– Нэ-эт, дарагой, в пожарники, – неохотно ответил тот Появление Романова за столом "боевыми подругами" было встречено с энтузиазмом.
– Ты никак, Кобидзе, в казино миллион баксов сорвал? – с удивлением оглядел Романов стол с разносолами и дорогими напитками.
– Зачем, дарагой! – хохотнул тот. – Поработал мало-мало пожарником, заработал хорошие баксы…
– Не знал, что пожарникам баксами платят…
– Платят, дарагой, платят, – отмахнулся Кобидзе и хвастливо добавил, обняв за талию толстушку с вызывающе яркими губами:
– Красиво жить. Гена, даже ты Кобидзе нэ запретишь.
– Мне-то что тебе запрещать, а вот Кострову…
Кобидзе ухмыльнулся, но промолчал.
Потом были витиеватые тосты за боевое афганское братство, за "боевых подруг", каждую в отдельности, за родителей и друзей.
Романов отметил про себя, что Кобидзе и Лисья мордочка отчего-то нервничают и накачивают себя коньяком сверх меры.
"Что с ними? – подумал он. – Видно, какое-то дело провернули Надо бы вытянуть из них…"
Не успели выпить очередной тост, как Кобидзе снова разлил коньяк по бокалам и провозгласил:
– За тех, кто сэгодня в полете!..
– Лучше за тех, кто полетит завтра, – засмеялся Лисья мордочка.
Кобидзе вдруг оскалился и с бешеной злобой бросил кулак в вытянутую, как у лисы, физиономию приятеля.
– Прикуси язык, мудозвон! – прошипел он.
"Боевые подруги" завизжали и бросились к выходу, но Кобидзе, выхватив револьвер, выстрелил в потолок.
– Прошу прощения у милых дам за нэзапланированный инцидент! – галантно раскланялся он и, включив музыкальный центр, затрясся, как эпилептик, в несуразном танце вокруг толстушки.
Лисья мордочка, зажав платком расквашенный нос, тоже затрясся вокруг плоской, как доска, стриженной под мальчика девицы Когда бешеный "хеви метал" сменился сладким, как сироп, танго, крутобедрая толстушка Нинка обессиленно повисла на Кобидзе. Тот запрокинул ее на тахту и с пьяным нетерпением стал освобождать от одежды.
Лисья мордочка, нахально подмигнув Романову, увел на второй этаж свою стриженую.
Третья, с волоокими, как у коровы, глазами, чтобы не видеть голую парочку, бесстыдно извивающуюся на тахте, отвернулась к окну.
Романов, вымотанный преследованием на ночных московских улицах, тоже хотел женской ласки. Прихватив со стола бутылку коньяка, он взял волоокую за руку и потащил в соседнюю комнату.
К его удивлению, волоокая оказалась не такой смелой, как ее подруга, сладострастные крики которой неслись через дверь. Сжавшись в кресле, она со страхом смотрела на раздевающегося Романова.
– Ты что? – удивился он.
– Стыдно…
– Ты ненормальная?..
– Не изменяла еще мужу. Он летчик. Мы с ним из одной деревни…
– Динамо крутить приперлась и пожрать на халяву?
– Он полгода не получает зарплаты… Днем на службе, а по ночам вагоны разгружает… Назло ему хотела…
– А ну, спортсменка-динамовка, комсомолка долбаная, собирай свои манатки и вали отсюда!..
– Ой, спасибочки! – вскочила с кресла волоокая. – Вы только не обижайтесь, тащ полковник. Нинка и Эмка городские… Они могут… Я хотела, а не могу…
– Вон! – заорал Романов и пинком вышвырнул ее из комнаты.
Через раскрытую дверь на кухню он увидел полуголого Кобидзе, склонившегося над бутылкой.
Выпили по бокалу коньяка, и Кобидзе опять потянулся к бутылке.
– Хватит, Костров шкуру с тебя спустит, – попридержал его Романов.
– Ха, плешивый козел?.. – осклабился Кобидзе, сжав пальцы в кулак под носом у Романова, выдохнул:
– Одно мое слово, и тю-тю, поезд на Воркутю…
– Какое слово?
– Завтра из "ящика" узнаешь, дарагой…
Через пару минут Кобидзе навалился грудью на стол, что-то пробормотал по-грузински и захрапел.
Романов, убедившись, что разбудить его невозможно, отправился в комнату к Нинке…
Глава 24
Сегодня с самого утра Ольгу было не узнать – трезвая, подтянутая. Отпуск за свой счет удался, как никогда. Никаких Канар, никаких Ницц, все устроила, как сама того хотела, рассчиталась со всеми, никому теперь не должна.
