Они нравились ему, он им. И только в разговорах с полковником он все время чувствовал какую-то недосказанность. Ему все время казалось, что офицер хочет поговорить с ним о чем-то таком, чего не скажешь ни за дружеским столом, ни в обычном разговоре. Из всего, что за это время журналист увидел в отряде его удивило только две странности. Первая – все офицерские семьи уже несколько месяцев жили в расположении, хотя до этого все они имели квартиры в небольшом городке, на окраине которого стоял штаб отряда. И вторая – детей пограничников всегда возили в школу и из школы на отрядном автобусе два вооруженных солдата и замполит. Леонид, у которого Голубев пытался получить разъяснения по этому поводу, пожал плечами и, отведя глаза, сказал:– Граница.Спросить об этом полковника Владимир, почему-то, не решился. За два дня до окончания командировки его неожиданно пригласил командир отряда.– С вами хочет поговорить первый секретарь обкома партии.Голубев недоуменно посмотрел на полковника. Все это время он жил в расположении штаба и ни с кем из местных жителей не встречался, поэтому и знать о нем, как ему казалось, не мог никто, кроме пограничников.Глаза полковника потеплели. Он усмехнулся:– Я тоже в недоумении, но раз Бердыев хочет с вами поговорить, то отказываться не следует. Поезжайте, когда закончите разговор, то прямо из приемной позвоните дежурному, он пошлет за вами нашу машину – я распоряжусь.Журналист хотел поблагодарить, сказав, что может приехать и на обкомовской машине, но полковник прищурил глаза и кивнул, прощаясь. Голубев молча вышел.Обком располагался в стандартном трехэтажном здании из стекла и бетона. Такие же постройки Голубев видел в Средней Азии и Сибири, Центральной России и Молдавии.– Только тут оно желтее, чем в других местах, – проговорил он, прощаясь с Леонидом, привезшим его сюда.– Жара, – голос капитана прозвучал громче, чем обычно, – вот штукатурка и пожелтела. Ну, будь…Голубев взбежал по ступеням, открыл тяжелую дверь и удивился – сразу за порогом в прохладном вестибюле за отгороженным квадратом из полированного дерева сидел милиционер. На черном, как сажа, лице сверкали белки глаз. Постовой лениво поднялся и, взглянув на распахнутую на груди рубашку и потертые джинсы журналиста, негромко процедил:– Ты куда?– Меня пригласил товарищ Бердыев, – Голубев потянул из кармана красное удостоверение и увидел, что милиционер стал втягивать огромный живот, выпиравший из застиранной форменной рубашки.– Вы из Москвы? – Теперь на черном лице светилось подобострастие, – проходите, извините, что сразу не узнал – служба у меня такая.– Ничего страшного, – Голубев удивился метамарфозе, происшедшей с милиционером и стал подниматься по лестнице. Шага через четыре он услышал, что милиционер кому-то докладывает о приходе московского журналиста.Приемная первого секретаря напоминала выставку текинских ковров, но в ней было прохладно, а воздухе чувствовался аромат чего-то удивительно тонкого. Когда тонкая, похожая на подростка секретарша выпорхнула из-за стола, он понял, что так пахнут какие-то легкие духи. Девушка подошла к нему и протянула крошечный квадратик белого картона:– Я правильно написала?Он опустил глаза и увидел свои фамилию, имя и отчество, напечатанные крупными буквами.– Да, – он улыбнулся ей и она, пройдя вперед, взмахнула тонкой рукой, приглашая его следовать за ней.В огромной комнате, со стенами, обшитими деревом и покрытыми коврами, под громадным портретом Первого секретаря ЦК компартии Туркмении сидел грузный мужчина в сером пиджаке. Он поднял голову и его лицо, лоснящееся то ли от пота, то ли от жира, расплылось в приветливой улыбке.Он резво выскочил из-за стола и кинулся навстречу гостю. Голубев заметил, что хозяин кабинета успел выхватить из рук секретарши картонку и, на ходу глянув в нее, он чуть ли не закричал:– Владимир Юрьевич, как можно, уже вторую неделю вы живете в нашем городе, а еще ни разу у меня не были!? Может быть, мы чем-нибудь вас обидели?– Да что вы, товарищ Бердыев, – журналист смутился, хотя в глубине души вдруг почувствовал какое-то удовлетворение от того, что его так радушно встречает первый секретарь обкома, – я, собственно, приехал писать о пограничниках, вот и пропадаю на заставах, а до города, как-то, не добрался.