Это особенно поражало: грустные глаза на молодом лице. А Марлен в то время исполнилось уже шестьдесят три. Когда я слушал вас в концерте Крутого, мне показалась, что у вас в глазах такая же грусть.
— Мне еще не шестьдесят три! Чего мне грустить-то?! — Алла улыбнулась. — Это просто у меня глаза такие, всегда. Они передались и Кристине. Я ей иногда говорю: «Чего ты такая грустная?» А она отвечает: «Я не грустная, у меня глазки такие».
Я вспомнил, как на прошлой неделе мы провели съемку в цирковом училище, и решил повеселить Аллу:
— Ко мне подошел старик, седой, как лунь, и сказал: «Всю жизнь проработал в цирке, вот и на старости лет не могу расстаться с манежем, работаю здесь униформистом. А Пугачеву отлично помню, она по воскресеньям подрабатывала недалеко — в клубе „Красная звезда“, теперь его в казино переделали, — вела там хоровой кружок. С нею столько связано! Я вырос на ее песнях». Представляете, тогда вам должно быть уже лет триста!
Но Алла даже не улыбнулась.
— Я такое слышала не раз. По-моему, это случается с каждым артистом. Мне иногда кажется, не выдумки ли это? — И села за рояль. — Сыграть вам, что ли? По заказу. Что желаете?
— Вот эту мелодию Крутого, она мне очень понравилась — «Ухожу, ухожу, а потом в этом каюсь».
— Нет, эту не буду. Не хочу драм. И у меня когти будут стучать — я их наклеила, пришлось надеть перчатки, но они соскальзывают и очень некрасиво, когда по клавишам стук раздается.
— Ничего! Мы тут снимали актрису Мельникову — она играла Райку в «Цирке». Ей уже девяносто. Так почти на каждом слове от вставной челюсти клацанье: цок-цок, цок-цок. Через неделю позвонила дочь и сказала: «Мама скончалась». А цоканье смогли вырезать.
— Слушайте, Глеб Анатольевич! — всплеснула Алла руками. — Вы уже в который раз рассказываете мне сегодня ужасы. Марлен Дитрих — раз, седой старик — два, эта актриса — три. Бог троицу любит, конечно, я понимаю. Но может, нам, не дожидаясь вечера, немедленно пойти выпить? Не поддавайтесь хандре. Лучше поговорим о нашей работе — у вас ведь были вопросы. Сотрите с лица постное выражение и задавайте их. Прошу вас, серьезно.
— Я вот хотел спросить, вы на каждую «Встречу» приглашаете молодых, отыскиваете их, помогаете им, благословляете...
— Да, да! И может быть, оттого, что мне в свое время никто не помогал, — поддержала разговор Алла.
Но я непроизвольно гнул свое:
— Но ведь неизбежно наступает период, когда начинаешь чувствовать возраст. А молодые захотят занять свое место, подпирать вас, их же много, много новых имен. Как вы с этим?
— Батюшки, какую теорию подкладываете! Сейчас, подопрут они меня, как же! Не на такую напали! Да не боюсь я старости. При чем тут старость?! Это удел каждого. Я не думаю о завтрашнем дне, мне сегодня должно быть хорошо. Или плохо. Но все равно — сегодня. Еще я буду думать о завтрашнем!
Что мне нравится, то я и снимаю. Кто мне нравится, кого люблю, с тем и общаюсь. Конечно, это можно объяснить как угодно, но это моя потребность. Я не могу без этого. Какая разница — человек молодой, пожилой, красивый, некрасивый. Если талантливый — пройти мимо не могу.
Мне очень нравится общаться с людьми талантливыми и интересными. Может быть, из-за того, что я почти взаперти, как в монастыре, живу и мало с кем встречаюсь. Так хоть раз в год могу себе это позволить. Предположим, влюбиться в какого-нибудь артиста и от этого самой стать более артистичной. Главное — никого не возненавидеть.
— Игорь Крутой, по-моему, очень интересно рассказал в нашей Малой студии, как вы работаете над песнями, как записываете их. Но это взгляд со стороны. А как бы вы сказали об этом? — спросил я.
И Алла не торопилась с ответом. Потом закурила.
— Тут сигарета необходима. Надо подумать, но не люблю я такие вопросы, мне все кажется, они рвутся в запретную зону, как в сугубо личную жизнь.
Ну я не знаю, беру стихи, если они соответствуют тому, что чувствую, переживаю, хотела бы пережить. Как бы накладываю их на себя, пропускаю через себя, живу ими. Появляется музыка, и в какой-то момент я забываю о том, что были стихи и музыка, со мной остается песня, которая выходит изнутри.
