Следует также рассказ о неких благородных дамах, которые попросили Данте написать стихи. Данте послал им один из своих сонетов, посвященных Беатриче, написанный после ее смерти, и новый сонет — апофеоз возвышенной дамы на небесах.
За сферою предельного движенья
Мой вздох летит в сияющий чертог.
И в сердце скорбь любви лелеет бог
Для нового вселенной разуменья.
И, достигая область вожделенья,
Дух-пилигрим во славе видеть мог
Покинувшую плен земных тревог,
Достойную похвал и удивленья.
Не понял я, что он тогда сказал,
Столь утонченны, скрытны были речи
В печальном сердце. Помыслы благие
В моей душе скорбящей вызывал.
Но Беатриче — в небесах далече —
Я слышал имя, дамы дорогие.
После этого Данте явилось «чудесное видение». В этом видении, говорит он, «в котором я узрел то, что заставило меня принять решение не говорить больше о благословенной, пока я не буду в силах повествовать о ней более достойно. Чтобы достигнуть этого, я прилагаю все усилия, о чем она поистине знает. Так, если соблаговолит тот, кто все животворит, чтобы жизнь моя продлилась еще несколько лет, я надеюсь сказать о ней то, что никогда еще не было сказано ни об одной женщине. И пусть душа моя по воле владыки куртуазии вознесется и увидит сияние моей дамы, присноблаженной Беатриче, созерцающей в славе своей лик того, кто благословен во веки веков». Таким образом, Данте на последней странице «Новой Жизни» обещает, что скажет о Беатриче «то, что никогда не было сказано ни об одной женщине». Этот заключительный аккорд «книги памяти» противостоит всему замыслу следующего произведения Данте — «Пира», написанного в первые годы изгнания. Следует предположить, что три (или, может быть, только первые две) аллегорические и морализирующие канцоны, вошедшие в «Пир», возникли еще во Флоренции. Данте утверждает, что «сострадательная дама» была «достойнейшей дочерью Повелителя вселенной, которую Пифагор именовал Философией» (I, XV, 12). Нелегко объяснить совершенно очевидное противоречие между двумя произведениями. Трудно также отрешиться от мысли, что «сострадательная дама», прежде чем превратиться в образ аллегорический, существовала в действительности на «первом плане». Можно предположить с достаточной вероятностью, вместе с многими современными дантологами, что «Новая Жизнь» имела две редакции и что до нас дошла вторая, в которой конец был переделан и дополнен самим автором в те времена, когда он оставил «Пир» и трактат «О народном красноречии» и начал писать «Монархию» и «Божественную Комедию». Отказавшись от интеллектуализма первых лет изгнания, Данте стремился связать с песнями поэмы юношеское свое произведение, прославлявшее ту, которая стала его водительницей в «Раю».
Все же определить, каков был конец первой редакции «Новой Жизни», представляет нелегкую задачу. Мы можем предположить, что заключением было торжество сострадательной дамы и сонет, ей посвященный. Может быть, были приписаны позже не только история его «чудесного видения», но также глава тридцать девятая о раскаянии Данте и одиннадцатая о пилигримах. В двадцать девятой главе, несмотря на плач, воздыхания и покаяние, чувствуются некоторая искусственность и холод — величайшие противники поэзии. Сонет о пилигримах больше говорит о внешнем образе идущих «по граду скорбей» странников, чем о чувствах самого поэта.
