К примеру, многие из тех, кто постоянно находились в доме Малиша, выдавали себя за его друзей, работавших где-то вне дома и по случайным контрактам. Мы же пришли к выводу, что Малиш попросту хорошо платил им наличными.
Интуитивно я решил поискать, нет ли в деле записей о том, какие гонорары Малиш выплачивал своему адвокату, Майрону Сталю. Сумма, которую человек получает за выполнение юридической работы, как правило, указывает и на то, какая ее часть является противозаконной. Нам пришлось заключить, что Малиш стремился создать впечатление, будто все это лишь деловые расходы. Год назад он выплатил Сталю пятьдесят пять тысяч долларов. Так выходило по документам. Я предположил, что неофициально Сталь получил сумму по меньшей мере вдвое превышавшую эту. Пятьдесят пять тысяч — это примерно тот гонорар, который выплачивали своим консультантам крупные юридические фирмы. Мои главные обвинители, к примеру, получали почти столько же.
Когда-то Малиш по дешевке скупил недвижимость, которая теперь, как выяснилось, приносила ему весьма солидные доходы. Деловые контракты обеспечивали его долю в распределении прибылей. И он не собирался попадаться, как Ал Капоне: Малиш исправно платил все налоги.
Занимаясь этими подсчетами, я пришел к ошеломляющему открытию. Цифры имеют свою собственную ужасную симметрию, которая исключает какие бы то ни было человеческие соображения. Мне показалось вполне резонным, что человек предпочитает охранять эту структуру. Каким способом — не имело значения. Цифры безразличны к преступлению или боли. В подобных уравнениях тюремное заключение Дэвида, смерть Менди Джексон — всего лишь стрелки на общей блок-схеме. Я легко представил себе, как человек, видя перед собой лишь цифры, мог отдавать приказы, которые должны были привести к определенным результатам.
Но все же существовали несообразности, которые не имели смысла с этой точки зрения. Линда первой указала на них.
— Почему все-таки он направил это против тебя? — спросила она. — Почему не против Фрэнка или Мерилин? Что ни говори, но они были столь же уязвимыми. Зачем ему понадобилось шантажировать самого окружного прокурора?
— Я не объявил, что собираюсь вести это дело лично.
— Но ведь ты не успел даже начать его. Фрэнк мог с таким же успехом убедить тебя закрыть дело, как ты убедил его. Словом, почему именно ты?
Досье было разложено по всему моему столу. Я указал Линде на документы так, будто там лежал сам Малиш, усмехавшийся мне в лицо.
— Этот парень не из тех, кто не заботится о последствиях. Он добивается того, чего хочет, самым надежным из способов, веря, что сумеет исправить недостатки впоследствии. Подумай о том, как он проделал все это. Он мог связаться со мной сразу же после ареста Дэвида и пообещать, что свидетельница откажется от своих показаний, если я проявлю сговорчивость. Но вместо этого он допустил, чтобы дело дошло до суда, а Дэвид попал в тюрьму. Этому мерзавцу безразлично, кто...
— Вполне возможно, что, если бы он столь явно предупредил тебя, ты сумел бы отыскать связь между ним и Менди Джексон еще до того, как дело вынесли на суд. В этом случае он утратил бы свое преимущество.
— Но тогда я не смог сделать этого. Не могу и сейчас.
Линда пожала плечами. Во время затянувшейся паузы она молча смотрела на листы компьютерной распечатки, а я смотрел на нее. Скулы Линды, казалось, выдавались больше, чем когда-либо. За ужином, который мы позднее провели вместе, она лишь поковырялась в тарелках. Подняв глаза, она пару раз пыталась сказать что-то, но, покачав головой, вновь замолчала. Она выглядела совершенно потерянной. Мне подумалось, что я знаю почему. Линда стремилась помочь мне в столь запутанном положении, и в то же время ей хотелось вытащить меня из трясины, вернув все на прежние места. Она понимала, что это невозможно. Дело Дэвида принимало такой оборот, словно ему никогда не суждено было закончиться. Между нами навсегда должен был остаться этот клин — мой сын и его проигранный процесс.