А если никто не может попасть в состояние души, если в стихах мысли чужие, я иногда пишу тексты сама. Я вообще не играю песню — это совсем другое. Если я песню не чувствую, если она не становится моею, я ее не пою.
— Я тут слыхал, как Андрей Макаревич сказал — мне это показалось интересным, — что в каждой музыке зашифровано содержание. Даже когда говорят «песня без слов» — это лукавство. Значит, не могли понять, какое содержание кроется в ней, о чем она. Вы согласны?
— Ой, нет, нет, не надо! Я и так вам много наговорила. А рождение песни все-таки загадка. Или рождается, или нет.
Вот говорят: «Она на месте в своем деле» или «Заняла свою нишу». А мне это, честно говоря, все равно. Я так живу. Я же не певица. Меня певицей и не называет никто, а женщиной, которая поет. Такая у меня жизнь, такие средства выражения. Причем мне наплевать, есть ли у меня голос или нет. Я могу и прохрипеть.
Сцена — средство общения с публикой. Иногда мне ей нечего сказать — я молчу. Иногда — есть что, и я говорю. Вот так.
Ну, если мне надо, я вообще а капелла спою, обойдусь без всякого аккомпанемента. Раньше я одну из песен пела, а сейчас я ее просто говорю.
И Алла прочла строчки одной из лучших своих песен на стихи Беллы Ахмадулиной:
Как дурно жить, как я жила вчера
В чужом пиру, где все мертвы друг другу,
И пошлости нетрезвая жара
Свистит в мозгу по замкнутому кругу.
Чудовищем ручным в чужих домах
Нести две влажных черноты в глазницах
И пребывать не сведеньем ума,
А вожделенной притчей во языцех.
— Могу говорить, могу петь. Могу станцевать, если нужно будет. Вот полететь бы еще. Когда слов не хватает, музыки не хватает, ну просто бы полететь. Но не летается. Стихи не пускают. Меня часто спрашивают: «Ой, вы что, курите? Разве это пению не мешает?» — «Я же на сцене не курю, — говорю я. — А без сигарет у меня был такой писклявый голос».
А вообще, вы, Глеб Анатольевич, правы. Главное — вовремя смыться. Вовремя. Или стать другой. Совсем другой. Чтобы никто и не узнал. Появиться с другими песнями — сумасшедшими или манерными. От них все с ума сойдут. Спеть «Я ничего не жалею» Эдит Пиаф — давно хотела это сделать.
Да ладно, что об этом думать! Что будет — то будет. Лучше сказать: «Я тебя люблю. И тебя, и тебя, и тебя». О Господи, прости меня, грешную! — И перекрестилась.
А потом неожиданно сказала, как будто все время думала об этом:
— А когда у вас плохое настроение и кажется, что не везет, все рушится, — не падайте духом. Попробуйте внушить себе, что все наладится, утрясется, не замечать происшедшего. И если долго мучиться, что-нибудь получится, — ушла она в шутку.
«Встречи-2001» и «Метро»
В начале восьмидесятых годов на пластинках появилась песня «Рыжим всегда везет» — одна из многих, вполне профессиональных, особыми качествами не отмеченная и сегодня забытая. Вспомнил о ней по двум причинам: музыку написал композитор Павел Слободкин, обработавший в свое время для Пугачевой «Арлекино», а спели эту песню руководимые им «Веселые ребята» — те самые, с которыми началось триумфальное шествие Аллы и с кем она рассталась, когда почувствовала, что может выступать самостоятельно.
В песне этой идет речь о когда-то безвестной, не отмеченной красотой девчонке, что «все пела и пела — надо ж такому случиться! — и стала известной певицей». Известной настолько, что «в каждой толпе ее вмиг узнавали». Что в толпе! На планете на целой, — утверждает песня, — едва ли нашелся бы человек, который усомнился бы во внешних достоинствах певицы. «Неужто вправду рыжим всем везет всегда?» — с оттенком грусти вопрошают «Веселые ребята».
И хотя «рыжая» в песне не названа, имя Пугачевой невольно возникало у каждого. Приходилось, правда, удивляться, уж кому-кому, а «Веселым ребятам» было известно, сколько труда вкладывала Алла в каждую свою песню и насколько безосновательны все эти разговоры о случайности ее успеха, счастливом лотерейном билетике, что вдруг (!) выпал на ее долю, необъяснимом везении и т.д.