В начале «Пира» Данте категорически заявляет, что сострадательная дама не женщина, а Философия, дочь самого господа бога, — и пусть верит, кто может поверить! Но мы знаем, что Данте впоследствии отказался от этой натяжки и каялся в земном раю перед ликом Беатриче во всех своих увлечениях, как просто земных, так и аллегорических. Мы полагаем, что наиболее вероятна гипотеза о том, что «чудесное видение» было придано книге памяти позже, когда пророчество последнего сонета уже осуществлялось в «Божественной Комедии». Некоторые ученые прошлого столетия полагали, что благородная дама была не кем иным, как невестою, а затем женою Данте — Джеммою Донати. Это вызвало бурю негодования и возмущения у критически настроенных дантологов нашего века, которые не желают решать загадки дамы сострадания. Почему, однако, не предположить, что красавицей, пожалевшей Данте, действительно была долго ждавшая своего жениха и просватанная за него еще в детстве Джемма Донати? Данте был обязан взять ее в жены по договору, подписанному его отцом, и потому не замечал ее красоты, но после смерти Беатриче он мог вдруг заметить прелесть своей невесты, ее нежность, сострадательность и всепрощение и оценил ту долгую любовь, которую она к нему питала. Женоненавистник Боккаччо сообщает, что родственники, мол, оженили Данте после смерти Беатриче, не понимая, что поэтам супружество вредно, так как оно мешает их занятиям поэзией. Седовласый автор «Декамерона» стал в конце жизни богомольным мизантропом, однако свидетельству его нельзя не верить. Данте женился после смерти Беатриче, вероятно, через год, когда ему было двадцать шесть лет, а Джемме около двадцати. Каким образом Джемма, подарившая Данте четырех детей, могла стать символом божественной мудрости, я затрудняюсь объяснить. Данте, впрочем, любил самые нежданные трансформации смысла, но мог впоследствии легко от них отказываться. Великому человеку была свойственна вечная игра идей, реальных и фантастических. Без этих перевоплощений, перемен, духовных восхождений и многих, увы, многих падений, в том числе в аллегорически-морализирующие времена «Пира», Данте не стал бы автором «Божественной Комедии».
Глава седьмая
Судьбы Флоренции во второй половине XIII века
лорентийская коммуна образовалась в середине XII века. Так же как в других итальянских городах, первоначально во главе коммуны стоял совет консулов. Пока Флоренция приводила в покорность графство, никто из граждан не покушался на авторитет консульской верхушки, но уже в конце XII века появились расхождения и несогласия между отдельными влиятельными семьями. Новые граждане феодального происхождения, пришедшие из замков, боролись со старыми патрициями за власть в коммуне. Экономическое развитие города выдвинуло на первый план разбогатевших купцов. Росло также влияние торговых и ремесленных цехов, где постепенно выделилась группа (или группы) людей, стремившихся к управлению общественными делами.
Еще в конце XII века во Флоренции образовался цех купцов Калимала, получивший свое название от переулка между Старым и Новым рынком, где размещались их склады и лавки. Разбогатев на торговле и ростовщичестве, купцы Калимала выдвинули из своей среды банкиров, раскинувших сеть контор от Малой Азии и северной Африки до Британских островов. В первой половине XIII столетия возникли цехи менял и банкиров, нотариусов и судей, суконщиков, торговцев шелком, затем врачей и аптекарей и меховщиков. Эти семь цехов (вместе с Калимала) именовали большими, или старшими, они объединяли самых богатых дельцов из флорентийских торгово-промышленных компаний. Наибольшим уважением пользовался цех юристов, наибольшее влияние на дела коммуны оказывал Калимала. Старшие цехи постепенно забрали в свои руки бразды правления в коммуне.
В начале XIII века исполнительная власть во Флоренции была доверена подесте, градоправителю, который в целях обеспечения беспристрастия и нелицеприятия власти приглашался из другого города. Почти всегда подесте принадлежали к сословию нобилей. Также нобилем и также, как правило, чужеземцем был Капитан народа, командовавший вооруженными силами республики.
Если мы бросим взгляд на политическую карту Италии XIII века, то она покажется нам похожей на шахматную доску, на которой гвельфские коммуны чередуются с гибеллинскими. Обычно соседние города принадлежали к различным партиям. Так, Пиза была традиционно гибеллинской благодаря старинным связям с империей и выгодам, которые она получала от этих связей, а Флоренция — традиционно гвельфской. Флоренция, в свою очередь, имела гибеллинских соседей — Ареццо и Сьену.