Попытка успокоить меня выглядела бы так, будто она пытается встать между мной и членами моей семьи, и это тогда, когда они особенно во мне нуждались. Обычно Линда спрашивала меня о Лоис случайно и по обязанности, а вот о Дине всегда говорила с неподдельным интересом. Случайные упоминания о моей семье указывали на отсутствие у Линды чувства ревности. Однако последние несколько дней она перестала упоминать о них. Напряжение, возникшее в этой части моей жизни, было для нее очевидным. Но Линда не способна была обмануть другую женщину и воспользоваться нашим семейным кризисом, чтобы увести меня. Она видела, что я по-прежнему остаюсь с Лоис, и знала, что подобные кризисы иногда сближают супругов. Когда-то это не имело значения. Мы с Линдой привыкли к тому, что она ничего не нарушала в моем доме. Теперь же в жизни у меня больше не осталось ниш, ни больших ни маленьких. Вся она оказалась разорванной сверху донизу. Мои привязанности и мои утраты оказались выставлены на всеобщее обозрение.
* * *
Однажды вечером я попросту не вернулся домой. Я позвонил Лоис, но мне не пришлось даже особенно извиняться. Казалось вполне естественным, что я просто вышел ранним вечером из офиса, завез Линду в гастроном, а потом поехал к ней. Я не был в ее доме целую вечность, однако вошел туда с легкостью. Открыв шкаф, я нашел там вешалку для своего костюма. На дне одного из ящиков — свои старые джинсы.
Линда сидела за столом и разливала выпивку, пока я готовил ужин. Она так давно жила одна, что уже не занималась этим для себя. Мне же приходилось делать это частенько. Я был семейным человеком. Разрозненность ее кухонной посуды заставила меня загрустить. За столом я спросил:
— Почему ты никогда не выходила замуж?
— Никогда? Разве я уже умерла?
Я продолжал смотреть на нее так, будто она ничего не ответила; через минуту губы ее скривились в деланной усмешке.
— А за кого мне было выходить? За адвоката?
— Может быть, за преступника.
— Это одно и то же. Ты знаешь людей, с которыми я знакома. За кого же из них я могла выйти замуж? Тебе повезло, что ты встретил свою пару до поступления на юридический факультет, Марк, и остался с нею. К тому же, что я могла внести в свой брак? Одержимость своей работой? Или свою полную опустошенность, которую мог бы заполнить мой супруг?
— Еще все впереди, Линда. Кто мы, как не футбольные игроки: в тридцать пять уходишь на пенсию и начинаешь тратить свой страховой полис.
— Может быть, и так.
Но сказав это, она улыбнулась, и в мерцании свечей лицо ее приобрело какое-то девчоночье выражение.
— Что это? — спросила она, уставясь в овощное блюдо.
— Цветная капуста. Очень хорошо замаскированная.
— Цветная капуста? Вы, белые люди, очень странно относитесь к еде.
Позднее, когда я уже убрал тарелки, Линда, нахмурившись, посмотрела на свой бокал с вином и сказала:
— Я по-прежнему думаю о Клайде Малише. Некоторые вещи все еще кажутся мне бессмысленными. Как бы то ни было, он бизнесмен. Он должен был поступать...
Я покачал головой и снова наполнил бокал Линды.
— Это вовсе не деловой ужин.
— Нет? — Она опять улыбнулась. — А какой же?
Я не ответил, потому что не знал ответа. Мы чокнулись и посмотрели в окно на задний дворик, который, я уверен, был так же не знаком Линде, как и мне.
После ужина во мне возникло странное чувство. Я развалился на диване, вместо того чтобы, дождавшись подходящей минуты, встать и уйти. Прошли годы с тех пор, когда мы с Линдой оставались вместе на всю ночь. Это происходило в других городах, во время наших деловых поездок. Теперь же при мысли о том, что впереди нас ожидали долгие ночные часы, мы стали медлительными и сонными. Мы продолжали потягивать вино из бокалов, мы беседовали о наших минувших днях — совместных и все же разных для каждого. Я больше не задавал Линде никаких серьезных вопросов.
Я не знаю, сколько было времени, когда я включил магнитофон и продолжал стоять рядом, до тех пор пока Линда не присоединилась ко мне, улыбнувшись моему безумию. Очень долго это был просто танец. Мы сбросили наши туфли. Потом после длинной паузы медленно начали раздевать друг друга. Одежда наша легко отлетала в стороны, покуда мы не поняли, что танцуем обнаженными. Но даже тогда мы еще долгое время всего лишь обнимались, просто покачиваясь, но уже стоя на месте. Мы держались за руки. Щека Линды лежала на моем плече. Я чувствовал себя удивительно молодым. Это было не похоже на свидание и еще меньше на любовный роман. Это скорее походило на начало молодой супружеской жизни, по-прежнему немного странной, но скрепленной долговременным взаимным обязательством.