Хорошо помню Болгарию, курорт Солнечный берег, куда мы со вгиковцами приехали снимать документальный фильм «Фотографии на память» по заказу тогдашнего Балкантуриста. Это очень богатое ведомство поставило перед нами только одну задачу — показать, что в их стране создано все для отличного и совсем недорогого отдыха.
А тут — конкурс «Золотой Орфей» в огромном летнем театре, по соседству с нашим отелем, — и всю съемочную аппаратуру можно легко на руках перенести. Договорились с нашим куратором нарушить график и на денек задержаться, чтобы побывать хотя бы на открытии песенного соревнования. Знали, что будет Пугачева, музыкантов из «Веселых ребят» мы уже встретили.
И вот вечер. По нашей неосведомленности сцена нам показалась роскошной: цветные огни, сияющий медальон «Золотой Орфей», от которого поразительным образом исходили лучи, не замершие навсегда, а (представляете?!) постоянно двигающиеся и переливающиеся! Под барабанную дробь один конкурсант сменяет другого, все из разных стран, преимущественно нашего соцлагеря, но мы ждем не их. Наконец ведущий провозглашает:
— Алла Пугачева! Советский Союз!
Люди старшего поколения меня поймут: при одном таком объявлении сердце начинало биться учащенно. И мы зааплодировали и заорали, когда увидели Аллу. Она спускалась из-под небес на специальной площадке, вроде лифта в фильме «Васса», вся воздушная, улыбающаяся, нежная принцесса в развевающемся на ветру легком балахоне. Видно — она волнуется. Зал стихает, она начинает петь и мгновенно преображается — настолько мгновенно, что вслед за булгаковскими артистами варьете хотелось воскликнуть: «Класс! Ой, класс!»
Алла тогда впервые спела песню Эмила Димитрова «Арлекино». Ее я не раз слыхал в исполнении автора, и пластинка такая у меня есть. Но без преувеличения в тот вечер произошло рождение новой песни. И новой, не виданной прежде Пугачевой.
На следующий день мы уехали в Варну, но каждый вечер следили по телевидению или по радио за «Золотым Орфеем». И как ликовали, когда узнали, что Пугачева завоевала «гран-при» фестиваля. «Арлекино» на долгие годы стал визитной карточкой певицы, а на пластинках побил все рекорды — вышел тиражом более двадцати миллионов экземпляров!
Но ведь была не только Болгария. Пугачеву увидели на Кубе, в Югославии, Финляндии, ФРГ, Италии и во Франции.
Итальянцы, строгость которых в оценке пения общеизвестна — там чуть ли не каждый второй Карузо, — писали: «Голос у нее, надо сказать, блестящий — мягкий и агрессивный, нежный и гротесковый, гибкий и необычайно послушный, допускающий самые неожиданные перепады». Им понравилось все и сразу. Они громко кричали «браво, синьора!» и нашли, что в ее песнях «есть что-то казачье, вызывающее особый восторг»; правда, высказали и предположение, что монологи Пугачевой «звучали бы, вероятно, много лучше, если бы исполнялись на инструментах более близких советской музыкальной культуре, а не на электрогитарах и синтезаторах».
Французы предложили Пугачевой самый строгий экзамен — она не помнит, когда еще держала подобный.
Выступление назначили в знаменитой «Олимпии» на бульваре Капуцинов. В зале, где испытали оглушительный успех, но и, случалось, не менее шумный провал крупнейшие звезды французской и мировой эстрады. Выступление, которому не предшествовала не то что обильная (предстояло знакомство с абсолютно не известной для страны певицей), а даже, по французским понятиям, скромная реклама.
Тут совсем недавно появился на наших экранах один из недругов Аллы, когда-то снимавший у нас фильмы, а теперь живущий во Франции.
— Что вы носитесь с Пугачевой? — вопрошал он. — Она — звезда местного значения. Кто ее знает за рубежом?! А в «Олимпии» ей организовали концерт французские коммунисты, они и восторгались ею в своей газете «Юманите»!
Неправда все это. На самом деле Алла вела нелегкий бой, в результате которого завоевала самую широкую французскую публику.
Начало концерта — никаких признаков удачи. «Ее первые песни не вызвали энтузиазма. Сидевшие рядом со мной французские журналисты перешептывались: „Диско“ — не новость, а вокально-инструментальный ансамбль, сопровождающий певицу, — не открытие, — рассказывал корреспондент ТАСС. — Понадобилось минут тридцать, пять-шесть песен-сценок, чтобы публика „Олимпии“ начала сопереживать певице».
