— Это твое решение, Марк. Я не смогла бы этого сделать.
Если я верну его сюда, он будет в большей безопасности, но тогда ему не зачтут отсиженное время и он не получит права на освобождение под честное слово. Может быть, мне стоит вернуть его на то время, пока не решится вопрос с апелляцией? Но в его деле нет ошибки, которую можно было бы обжаловать. Во всяком случае я не заметил ни одной. Судьи в апелляционном суде заседают группами по три человека, когда решают дела. Это означает, что мне нужно заручиться поддержкой двоих, чтобы получить большинство. Но обвинение...
— Ты слушаешь меня, Марк? Ты должен обратить на это внимание. Судья Маррокуин...
Я встал из-за стола, когда Линда прикоснулась ко мне. Я не мог сосредоточиться, находясь в кабинете. Линда все еще что-то говорила, но я не воспринимал ее слов. Все слилось в общий гул. Я вышел из своего офиса. Самый короткий путь наружу — по черной лестнице, поэтому, вероятно, именно так я и спустился. Во всяком случае людей я не видел. Не думаю, что видел.
Вердикты присяжных заседателей всегда производят на меня странное впечатление. В той же степени, в какой я презираю присяжных, я уверен и в том, что они, чтобы прийти к своему решению, рушат все наши тщательно разработанные правила, — и мне это становится понятным, как только их решение обретает конкретность в моем мозгу. Может быть, они правы, игнорируя наши законы. Их обычный здравый смысл прокладывает себе путь сквозь выдуманную нами чепуху. Они решают, виновен ли или невиновен человек, тем же способом, каким все мы решаем, покупать ли нам новые автопокрышки и в какой колледж отдать ребенка. Как только присяжные приходят к согласию, я начинаю смотреть на дело с их точки зрения. Их ведь там так много. Если все двенадцать человек пришли к согласию по поводу чего-то значит, и у тысячи, по всей видимости, будет то же мнение! Когда я проигрывал дело как обвинитель, я начинал думать, что может быть, тот мой свидетель-полицейский говорил неправду. Разве у меня самого не возникали сомнения, когда я в первый раз его слушал? Проигравшим защитником я размышлял: нет это алиби весьма сомнительно, ведь так? В конце концов, они члены его семьи, они вполне могли солгать ради него. Я был близок к тому, чтобы поверить, будто присяжные объективно видят в деле что-то такое, чего не заметил я как его участник.
Это было единственным утешением, которое я смог отыскать для себя в первые дни после процесса Дэвида. Может быть, он действительно был виновен. Если это так, то правосудие выполнило свое предназначение. С Дэвидом обошлись не хуже, чем с любым виновным подсудимым, и даже намного лучше, чем со многими. Как обвинитель я был бы не удовлетворен всего лишь двадцатью годами заключения для безжалостного насильника. В случае виновности, он должен был получить не меньше того, что заслужил. У обвинителей есть стандартный афоризм, касающийся насильников: «В тюрьме ему это понравится».
Сотни тысяч людей освобождались из тюремного заключения. С Дэвидом могло произойти то же самое. Эта мысль меня поддерживала. Но когда я увидел его там, я освободился от хрупких иллюзий насчет соответствия наказаний совершенным преступлениям. Что бы он ни сделал, он не заслужил такого. В течение одной недели Дэвид уже заплатил за все тысячную цену. Закон восторжествовал. Теперь я обязан был выручить Дэвида оттуда.
Но я не мог сделать этого. Я уже не контролировал его дело. По-видимому, я теперь ничем не отличался от любого другого отчаявшегося родителя. Я имел не больше возможностей, чем все они.
Я обнаружил, что случайно забрел на Риверуолк. Рядом со зданием суда вниз вели две или три витые лестницы. Очевидно, я спустился по одной из них. Стоял еще конец лета, и все там было запружено туристами. Зачем люди приезжают в Сан-Антонио в августе — вне моего понимания, однако они приезжают и даже целыми толпами. И все они в конечном итоге оказываются на Риверуолк. Когда я был еще мальчишкой, центр Сан-Антонио являл собою мрачное, грязное место. Теперь здесь было оживленно и шумно. К тому же на реке уже никого не убивали. Мне кажется, что в дни моей молодости редкая неделя обходилась без того, чтобы из воды не выудили мертвое тело. Хотя, возможно, трупов было и не так много. Каждому из нас свойственно преувеличивать события нашей молодости.