– Все мы тут пограничники. Это Селезнев считает, что только он и его солдаты охраняют границу, а мы тут с самого рождения защищаем рубежи нашей необъятной родины. Селезнев, Селезнев… Я на своем веку троих таких командиров здесь видел. Все они приехали из России и туда же уехали, а мы, как жили в наших песках, так и живем.Что-то в голосе секретаря обкома было такое, что заставило Голубева насторожиться. Может быть, некоторое принебрежение к офицерам, звучавшее в его словах. Или то, как он произнес слово «Россия», но журналист широко улыбнулся и спросил:– Может быть, сразу и расскажете о связях вашего района с Центром. Я знаю, у вас тут есть что продать в Россию – каракуль, газ, нефть, прекрасные дыни и арбузы, а помидоры, – он от удовольствия прищелкнул языком, – таких вкусных, громадных и мясистых помидор я не встречал ни в Америке, ни в Африке.Секретарь улыбнулся и, заглянув в бумажку, проговорил:– Владимир Юрьевич, вы забыли один из самых ценных товаров, который производится в наших краях – ковры. Эти ковры, – он взмахнул рукой, показывая на стены, – стоят на мировом рынке груду золота. А ткут их простые туркменские женщины, сидя на корточках под навесом. Ни машин, ни механизмом – только шерсть, из которой они делают нити и камешки, которые используются, как грузики, чтобы натягивать нить. Это чудо, если хотите, я вам покажу.– С удовольствием посмотрю.Секретарша переступила с ноги на ногу. На ее спину из окна падало солнце и он увидел, на просвет, что ее ноги, почти по щиколотки, затянуты во что-то плотное. Ему всегда казалось, что туркменки чувствуют себя свободнее узбечек, а тут он увидел то, чего не видел в Ашхабаде – шаровары, в которых обязаны ходить мусульманские женщины, на молодой девушке. Она работала в обкоме, значит, по меньше мере, должна была бать комсомолкой. Хотя, он тут же поправил себя – что он мог увидеть в столице, если был в редакции, на привилегированном курорте и в театре. Это даже нельзя было назвать городом.– Владимир Юрьевич, – всплеснул огромными ручищами секретарь, – что-то я совсем растерялся. Гостя у порога держу. Пойдем, чуть-чуть посидим, немножко покушаем, чаю попьем, потом говорить будем.Секретарша уже стояла у ближайшей стены, распахнув дверь, замаскированную под панель, приглашающе улыбнулась.– Да я, собственно, только что ел…Тяжелая рука осторожно направила его через порог. В центре небольшой, похожей на узкий пенал, комнаты стоял стол, заваленный едой и заставленный бутылками. Холодные куры и ломти вареного мяса; круги колбасы и банки с красной икрой и крабами; нарезанные красные, белые и зеленые дольки дынь и алые, тяжелые ломти арбузов; виноград и персики; белый хлеб, лепешки и какая-то сдоба… Стол походил на выставку и склад продуктов одновременно. Сидеть за ним мог только герой, подобный Гаргантюа. Под стать еде были и спиртные напитки. Тут соседствовали польская и советская водка, американский и шотландскый виски, французский коньяк и кубинский ром. На самом углу стола стояла батарея вин.– Как говорил в том кино Шурик, – хозяин кабинета повел над столом ладонью – «что тут пить?»– Эт, точно.– А это уже говорил другой герой и в другом фильме, – довольно расхохотался секретарь. – Давайте, чуть-чуть закусим, пока принесут плов и шашлык.Голубев сел и решил, что в этот раз постарается сделать все, чтобы не напиваться. «Буду осторожно сливать под стол, – подумал он, – на ковре все равно ничего видно не будет.»Не успел секретарь наполнить рюмки, как он задал ему только что прозвучавший вопрос о связях между Россией и его областью.– Я вам дам одну книжку, – отмахнулся секретарь, – там у меня все написано. Факты проверенные – сам собирал и книжку сам писал.– Это интересно, – Голубев поднял брови.– За встречу!Это был удивительный разговор.