И увидел что-то похожее на ад, Такаки. Такой огромный участок, где ведутся дорожные работы; там стоят и бродят люди и черти. Каждый раз, вырыв яму в рост человека, черти закапывают его туда, потом покрывают это место асфальтом и утрамбовывают тяжелыми катками. Жарища — просто ужас. А в сторонке — огромные бидоны, в таких развозят школьные завтраки, и в бидонах жидкая смола...
Тут Бой заснул и на этот раз долго не просыпался. Но было несомненно, что измученный жаром, спящий Бой оказался медиумом, продолжающим исповедь Исана.
Глава 9
Исповедь Ооки Исана
— Жизнь в убежище я избрал не по собственной воле. Если я и откажусь от нее, все равно не смогу вернуться в общество, хотя Бой утверждает обратное. Думаю, я и умру в своем убежище, — так начал свой рассказ Исана.
— Из-за ребенка? — спросил Такаки.
— Не только из-за него, но это, разумеется, связано и с ним. Когда вскоре после рождения сына я узнал, что с головой у него не все в порядке, я сразу подумал: наверно, это из-за того . Ребенок тогда, правда по-своему, по-детски, не раз пытался покончить с собой. И я не мог не увидеть здесь кару, возмездие за то . Но я до конца рассказа не раскрою, что значит «из-за того» и «за то» . Задумывались вы когда-нибудь, что значит пытаться покончить с собой? Мой приятель, врач, говорил, что существует два типа самоубийства. Каждый из них можно определить буквально в двух словах. Тип «помогите мне» и тип «я отвратителен». «Самоубийство» по оплошности, неважно — сознательной или бессознательной, так и оставшееся лишь попыткой самоубийства, означает мольбу о помощи: помогите мне, обращенную ко всем без разбора людям. Другой тип самоубийства никогда не может окончиться неудачей, он отвергает всех: я отвратителен, заявляет он без разбора — всем остающимся в живых. Он призван выразить ненависть, оскорбить, унизить. Мой сын отказывался от пищи, все время падал, даже не пытаясь себя защитить. Глядя на него, невольно создавалось впечатление, будто он хочет покончить с собой. Если бы ребенок пытался убить себя, отвергая всех нас: я отвратителен, может быть, ему следовало бы это позволить. Пожалуй, другого выхода не было бы: меня отвергают, и я бессилен что-либо сделать. Но как поступить, если ребенок, вместо того чтобы сказать помогите мне, снова и снова повторяет попытки самоубийства? Примитивные и потому еще более ужасные попытки с безгласным воплем: помогите мне, помогите мне. Я даже представить себе не мог, чем ему помочь. Вот тогда-то я и начал верить, что поведение ребенка является карой за то . Жена стала даже опасаться, не захочу ли я искупить свой грех, ощущая со всей определенностью, что это и в самом деле кара. Она страдала вдвойне. Дело в том, что в моем грехе был замешан ее отец. Тогда она стала думать, как прекратить эти попытки ребенка, избавив и меня от искупления греха. Я помогал ей, потому что и сам хотел найти такой путь. Кончилось тем, что я прекратил все действия, которые прежде связывали меня с реальным миром, и заперся в атомном убежище. Средства, необходимые на строительство моего укрытия и на затворническую жизнь, жена взяла у отца. Я, разумеется, не знал, перестанет ли ребенок издавать свой безгласный вопль: помогите мне, помогите мне — только потому, что запрется со мной в убежище. Это была рискованная игра. Но мы ее выиграли. Не зря, еще составляя план затворнической жизни, мы с женой надеялись на выигрыш. Но поскольку я укрылся в убежище, не искупив греха, то был обречен вечно жить с этим неискупленным грехом, неся на своих плечах всю его тяжесть. Если кто-то действительно хотел покарать меня, то почему бы ему и впрямь не поместить меня, полуживого, в убежище? Если бы он именно так хотел продлить мою обремененную грехом жизнь, это было бы дарованной мне крохотной милостью, думал я. Наша рискованная игра попахивала плутовством — даже выиграв ее, я не получал никакой выгоды. Я был втянут в эту жульническую игру, мне помогли ее выиграть, но настоящий куш сорвали те, кто ее затеял.
— Какая-то туманная история, — сказал Такаки.
— Возможно. Но без этого вступления я бы не смог перебросить мостик к нынешней моей жизни, о которой я и хочу рассказать. Кстати, интересно, как там Инаго справляется с Дзином, — просто не представляю! Может, бросила его, а сама подалась развлекаться?