Названия «гвельфы» и «гибеллины», которые, как можно судить на основании хроник, появились во Флоренции еще в конце XII века, по существу, стали обозначать не столько приверженность к папе или императору, сколь противоречия в самой Флоренции, где в конце концов гвельфы восторжествовали как партия, обеспечивающая городу процветание. Не в интересах Флоренции было ссориться с папой, который мог помешать торговле флорентийских суконщиков и операциям флорентийских банкиров во Франции и в Провансе. После победы Карла Анжуйского над королем Манфредом и изгнания гибеллинов из города флорентийцам открылись новые торговые пути на юг, в королевство Неаполитанское, где воцарилась династия Анжу. Союз с папой, неаполитанскими Анжу и с французским королем стал основой флорентийской политики, диктуемой экономическими интересами города. Напрасна была попытка нейтрального папы Николая III из семьи Орсини помирить эмигрировавших гибеллинов с твердо сидевшими во Флоренции гвельфами. Данте, которому было около пятнадцати лет, присутствовал при переговорах папского примирителя, кардинала Латини Малабранка — впоследствии поэт назовет его именем одного из дьяволов ада. Этот папский племянник собрал представителей обеих партий (среди гвельфов находился будущий тесть Данте — Мането Донати), и противники при нем облобызались и поклялись в дружбе и христианских чувствах. Но поцелуи эти были поцелуями Иуды. Цели папы-«миротворца» были далеко не бескорыстны: он хотел ослабить своего союзника Карла Анжуйского и укрепить свое положение в Тоскане. После «мира кардинала Латини» много гибеллинов вернулось во Флоренцию.
В это время Рудольф Габсбургский, выбранный в Германии императором Священной империи, отправился в Рим на коронацию и потребовал от тосканских городов присяги на верность. Флоренция отказалась начисто, так как никогда не присягала императору. Рудольф, не будучи уверен в своем военном превосходстве, проследовал в Рим и не решился войти в Тоскану, чтобы наказать непокорную коммуну.
После смерти Николая III гвельфы стали притеснять гибеллинов, вошедших в «коалиционное правительство». Двухпартийный совет четырнадцати, состоявший из восьми гвельфов и шести гибеллинов, был упразднен, и заседавшие в нем гибеллины потеряли всякое влияние. Скоро начались репрессии против них, заставившие многих вновь пойти по дорогам изгнания.
В 1282 году во главе управления коммуной стала коллегия, или совет, из шести приоров, по одному от каждой из шести частей города. Кандидат в приоры должен был принадлежать к одному из старших цехов. Нововведением явилось создание совета цехов с капитаном-хранителем мира коммуны, призванным защищать цеховой строй республики. Двенадцать цехов — семь старших и пять средних — получили разрешение иметь своего знаменосца и организовать вооруженные отряды для защиты своих прав. Старейшины цехов стали заседать в совете при подесте.
Тем самым средняя буржуазия, поддерживаемая верхушкой ремесленников, как бы взяла верх в коммуне. На самом деле места в совете цехов и органах государственного управления захватили богатейшие и влиятельнейшие представители флорентийской плутократии, и власть оказалась в руках у сравнительно немногих фамилий богачей, связанных так или иначе с аристократией. Мало было во Флоренции богатых семей, которые не были бы родственниками магнатов. Само понятие «магнат» далеко не простое. Магнатами считались нобили по крови, как, например, Донати, но также семьи, породнившиеся с аристократами, жившие, как и они, в палаццо, как, например, Черки, деды которых были пришедшими из деревни мужиками. Черки купили дворец графов Гвиди, имели множество прислуги и поражали Флоренцию своей роскошью. Правда, они принадлежали к первому десятку европейских банкиров, ссужавших деньгами государей.