* * *
Как только я увидел Лоис, мне сразу же стало ясно, что она готова к конфронтации. За минуту до того, как она заговорила, я попытался установить ограничение для самого себя и прежде всего в том, что я ей скажу, однако Лоис удивила меня.
— Я сейчас еду к Дэвиду, — сказала она. — Что мне ответить ему, если он спросит?
— Скажи ему... скажи ему, что я продолжаю работу, что я говорил с семьей Менди Джексон и нанял трех следователей...
Лоис качала головой.
— Что мне ответить ему на вопрос, почему ты не приехал?
— Я навещал его. Я просто не рассказывал тебе о каждом...
— Но ты не был у него неделю. Он все говорит мне. Ты был слишком занят!
Ударение, сделанное ею на последних словах, заставило меня предположить, что наша беседа уходит от темы. Я заговорил неторопливо, придерживаясь предмета разговора.
— Честно говоря, Лоис, в деле Дэвида мало что изменилось. Я уже почти в конце нескольких путей, которые абсолютно ничего мне не дали. Я начинаю думать, что самое лучшее, что можно сделать сейчас, — это просто подать ходатайство о новом судебном процессе. В конце концов, мои свидетельские показания тоже будут некоторым доказательством. Я надеюсь, что должен возникнуть протест со стороны общественности, который убедит Уотлина в том, что с политической точки зрения ему лучше будет дать разрешение на этот суд. А сейчас я думаю над тем, как управлять мнением прессы, что кажется мне важнее самого слушания. Я полагаю, что можно сделать Дэвида достаточно привлекательной фигурой для того...
Я остановился.
Лоис кивала головой так, что я понял — она меня больше не слушает. Сегодня она была одета по-деловому: костюм и туфли на каблуках. Лицо ее приняло такое выражение, которого ничто из сказанного мной уже не могло изменить. Тем не менее я сделал попытку ее успокоить.
— Я навещу его после обеда, — сказал я.
— Возможно, тебе лучше не делать этого.
Слова эти застали меня врасплох. Лоис продолжила:
— Когда ты не приходишь, он волнуется, но встречи с тобой, по-видимому, угнетают его еще больше. По крайней мере он знает, что я верю ему. Со мной он может говорить свободно.
— Что ты имеешь в виду, говоря, что ты ему веришь? Я тоже верю ему. Господи! Да я точно знаю, что он невиновен. Вспомни, ведь именно передо мной тот маленький мужчина размахивал пистолетом.
— Да.
Я не был уверен, что Лоис смотрела на меня с презрением: для этого в ее решительном взгляде присутствовало слишком много разочарования. Но ее взгляд словно удерживал меня на месте.
— Однако до того, как это произошло, ты все же не был уверен, — сказала она. — Понадобилось доказательство, чтобы ты убедился в его невиновности. От меня же это потребовало только веры.
Внезапно я почувствовал себя страшно уставшим.
— Я сожалею. У меня действительно были сомнения. Если бы эту историю рассказывал не Дэвид, я бы и на секунду не поверил в нее. Даже зная Дэвида, это нелегко было сделать. Как это у тебя не возникло сомнений, Лоис? Скажи мне. Как ты сумела отмести их, едва только они появились? Научи меня, как делать это. Пожалуйста, я хочу понять.
— Ты не сможешь, — ответила она. — У тебя не должно было их быть с самого начала.
— Хорошо, но теперь этого не изменишь.
— В самом деле, даже это, в общем-то, не имеет значения. Вопрос в том, что ты не сделал ничего, несмотря на свои обещания. Помнишь, Марк? Когда после того, как человек под мостом направил на тебя пистолет и рассказал, что случилось в действительности, ты пришел ко мне, и твои глаза светились. Ты был счастлив. Ты ожидал, что и я почувствую себя счастливой. Ты сказал, что теперь без всяких сомнений знаешь, что нужно делать. Помнишь? Неужели ты не понял, Марк, что это объяснило мне? Это подтвердило, что ты уже раньше мог бы что-то сделать для Дэвида, если бы верил ему.
— Нет! Это абсолютно не соответствует действительности. Я тогда сделал все, что мог.
— Сделал ли? Все ли, что ты, по твоим словам, мог сделать? Солгать, смошенничать, сфабриковать улику? Да ты, в конце концов, мог бы рассказать какую-нибудь историю о человеке под мостом и независимо от того, произошло ли это на самом деле или нет.
Глаза мои округлились.