Он скакал с перестройки на историю партии, с философии на математику, как оказалось, секретарь когда-то заканчивал Ашхабадский мехмат и какое-то время работал учителем. Они говорили о моде и последних работах Ленина. Голубева забавляло, что его собеседник совершенно не отвечал на вопросы и не говорил ни о работе своего обкома, ни о своей области. Перемены горячих блюд ознаменовывались появлением мужчин. Неслышно, откуда-то из-за спины его собеседника появлялся человек с подносом, полным золотистого плова или десятком палочек шашлыка. Еду, как заметил журналист, носили трое мужчин. Он несколько раз порывался спросить чем вызваны смены официантов, хотя по всему было видно, что это были работники обкома. Поначалу он записывал разговор, надеясь утром выжать из него хоть какую-нибудь информацию для будущего матариала, но, исписав две кассеты, положил диктофон в сумку.За окном потемнело и, Голубев, недоумевая, посмотрел на часы. Оказалось, что их еда-беседа продолжается уже четвертый час. Он чуть не вскочил:– Простите, уже девятый час, похоже, я нарушил все ваши планы – рабочий день уже закончился?– О чем вы говорите?!– Вскричал секретарь, – у нас день не нормирован. Иногда мне приходится сутками не выходить из кабинета или не вылезать из машины.– Но вам нужно отдохнуть.– А вот это вы правильно заметили, – хозяин кабинета щелкнул пальцами и поднялся, – сейчас и поедем отдыхать.Они вышли из комнаты, прошли через кабинет. Голубев отметил, что секретарши в приемной нет, но за ее столом сидит один из тех, кто приносил еду. Увидя их, он вскочил и, склонив голову, сказал:– Все готово, машина ждет вас внизу.На площади перед обкомом не было ни одной машины. Из пустыни тянуло жаром уходящего дня. Голубеву вдруг показалось, что все люди исчезли и он остался один в целом свете. Ему стало тоскливо и страшно. Журналист поднял голову к небу. В его пыльной голубоватой глубине краснели две полосы – то ли росчерки облаков, то ли инверсионные следы самолета. Он вспомнил, что его старая бабашка, увидя такой закат, говорила : «завтра будет сильный ветер». И сейчас он сказал тоже самое.– Ветер? – Удивился секретарь, и Голубев понял, что он не один, – в это время у нас дует только один ветер и тот – на рассвете. Едем.Они сели в машину и медленно поехали куда-то в сторону гор. В машине был холодильник, набитый бутылками чешского пива. Они пили холодной, горьковатый напиток и чему-то смеялись, но Голубев чувствовал, что непонятная тоска медленно сжимает его сердце. Что было дальше, он помнил отрывками. Было много людей. Все пили и ели. Играла какая-то незнакомая музыка. Потом появились танцовщицы в полупрозрачных туниках и шароварах.– Ну, – спросил кто-то, – какую хочешь, или возьмешь двоих, троих?– А, может, он любит мальчиков? – прозвучал чуть ли ни в ушах какой-то сладковатый голос.– Нет, – возразил первый, – он говорил, что ему больше нравятся пухленькие блондинки с круглыми коленками.– Хорошо, – приказал неожиданно появившийся рядом секретарь обкома, обнимая его за плечи, и Голубев почувствовал его тяжелое дыхание на своей щеке, – пусть с ним идут Леночка и Катя…Потом был какой-то провал, но он помнил, что из зала не выходил и ни с кем не уединялся. Только один раз чей-то женский голос прошептал ему на ухо:– Пожалуйста, думайте о том, что говорите, тут даже бред может стоить головы.– Кто вы? – спросил он, с трудом различая рядом с собой полноватое, немолодое женское лицо.– Я редактор областной газеты, – сказала женщина и тут же исчезла.Потом вдруг все закричали что-то приветственное. Голубев на какое-то мгновение отрезвел и увидел, что в дверях стоят три пограничника. Он пригляделся и узнал командира, майора Воронова и Леонида. Полковник рассмеялся и, подойдя к столу, взял в руки ближайшую бутылку и до краев наполнил пустой стакан. То же сделали его офицеры. Они одновременно поднесли стаканы к губам и выпили. Голубев вдруг почувствовал, что к его плечу прижалось что-то мягкое, он оглянулся и увидел рядом с собой незнакомую женщину. Она приподняла его и, прижавшись, куда-то повела. Пахнуло прохладой и послышался звякающий стальными нотками голос Леонида:– Не сажай его, положи на заднее сидение и разверни машину. Я схожу за нашими и мы сразу поедем. Никого к машине не подпускай!– Сумка, мой диктофон? – Голубев попытался подняться, но чьи-то сильные руки уложили его на бок. Засыпая он почувствовал, что держит в руках свою сумку.Он проснулся утром на знакомом диване. На подоконнике стояла бутылка воды, а в холодильнике – банка кислого молока.Утром пришел Леонид.– Я не понял, – спросил его Голубев, – что там вчера было?