Один из представителей древней феодальной фамилии Джанно делла Белла, занимавшийся торговлей и банкирскими операциями, был выбран приором Флоренции 15 декабря 1292 года. Получив в руки власть, он решил расправиться с магнатами. Причину его ненависти к магнатам некоторые составители хроник усматривают в том, что однажды его грубо оскорбил, ударив по лицу, нобиль из рода Фрескобальди. Другие полагают, что и до этой пощечины делла Белла проявлял склонность к тощему народу, и именно за это с ним хотел расправиться разъяренный нобиль. При новом приоре были введены так называемые «Установления Справедливости», по которым магнаты сурово карались за малейшие проступки против пополанов. Джанно делла Белла поддерживали ремесленные цехи, на его стороне, по-видимому, были также бесправные массы горожан и поденщики. При делла Белла получили права еще девять ремесленных цехов победней, но и после этого далеко не все ремесла вошли в цеховую систему, включавшую теперь двадцать один цех. В совете капитана-хранителя мира коммуны поговаривали о том, чтобы дать права еще одиннадцати цехам, но этот проект встретил серьезную оппозицию и принят не был.
Текст «Установлений Справедливости» поручили составить, с согласия Джанно делла Белла, трем ученым судьям, рассказывает Дино Компаньи, современник и участник событий: Донато Ристори, Убертино деи Строцци, представителю банкирской семьи, с которой Джанно имел деловые связи, и небезызвестному Бальдо Агульони, который в зависимости от обстоятельств менял партийные группы, как перчатки. Комиссия начала работать 10 января, а через пять дней закон был готов. Принимая во внимание, что «Установления» являются документом довольно сложным и пространным, приходится удивляться быстроте работы этих ученых мужей. Можно почти с уверенностью сказать, что все они были учениками Болоньи, где, как известно, во второй половине XIII века происходили жестокие схватки между различными политическими группами. Между 1280 и 1282 годами были составлены «Священнейшие установления города Болоньи». По этому закону нобили не могли участвовать в управлении городом, если не были записаны в народные корпорации, то есть в цехи. Казнились также страшными казнями нобили, обвиненные в оскорблении или ранении пополанов. Чтобы покарать строжайшим образом такого правонарушителя, достаточно было свидетельства одного пополана, данного под присягой. Сверяя текст обоих «Установлений», нельзя не прийти к заключению, что флорентийская комиссия подражала Болонье и в значительной степени переписала «Установления» болонских законодателей, над которыми болонцы трудились два года.
Впрочем, флорентийские судьи увеличили наказания с таким расчетом, чтобы сделать само существование тех, кто был объявлен «магнатами», почти нестерпимым. К магнатам причислялись, во-первых, несомненные феодалы, которые еще существовали в флорентийском графстве и только наезжали в город. Список магнатов-горожан был составлен более чем произвольно. В нем фигурируют действительно несколько представителей старой знати; к ним присоединили имена некоторых давно разбогатевших купцов, в семействах которых имелись рыцари; но в магнаты попали также некоторые мелкие торговцы, которые имели свои лавки, были записаны в цех и давно забыли о своем «благородном происхождении». Между тем многие богатые купцы и банкиры, также живущие на широкую ногу и подражавшие нобилям в домашнем быту, в списке магнатов не оказались.
За малейшее оскорбление пополана магнат казнился сторицей, и дом его мог быть разрушен в присутствии знаменосца того или иного цеха.
Говорили, что если магнат ехал на коне и его лошадь хвостом задевала пополана в узких улицах Флоренции, то магнат этот был конченым человеком. Фактически магнаты или те, кого к ним причислили, оказались вне закона. На здании Барджелло, замке подесты, висел ящик, в который опускали анонимные доносы; власти не оставляли их без внимания, и часто они служили единственным поводом для репрессий. Достаточно было подозрения или доноса, чтобы гонфалоньер правосудия созывал милицию, которая уничтожала дом и имущество «виновного». Для этих мероприятий не нужно было ни судебного следствия, ни санкции суда. «Ни один обвиненный не остался без наказания», — писал Дино Компаньи, лицо, близкое к Джанно делла Белла, в своей хронике. Напротив Варджелло учреждена была специальная тюрьма для магнатов — «пальяццо» (соломянка), начальником ее состоял нобиль, человек жестокий и пристрастный. Заключенных кормили скверной пищей и нередко травили. Вряд ли можно усмотреть в событиях начала девяностых годов борьбу бедных с богатыми, но несомненно, что велась борьба за политическое равноправие средних цехов со старшими.