— Инаго всячески заботится о ребенке, — заверил его Тамакити.
— Всячески? — спросил Коротыш.
— Именно всячески — как только может. Если этот тип надумает удрать, нам понадобится заложник, верно? Вот Инаго и взяла на себя заботу о заложнике.
— Значит, и девчонка с вами заодно? С ума можно сойти, — сказал Исана. — Но что бы вы делали с Дзином, убив меня?
— За ним бы ухаживала Инаго, — сказал Бой, который лежал, нахмурившись, плотно закрыв глаза, так что казалось, будто он спал. — Тебя бы я убил, но ребенку никакой подлости делать не собирался.
Сказав это, Бой страдальчески передернулся и вскоре снова захрапел.
— Бой и Инаго — совсем еще дети. Поэтому они даже представить себе не могут, что значит — убить человека, — объяснил Такаки.
— Может быть, — сказал Исана. Он почувствовал, что слова исповеди застряли у него в горле, будто туда, встопорщив чешую, заползла змея. Как легко исповедоваться перед людьми, не имеющими ни малейшего представления о том, что значит убить человека. Но из слов Такаки было ясно, уж он-то явно знает, что такое убийство. И Исана подумал, какой ничтожной кажется суть его исповеди , которую он собирался продолжить, когда на нее падает отблеск этого знания. То , упрятанное в глубь молчания, казалось уже прирученным, ушедшим в далекое прошлое, но едва он попытался облечь его в слова, оно живо воспрянуло — ему показалось даже, будто он совершает то снова... Однако внутренняя энергия исповеди, которую держал на привязи сам Исана, пока исповедовался Коротыш, не давала ему остановиться на полпути. И Коротыш, и Такаки, и даже Тамакити ждали слов Исана. Но больше всех явно ждал Такаки, который хотел почувствовать силу слов человека, выбранного им, чтобы облечь в слова деятельность Союза.
— Мы связаны с тестем одним общим выпавшим на нашу долю испытанием, — вынужден был продолжать Исана. — От тестя я получил свое убежище, он обеспечивает нас необходимыми для жизни средствами, правда, их приходится выклянчивать у него, хотя все, что он потратил на нас, в сравнении с теми огромными суммами, которые проходят через его руки, — почти нуль; именно такие барыши загребает этот политик. Он заболел раком горла и сейчас при смерти. Я не называю его имени просто из деликатности — все-таки человек умирает. А прибыли к нему стекались со всей Юго-Восточной Азии.
— Я, кажется, знал его любовницу. Наверняка знал, — встрял Коротыш, чтобы подбодрить Исана, который никак не решался выложить все начистоту.
— Коротыш, давай лучше послушаем, — укоризненно сказал Такаки.
— Весьма вероятно, что тот человек, о котором вы говорите, действительно мой тесть. Наша проблема как раз и возникла из-за его извращенности, — сказал Исана. — Тестя все звали Кэ — дьявол, и я сейчас тоже буду так называть его. Это прозвище, выйдя за рамки узкого круга близких ему людей, получило такое широкое хождение, что даже иностранные политики и дипломаты звали его мистер Кэ. Я был женихом дочери Кэ и в то же время слепо преданным ему личным секретарем, у которого и в мыслях не было предать его или, используя его положение, извлечь для себя какую-то выгоду. Таким был я, когда вместе с Кэ находился в столице одной страны. Я не буду называть ее, скажу лишь, что это была столица одного европейского государства. Бывало, он прежде, да и потом, занимался тем же, но дело никогда не доходило до преступления.
— Что ты хотел нам рассказать? — подал голос проснувшийся Бой. — Ты же так ничего толком и не сказал.
— Разве Исана не говорил, что совершил преступление в столице одного европейского государства? — спросил Такаки.
— Почему бы ему просто не рассказать об этом преступлении?
— Потому что о преступлении так просто не расскажешь, — ответил Такаки, но в его словах звучало приглашение, обращенное к Исана.
— Почему же, и о преступлении можно рассказать просто, — сказал Исана, сознавая, что ему удалось преодолеть себя. — В общем, произошло то, что я и предчувствовал. Я низвергся в пропасть, еще более глубокую, чем предполагал, — я стал соучастником убийства...