По пути на аэродром она заглянула на бабушкину квартиру, чтобы взять талисман в кабину своего нового самолета. В квартире она застала форменный кавардак: разбросанные в беспорядке свои вещи, выпотрошенные ящики шкафов, а в своей постели спящую домработницу Ларису.
– Так! – сказала Ольга. – Дрыхнем!
Ей хотелось побыть в этом сокровенном месте одной.
– Где кошечка?
– Убежала, Ольга Викторовна, вот вам истинный крест, убежала. Я только дверь чуть-чуть, вот такую щелочку, приоткрыла…
– Мерзавка ты, Ларка. Тебе бы только с мужиками в моей постели трахаться, а ни работы, ни заботы о квартире от тебя не дождешься.
– Не правда, все это соседки наговаривают. Вот вам истинный крест, наговаривают…
– Так уж наговаривают?
– Ну, был вчера один курсант из кагэбистов, мальчику в увольнении некуда деться было…
– Так это ты с ним квартиру вверх дном перевернула? Все бумаги перерыли? Что искал твой стукач гэбэшный, отвечай, лахудра! – закричала Ольга, направив на побелевшую домработницу никелированный "браунинг" – подарок отца.
– Заграничный адрес какого-то Хабулы, – жестяными губами ответила та.
– Все, собирай манатки и выкатывайся! Будешь знать, как в чужих бумагах рыться и телефонные разговоры мои передавать плешивому Кострову.
– Ольга Викторовна, они же генерал! В Чимкент грозили обратно меня выслать!
* * *
– Ну вот, поганка, испортила все настроение! – после ее ухода не могла найти места Ольга.
Позвонила по телефону.
– Дядя Игорь спит, – ответил мальчишеский голос.
Потом она прошла в спальню, порылась в гардеробе и вынула оттуда что-то белое, воздушное. Всплакнула, свернула это в комок и уложила в плотный пакет. Нашла на столе почтовый конверт, а вот над письмом просидела целый час, роняя слезы и сморкаясь. Написав, вложила письмо в конверт, надписала адрес и, сунув его в пакет, заклеила вдоль и поперек широким скотчем.
В соседней квартире дверь открыла ее выгнанная домработница. Ольга протянула ей ключи:
– Черт с тобой, живи, лахудра. Но за это дай слово, что этот пакет отнесешь по указанному адресу.
И только по этому адресу, ты поняла?
– Только по этому адресу! – выпучив глаза, истово перекрестилась лахудра.
По дороге на аэродром Ольга заехала на Центральный телеграф и набрала Цюрих:
– Алло, герр Коробофф?.. Я, твоя дочь Ольга… Через четыре дня буду крестить Нику в православную веру… Нет, только в православную… Да, да, договорилась… Высылай Нику с фрау Мартой немедленно…
Немедленно, потому что поезд идет долго… Нет, нет, только поездом – она не переносит самолет… Я сама привезу Нику потом в Цюрих, тогда и поговорим о Танзании… Целую, папуля!.. Привет супруге и братику!..
* * *
Ольга не понимала и не принимала тех людей, которым не везло в жизни. В конце концов человек с головой всегда окажется на плаву, при любой власти и в любых природных условиях. Все дело в том, какую ты цель ставишь перед собой.
Когда пресмыкаешься и ползаешь перед жизненными препятствиями на животе, они вырастают перед тобой в непреодолимые горы. Но стоит подняться, так и перешагнуть их окажется не так трудно.
А уж если взмыть в небо, то невозможного перед тобой как не бывало. Тем, кому удается оторваться от земного притяжения, наши беды и горести кажутся смешными, а земля такой маленькой.
Ольга не летела, а парила на своем легкокрылом самолете над заснеженной Москвой. Как хорошо вот так, вольно заложить руки за голову, выгнуть спину и поплевывать сверху на все ваши неурядицы, злобу, вражду вашу, мелкие вы букашки-буржуашки. Мелкие и гнусные у вас страстишки и мыслишки…
В свободном полете на собственном самолете – не об этом ли она мечтала в детстве, предводительствуя ватагой дворового хулиганья?.. Нет, в юности ее мечты были куда приземленной, как и сама юность. Тогда ей грезились всего-навсего белая "Волга" и космонавт или, на худой конец, первый секретарь какого-нибудь процветающего обкома. Он открывает дверцу, и оттуда выныривает стройная красавица в белых шортах с распущенными золотыми волосами, окутанная ореолом тайны, духов и мечтаний.
Но появился капитан-десантник – тоже ничего.
Из капитанов с годами вырастают генералы. Красавец капитан сгинул в тюремных пересылках и зонах так же быстро, как и появился, оставив пробудившуюся для неистовых ласк, неутоленную женщину. Пана подарил безутешной единственной дочери белую "Волгу" и в приложение к ней нового жениха, а сам свалил в Швейцарию. Положение его со временем там стало прочным. Он знал, что рано или поздно придут новые времена для России, а с ними и новые ее хозяева.