А вот отзыв «Франс суар», типичной буржуазной газеты, как говорили у нас раньше. На следующий день после концерта в «Олимпии» она написала: «Алла Пугачева была незнакома нам, но двух часов на сцене оказалось достаточным для того, чтобы заполнить этот пробел и поднять советскую певицу до высот самых ярких звезд».
А успех ее в Соединенных Штатах, где она пела не на Брайтон-Бич для русскоязычных слушателей, а для всех американцев в крупнейших городах и залах страны.
Но у нас, как ни странно, об этом не писали. Алла в то время заметила:
— За рубежом всех настораживало: почему люди в нашей стране не радовались? Как будто они все закодированы на определенный код: не высовывайся! А высунулся — получи по башке: раз, два! Но посмотрите: все равно высовываются!
* * *
Итак, 2001 год — начало нового века. Хочешь не хочешь, а задумаешься: что было — это можно вспомнить, что будет — хотелось бы узнать.
Когда мы готовили эту программу, я тоже прикидывал: какая встреча с Пугачевой в минувшем веке оказалась самой значительной? Определить не мог. Может быть, эта?
На Всесоюзной студии грамзаписи мне поручили составить как редактору пластинку ее избранных песен, что все выходили в свое время на миньонах, гибких, в сборниках рядом с другими исполнителями. Впрочем, вру — не все. Были среди них и те, что мне нравились, но худсовет их почему-то не пропустил. В частности, чарльстон «Двадцать два плюс двадцать восемь» Вячеслава Добрынина. Может быть, строгие судьи не хотели популяризировать написанное не членом их союза? Не знаю, но решил: а вдруг под шумок пройдет и запрещенное? И не ошибся. Пластинка получилась отличная.
Название ей придумал не шибко оригинальное, но казавшееся привлекательным — «Арлекино» и другие». Алла согласилась с ним. Мы долго обсуждали каждую песню, слушали варианты, выбирая лучший, сожалели, что песня «Очень хорошо» записана с небольшими искажениями на высоких, но в конце концов пришли, как говорится, к консенсусу. И тогда я спросил ее:
— Кто напишет аннотацию для конверта? Можно заказать ее видному музыковеду или композитору.
Она ответила:
— Не надо никому ничего заказывать. Я сама сделаю это.
Так не было принято. Но я уже знал, что Пугачева все делает по-своему и спорить с ней не стоит. Написала она, кстати, хорошо и кратко: «Мой главный принцип — петь только о том, на что откликается мое сердце. Эта пластинка родилась благодаря просьбам слушателей. Спасибо вам, дорогие друзья, за внимание к моей работе. Знать, что твои песни нужны людям, — огромное счастье».
Пугачева — человек, конечно, удивительный: не успокаивается и не дает успокоиться нам, зрителям. Неожиданно для всех решила провести «Рождественские встречи» 2001 года в Театре оперетты вместе с коллективом мюзикла «Метро».
Среди «метровцев» сразу возникло подозрение: а не подомнет ли примадонна наших артистов своими, не потеряем ли мы свое лицо?
«Да, „Метро“ волновалось, — подтвердил Борис Краснов. — Шли разговоры: мы, мол, самодостаточны и негоже нам работать для свиты Пугачевой. Но ничего этого не случилось. Получился потрясающий вечер, и совместная работа пошла всем на пользу. Кстати, страна узнала артистов мюзикла „Метро“ именно благодаря „Рождественским встречам, их стали приглашать на гастроли в разные города, и начался новый этап в жизни этого коллектива“.
Представления «Метро» пользовались успехом, но то, что творилось вокруг «Встреч-2001», трудно описать. Попасть на них не представлялось возможным. Если бы не знаменитая звезда оперетты Татьяна Шмыга, доставшая мне один билет, я бы их не увидел, как и тысячи других желающих, — спектакль шел всего два раза!
Алла сотворила великолепное представление — яркое, праздничное, молодое. Причем репетиции шли только три дня. Если учесть, какое число артистов участвовало в нем, то успеху, а не провалу можно только удивляться. И восхищаться им.
Журналисты не зря часто называют ее сильной женщиной. Такой им она видится, и в верности этого заключения они не сомневаются.