Услыхав это, Бой встал с кровати. Потом, угрожающе вытянув в сторону Исана левую руку, медленно двинулся на него; слабый голос Боя срывался на крик:
— Вранье! Все — вранье! Ты подкуплен полицией. Нам ты говоришь, будто убил человека, а полиции — что желаешь стать шпиком. — Бой продвигался вперед едва заметно, и поэтому на приближение его Исана не обратил никакого внимания. Голос Боя был похож на жалобный и недовольный голос ребенка. Когда же Исана заметил в правой руке Боя — он прикрывал ее угрожающе выставленной вперед левой — длинную острую отвертку, ему осталось лишь, рухнув на койку, перекатиться через нее и отступить. Понимая свою слабость, Бой сжал тогда отвертку обеими руками и, оттолкнувшись от цементного пола, прыгнул вперед, направив отвертку прямо в лицо Исана. Тот с трудом ухватил Боя за горячее, точно пылающее огнем, запястье. Рванув его за запястье, Исана бросился на противника и повалил на пол, но, не удержавшись, сам рухнул на него. Боль от неловкого падения заставила Исана на мгновение выпустить руку Боя, и тот снова замахнулся отверткой, целясь ему в глаз. Тогда Исана обхватил его горячее тело, прижал к полу и, наконец, скрутил так, что тот не мог шевельнуться. Бой взвыл, как пойманный зверек, и стал вырываться, колотя коленями по ногам Исана, пытаясь боднуть его в лицо своей забинтованной головой. Чтобы не дать Бою пустить в ход отвертку, Исана навалился на него, стараясь прижать мальчишку к полу подбородком и грудью.
— Не бей его больше, Коротыш. Не то он умрет от потери крови, — удержал Коротыша Такаки.
— Он же совсем спятил! Если его не избить до беспамятства, все равно сам разбередит свои раны и умрет от потери крови, — ответил Коротыш. Исана слышал все это, но молчал, занятый лишь тем, чтобы удержать вырывавшегося Боя. Потом, будто во сне, он почувствовал, как его напряженное тело приподнимают, и заметил, что отвертка по-прежнему нацелена ему в глаз.
— Хватит, — сказал Такаки. — Вставайте, я подержу Боя.
Исана, все еще лежа на полу, видел, как Тамакити укладывает затихшего Боя на койку. Во всех движеньях его чувствовалась трогательная забота о товарище.
— Он шпион, Тамакити, он продаст нас, — еле переводя дух, горько шепнул Бой.
— Спи. Хоть одну ночь поспи, — ласково прошептал в ответ Тамакити.
— Труднее всего не убить, а рассказать потом об убийстве, разве не правда? А он так бойко болтает потому, что все врет, а на самом деле его заслали к нам шпионить. Самый страшный человек, Тамакити, — это тот, кто врет, что совершил зверское убийство. Его нельзя принимать к нам.
— В твоих словах есть доля истины, — ответил Тамакити, точно предостерегая Такаки и Коротыша. — Но сейчас спи! Когда раненый не спит, у него в голове все может перемешаться. Спи, Бой.
— Если его так уж надо принять к нам, пусть он при всех совершит убийство, тогда ему хода назад не будет, — пробормотал Бой точно во сне, но пока Тамакити колебался с ответом, он уснул по-настоящему.
Бой спал как убитый. В его исхудавшем лице не было ни кровинки. Кожа покрылась жирным черным налетом.
— Может, привязать его к койке? А то проснется и снова начнет буянить, — сказал Коротыш.
— Разве можно привязывать спящего ребенка, да еще в таком состоянии? — сердито ответил Тамакити.
— Мне нужно возвращаться в убежище, — сказал Исана. — Я ведь не знаю, удалось ли Инаго уложить Дзина в постель...
— Не спешите в свое убежище — вряд ли этой ночью разразится атомная война. Или, может быть, от деревьев и китов поступило специальное сообщение? — усмехнулся Коротыш. — Закончите лучше ваш рассказ.
— Мне бы тоже этого хотелось, — сказал Такаки, серьезно глянув прямо в лицо Исана. — Вы ведь рассказывали не только для Боя?
Преодолев закипавшее в нем внутреннее сопротивление и чувство неловкости, Исана продолжил свою исповедь. Теперь, когда Бой заснул мертвецким сном и можно было говорить спокойно, не опасаясь его выходок, а Тамакити с показным безразличием сидел рядом с Боем, охраняя его покой, Исана осознал свою жалкую участь — два дотошных следователя, Такаки и Коротыш, принуждают его к исповеди ...