В этом Коробов был убежден и, как затаившийся в зарослях тигр, ждал своего часа.
Московский сват Коробова – Мучник-старший – входил в силу.
Рокировка сына-фарцовщика с отцом позволила Мучнику – заведующему торговой базой и цеховику с его нелегализованными в то время валютными миллионами – остаться в тени, из которой всегда удобнее следить за изменением формы пятен на солнце. Астрологи по ним предсказывали быстрое развитие капитализма в России, Мучнику-старшему – виллу вблизи Хайфы, а Мучнику-младшему – каменные палаты, губернскую тройку и графский титул.
Потом пошли Канары и Лазурный берег, Ямайка, Акапулько. Все новенькое, свеженькое, как в первую брачную ночь. А потом пошло-поехало…
Легкокрылая "Сессна" легко и гордо парит над Москвой. За штурвалом она, красивая, как на телеэкране.
Здесь, в полете, к Ольге пришло пьянящее ощущение свободы. Только здесь ей мог встретиться достойный избранник, кто бы он ни был, человек, антихрист или ангел…
Она загадочно улыбается и прищуривает свои огромные голубые глаза Яркое солнце играет на пластиковых обтекателях, искорки на концах крыльев похожи на отблески огня, отсвечиваемые мамандами…
Шума мотора не слышно, только звучит откуда-то тягучая постоянная музыка, как призыв в неизвестное и неизбежное…
И вдруг, словно взмахом руки, кто-то прерывает музыку и пресекает полет…
Когда самолет шел прямо над солнцевским массивом, Ольга сняла управление с автопилота и положила руку на штурвал, но штурвал как-то слишком легко подался назад. Нос самолета задрался вверх к солнцу и закрыл собой панораму Москвы.
Ольга дернула штурвал на себя, но снова перед ней отблескивал только задранный в небо нос машины.
Вертикальные тяги штурвала не слушались. Стрелка альтиметра стремительно поползла вниз, двигатель стал кашлять и работать с перебоями, скорость падала Снова появились какие-то дома, но с каждым мгновением они становились все крупнее и вот уже заполнили все панорамное стекло кокпита.
Ольга подала штурвал вправо – дома уплыли влево Внизу появились заборы какой-то промзоны, редкий березняк рядом с товарной станцией и вдали – припорошенная снегом ледяная гладь. Самолет падал прямо на железнодорожный переезд с поднятой стрелой шлагбаума…
– Ну нет, дорогой Скиф, ты не будешь торжествовать… Я не стану подтверждением твоего пророческого дара…
Она легко взяла влево и последнее, что увидела, был румяный пупсик, похожий на купидона, который вздрогнул на стекле и подмигнул ей напоследок. Но прежде чем он исчез из вида, Ольга успела громко крикнуть:
– Прощай, – любимый!
* * *
В то утро на явочной квартире во Внукове Романов проснулся к полудню. Заглянув в соседнюю комнату, обнаружил там спящего на диване Кобидзе.
Ставя на плитку чайник, он вспомнил вчерашнее странное поведение Кобидзе и его слова: "Завтра из "ящика" узнаешь, дарагой". "Что я должен узнать из "ящика"?" – подумал Романов и включил маленький японский телевизор.
На экране после порции пошлых клипов и рекламы женских прокладок начались последние известия.
Диктор вещал о "прекрасном" состоянии экономики страны и, как о событии эпохального значения, сообщил о презентации очередной политической партии.
Но вот диктор вскинул глаза и по инерции, с таким же восторженным пафосом, проговорил:
.Только что к нам поступило сообщение о трагической гибели талантливой тележурналистки Ольги Коробовой Пилотируемый Ольгой Коробовой самолет "Сессна" во время тренировочного полета по неизвестным причинам потерял управление и рухнул на лед Клязьминского водохранилища. На место катастрофы самолета выехала оперативно-следственная группа.
Романов застыл с открытым ртом. В памяти всплыла вчерашняя стычка между Кобидзе и Лисьей мордочкой.
"Они вчера под видом пожарников были на аэродроме Нинку с подругами там сняли, – вспомнил Романов. – Неужто катастрофа с самолетом Коробовой – дело их рук? Если их, то чей приказ они выполняли? Кострова?.. Вряд ли, для Кострова заказать дочь Хозяина – петлю для своей шеи намылить…"
Одевшись, Романов снял с предохранителя свой "ПМ".