Но в чем ее сила? В том, что всегда живет страстями, они несут чаще не радость, а боль? В том, что каким-то десятым чувством угадывает тот момент, когда нужно решиться на важный шаг, и делает его, а сделав, не поворачивает вспять? Несмотря на страдания, ибо решительный шаг оказывается не всегда верным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
— Мне еще не шестьдесят три! Чего мне грустить-то?! — Алла улыбнулась. — Это просто у меня глаза такие, всегда. Они передались и Кристине. Я ей иногда говорю: «Чего ты такая грустная?» А она отвечает: «Я не грустная, у меня глазки такие».
Я вспомнил, как на прошлой неделе мы провели съемку в цирковом училище, и решил повеселить Аллу:
— Ко мне подошел старик, седой, как лунь, и сказал: «Всю жизнь проработал в цирке, вот и на старости лет не могу расстаться с манежем, работаю здесь униформистом. А Пугачеву отлично помню, она по воскресеньям подрабатывала недалеко — в клубе „Красная звезда“, теперь его в казино переделали, — вела там хоровой кружок. С нею столько связано! Я вырос на ее песнях». Представляете, тогда вам должно быть уже лет триста!
Но Алла даже не улыбнулась.
— Я такое слышала не раз. По-моему, это случается с каждым артистом. Мне иногда кажется, не выдумки ли это? — И села за рояль. — Сыграть вам, что ли? По заказу. Что желаете?
— Вот эту мелодию Крутого, она мне очень понравилась — «Ухожу, ухожу, а потом в этом каюсь».
— Нет, эту не буду. Не хочу драм. И у меня когти будут стучать — я их наклеила, пришлось надеть перчатки, но они соскальзывают и очень некрасиво, когда по клавишам стук раздается.
— Ничего! Мы тут снимали актрису Мельникову — она играла Райку в «Цирке». Ей уже девяносто. Так почти на каждом слове от вставной челюсти клацанье: цок-цок, цок-цок. Через неделю позвонила дочь и сказала: «Мама скончалась». А цоканье смогли вырезать.
— Слушайте, Глеб Анатольевич! — всплеснула Алла руками. — Вы уже в который раз рассказываете мне сегодня ужасы. Марлен Дитрих — раз, седой старик — два, эта актриса — три. Бог троицу любит, конечно, я понимаю. Но может, нам, не дожидаясь вечера, немедленно пойти выпить? Не поддавайтесь хандре. Лучше поговорим о нашей работе — у вас ведь были вопросы. Сотрите с лица постное выражение и задавайте их. Прошу вас, серьезно.
— Я вот хотел спросить, вы на каждую «Встречу» приглашаете молодых, отыскиваете их, помогаете им, благословляете...
— Да, да! И может быть, оттого, что мне в свое время никто не помогал, — поддержала разговор Алла.
Но я непроизвольно гнул свое:
— Но ведь неизбежно наступает период, когда начинаешь чувствовать возраст. А молодые захотят занять свое место, подпирать вас, их же много, много новых имен. Как вы с этим?
— Батюшки, какую теорию подкладываете! Сейчас, подопрут они меня, как же! Не на такую напали! Да не боюсь я старости. При чем тут старость?! Это удел каждого. Я не думаю о завтрашнем дне, мне сегодня должно быть хорошо. Или плохо. Но все равно — сегодня. Еще я буду думать о завтрашнем!
Что мне нравится, то я и снимаю. Кто мне нравится, кого люблю, с тем и общаюсь. Конечно, это можно объяснить как угодно, но это моя потребность. Я не могу без этого. Какая разница — человек молодой, пожилой, красивый, некрасивый. Если талантливый — пройти мимо не могу.
Мне очень нравится общаться с людьми талантливыми и интересными. Может быть, из-за того, что я почти взаперти, как в монастыре, живу и мало с кем встречаюсь. Так хоть раз в год могу себе это позволить. Предположим, влюбиться в какого-нибудь артиста и от этого самой стать более артистичной. Главное — никого не возненавидеть.
— Игорь Крутой, по-моему, очень интересно рассказал в нашей Малой студии, как вы работаете над песнями, как записываете их. Но это взгляд со стороны. А как бы вы сказали об этом? — спросил я.
И Алла не торопилась с ответом. Потом закурила.
— Тут сигарета необходима. Надо подумать, но не люблю я такие вопросы, мне все кажется, они рвутся в запретную зону, как в сугубо личную жизнь.
Ну я не знаю, беру стихи, если они соответствуют тому, что чувствую, переживаю, хотела бы пережить. Как бы накладываю их на себя, пропускаю через себя, живу ими. Появляется музыка, и в какой-то момент я забываю о том, что были стихи и музыка, со мной остается песня, которая выходит изнутри.
