха-ха, — захохотал Сток и выпустил очередной громадный клуб дыма, такие клубы дыма можно увидеть только у паровозов, отправляющихся с лондонского вокзала Кингз-Кросс. — Я хотел пообщаться с вами, — сказал он, не выпуская сигары изо рта, — без Валкана.
— В следующий раз, — сказал я, — пишите письма.
Раздался стук в дверь. Сток передвигался по комнате, как раненая ворона. Седая женщина принесла два стакана чая с лимоном.
— Боюсь, что молока сегодня нет, — сказал Сток и запахнулся в пальто.
— Так, видимо, и изобрели русский чай, — сказал я.
Сток снова засмеялся своим деланным смехом. Я глотнул обжигающего чая и почувствовал себя лучше. Такое же ощущение испытываешь, когда впиваешься ногтями в собственную ладонь.
— Что стряслось? — спросил я.
Сток подождал, пока женщина выйдет из комнаты и закроет за собой дверь. Потом сказал:
— Давайте прекратим ссориться, ладно?
— Вы имеете в виду себя лично? — поинтересовался я. — Или Советский Союз?
— Себя лично, — сказал Сток. — Мы оба много выиграем, если будем не палки в колеса друг другу ставить, а сотрудничать. — Сток помолчал с деланной улыбкой. — Как ученый, Семица не очень важен для Советского Союза. У нас есть люди помоложе, с более свежими и интересными идеями. А ваши люди, напротив, будут считать вас гением, если вы сможете доставить его в Лондон. — Сток пожал плечами, словно поражаясь идиотизму мира политиков.
— Caveat emptor? — сказал я.
— Вот именно, — подтвердил Сток с удовольствием. — Да будет осторожен покупатель. — Он перекатил сигару в другой угол рта и повторил несколько раз: «Да будет осторожен покупатель». Я пил чай и молчал. Сток проковылял к боковому столу с шахматами, его кожаное пальто скрипело, как старое парусное судно.
— Вы в шахматы играете, англичанин? — спросил он.
— Я предпочитаю игры, где легче мошенничать, — сказал я.
— Согласен с вами, — сказал Сток. — Соблюдение правил мешает творчеству.
— Это касается и коммунизма? — вставил я.
Сток взял со стола коня.
— Но шахматы больше похожи на ваш капиталистический мир. Мир рыцарских фигур, мир королей и королев.
— Не смотрите на меня, — сказал я. — Я всего лишь пешка. Нахожусь здесь на линии фронта. — Сток ухмыльнулся и посмотрел на доску.
— А я хорошо играю, — сказал он. — Ваш друг Валкан — один из немногих в Берлине, кто может меня постоянно обыгрывать.
— Это потому, что он принадлежит нашему капиталистическому миру.
— Ваги мир меняется. Легкие фигуры становятся самыми значительными на доске. Королевы становятся... импотентками. Можно сказать «импотентки» о королевах?
— С этой стороны Стены вы можете говорить все, что угодно.
Сток кивнул.
— Легкие фигуры — генералы — правят вашим западным миром. Генерал Уокер, командир 24-й пехотной дивизии, говорил своим подчиненным, что президент США — коммунист.
— А вы разве не согласны? — спросил я.
— До чего ж вы глупый, — забасил Сток. — Я пытаюсь показать вам, что эти люди... — он помахал конем перед моим носом, — ...сами о себе заботятся.
— И вы завидуете? — серьезно спросил я.
— Может, и завидую, — сказал Сток. — Может, и так. — Он положил коня на место и запахнул полы своего пальто.
— Значит, вы собираетесь продать мне Семицу в качестве своего рода частной собственности? — сказал я. — Если вы, конечно, простите мне такие выверты моего буржуазного ума.
— Человек живет всего один раз, — сказал Сток.
— Я могу удовлетвориться и одним разом, — сказал я.
Сток положил в свой чай четыре ложки сахара с верхом и стал энергично его размешивать.
— Единственное, что я хочу, это прожить остаток моей жизни в тишине и покое, мне не надо много денег, лишь бы хватало на табак и скромную деревенскую пищу, на которой я был воспитан. Я полковник, и мои материальные условия превосходные, но я реалист, долго это продолжаться не может. Более молодые люди в моем ведомстве смотрят на мое место с завистью. — Он бросил на меня взгляд, я вяло кивнул. — С завистью, — повторил он.
— Вы занимаете ключевое место, — сказал я.