В последние несколько лет Риверуолк расширили и удлинили. Теперь прогулочный маршрут проходит по большей части центра, мимо больших отелей, рядом со старым центром города. Тротуары тут — от широких, выложенных камнем-плитняком, до вымощенных булыжником и залитых бетоном. По реке плавают туристические баржи, а вдоль нее расположились многочисленные кафе. Река сама по себе не представляет здесь чего-то особенного. Я бы удивился, узнав, что глубина ее в какой-нибудь части города превышает три фута. Однако вода придает всему окружающему особую праздничность. К тому же вид реки располагает к раздумьям.
Толпы к этому не располагают. Я обнаружил, что забрел в шумное море криков и голых локтей. Больше того — я затесался в какую-то фотографирующуюся группу. Среди ярких рубашек и шорт в своем темном костюме я выглядел здесь, как призрак смерти. Множество глаз за солнечными очками пристально разглядывали меня. «Извините», — бормотал я снова и снова, ощупью двигаясь в том направлении, откуда пришел. Я торопливо прокладывал себе путь сквозь гуляющие толпы, без конца сталкиваясь и извиняясь.
В прошедшие годы Риверуолк вывели за границы центральной части города по направлению к старому оружейному заводу, Мельнице пионеров и дальше, в Кинг-Уильям, район красивых старых домов, порой очень ветхих или уже превратившихся в руины. Эта часть маршрута была малолюдной. Здесь не было ни магазинов, ни баров. Только сама река да редкие старые дома по берегам. Тут было чересчур солнечно, поскольку тротуары не успели обрасти тенистыми деревьями. Но я переношу солнце намного лучше, чем толпу. Я направился именно в эту часть Риверуолка и уже вскоре оказался в одиночестве. За квартал впереди шел другой одинокий путник, опустив голову, сунув руки в карманы. Через минуту он свернул и поднялся по лестнице на уровень улицы. Я остался в полном одиночестве.
Я отказался от законных путей спасения Дэвида и обдумывал незаконные. Я мог вызвать его назад, в Сан-Антонио, для слушаний по его ходатайству о новом процессе, и шериф, вероятно, отпустил бы его под мою опеку, если бы я об этом попросил. После этого... Но после этого была долгая жизнь. Принес бы я какую-нибудь пользу Дэвиду? Он, вероятно, бросился бы за первым проблеском свободы. Но останется ли он благодарен мне потом, когда ему исполнится сорок, а он все еще будет находиться в бегах с нависшим над ним приговором, с тюремным сроком, который он давно бы уже отсидел, если бы не мое вмешательство? Два или три года тюрьмы на одной чаше весов — против всей оставшейся жизни Дэвида на другой.
А что, если впереди у него уже нет жизни? Что, если его убьют в тюрьме? Такое случается. Существовало и еще кое-что о чем тоже стоило побеспокоиться. СПИД. За последний год от СПИДа умерли больше десятка заключенных. Вскоре это могло превратиться в настоящую эпидемию. Дэвид мог быть уже инфицирован. Он мог...
Я ускорил шаг. Мои кулаки в карманах были крепко сжаты. По спине струился пот. Солнце над головой слепило глаза. Стоило оступиться, и я мог оказаться в реке. Это показалось мне совсем неплохой альтернативой.
Под сенью моста я замедлил шаг. Его арка высилась над моей головой. Свернув влево, я оказался в таком месте, где высота моста не превышала моего роста. Я прислонился воспаленным лбом к его холодным камням и закрыл глаза.
Позади меня послышались шаги. Тяжелый стук каблуков эхом раскатился под сводом моста. Я ждал, когда шаги затихнут. Вместо этого они стали неторопливыми, приблизились, миновали меня и остановились.
Мне в голову пришла забавная мысль, что это, должно быть, грабитель. Вероятно, я выглядел лучшим объектом для грабежа на всей реке. Если у него окажется пистолет, то я решил сопротивляться. Может быть, Дэвида отпустят на мои похороны? Затем Лоис могла бы решить, что с ним делать дальше. Я знал, что именно сделает Лоис.
— Мистер Блэквелл?
Проклятье! Я не открывал глаз в надежде, что он сейчас уйдет. Я не узнал голоса, но все равно не хотел разговаривать ни с кем из знакомых. Репортер, адвокат, один из моих ассистентов. Я уже давно пришел к мнению, что все они для меня бесполезны.
— Мистер Блэквелл, это...