А если никто не может попасть в состояние души, если в стихах мысли чужие, я иногда пишу тексты сама. Я вообще не играю песню — это совсем другое. Если я песню не чувствую, если она не становится моею, я ее не пою.
— Я тут слыхал, как Андрей Макаревич сказал — мне это показалось интересным, — что в каждой музыке зашифровано содержание. Даже когда говорят «песня без слов» — это лукавство. Значит, не могли понять, какое содержание кроется в ней, о чем она. Вы согласны?
— Ой, нет, нет, не надо! Я и так вам много наговорила. А рождение песни все-таки загадка. Или рождается, или нет.
Вот говорят: «Она на месте в своем деле» или «Заняла свою нишу». А мне это, честно говоря, все равно. Я так живу. Я же не певица. Меня певицей и не называет никто, а женщиной, которая поет. Такая у меня жизнь, такие средства выражения. Причем мне наплевать, есть ли у меня голос или нет. Я могу и прохрипеть.
Сцена — средство общения с публикой. Иногда мне ей нечего сказать — я молчу. Иногда — есть что, и я говорю. Вот так.
Ну, если мне надо, я вообще а капелла спою, обойдусь без всякого аккомпанемента. Раньше я одну из песен пела, а сейчас я ее просто говорю.
И Алла прочла строчки одной из лучших своих песен на стихи Беллы Ахмадулиной:
Как дурно жить, как я жила вчера
В чужом пиру, где все мертвы друг другу,
И пошлости нетрезвая жара
Свистит в мозгу по замкнутому кругу.
Чудовищем ручным в чужих домах
Нести две влажных черноты в глазницах
И пребывать не сведеньем ума,
А вожделенной притчей во языцех.
— Могу говорить, могу петь. Могу станцевать, если нужно будет. Вот полететь бы еще. Когда слов не хватает, музыки не хватает, ну просто бы полететь. Но не летается. Стихи не пускают. Меня часто спрашивают: «Ой, вы что, курите? Разве это пению не мешает?» — «Я же на сцене не курю, — говорю я. — А без сигарет у меня был такой писклявый голос».
А вообще, вы, Глеб Анатольевич, правы. Главное — вовремя смыться. Вовремя. Или стать другой. Совсем другой. Чтобы никто и не узнал. Появиться с другими песнями — сумасшедшими или манерными. От них все с ума сойдут. Спеть «Я ничего не жалею» Эдит Пиаф — давно хотела это сделать.
Да ладно, что об этом думать! Что будет — то будет. Лучше сказать: «Я тебя люблю. И тебя, и тебя, и тебя». О Господи, прости меня, грешную! — И перекрестилась.
А потом неожиданно сказала, как будто все время думала об этом:
— А когда у вас плохое настроение и кажется, что не везет, все рушится, — не падайте духом. Попробуйте внушить себе, что все наладится, утрясется, не замечать происшедшего. И если долго мучиться, что-нибудь получится, — ушла она в шутку.
«Встречи-2001» и «Метро»
В начале восьмидесятых годов на пластинках появилась песня «Рыжим всегда везет» — одна из многих, вполне профессиональных, особыми качествами не отмеченная и сегодня забытая. Вспомнил о ней по двум причинам: музыку написал композитор Павел Слободкин, обработавший в свое время для Пугачевой «Арлекино», а спели эту песню руководимые им «Веселые ребята» — те самые, с которыми началось триумфальное шествие Аллы и с кем она рассталась, когда почувствовала, что может выступать самостоятельно.
В песне этой идет речь о когда-то безвестной, не отмеченной красотой девчонке, что «все пела и пела — надо ж такому случиться! — и стала известной певицей». Известной настолько, что «в каждой толпе ее вмиг узнавали». Что в толпе! На планете на целой, — утверждает песня, — едва ли нашелся бы человек, который усомнился бы во внешних достоинствах певицы. «Неужто вправду рыжим всем везет всегда?» — с оттенком грусти вопрошают «Веселые ребята».
И хотя «рыжая» в песне не названа, имя Пугачевой невольно возникало у каждого. Приходилось, правда, удивляться, уж кому-кому, а «Веселым ребятам» было известно, сколько труда вкладывала Алла в каждую свою песню и насколько безосновательны все эти разговоры о случайности ее успеха, счастливом лотерейном билетике, что вдруг (!) выпал на ее долю, необъяснимом везении и т.д.