– Не знаю, – ответил капитан, – командир вызвал нас троих по тревоге и мы поехали на двух машинах на обкомовскую дачу за тобой. Пока мы отвлекали их и пили со всеми на брудершафт, редактрисса незаметно вывела тебя из дома. Потом мы уехали. Это все, что я знаю.Голубев прошелся по комнате и, вздохнув полной грудью прохладный утренний воздух, задумчиво произнес:– Там было что-то такое, знаешь, нехорошее, настораживающее, а вот что, что? Я тут с самого утра мучаюсь, вспоминаю и не могу вспомнить. – Он постучал себя по голосе, – такое ощущение, что она стала деревянной.– Ты, наверное, много выпил.– Да нет, я там часть успевал на ковер выплеснуть, пару раз менял свой полный бокал, на чей-то пустой.– А плов ты ел?– Естественно.– Они тут иногда в плов опий добавляют, говорят, что так вкуснее…– В обкоме партии?!Капитан вздохнул и промолчал.Голубев вдруг остановился и резко повернулся к собеседнику:– Я вспомнил. Кто-то за моей спиной спросил секретаря обкома по-русски: «Ты выяснил для чего он приехал?» «Он говорит, что писать о пограничниках». «Из Москвы?» «Из Москвы он приехал в Ашхабад, а сюда он сам напросился.» «Что-то ты стал удивительно наивным». – Журналист посмотрел на пограничника. – Согласись, какой-то странный разговор? Я много езжу по Союзу и никогда не слышал, чтобы кто-то подвергал сомнению цель моей командировки.Леонид вздохнул:– Как только страна стала трещать по швам, тут многое стало странным. Расскажи командиру, может быть, он просветит тебя.Когда они вошли к полковнику, тот слушал последние извести. Голубев удивился тому, что узнал голос одного из журналистов радио «Свобода». Офицер повернулся к вошедшим, поздоровался и кивнул капитану:– Вы свободны.Потом он пригласил Голубева к столу и, сев рядом с ним, заглянул в его глаза:– Вы вели вчера записи?– Да.– Они целы?– Да, я их прослушал два раза – так обычный треп без повода. Секретарь, как я понял еще вчера, может говорить часами, не передавая никой информации.– И, тем не менее, вы чем-то сильно озадачили его вчера. Мы приехали за вами в таком срочном порядке только из-за того, что мне сообщили, что вы можете исчезнуть, потеряться.– Потеряться? Чушь какая-то, – Голубев дернул плечами и огляделся. Часы показывали начало седьмого. На календаре стояли день и год. В кармане его рубашки лежали удостоверение и мандат из ЦК КПСС, – почему?– Это обычная человеческая логика – все, что видишь в первый раз или не понимаешь – вызывает страх и желание прихлопнуть, сбросить, пристрелить. Вспомните, как вы относитесь к пауку, незнакомому жуку, змее.– Ничего себе сравнения. Я, коммунист, журналист, приехал в обком партии и стал походить на страшного гада?Полковник положил руку на колено Голубева:– Вы восприняли мои слова несколько утрированно. Я говорил лишь о простейшей человеческой реакции, но относительно вчерашнего случая.Голубев смотрел на командира отряда и думал о том, что впервые встречается с таким проявлением того, что называется сдвигом на профессиональной почве. Журналист был совсем не молод и за свои сорок пять лет повидал достаточно много людей, чтобы делать такой вывод. Он заметил, что многолетняя работа, к примеру, врачом, заставляет профессионала в первую очередь видеть болезнь и ее последствия в человеке, а уже потом все то, что принято считать интеллектом. Он встречал милиционеров, которые чуть ли ни в каждом повстречавшемся им человеке видели потенциального преступника, но вот, чтобы пограничник?..Селезнев улыбнулся:– Вы зря думаете, что у меня шпиономания или скрытая шизофрения. Тут во все времена процветали кумовство и взяточничество. Насколько я могу судить, при Брежневе все это достигло предела беспринципности. В местной чиновничьей среде сложилась четкая шкала ценностей и стереотипов, отличных от нормы. Все началось с того, что к власти допускались представители только тех родов, которые верой и правдой служили Советам. Потом эта система получила продолжение, став наследственной в размерах областей, городов и районов. Далее ее разнообразили тем, что оценили сколько человек, претендующий на определенную должность, должен заплатить тому, от чьего решения зависит дать ему это место или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34