— В столице того государства я уже отыскал для него восемнадцатилетнего юношу. Кэ, правда, любил мальчиков помоложе, но для начала завлечь жертву и такого возраста было неплохо. В любой стране юноша этих лет находится во власти неустойчивых эмоциональных побуждений. Достаточно показать ему транзисторный приемник — и он у вас в руках... Дешевенький транзисторный приемник, служивший компенсацией за развлечения Кэ.
Приняв ванну, Кэ приказал мне поужинать вместе с ним. Во время ужина, помню, он спокойно болтал со мной, пользуясь тем, что никто из окружающих не понимает нас... Вернувшись из ресторана к себе, мы вдруг увидели за окном номера Кэ стоявшего снаружи мальчугана. Никогда в жизни, ни до этого, ни после, я не видал такого очаровательного ребенка. С тех пор каждый раз, когда я вижу светловолосого, голубоглазого мальчика, я внимательно разглядываю его, с ужасом думая, уж не он ли явился снова передо мной, — поэтому я и могу с уверенностью утверждать, что такого красивого ребенка больше никогда не встречал...
— За окном? — спросил внимательно слушавший Такаки.
— Совершенно верно; Кэ, зайдя в свой номер, тут же вышел и позвал меня. Войдя вслед за ним в номер, в свете, падавшем из окна, я увидел малыша — он стоял, прижавшись к стеклу, точно вынырнув из мрака еще не освещенного города. Высоко над окном, сквозь разрывы в рассеянных ветром тучах, светила луна. Я не забуду сверкавшие густой синевой и золотом края мрачных туч. Мы медленно приближались к мальчику, осторожно, точно пытаясь поймать воробья, залетевшего в комнату. Приближались, заботясь о том, чтобы, распахнув рывком окно изнутри, не вспугнуть ребенка, стоявшего на узком балкончике. Наши номера находились на десятом этаже... Двустворчатое окно открывалось наружу. Мы решили показать ему, чтобы он посторонился к одной из створок окна, и открыть другую; но, едва стали делать ему знаки, он повернулся к нам, обнажил розовые десны и белые зубы, округлил свои красивые губы и произнес что-то. Он сказал: «радио». Кэ злорадно ухмыльнулся. Да, я никогда не смогу забыть светившегося надеждой лица ребенка. Осторожно, чтобы не спугнуть мальчишку, я открыл окно и схватил его за руку — в Японии он бы учился в третьем или четвертом классе. Втащив его в комнату, я выглянул в окно, чтобы узнать, откуда он попал сюда, а в это время Кэ подвел мальчика к чемодану и разрешил ему выбрать транзисторный приемник. Я обязан был заботиться о безопасности хозяина и поэтому, высунувшись из окна, стал внимательно ко всему приглядываться. Меня прямо валил с ног сильный, порывистый ветер, и я подумал, как опасен был путь сюда этого мальчика, решившегося на такой невероятный риск, чтобы получить радиоприемник. Номер Кэ находился в северном крыле здания, и окно, за которым стоял мальчик, было первым от угла. От него до пожарной лестницы шел узенький балкончик, на котором мог с трудом уместиться лишь ребенок. На уровне груди взрослого человека тянулся декоративный карниз, и поэтому стоять на балкончике не мог никто, кроме ребенка. Мне почудилось, что на одной из площадок пожарной лестницы несколькими пролетами ниже в темноте притаился какой-то человек — скорее всего, это был юноша, который побывал у Кэ сегодня, но тогда я не придал этому особого значения. Кэ ведь не нужно было выпускать потом мальчика через окно. Он прекрасно мог спуститься с ним вниз и вывести из гостиницы через холл, поэтому, кто бы там ни находился, ему ни к чему было, будто бродячему дрессировщику обезьяны, демонстрирующему разные фокусы, следить за ребенком и ждать его возвращения. Я вышел из комнаты, даже не взглянув в сторону спальни, где скрылся Кэ с мальчиком. Но не прошло и десяти минут, как Кэ, вместо того чтобы вызвать меня по телефону, сам вошел ко мне в комнату в плаще, надетом прямо на голое тело, и в ботинках на босу ногу. Он сохранял свою обычную невозмутимость и даже высокомерие, но я сразу понял, что случилось нечто ужасное. Вслед за ним я вошел в его номер и увидел это «нечто» на кафельном полу слишком просторной ванной комнаты. Узкая ниточка крови протянулась к полу от уголка рта лежавшего навзничь голого ребенка. Я посмотрел на Кэ, и он стал объяснять случившееся: либо у ребенка было больное сердце, либо он страдал эпилепсией. «С умершим нужно что-то сделать», — сказал он брезгливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Тут Бой заснул и на этот раз долго не просыпался. Но было несомненно, что измученный жаром, спящий Бой оказался медиумом, продолжающим исповедь Исана.