Хорошо помню Болгарию, курорт Солнечный берег, куда мы со вгиковцами приехали снимать документальный фильм «Фотографии на память» по заказу тогдашнего Балкантуриста. Это очень богатое ведомство поставило перед нами только одну задачу — показать, что в их стране создано все для отличного и совсем недорогого отдыха.
А тут — конкурс «Золотой Орфей» в огромном летнем театре, по соседству с нашим отелем, — и всю съемочную аппаратуру можно легко на руках перенести. Договорились с нашим куратором нарушить график и на денек задержаться, чтобы побывать хотя бы на открытии песенного соревнования. Знали, что будет Пугачева, музыкантов из «Веселых ребят» мы уже встретили.
И вот вечер. По нашей неосведомленности сцена нам показалась роскошной: цветные огни, сияющий медальон «Золотой Орфей», от которого поразительным образом исходили лучи, не замершие навсегда, а (представляете?!) постоянно двигающиеся и переливающиеся! Под барабанную дробь один конкурсант сменяет другого, все из разных стран, преимущественно нашего соцлагеря, но мы ждем не их. Наконец ведущий провозглашает:
— Алла Пугачева! Советский Союз!
Люди старшего поколения меня поймут: при одном таком объявлении сердце начинало биться учащенно. И мы зааплодировали и заорали, когда увидели Аллу. Она спускалась из-под небес на специальной площадке, вроде лифта в фильме «Васса», вся воздушная, улыбающаяся, нежная принцесса в развевающемся на ветру легком балахоне. Видно — она волнуется. Зал стихает, она начинает петь и мгновенно преображается — настолько мгновенно, что вслед за булгаковскими артистами варьете хотелось воскликнуть: «Класс! Ой, класс!»
Алла тогда впервые спела песню Эмила Димитрова «Арлекино». Ее я не раз слыхал в исполнении автора, и пластинка такая у меня есть. Но без преувеличения в тот вечер произошло рождение новой песни. И новой, не виданной прежде Пугачевой.
На следующий день мы уехали в Варну, но каждый вечер следили по телевидению или по радио за «Золотым Орфеем». И как ликовали, когда узнали, что Пугачева завоевала «гран-при» фестиваля. «Арлекино» на долгие годы стал визитной карточкой певицы, а на пластинках побил все рекорды — вышел тиражом более двадцати миллионов экземпляров!
Но ведь была не только Болгария. Пугачеву увидели на Кубе, в Югославии, Финляндии, ФРГ, Италии и во Франции.
Итальянцы, строгость которых в оценке пения общеизвестна — там чуть ли не каждый второй Карузо, — писали: «Голос у нее, надо сказать, блестящий — мягкий и агрессивный, нежный и гротесковый, гибкий и необычайно послушный, допускающий самые неожиданные перепады». Им понравилось все и сразу. Они громко кричали «браво, синьора!» и нашли, что в ее песнях «есть что-то казачье, вызывающее особый восторг»; правда, высказали и предположение, что монологи Пугачевой «звучали бы, вероятно, много лучше, если бы исполнялись на инструментах более близких советской музыкальной культуре, а не на электрогитарах и синтезаторах».
Французы предложили Пугачевой самый строгий экзамен — она не помнит, когда еще держала подобный.
Выступление назначили в знаменитой «Олимпии» на бульваре Капуцинов. В зале, где испытали оглушительный успех, но и, случалось, не менее шумный провал крупнейшие звезды французской и мировой эстрады. Выступление, которому не предшествовала не то что обильная (предстояло знакомство с абсолютно не известной для страны певицей), а даже, по французским понятиям, скромная реклама.
Тут совсем недавно появился на наших экранах один из недругов Аллы, когда-то снимавший у нас фильмы, а теперь живущий во Франции.
— Что вы носитесь с Пугачевой? — вопрошал он. — Она — звезда местного значения. Кто ее знает за рубежом?! А в «Олимпии» ей организовали концерт французские коммунисты, они и восторгались ею в своей газете «Юманите»!
Неправда все это. На самом деле Алла вела нелегкий бой, в результате которого завоевала самую широкую французскую публику.
Начало концерта — никаких признаков удачи. «Ее первые песни не вызвали энтузиазма. Сидевшие рядом со мной французские журналисты перешептывались: „Диско“ — не новость, а вокально-инструментальный ансамбль, сопровождающий певицу, — не открытие, — рассказывал корреспондент ТАСС. — Понадобилось минут тридцать, пять-шесть песен-сценок, чтобы публика „Олимпии“ начала сопереживать певице».