Трудно сказать, кого, как и почему уничтожал правитель города делла Белла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
За сферою предельного движенья
Мой вздох летит в сияющий чертог.
И в сердце скорбь любви лелеет бог
Для нового вселенной разуменья.
И, достигая область вожделенья,
Дух-пилигрим во славе видеть мог
Покинувшую плен земных тревог,
Достойную похвал и удивленья.
Не понял я, что он тогда сказал,
Столь утонченны, скрытны были речи
В печальном сердце. Помыслы благие
В моей душе скорбящей вызывал.
Но Беатриче — в небесах далече —
Я слышал имя, дамы дорогие.
После этого Данте явилось «чудесное видение». В этом видении, говорит он, «в котором я узрел то, что заставило меня принять решение не говорить больше о благословенной, пока я не буду в силах повествовать о ней более достойно. Чтобы достигнуть этого, я прилагаю все усилия, о чем она поистине знает. Так, если соблаговолит тот, кто все животворит, чтобы жизнь моя продлилась еще несколько лет, я надеюсь сказать о ней то, что никогда еще не было сказано ни об одной женщине. И пусть душа моя по воле владыки куртуазии вознесется и увидит сияние моей дамы, присноблаженной Беатриче, созерцающей в славе своей лик того, кто благословен во веки веков». Таким образом, Данте на последней странице «Новой Жизни» обещает, что скажет о Беатриче «то, что никогда не было сказано ни об одной женщине». Этот заключительный аккорд «книги памяти» противостоит всему замыслу следующего произведения Данте — «Пира», написанного в первые годы изгнания. Следует предположить, что три (или, может быть, только первые две) аллегорические и морализирующие канцоны, вошедшие в «Пир», возникли еще во Флоренции. Данте утверждает, что «сострадательная дама» была «достойнейшей дочерью Повелителя вселенной, которую Пифагор именовал Философией» (I, XV, 12). Нелегко объяснить совершенно очевидное противоречие между двумя произведениями. Трудно также отрешиться от мысли, что «сострадательная дама», прежде чем превратиться в образ аллегорический, существовала в действительности на «первом плане». Можно предположить с достаточной вероятностью, вместе с многими современными дантологами, что «Новая Жизнь» имела две редакции и что до нас дошла вторая, в которой конец был переделан и дополнен самим автором в те времена, когда он оставил «Пир» и трактат «О народном красноречии» и начал писать «Монархию» и «Божественную Комедию». Отказавшись от интеллектуализма первых лет изгнания, Данте стремился связать с песнями поэмы юношеское свое произведение, прославлявшее ту, которая стала его водительницей в «Раю».
Все же определить, каков был конец первой редакции «Новой Жизни», представляет нелегкую задачу. Мы можем предположить, что заключением было торжество сострадательной дамы и сонет, ей посвященный. Может быть, были приписаны позже не только история его «чудесного видения», но также глава тридцать девятая о раскаянии Данте и одиннадцатая о пилигримах. В двадцать девятой главе, несмотря на плач, воздыхания и покаяние, чувствуются некоторая искусственность и холод — величайшие противники поэзии. Сонет о пилигримах больше говорит о внешнем образе идущих «по граду скорбей» странников, чем о чувствах самого поэта.