— Не мог бы ты пойти к черту?!
— Это ради вашей же пользы.
Я ничего не ответил, лишь повернулся к нему спиной, пока он не прибавил:
— И ради вашего сына.
Я обернулся, уже готовый замахнуться. Теперь я был уверен, что это адвокат. Никто не отважился бы достать меня в такое время, кроме своего же брата-юриста.
Его внешний вид меня остановил. Привязавшийся оказался маленьким человечком лет пятидесяти. Все в нем было маленьким: его белые усики, хорошо начищенные ботинки, пиджак в мелкую клеточку, шляпа. На нем была — Господи помилуй! — фетровая шляпа с крохотным пером за ленточкой.
— Если ты хочешь попросить о какой-нибудь услуге, то учти: я шмякну твою голову о тротуар, а потом окуну в эту реку и стану держать до тех пор, пока ты не захлебнешься.
Я был похож на хулигана-громилу, нависшего над ним. Я надеялся, что у него все равно хватит наглости попросить меня о чем-то, и мне было интересно: приведу я в исполнение свою угрозу или нет.
Он был абсолютно невозмутим.
— Ваш сын осужден по ложному обвинению, — сказал он. Это оказало на меня большее действие, чем если бы он ударил меня кулаком поддых.
Он подождал, пока мой гнев стихнет, затем продолжил:
— Уборщица солгала. На слушании по вашему ходатайству она под присягой откажется от своих показаний, но лишь при одном условии.
— Кто вы?
— Я представляю здесь своего клиента, мистер Блэквелл. Больше вы уже никогда меня не увидите. Я связался бы с вами и раньше, но у меня впервые появилась возможность застать вас одного. У вас слишком многочисленный штат, должен я вам заявить.
— Кто...
— Но это я сказал совсем некстати. Пожалуйста, выслушайте меня очень внимательно. Это единственное предложение, которое будет вам сделано. Вот что вы должны предпринять, чтобы вернуть своему сыну свободу. В вашем департаменте находится на рассмотрении дело человека по имени Клайд Малиш. Мне нужно повторить это имя?
— Нет.
— Вы должны сделать так, чтобы это дело исчезло. Просто закрыть его недостаточно. Закрытое дело всегда может быть возобновлено, как вам, конечно, известно. Вы должны убедиться, что оно закрыто в связи с несправедливым решением о его возбуждении. Выдвинуты спорные соображения. Но как вы это сделаете — ваше личное дело. Вы окружной прокурор. Вы несомненно, найдете на то подходящий способ. Доказательства тоже можно разрушить. — Он жестом показал, что предпочитает обойтись без лишних советов. — Вам лучше действовать побыстрее, потому что время, подходящее для вашего ходатайства о новом судебном процессе, быстро истечет. Если вы хотите, чтобы показания уборщицы...
Никто из нас не двигался. Он стоял достаточно близко от меня, так что я мог бы дотянуться до него рукой. Ожидая услышать, что он добавит, я изучал его. Франтоватый маленький мужчина, однако манжеты его белой рубашки несколько потерты. Я даже подумал, не приобрел ли он эту одежду специально для нынешней роли. Но решил, что нет; все эти вещи слишком хорошо на нем сидели. Следующая мысль, которая у меня появилась, — кто написал его речь?
— Вы понимаете? Все чрезвычайно просто. Вы это делаете — и приходит уборщица и дает показания. Приговор по делу вашего сына будет аннулирован. Вы этого не делаете — и ваш сын остается там, где он есть. Все происходит автоматически. Никаких обменов, впредь все будет хорошо. Вам не обязательно давать согласие сейчас. Мы узнаем по вашим действиям: согласны вы или нет. Я не уполномочен отвечать на вопросы, но если что-то осталось для вас неясным, я могу повторить.
— Где гарантии, что все произойдет согласно этому плану? Почему я должен оказывать Клайду Малишу такую услугу, не будучи уверенным, что что-то получу взамен?
Маленький человек склонил голову набок.
— Вы хотите сказать, что не готовы ухватиться за эту соломинку? Какой же вы после этого отец?
Первой мыслью было, что лучше: отвести его в офис или найти подходящее место дальше по реке? А может, воспользоваться одним из брошенных домов на Кинг-Уильям? Он явно уже сказал все, что должен был сказать, не добавив к этому собственного мнения. И вдруг я понял, насколько счастливым себя чувствую. Может быть, это казалось мне счастьем лишь в сравнении? Или это была чисто психическая реакция? Я задышал намного глубже, и мышцы мои расслабились от прилива свежей крови. Возможность наконец что-то предпринять была для меня облегчением, близким к оргазму.