Глава 9
Исповедь Ооки Исана
— Жизнь в убежище я избрал не по собственной воле. Если я и откажусь от нее, все равно не смогу вернуться в общество, хотя Бой утверждает обратное. Думаю, я и умру в своем убежище, — так начал свой рассказ Исана.
— Из-за ребенка? — спросил Такаки.
— Не только из-за него, но это, разумеется, связано и с ним. Когда вскоре после рождения сына я узнал, что с головой у него не все в порядке, я сразу подумал: наверно, это из-за того . Ребенок тогда, правда по-своему, по-детски, не раз пытался покончить с собой. И я не мог не увидеть здесь кару, возмездие за то . Но я до конца рассказа не раскрою, что значит «из-за того» и «за то» . Задумывались вы когда-нибудь, что значит пытаться покончить с собой? Мой приятель, врач, говорил, что существует два типа самоубийства. Каждый из них можно определить буквально в двух словах. Тип «помогите мне» и тип «я отвратителен». «Самоубийство» по оплошности, неважно — сознательной или бессознательной, так и оставшееся лишь попыткой самоубийства, означает мольбу о помощи: помогите мне, обращенную ко всем без разбора людям. Другой тип самоубийства никогда не может окончиться неудачей, он отвергает всех: я отвратителен, заявляет он без разбора — всем остающимся в живых. Он призван выразить ненависть, оскорбить, унизить. Мой сын отказывался от пищи, все время падал, даже не пытаясь себя защитить. Глядя на него, невольно создавалось впечатление, будто он хочет покончить с собой. Если бы ребенок пытался убить себя, отвергая всех нас: я отвратителен, может быть, ему следовало бы это позволить. Пожалуй, другого выхода не было бы: меня отвергают, и я бессилен что-либо сделать. Но как поступить, если ребенок, вместо того чтобы сказать помогите мне, снова и снова повторяет попытки самоубийства? Примитивные и потому еще более ужасные попытки с безгласным воплем: помогите мне, помогите мне. Я даже представить себе не мог, чем ему помочь. Вот тогда-то я и начал верить, что поведение ребенка является карой за то . Жена стала даже опасаться, не захочу ли я искупить свой грех, ощущая со всей определенностью, что это и в самом деле кара. Она страдала вдвойне. Дело в том, что в моем грехе был замешан ее отец. Тогда она стала думать, как прекратить эти попытки ребенка, избавив и меня от искупления греха. Я помогал ей, потому что и сам хотел найти такой путь. Кончилось тем, что я прекратил все действия, которые прежде связывали меня с реальным миром, и заперся в атомном убежище. Средства, необходимые на строительство моего укрытия и на затворническую жизнь, жена взяла у отца. Я, разумеется, не знал, перестанет ли ребенок издавать свой безгласный вопль: помогите мне, помогите мне — только потому, что запрется со мной в убежище. Это была рискованная игра. Но мы ее выиграли. Не зря, еще составляя план затворнической жизни, мы с женой надеялись на выигрыш. Но поскольку я укрылся в убежище, не искупив греха, то был обречен вечно жить с этим неискупленным грехом, неся на своих плечах всю его тяжесть. Если кто-то действительно хотел покарать меня, то почему бы ему и впрямь не поместить меня, полуживого, в убежище? Если бы он именно так хотел продлить мою обремененную грехом жизнь, это было бы дарованной мне крохотной милостью, думал я. Наша рискованная игра попахивала плутовством — даже выиграв ее, я не получал никакой выгоды. Я был втянут в эту жульническую игру, мне помогли ее выиграть, но настоящий куш сорвали те, кто ее затеял.
— Какая-то туманная история, — сказал Такаки.
— Возможно. Но без этого вступления я бы не смог перебросить мостик к нынешней моей жизни, о которой я и хочу рассказать. Кстати, интересно, как там Инаго справляется с Дзином, — просто не представляю! Может, бросила его, а сама подалась развлекаться?
— Инаго всячески заботится о ребенке, — заверил его Тамакити.
— Всячески? — спросил Коротыш.