В начале «Пира» Данте категорически заявляет, что сострадательная дама не женщина, а Философия, дочь самого господа бога, — и пусть верит, кто может поверить! Но мы знаем, что Данте впоследствии отказался от этой натяжки и каялся в земном раю перед ликом Беатриче во всех своих увлечениях, как просто земных, так и аллегорических. Мы полагаем, что наиболее вероятна гипотеза о том, что «чудесное видение» было придано книге памяти позже, когда пророчество последнего сонета уже осуществлялось в «Божественной Комедии». Некоторые ученые прошлого столетия полагали, что благородная дама была не кем иным, как невестою, а затем женою Данте — Джеммою Донати. Это вызвало бурю негодования и возмущения у критически настроенных дантологов нашего века, которые не желают решать загадки дамы сострадания. Почему, однако, не предположить, что красавицей, пожалевшей Данте, действительно была долго ждавшая своего жениха и просватанная за него еще в детстве Джемма Донати? Данте был обязан взять ее в жены по договору, подписанному его отцом, и потому не замечал ее красоты, но после смерти Беатриче он мог вдруг заметить прелесть своей невесты, ее нежность, сострадательность и всепрощение и оценил ту долгую любовь, которую она к нему питала. Женоненавистник Боккаччо сообщает, что родственники, мол, оженили Данте после смерти Беатриче, не понимая, что поэтам супружество вредно, так как оно мешает их занятиям поэзией. Седовласый автор «Декамерона» стал в конце жизни богомольным мизантропом, однако свидетельству его нельзя не верить. Данте женился после смерти Беатриче, вероятно, через год, когда ему было двадцать шесть лет, а Джемме около двадцати. Каким образом Джемма, подарившая Данте четырех детей, могла стать символом божественной мудрости, я затрудняюсь объяснить. Данте, впрочем, любил самые нежданные трансформации смысла, но мог впоследствии легко от них отказываться. Великому человеку была свойственна вечная игра идей, реальных и фантастических. Без этих перевоплощений, перемен, духовных восхождений и многих, увы, многих падений, в том числе в аллегорически-морализирующие времена «Пира», Данте не стал бы автором «Божественной Комедии».
Глава седьмая
Судьбы Флоренции во второй половине XIII века
лорентийская коммуна образовалась в середине XII века. Так же как в других итальянских городах, первоначально во главе коммуны стоял совет консулов. Пока Флоренция приводила в покорность графство, никто из граждан не покушался на авторитет консульской верхушки, но уже в конце XII века появились расхождения и несогласия между отдельными влиятельными семьями. Новые граждане феодального происхождения, пришедшие из замков, боролись со старыми патрициями за власть в коммуне. Экономическое развитие города выдвинуло на первый план разбогатевших купцов. Росло также влияние торговых и ремесленных цехов, где постепенно выделилась группа (или группы) людей, стремившихся к управлению общественными делами.
Еще в конце XII века во Флоренции образовался цех купцов Калимала, получивший свое название от переулка между Старым и Новым рынком, где размещались их склады и лавки. Разбогатев на торговле и ростовщичестве, купцы Калимала выдвинули из своей среды банкиров, раскинувших сеть контор от Малой Азии и северной Африки до Британских островов. В первой половине XIII столетия возникли цехи менял и банкиров, нотариусов и судей, суконщиков, торговцев шелком, затем врачей и аптекарей и меховщиков. Эти семь цехов (вместе с Калимала) именовали большими, или старшими, они объединяли самых богатых дельцов из флорентийских торгово-промышленных компаний. Наибольшим уважением пользовался цех юристов, наибольшее влияние на дела коммуны оказывал Калимала. Старшие цехи постепенно забрали в свои руки бразды правления в коммуне.
В начале XIII века исполнительная власть во Флоренции была доверена подесте, градоправителю, который в целях обеспечения беспристрастия и нелицеприятия власти приглашался из другого города. Почти всегда подесте принадлежали к сословию нобилей. Также нобилем и также, как правило, чужеземцем был Капитан народа, командовавший вооруженными силами республики.
Если мы бросим взгляд на политическую карту Италии XIII века, то она покажется нам похожей на шахматную доску, на которой гвельфские коммуны чередуются с гибеллинскими. Обычно соседние города принадлежали к различным партиям. Так, Пиза была традиционно гибеллинской благодаря старинным связям с империей и выгодам, которые она получала от этих связей, а Флоренция — традиционно гвельфской. Флоренция, в свою очередь, имела гибеллинских соседей — Ареццо и Сьену.