— Но проблема с такими постами в том, что на них многие зарятся. Некоторые из моих сотрудников имеют прекрасные университетские дипломы и так же сообразительны, как и я в их возрасте; их энергии хватает на то, чтобы работать дни и ночи напролет, и я когда-то так работал. — Он пожал плечами. — Вот почему я решил прожить оставшуюся часть жизни в вашем мире.
Он встал и открыл один из деревянных ставней. Со двора неслось тарахтенье дизельного мотора и топот ног, забирающихся через борт на грузовик. Он засунул руки глубоко в карманы пальто и запахнул полы.
Я спросил:
— А вы уверены, что сумеете убедить жену, семью?
Сток продолжал смотреть во двор.
— Моя жена погибла во время налета немецких самолетов в 1941 году, мой сын не пишет мне уже три с половиной года. Что бы вы сделали в моем положении, Дорф? Что бы вы сделали?
Я подождал, пока шум отъезжающего грузовика не замер на Кайбельштрассе. Потом сказал:
— Я бы перестал врать старым врунам для начала, Сток. Вы что, действительно думаете, что я пришел сюда, не перелистав ваше досье? Мои нынешние помощники подготовлены несравненно лучше, чем, по вашей оценке, я сам. Я о вас знаю все — от полезного объема камеры вашего холодильника «вестингхауз» до размера противозачаточного колпачка вашей любовницы.
Сток взял свой чай и принялся давить дольку лимона ложечкой. Он сказал:
— Вы хорошо подготовлены.
— Тяжело в ученье, легко в бою, — сказал я.
— Вы цитируете фельдмаршала Суворова. — Он подошел к шахматной доске и уставился на нее. — У нас, русских, есть пословица, «Умная ложь лучше глупой правды», — сказал он, размахивая чайной ложкой перед моим лицом.
— Ничего умного в жалком убийстве жены не было.
— Согласен, — сказал Сток весело. — Мы будем друзьями, англичанин. Мы должны доверять друг другу. — Он поставил чай на стол.
— Мне враг ни к чему, — сказал я.
Сток улыбнулся. Что тут скажешь?!
— Честно, англичанин, — сказал он, — на Запад я действительно бежать не хочу, но предложение о Семице вполне искренне. — Он облизал ложку.
— За деньги? — спросил я.
— Да, — сказал он и постучал ложечкой по пухлой ладони своей левой руки. — Деньги сюда. — И он стиснул руку в кулак.
Глава 7
Кони могут ходить через поля, занятые фигурами противника.
Кони всегда заканчивают ход на поле противоположного цвета.
Берлин, вторник, 8 октября
На контрольно-пропускном пункте «Чарли» царило оживление. Вспышки фотоаппаратов отрезали мгновения от вечности. Мостовая под ногами репортеров блестела от воды и моющего порошка. Американская машина «скорой помощи» неслась, мигая красным фонарем, к больнице, а может, и к моргу.
Один за другим репортеры прятали свои камеры и начинали сочинять в уме заголовки для завтрашних статей. «Молодой берлинец убит при попытке перебраться через Стену», или «Полицейские подстрелили прыгуна через Стену», или «Тротуар у Стены снова окрасился кровью». А может, человек и не умрет.
Я помахал страховым свидетельством перед будкой дежурного и осторожно проехал мимо. Отсюда было недалеко до «Халлешезтор» — района проституток и борделей, — а именно туда мне теперь и надо было. За плохо освещенным порталом начиналась крутая каменная лестница. В коридоре висела дюжина серых почтовых ящиков. На одном из них выделялась надпись: «Бюро реабилитации немецких военнопленных с Востока». Писем внутри не было. Сомневаюсь, что они там вообще когда-нибудь появлялись. Я поднялся по лестнице и нажал на звонок. У меня появилось чувство, что не нажми я на звонок, дверь мне все равно бы открыли.
— Да? — сказал спокойный молодой человек в темно-сером фланелевом костюме. Я произнес те слова приветствия, которыми меня снабдили в Лондоне.
— Сюда, пожалуйста, — сказал молодой человек.
Первая комната была похожа на приемную зубного врача — много журналов, стульев, но не было даже намека на уют. Меня оставили там одного на какое-то время, а потом пригласили внутрь. Войдя в одну дверь, я оказался перед другой, стальной. Вторая дверь была заперта, я стоял, нервничая, в тесном, ярко освещенном пространстве. Раздалось тихое жужжание, и дверь открылась.
— Добро пожаловать на Feldherrnhugel, — сказал спокойный молодой человек.