— Именно всячески — как только может. Если этот тип надумает удрать, нам понадобится заложник, верно? Вот Инаго и взяла на себя заботу о заложнике.
— Значит, и девчонка с вами заодно? С ума можно сойти, — сказал Исана. — Но что бы вы делали с Дзином, убив меня?
— За ним бы ухаживала Инаго, — сказал Бой, который лежал, нахмурившись, плотно закрыв глаза, так что казалось, будто он спал. — Тебя бы я убил, но ребенку никакой подлости делать не собирался.
Сказав это, Бой страдальчески передернулся и вскоре снова захрапел.
— Бой и Инаго — совсем еще дети. Поэтому они даже представить себе не могут, что значит — убить человека, — объяснил Такаки.
— Может быть, — сказал Исана. Он почувствовал, что слова исповеди застряли у него в горле, будто туда, встопорщив чешую, заползла змея. Как легко исповедоваться перед людьми, не имеющими ни малейшего представления о том, что значит убить человека. Но из слов Такаки было ясно, уж он-то явно знает, что такое убийство. И Исана подумал, какой ничтожной кажется суть его исповеди , которую он собирался продолжить, когда на нее падает отблеск этого знания. То , упрятанное в глубь молчания, казалось уже прирученным, ушедшим в далекое прошлое, но едва он попытался облечь его в слова, оно живо воспрянуло — ему показалось даже, будто он совершает то снова... Однако внутренняя энергия исповеди, которую держал на привязи сам Исана, пока исповедовался Коротыш, не давала ему остановиться на полпути. И Коротыш, и Такаки, и даже Тамакити ждали слов Исана. Но больше всех явно ждал Такаки, который хотел почувствовать силу слов человека, выбранного им, чтобы облечь в слова деятельность Союза.
— Мы связаны с тестем одним общим выпавшим на нашу долю испытанием, — вынужден был продолжать Исана. — От тестя я получил свое убежище, он обеспечивает нас необходимыми для жизни средствами, правда, их приходится выклянчивать у него, хотя все, что он потратил на нас, в сравнении с теми огромными суммами, которые проходят через его руки, — почти нуль; именно такие барыши загребает этот политик. Он заболел раком горла и сейчас при смерти. Я не называю его имени просто из деликатности — все-таки человек умирает. А прибыли к нему стекались со всей Юго-Восточной Азии.
— Я, кажется, знал его любовницу. Наверняка знал, — встрял Коротыш, чтобы подбодрить Исана, который никак не решался выложить все начистоту.
— Коротыш, давай лучше послушаем, — укоризненно сказал Такаки.
— Весьма вероятно, что тот человек, о котором вы говорите, действительно мой тесть. Наша проблема как раз и возникла из-за его извращенности, — сказал Исана. — Тестя все звали Кэ — дьявол, и я сейчас тоже буду так называть его. Это прозвище, выйдя за рамки узкого круга близких ему людей, получило такое широкое хождение, что даже иностранные политики и дипломаты звали его мистер Кэ. Я был женихом дочери Кэ и в то же время слепо преданным ему личным секретарем, у которого и в мыслях не было предать его или, используя его положение, извлечь для себя какую-то выгоду. Таким был я, когда вместе с Кэ находился в столице одной страны. Я не буду называть ее, скажу лишь, что это была столица одного европейского государства. Бывало, он прежде, да и потом, занимался тем же, но дело никогда не доходило до преступления.
— Что ты хотел нам рассказать? — подал голос проснувшийся Бой. — Ты же так ничего толком и не сказал.
— Разве Исана не говорил, что совершил преступление в столице одного европейского государства? — спросил Такаки.
— Почему бы ему просто не рассказать об этом преступлении?
— Потому что о преступлении так просто не расскажешь, — ответил Такаки, но в его словах звучало приглашение, обращенное к Исана.
— Почему же, и о преступлении можно рассказать просто, — сказал Исана, сознавая, что ему удалось преодолеть себя. — В общем, произошло то, что я и предчувствовал. Я низвергся в пропасть, еще более глубокую, чем предполагал, — я стал соучастником убийства...