— Ничего другого мне не остается, — серьезно сказал я, вынимая руки из карманов. — Интересно, если...
— Хорошо, — с сожалением в голосе перебил маленький щеголь, и его рука, в свою очередь, вынырнула из кармана его клетчатого пиджака.
Он не был жителем Сан-Антонио. Все мои сомнения на этот счет мгновенно развеялись. Ковбои из округа Бексар предпочитают «магнум» 35-го или же 45-го калибра. Те пистолеты, которые любили носить Клинт Иствуд и Мэтт Диллон. Этот был не больше 32-го. Может быть, даже 22-го. Он должен оставлять такие маленькие аккуратные дырочки. Мой собеседник отступил назад.
— Разве это не глупо выглядит? — сказал он. — Отчаянные головы под мостом. Вы...
Он заставил себя остановиться.
— Кто вы? — снова спросил я, и он дал мне тот же ответ:
— Вы больше меня не увидите.
Он уходил прочь, полуобернувшись и держа свой изящный пистолетик низко, хотя и достаточно твердой рукой.
Когда маленький незнакомец был от меня в десяти футах, я последовал за ним. Пистолет его не особенно меня сдерживал. Я не думал, что он стал бы стрелять, и не был уверен, что он попал бы, если бы выстрелил. Помимо всего прочего, я сильно сомневался, что ему удалось бы меня убить.
Маленький человек был не настолько быстр, чтобы убежать от меня, да и на реке ему некуда было скрыться. Когда он зашагал быстрее, я тоже прибавил шагу. Он раздраженно оглянулся и погрозил пистолетом. Я остановился.
Поискав под ногами, я нашел на краю тротуара камень размером с кулак и поднял его. Камень оказался довольно увесистым, словно бейсбольный мяч. Я немного поигрывал, когда еще учился в старшем классе.
Маленький человек не выпускал меня из виду. Он воспользовался возможностью увеличить разрыв между нами, но это встревожило меня не больше, чем его пистолет. Я бросился за ним.
Через мост, под которым мы находились, проходила пересекавшая реку улица. Витая лестница сбоку от моста вела на ее уровень. Маленький человек начал взбираться по ступеням. Я достиг подножия прежде, чем он преодолел половину лестницы. То, что она была витой, заслоняло для меня цель, но и у него со мной была та же проблема. Я пробежал по ступеням, надеясь, что он тоже побежит, когда доберется до верха, а не станет ждать, чтобы попытаться уложить меня в упор. Если бы он помчался дальше, то я, без сомнения, сумел бы остановить его. На такой дистанции — футов в пятнадцать или около того — мой камень стал бы таким же точным оружием как и его пистолет. В тогдашнем моем состоянии — с раздувавшимися легкими и стуком крови в висках — я был уверен, что даже получив пару пуль, все равно сумею достать беглеца.
Добравшись до верха, он действительно побежал. Я немного приостановился, когда сам оказался там, чтобы увидеть, воспользуется ли он каким-то укрытием или просто повернется и начнет целиться.
Он снова с сожалением посмотрел на меня. Я расстроил его своим ребячеством. Стоя возле открытой дверцы автомобиля, он оглянулся на меня и печально покачал головой. Машина уже тронулась, когда он запрыгнул в нее. Прежде чем она проехала мимо меня, я выскочил на улицу и едва не ухватился за бампер. Споткнувшись, я остановился и запустил вдогонку камень. Он отскочит от заднего стекла. Оглянулся только маленький человек. Водителя я не успел разглядеть — виден был лишь его затылок.
* * *
— Я хочу видеть его, и именно сейчас.
— Мистер Блэквелл, здесь не место говорить о таких вещах. Терман пронюхает об этом — и тогда его не остановишь. Почему бы вам просто не доверить мне...
— Мне совершенно все равно, кто услышит об этом, а у вашего сумасшедшего директора не будет времени на свои мелкие реванши. Мой сын не виновен.
Эд Престон, казалось, был в замешательстве.
— Хорошо, мистер Блэквелл, но здесь это ровным счетом ничего не меняет. Почему большинство людей, с которыми вы разговариваете...
— Я имею в виду, что у меня есть доказательства. Перестаньте уговаривать меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42