Названия «гвельфы» и «гибеллины», которые, как можно судить на основании хроник, появились во Флоренции еще в конце XII века, по существу, стали обозначать не столько приверженность к папе или императору, сколь противоречия в самой Флоренции, где в конце концов гвельфы восторжествовали как партия, обеспечивающая городу процветание. Не в интересах Флоренции было ссориться с папой, который мог помешать торговле флорентийских суконщиков и операциям флорентийских банкиров во Франции и в Провансе. После победы Карла Анжуйского над королем Манфредом и изгнания гибеллинов из города флорентийцам открылись новые торговые пути на юг, в королевство Неаполитанское, где воцарилась династия Анжу. Союз с папой, неаполитанскими Анжу и с французским королем стал основой флорентийской политики, диктуемой экономическими интересами города. Напрасна была попытка нейтрального папы Николая III из семьи Орсини помирить эмигрировавших гибеллинов с твердо сидевшими во Флоренции гвельфами. Данте, которому было около пятнадцати лет, присутствовал при переговорах папского примирителя, кардинала Латини Малабранка — впоследствии поэт назовет его именем одного из дьяволов ада. Этот папский племянник собрал представителей обеих партий (среди гвельфов находился будущий тесть Данте — Мането Донати), и противники при нем облобызались и поклялись в дружбе и христианских чувствах. Но поцелуи эти были поцелуями Иуды. Цели папы-«миротворца» были далеко не бескорыстны: он хотел ослабить своего союзника Карла Анжуйского и укрепить свое положение в Тоскане. После «мира кардинала Латини» много гибеллинов вернулось во Флоренцию.
В это время Рудольф Габсбургский, выбранный в Германии императором Священной империи, отправился в Рим на коронацию и потребовал от тосканских городов присяги на верность. Флоренция отказалась начисто, так как никогда не присягала императору. Рудольф, не будучи уверен в своем военном превосходстве, проследовал в Рим и не решился войти в Тоскану, чтобы наказать непокорную коммуну.
После смерти Николая III гвельфы стали притеснять гибеллинов, вошедших в «коалиционное правительство». Двухпартийный совет четырнадцати, состоявший из восьми гвельфов и шести гибеллинов, был упразднен, и заседавшие в нем гибеллины потеряли всякое влияние. Скоро начались репрессии против них, заставившие многих вновь пойти по дорогам изгнания.
В 1282 году во главе управления коммуной стала коллегия, или совет, из шести приоров, по одному от каждой из шести частей города. Кандидат в приоры должен был принадлежать к одному из старших цехов. Нововведением явилось создание совета цехов с капитаном-хранителем мира коммуны, призванным защищать цеховой строй республики. Двенадцать цехов — семь старших и пять средних — получили разрешение иметь своего знаменосца и организовать вооруженные отряды для защиты своих прав. Старейшины цехов стали заседать в совете при подесте.
Тем самым средняя буржуазия, поддерживаемая верхушкой ремесленников, как бы взяла верх в коммуне. На самом деле места в совете цехов и органах государственного управления захватили богатейшие и влиятельнейшие представители флорентийской плутократии, и власть оказалась в руках у сравнительно немногих фамилий богачей, связанных так или иначе с аристократией. Мало было во Флоренции богатых семей, которые не были бы родственниками магнатов. Само понятие «магнат» далеко не простое. Магнатами считались нобили по крови, как, например, Донати, но также семьи, породнившиеся с аристократами, жившие, как и они, в палаццо, как, например, Черки, деды которых были пришедшими из деревни мужиками. Черки купили дворец графов Гвиди, имели множество прислуги и поражали Флоренцию своей роскошью. Правда, они принадлежали к первому десятку европейских банкиров, ссужавших деньгами государей.
Один из представителей древней феодальной фамилии Джанно делла Белла, занимавшийся торговлей и банкирскими операциями, был выбран приором Флоренции 15 декабря 1292 года. Получив в руки власть, он решил расправиться с магнатами. Причину его ненависти к магнатам некоторые составители хроник усматривают в том, что однажды его грубо оскорбил, ударив по лицу, нобиль из рода Фрескобальди. Другие полагают, что и до этой пощечины делла Белла проявлял склонность к тощему народу, и именно за это с ним хотел расправиться разъяренный нобиль. При новом приоре были введены так называемые «Установления Справедливости», по которым магнаты сурово карались за малейшие проступки против пополанов. Джанно делла Белла поддерживали ремесленные цехи, на его стороне, по-видимому, были также бесправные массы горожан и поденщики. При делла Белла получили права еще девять ремесленных цехов победней, но и после этого далеко не все ремесла вошли в цеховую систему, включавшую теперь двадцать один цех. В совете капитана-хранителя мира коммуны поговаривали о том, чтобы дать права еще одиннадцати цехам, но этот проект встретил серьезную оппозицию и принят не был.