Услыхав это, Бой встал с кровати. Потом, угрожающе вытянув в сторону Исана левую руку, медленно двинулся на него; слабый голос Боя срывался на крик:
— Вранье! Все — вранье! Ты подкуплен полицией. Нам ты говоришь, будто убил человека, а полиции — что желаешь стать шпиком. — Бой продвигался вперед едва заметно, и поэтому на приближение его Исана не обратил никакого внимания. Голос Боя был похож на жалобный и недовольный голос ребенка. Когда же Исана заметил в правой руке Боя — он прикрывал ее угрожающе выставленной вперед левой — длинную острую отвертку, ему осталось лишь, рухнув на койку, перекатиться через нее и отступить. Понимая свою слабость, Бой сжал тогда отвертку обеими руками и, оттолкнувшись от цементного пола, прыгнул вперед, направив отвертку прямо в лицо Исана. Тот с трудом ухватил Боя за горячее, точно пылающее огнем, запястье. Рванув его за запястье, Исана бросился на противника и повалил на пол, но, не удержавшись, сам рухнул на него. Боль от неловкого падения заставила Исана на мгновение выпустить руку Боя, и тот снова замахнулся отверткой, целясь ему в глаз. Тогда Исана обхватил его горячее тело, прижал к полу и, наконец, скрутил так, что тот не мог шевельнуться. Бой взвыл, как пойманный зверек, и стал вырываться, колотя коленями по ногам Исана, пытаясь боднуть его в лицо своей забинтованной головой. Чтобы не дать Бою пустить в ход отвертку, Исана навалился на него, стараясь прижать мальчишку к полу подбородком и грудью.
— Не бей его больше, Коротыш. Не то он умрет от потери крови, — удержал Коротыша Такаки.
— Он же совсем спятил! Если его не избить до беспамятства, все равно сам разбередит свои раны и умрет от потери крови, — ответил Коротыш. Исана слышал все это, но молчал, занятый лишь тем, чтобы удержать вырывавшегося Боя. Потом, будто во сне, он почувствовал, как его напряженное тело приподнимают, и заметил, что отвертка по-прежнему нацелена ему в глаз.
— Хватит, — сказал Такаки. — Вставайте, я подержу Боя.
Исана, все еще лежа на полу, видел, как Тамакити укладывает затихшего Боя на койку. Во всех движеньях его чувствовалась трогательная забота о товарище.
— Он шпион, Тамакити, он продаст нас, — еле переводя дух, горько шепнул Бой.
— Спи. Хоть одну ночь поспи, — ласково прошептал в ответ Тамакити.
— Труднее всего не убить, а рассказать потом об убийстве, разве не правда? А он так бойко болтает потому, что все врет, а на самом деле его заслали к нам шпионить. Самый страшный человек, Тамакити, — это тот, кто врет, что совершил зверское убийство. Его нельзя принимать к нам.
— В твоих словах есть доля истины, — ответил Тамакити, точно предостерегая Такаки и Коротыша. — Но сейчас спи! Когда раненый не спит, у него в голове все может перемешаться. Спи, Бой.
— Если его так уж надо принять к нам, пусть он при всех совершит убийство, тогда ему хода назад не будет, — пробормотал Бой точно во сне, но пока Тамакити колебался с ответом, он уснул по-настоящему.
Бой спал как убитый. В его исхудавшем лице не было ни кровинки. Кожа покрылась жирным черным налетом.
— Может, привязать его к койке? А то проснется и снова начнет буянить, — сказал Коротыш.
— Разве можно привязывать спящего ребенка, да еще в таком состоянии? — сердито ответил Тамакити.
— Мне нужно возвращаться в убежище, — сказал Исана. — Я ведь не знаю, удалось ли Инаго уложить Дзина в постель...
— Не спешите в свое убежище — вряд ли этой ночью разразится атомная война. Или, может быть, от деревьев и китов поступило специальное сообщение? — усмехнулся Коротыш. — Закончите лучше ваш рассказ.
— Мне бы тоже этого хотелось, — сказал Такаки, серьезно глянув прямо в лицо Исана. — Вы ведь рассказывали не только для Боя?
Преодолев закипавшее в нем внутреннее сопротивление и чувство неловкости, Исана продолжил свою исповедь. Теперь, когда Бой заснул мертвецким сном и можно было говорить спокойно, не опасаясь его выходок, а Тамакити с показным безразличием сидел рядом с Боем, охраняя его покой, Исана осознал свою жалкую участь — два дотошных следователя, Такаки и Коротыш, принуждают его к исповеди ...
— В столице того государства я уже отыскал для него восемнадцатилетнего юношу. Кэ, правда, любил мальчиков помоложе, но для начала завлечь жертву и такого возраста было неплохо. В любой стране юноша этих лет находится во власти неустойчивых эмоциональных побуждений. Достаточно показать ему транзисторный приемник — и он у вас в руках... Дешевенький транзисторный приемник, служивший компенсацией за развлечения Кэ.