Я оказался в большой комнате, освещенной неоновыми, издававшими легкое гудение светильниками. Здесь стоял шкаф с картотекой, на стене висело несколько зашторенных карт. Два длинных металлических стола были заставлены телефонными аппаратами разнообразных цветов, картину дополнял телевизор и мощный радиоприемник. За одним из столов сидели четверо молодых людей. Они были очень похожи на того, который открыл мне дверь, — все молодые, бледные, чисто выбритые и одетые в белые сорочки, они вполне могли бы олицетворять новую процветающую Германию, но в них было также кое-что и от более почтенного возраста. Я попал в одно из подразделений бюро Гелена. Отсюда люди тайно переправлялись в ГДР или из ГДР. Это были люди, которых в Восточной Германии называли нацистами и о которых в Бонне предпочитали помалкивать.
Меня здесь, конечно, не очень ждали, но я представлял организацию, бывшую одним из источников финансирования организации Гелена — мне предложили кофе.
Один из одинаковых молодых людей надел очки в металлической оправе и сказал:
— Вы нуждаетесь в нашей помощи. — В этом ощущалось некое оскорбление. Я отхлебнул растворимого кофе. — Что бы вам ни требовалось, наш ответ да, мы это можем, — сказал очкастый. Он передал мне небольшой кувшинчик со сливками. — Что необходимо сделать в первую очередь?
— Не могу решиться, то ли Дувр взять в осаду, то ли Сталинград захватить.
Металлические Очки и еще двое улыбнулись, возможно, и впервые.
Я угостил их сигаретами «Галуаз», и мы приступили к делу.
— Мне надо кое-что переправить, — сказал я.
— Очень хорошо, — сказал Металлические Очки и вынул маленький магнитофон.
— Место отгрузки?
— Я постараюсь сам доставить груз в удобное место, — сказал я.
— Превосходно. — Он включил микрофон. — Место отгрузки отсутствует, — сказал он. — Куда? — обратился он снова ко мне.
— В один из портов Ла-Манша.
— Какой именно?
— Любой, — сказал я. Он снова кивнул и повторил мой ответ в микрофон. Кажется, мы нашли общий язык.
— Размер?
— Это человек, — сказал я. Никто из них и глазом не повел. Он тут же спросил:
— Добровольно или принудительно?
— Я еще не знаю, — сказал я.
— В сознании или без сознания?
— Если добровольно, то в сознании, если силой, то без.
— Мы предпочитаем в сознании, — сказал очкастый, прежде чем записать мой ответ на магнитофонную ленту.
Зазвонил телефон. Очкастый говорил отрывисто и властно, затем двое геленовских ребят надели темные плащи и спешно ушли.
— Стрельба у Стены, — пояснил очкастый мне.
— Там не шутят, — сказал я.
— Прямо у пропускного пункта Чарли, — сказал очкастый.
— Один из ваших? — спросил я.
— Да, курьер, — сказал очкастый. Он отнял руку от трубки: — Звонящий должен ждать на месте, если за полчаса с ним никто не свяжется, то снова позвонить сюда. — Он повесил трубку.
— Мы единственные, кто хоть что-то делает здесь в Берлине, — сказал очкастый. Другой парень, блондин с большой печаткой на пальце, подтвердил: «Ja», и они обменялись кивками.
«Со времени Гитлера?» — чуть не сорвалось у меня с языка, но я вовремя принялся за вторую чашку кофе. Очкастый достал карту города и наложил на нее прозрачную кальку. Потом стал рисовать кружки в восточной части города.
— Это самые удобные места для перехода, — сказал он. — Не слишком близко к границе сектора и все-таки не очень глубоко в советской зоне. В этом городе все может очень быстро вскипеть, особенно если вы схватили человека, которого разыскивает полиция. Иногда мы предпочитаем, чтобы груз отлежался где-нибудь в самой зоне. В любом месте — от Любека до Лейпцига. — У очкастого был легкий американский акцент, который время от времени проскальзывал сквозь его очевидный немецкий. — И мы должны знать об этом, по крайней мере, за двое суток. Но уж после этого мы берем всю ответственность на себя, даже если сама переправа и состоится не сразу. У вас есть вопросы?
— Да. Как я могу связаться с вашими людьми, находясь в восточной части Берлина?
— Вы должны позвонить по указанному номеру в Дрезден, и там вам дадут номер в Восточном Берлине, Мы меняем его каждую неделю. Дрезденский номер тоже иногда меняется. Так что перед отправкой туда свяжитесь с нами.