Удар милицейского ялового сапога сбросил Кобидзе с дивана. Следующий удар в живот отбросил его к стенке. Разрядив пистолет в пол" между его голыми ногами, Романов сунул пахнущий горелым порохом ствол в ноздрю летчика:
– Что ты вчера делал на аэродроме?.. Отвечай, мразь, или пристрелю, как пса шелудивого. Ты меня знаешь, гюрджи…
Кобидзе ошалело хлопал глазами. Из разодранной ноздри струйкой текла кровь.
Романов снова влепил пулю в пол и сунул дымящийся ствол в его хрипящий рот.
– Кто тебе отдал приказ гробануть Ольгу Коробову? Ну-у, твою мать!..
Зубы Кобидзе лязгнули о металл.
– Кккаку-у-ую Кккоррробову-у? – просипел он.
– Фирма "СКИФЪ"… Что ты сделал с ее самолетом?
– Рррулевые тяги ослабил…
– Кто заказал ее?
– Костров… Бортовой Номер сказал, чей самолет нэ сказал…
– Вышибить твои ишачьи мозги или сдать с потрохами в прокуратуру?.. Выбирай…
– Нэ знал я, мамой клянусь – нэ знал, что самолет Ольги Коробовой.
– Что Костров не поделил с ней?
– Бля буду, нэ знаю…
– Не костровский почерк оставлять живыми исполнителей… А ты еще живой – почему?
– Сказал – будет еще заказ.
– Какой?
– Сссказал, через три дня скажет и "зелень" дэсят штук отвалит…
– Мудак! – заорал Романов. – Тебе поминальную молитву заказывать, а ты мне про "зелень"! По твою душу Шведов идет, уже на пятки наступает. Помнишь Шведова, а?..
Глаза Кобидзе замутились страхом.
Он знал по Афганистану волчью хватку и дотошность Шведова, накрывшего десять лет назад на границе его вертолет с большой партией опиума.
– Пачему Шведов? – просипел он.
– Патаму! – выдернув ствол из его рта, заорал Романов. – Шведов ведет у них покушение на Ольгу в Останкине, а ты, ваше ослиное благородство, и там засветился.
– Тамнэя…
– Кнопку не ты нажимал. Ты лишь магнитную чушку под ее машину сунул…
– Нэ докажут…
– Плохо ты чекистов знаешь. Думаешь, не поинтересуются, что за пожарники вчера в ангаре, где самолет стоял, отметились? Шведов сегодня же раскрутит блядей, которых ты вчера притащил на явочную квартиру.
– Всэ три замужние – молчать будут, – прохрипел Кобидзе.
– А если не будут?
Кобидзе отвел от Романова затравленный взгляд, зашмыгал носом.
– Правда я Олгу Коробову? – выдавил он сквозь всхлипывания.
– Сомневаешься?
– Тогда слушай! – в прозрачных, не грузинских глазах Кобидзе плеснулась грузинская ярость. – Очень болшую "зелень" с казла снять нада – пополам раздэлим… Потом в Грузию… Нэт, в Турцию свалю.
Там "Сэрые волки" помогут на дно лечь…
– Козел ты балаклавский, но мысль интересная, – усмехнулся Романов и достал из кармана милицейской куртки блокнот и ручку. – Пиши, если трупом быть не светит…
– Что писать?
– Пиши, что отправил на тот свет Ольгу Коробову не ты, а Костров. А ты лишь, выполняя его приказ, ослабил рулевые тяги у самолета с указанным им бортовым номером, не зная, кому тот самолет принадлежит, и все такое… Пиши как есть, коли жить хочешь и крутые баксы с плешивого, как с куста, снять. А баксы, они и в Антарктиде у пингвинов баксы…
– Сколко с казла снять можна?
– "Лимон", а то и боле…
– Баксов? – сглотнул слюну Кобидзе.
– У него и фунты имеются. Пиши, гюрджи, пиши, как говорится у ментов, "чистосердечное признание"
– Чистосэрдэчное признание? – заерзал тот. – Тэбэ зачем?
– Дурдом ты, Кобидзе!.. О своей шкуре думай. Костров тебя же крайним перед ее отцом выставит. Здесь или там, в Турции, ничто тебя не спасет. Щенки твои "Серые волки" перед волкодавами из службы безопасности "Феникса". Кстати, знаешь, кто у "Феникса" босс?
– "Феникс" – крутой, знаю. Кто босс – не знаю.
– Родной отец Ольги Коробовой, которую ты с неба на землю опустил… Врубился, придурок?..
– Щютишь? – вздрогнул летчик, подняв на Романова белые от страха глаза. – Слушай, щютишь, да?
– До шуток мне… Не слабо плешивый тебя подставил!..
– Шен гижо! – выругался по-грузински Кобидзе. – Кышки из казла выпущу!
– Пиши себе оправдательный приговор, Кобидзе, пока не поздно. Может, мне еще удастся отвести топор от твоей ослиной головы.
– Два "лимона"! – округлил глаза тот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41