Текст «Установлений Справедливости» поручили составить, с согласия Джанно делла Белла, трем ученым судьям, рассказывает Дино Компаньи, современник и участник событий: Донато Ристори, Убертино деи Строцци, представителю банкирской семьи, с которой Джанно имел деловые связи, и небезызвестному Бальдо Агульони, который в зависимости от обстоятельств менял партийные группы, как перчатки. Комиссия начала работать 10 января, а через пять дней закон был готов. Принимая во внимание, что «Установления» являются документом довольно сложным и пространным, приходится удивляться быстроте работы этих ученых мужей. Можно почти с уверенностью сказать, что все они были учениками Болоньи, где, как известно, во второй половине XIII века происходили жестокие схватки между различными политическими группами. Между 1280 и 1282 годами были составлены «Священнейшие установления города Болоньи». По этому закону нобили не могли участвовать в управлении городом, если не были записаны в народные корпорации, то есть в цехи. Казнились также страшными казнями нобили, обвиненные в оскорблении или ранении пополанов. Чтобы покарать строжайшим образом такого правонарушителя, достаточно было свидетельства одного пополана, данного под присягой. Сверяя текст обоих «Установлений», нельзя не прийти к заключению, что флорентийская комиссия подражала Болонье и в значительной степени переписала «Установления» болонских законодателей, над которыми болонцы трудились два года.
Впрочем, флорентийские судьи увеличили наказания с таким расчетом, чтобы сделать само существование тех, кто был объявлен «магнатами», почти нестерпимым. К магнатам причислялись, во-первых, несомненные феодалы, которые еще существовали в флорентийском графстве и только наезжали в город. Список магнатов-горожан был составлен более чем произвольно. В нем фигурируют действительно несколько представителей старой знати; к ним присоединили имена некоторых давно разбогатевших купцов, в семействах которых имелись рыцари; но в магнаты попали также некоторые мелкие торговцы, которые имели свои лавки, были записаны в цех и давно забыли о своем «благородном происхождении». Между тем многие богатые купцы и банкиры, также живущие на широкую ногу и подражавшие нобилям в домашнем быту, в списке магнатов не оказались.
За малейшее оскорбление пополана магнат казнился сторицей, и дом его мог быть разрушен в присутствии знаменосца того или иного цеха.
Говорили, что если магнат ехал на коне и его лошадь хвостом задевала пополана в узких улицах Флоренции, то магнат этот был конченым человеком. Фактически магнаты или те, кого к ним причислили, оказались вне закона. На здании Барджелло, замке подесты, висел ящик, в который опускали анонимные доносы; власти не оставляли их без внимания, и часто они служили единственным поводом для репрессий. Достаточно было подозрения или доноса, чтобы гонфалоньер правосудия созывал милицию, которая уничтожала дом и имущество «виновного». Для этих мероприятий не нужно было ни судебного следствия, ни санкции суда. «Ни один обвиненный не остался без наказания», — писал Дино Компаньи, лицо, близкое к Джанно делла Белла, в своей хронике. Напротив Варджелло учреждена была специальная тюрьма для магнатов — «пальяццо» (соломянка), начальником ее состоял нобиль, человек жестокий и пристрастный. Заключенных кормили скверной пищей и нередко травили. Вряд ли можно усмотреть в событиях начала девяностых годов борьбу бедных с богатыми, но несомненно, что велась борьба за политическое равноправие средних цехов со старшими.
Трудно сказать, кого, как и почему уничтожал правитель города делла Белла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38