А вот отзыв «Франс суар», типичной буржуазной газеты, как говорили у нас раньше. На следующий день после концерта в «Олимпии» она написала: «Алла Пугачева была незнакома нам, но двух часов на сцене оказалось достаточным для того, чтобы заполнить этот пробел и поднять советскую певицу до высот самых ярких звезд».
А успех ее в Соединенных Штатах, где она пела не на Брайтон-Бич для русскоязычных слушателей, а для всех американцев в крупнейших городах и залах страны.
Но у нас, как ни странно, об этом не писали. Алла в то время заметила:
— За рубежом всех настораживало: почему люди в нашей стране не радовались? Как будто они все закодированы на определенный код: не высовывайся! А высунулся — получи по башке: раз, два! Но посмотрите: все равно высовываются!
* * *
Итак, 2001 год — начало нового века. Хочешь не хочешь, а задумаешься: что было — это можно вспомнить, что будет — хотелось бы узнать.
Когда мы готовили эту программу, я тоже прикидывал: какая встреча с Пугачевой в минувшем веке оказалась самой значительной? Определить не мог. Может быть, эта?
На Всесоюзной студии грамзаписи мне поручили составить как редактору пластинку ее избранных песен, что все выходили в свое время на миньонах, гибких, в сборниках рядом с другими исполнителями. Впрочем, вру — не все. Были среди них и те, что мне нравились, но худсовет их почему-то не пропустил. В частности, чарльстон «Двадцать два плюс двадцать восемь» Вячеслава Добрынина. Может быть, строгие судьи не хотели популяризировать написанное не членом их союза? Не знаю, но решил: а вдруг под шумок пройдет и запрещенное? И не ошибся. Пластинка получилась отличная.
Название ей придумал не шибко оригинальное, но казавшееся привлекательным — «Арлекино» и другие». Алла согласилась с ним. Мы долго обсуждали каждую песню, слушали варианты, выбирая лучший, сожалели, что песня «Очень хорошо» записана с небольшими искажениями на высоких, но в конце концов пришли, как говорится, к консенсусу. И тогда я спросил ее:
— Кто напишет аннотацию для конверта? Можно заказать ее видному музыковеду или композитору.
Она ответила:
— Не надо никому ничего заказывать. Я сама сделаю это.
Так не было принято. Но я уже знал, что Пугачева все делает по-своему и спорить с ней не стоит. Написала она, кстати, хорошо и кратко: «Мой главный принцип — петь только о том, на что откликается мое сердце. Эта пластинка родилась благодаря просьбам слушателей. Спасибо вам, дорогие друзья, за внимание к моей работе. Знать, что твои песни нужны людям, — огромное счастье».
Пугачева — человек, конечно, удивительный: не успокаивается и не дает успокоиться нам, зрителям. Неожиданно для всех решила провести «Рождественские встречи» 2001 года в Театре оперетты вместе с коллективом мюзикла «Метро».
Среди «метровцев» сразу возникло подозрение: а не подомнет ли примадонна наших артистов своими, не потеряем ли мы свое лицо?
«Да, „Метро“ волновалось, — подтвердил Борис Краснов. — Шли разговоры: мы, мол, самодостаточны и негоже нам работать для свиты Пугачевой. Но ничего этого не случилось. Получился потрясающий вечер, и совместная работа пошла всем на пользу. Кстати, страна узнала артистов мюзикла „Метро“ именно благодаря „Рождественским встречам, их стали приглашать на гастроли в разные города, и начался новый этап в жизни этого коллектива“.
Представления «Метро» пользовались успехом, но то, что творилось вокруг «Встреч-2001», трудно описать. Попасть на них не представлялось возможным. Если бы не знаменитая звезда оперетты Татьяна Шмыга, доставшая мне один билет, я бы их не увидел, как и тысячи других желающих, — спектакль шел всего два раза!
Алла сотворила великолепное представление — яркое, праздничное, молодое. Причем репетиции шли только три дня. Если учесть, какое число артистов участвовало в нем, то успеху, а не провалу можно только удивляться. И восхищаться им.
Журналисты не зря часто называют ее сильной женщиной. Такой им она видится, и в верности этого заключения они не сомневаются.
Но в чем ее сила? В том, что всегда живет страстями, они несут чаще не радость, а боль? В том, что каким-то десятым чувством угадывает тот момент, когда нужно решиться на важный шаг, и делает его, а сделав, не поворачивает вспять? Несмотря на страдания, ибо решительный шаг оказывается не всегда верным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20