— Понятно, но разве нет телефонов, прямо связывающих две части города?
— Есть. Официально один. Он связывает русское командование в Карлсхорсте с Соединенным командованием на стадионе здесь, в Западном Берлине.
— А неофициально?
— Линии связи должны быть. Водопровод, электросети, канализация и газ — все эти службы должны говорить со своими коллегами в другой части города Ведь вполне может возникнуть чрезвычайная ситуация, но официально они не признаются.
— И вы этими линиями не пользуетесь?
— Очень редко. — Зазвучал зуммер. Он переключил тумблер у себя на столе. Я услышал голос спокойного молодого человека: «Да. Добрый вечер» — и другой, незнакомый мне голос: «Я тот человек, которого вы ждете из Дрездена». Очкастый включил что-то еще, и загорелся экран телевизора. Я увидел, как невысокий человек вошел в приемную, а потом и в ярко освещенный предбанник. Очкастый отвернул от меня экран телевизора.
— Безопасность, — сказал он. — Вы едва ли будете нам доверять, если мы познакомим вас с деталями другой операции.
— Вы чертовски правы, не будем, — сказал я.
— Так что если у вас все... — сказал очкастый, захлопывая толстую тетрадь.
— Все, — сказал я. Новых намеков мне не требовалось.
Он сказал:
— В этой операции вы будете служить связным офицером Валкана. Его кодовое имя — Король, а ваше... — Он бросил взгляд на стол. — ...Kadaver.
— Труп, — перевел я. — Миленькое имечко.
Очкастый улыбнулся.
* * *
Вернувшись в отель «Фрюлинг», я задумался о Короле — Валкане. Меня удивило, что он был одним из лучших шахматистов Берлина, впрочем, от него можно было ожидать чего угодно. Я думал о моем кодовом имени — Kadaver — и о Kadavergehorsam, своего рода дисциплине, заставлявшей труп вскакивать и отдавать честь Налив себе виски, я смотрел вниз, на роскошные сияющие огни. Я начинал чувствовать этот город; и с той, и с другой стороны Стены широкие, хорошо освещенные улицы разделялись чернильными озерами темноты. Возможно, это был единственный город в мире, где человек в темноте чувствовал себя в большей безопасности.
Глава 8
Профессионального игрока отличает умелое маневрирование конями.
Берлин, вторник, 8 октября
Посмотрите внимательно в глаза некоторых смелых молодых людей, и в глубине этих глаз вы заметите маленького испуганного человечка. Порой мне казалось, что я вижу этого человечка в глазах Валкана, а иногда начинал сомневаться. Он держал себя, как супермен с рекламы гормональных пилюль, мускулы его бугрились под хорошо сшитыми костюмами из легкой шерсти. Он носил шелковые носки и ботинки, заказанные по личной мерке в магазине на Джермин-стрит. Валкан являл собой новый тип европейца: он говорил, как американец, ел, как немец, одевался, как итальянец, и платил налоги, как француз.
Он употреблял англосаксонские идиомы с изыском, а если ругался, то спокойно и выверенно, никогда не позволяя себе опускаться до злости или ярости. Он сросся с «кадиллаком» марки «эльдорадо»; черная кожа, деревянное рулевое колесо, подсветка для чтения карт, магнитофон высочайшего качества и радиотелефон не бросались в глаза, но все же были заметны. В его машине не водилось шерстяных тигрят, пластмассовых скелетов, вымпелов и чехлов из леопардовых шкур. Сколько ни соскребай шкур с Джонни Валкана, под ними все равно оказывалось золото.
Швейцар в «Хилтоне» отдал честь и спросил:
— Хотите, я поставлю ваш Strassenkreuzer на стоянку? — Он говорил по-английски, и хотя термин «уличный крейсер» для американской машины комплимент сомнительный, Джонни это нравилось. Он швырнул ему ключи от машины заученным движением и пошел впереди меня. Маленькие подковки, которые он прибил к подметкам, клацали по мрамору. Умело спрятанные светильники освещали обильно смазанные каучуконосные деревья и играли бликами на монетах в газетном киоске, где продавались вчерашние «Дейли мейл» и «Плейбой», а также цветные открытки с Берлинской стеной, которые можно отослать друзьям с припиской: «Жаль, что вас нет со мной». Я проследовал за Валканом в бар, в котором было слишком темно, чтобы разглядеть меню, и где пианист с таким трудом находил нужные клавиши, что, казалось, их кто-то перемешал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27