— Нет, — сказала Лоис. — Такое даже не могло прийти тебе в голову. Но если бы ты был уверен в невиновности своего сына, ты все же что-нибудь да сделал бы. Я бы и сама что-то предприняла. Но у меня нет той власти, что есть у тебя.
Я рассмеялся.
— Власть... Если бы ты только могла понять...
Она сделала движение в мою сторону.
— Будь я хоть один день окружным прокурором, это дело никогда бы не дошло до суда.
Мне оставалось лишь покачать головой. Невозможно убедить в чем-то человека, чьим аргументом является невежество.
Лоис тоже поняла, что это безнадежно.
— Мне не стоило даже и заговаривать об этом, — сказала она. — Я просто хотела заставить тебя увидеть, что ты сейчас обязан что-то сделать. Ты должен. Прежде чем зайдет солнце. Прежде чем Дэвиду подстроят в тюрьме еще что-нибудь, Марк. Теперь ты понимаешь?
Она плакала. Не демонстративно, без всхлипов. Две слезы, такие же строгие, как ее костюм, скатились по щекам Лоис. Если бы я не был уверен, что этим оттолкну ее, я встал бы и обнял жену. Но время на то давно миновало. Я сделал все, что мог, чтобы успокоить ее — с расстояния в пять футов.
— Я понимаю, Лоис. Я уже совсем близок к тому, чтобы получить все, что мне необходимо. Я почти у цели. Поверь мне.
Поверь мне, хотя это неправда, добавил я мысленно. Но я не желал, чтобы Лоис подталкивала меня к действиям. Может быть, это было чувство молодости, которое вселилось в меня после вечера, проведенного с Линдой. Я ощутил, что у меня действительно есть власть, что я не какая-нибудь беспомощная уличная жертва. Малиш допустил ошибку, напав на меня. Мне следовало дать ему понять это.
Когда я позвонил ему, он сам подошел к телефону. Это уже само по себе являлось победой. Многим ли удавалось пробиться через всех его посредников, чтобы поговорить с ним напрямую?
— Малиш слушает, — прорычал он.
На какое-то мгновение я усомнился в этом. Нет, не в том, что он мог говорить со мною лично. У меня возникло сомнение, что злобные тучи, нависшие надо мною долгие месяцы, в действительности могли быть сконцентрированы в одном человеке, в одном реальном живом существе, потевшем и волновавшемся на другом конце телефонной линии.
— Это Марк Блэквелл. Мне бы хотелось встретиться с вами.
— По какому поводу?
Он оказался наглецом. Если бы он мог привести меня в еще большее бешенство, чем то, в котором я уже находился, то его реплика сделала бы это.
— Ну, скажем, по поводу Менди Джексон.
— Кого?
— Не стоит ходить вокруг да около, Малиш. Я даю тебе шанс выпутаться из этого. Ты приедешь?
Он заколебался.
— Куда?
— В мой офис. Здесь будет достаточно конфиденциально.
Всю последовавшую затем долгую паузу я слышал его дыхание.
Интересно, было ли мышление Малиша таким же тяжеловесным?
— Позвольте перезвонить вам позднее, — резко сказал он, и связь оборвалась.
Я пристально разглядывал телефонную трубку, которую держал в руке. В сущности, он не мог быть настолько глуп, как казался. Это не было похоже на человека, чья жизнь лежала передо мною на столе, разбросанная по листам распечатки. Я подумал, что существует что-то такое, что я обязан сделать как можно быстрее. Отправить кого-нибудь к его дому, чтобы убедиться, что Малиш не сбежал? А может, мне хотелось, чтобы он скрылся? Еще одно доказательство...
Через полтора часа вокруг его дома уже были мои люди, и я ждал от них звонка, как вдруг Клайд Малиш позвонил мне сам. Он не уехал. Он и не собирался покидать свой дом.
— Я разговаривал с моим адвокатом, — пробурчал он. — Он сказал мне, чего я не должен делать, поэтому теперь я говорю это вам: оформляйте свое приглашение официально. У меня нет ни малейшего желания приезжать к вам по доброй воле. У вас достаточно материала на меня, чтобы выписать ордер, так вот и выписывайте. Мне ничего не известно о том, о чем вы спрашивали, и я не вижу оснований помогать вам что-то там выуживать. Так что приятного вам времяпрепровождения.
— Это глупо. Не хотите же вы в самом деле...
— Такой уж я есть — глупый парень. Вот почему я плачу людям за то, чтобы они подсказывали мне, что нужно делать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42