Приняв ванну, Кэ приказал мне поужинать вместе с ним. Во время ужина, помню, он спокойно болтал со мной, пользуясь тем, что никто из окружающих не понимает нас... Вернувшись из ресторана к себе, мы вдруг увидели за окном номера Кэ стоявшего снаружи мальчугана. Никогда в жизни, ни до этого, ни после, я не видал такого очаровательного ребенка. С тех пор каждый раз, когда я вижу светловолосого, голубоглазого мальчика, я внимательно разглядываю его, с ужасом думая, уж не он ли явился снова передо мной, — поэтому я и могу с уверенностью утверждать, что такого красивого ребенка больше никогда не встречал...
— За окном? — спросил внимательно слушавший Такаки.
— Совершенно верно; Кэ, зайдя в свой номер, тут же вышел и позвал меня. Войдя вслед за ним в номер, в свете, падавшем из окна, я увидел малыша — он стоял, прижавшись к стеклу, точно вынырнув из мрака еще не освещенного города. Высоко над окном, сквозь разрывы в рассеянных ветром тучах, светила луна. Я не забуду сверкавшие густой синевой и золотом края мрачных туч. Мы медленно приближались к мальчику, осторожно, точно пытаясь поймать воробья, залетевшего в комнату. Приближались, заботясь о том, чтобы, распахнув рывком окно изнутри, не вспугнуть ребенка, стоявшего на узком балкончике. Наши номера находились на десятом этаже... Двустворчатое окно открывалось наружу. Мы решили показать ему, чтобы он посторонился к одной из створок окна, и открыть другую; но, едва стали делать ему знаки, он повернулся к нам, обнажил розовые десны и белые зубы, округлил свои красивые губы и произнес что-то. Он сказал: «радио». Кэ злорадно ухмыльнулся. Да, я никогда не смогу забыть светившегося надеждой лица ребенка. Осторожно, чтобы не спугнуть мальчишку, я открыл окно и схватил его за руку — в Японии он бы учился в третьем или четвертом классе. Втащив его в комнату, я выглянул в окно, чтобы узнать, откуда он попал сюда, а в это время Кэ подвел мальчика к чемодану и разрешил ему выбрать транзисторный приемник. Я обязан был заботиться о безопасности хозяина и поэтому, высунувшись из окна, стал внимательно ко всему приглядываться. Меня прямо валил с ног сильный, порывистый ветер, и я подумал, как опасен был путь сюда этого мальчика, решившегося на такой невероятный риск, чтобы получить радиоприемник. Номер Кэ находился в северном крыле здания, и окно, за которым стоял мальчик, было первым от угла. От него до пожарной лестницы шел узенький балкончик, на котором мог с трудом уместиться лишь ребенок. На уровне груди взрослого человека тянулся декоративный карниз, и поэтому стоять на балкончике не мог никто, кроме ребенка. Мне почудилось, что на одной из площадок пожарной лестницы несколькими пролетами ниже в темноте притаился какой-то человек — скорее всего, это был юноша, который побывал у Кэ сегодня, но тогда я не придал этому особого значения. Кэ ведь не нужно было выпускать потом мальчика через окно. Он прекрасно мог спуститься с ним вниз и вывести из гостиницы через холл, поэтому, кто бы там ни находился, ему ни к чему было, будто бродячему дрессировщику обезьяны, демонстрирующему разные фокусы, следить за ребенком и ждать его возвращения. Я вышел из комнаты, даже не взглянув в сторону спальни, где скрылся Кэ с мальчиком. Но не прошло и десяти минут, как Кэ, вместо того чтобы вызвать меня по телефону, сам вошел ко мне в комнату в плаще, надетом прямо на голое тело, и в ботинках на босу ногу. Он сохранял свою обычную невозмутимость и даже высокомерие, но я сразу понял, что случилось нечто ужасное. Вслед за ним я вошел в его номер и увидел это «нечто» на кафельном полу слишком просторной ванной комнаты. Узкая ниточка крови протянулась к полу от уголка рта лежавшего навзничь голого ребенка. Я посмотрел на Кэ, и он стал объяснять случившееся: либо у ребенка было больное сердце, либо он страдал эпилепсией. «С умершим нужно что-то сделать», — сказал он брезгливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35