И действительно. В перелеске, под разлапистым хвойным навесом, на
душистых мхах, в бликах каменного цветения угольков с пеплом, марсианин,
которому не посчастливилось родиться на благословенной Земле, уже
развернул натуральный доклад о жизни иной, делился впечатлениями.
Такое накатило время на Россию, слушала Россия всякого, лишь бы за
словом в карман не лез. По царской воле, под влиянием исторических
факторов так уж произошло, что с седых времен Великого Новгорода не
сбиралось в России вече, отсутствовал свой Гайд-парк, кратко говорил
народ, на бытовые темы, чтобы в кутузку не загреметь. А тут - прихлопнуло,
повырастали откуда ни возьмись ораторы на каждом углу, повыкатывались
бочки, стали на попа трибуною, завился веревочкой мудреный разговор. Хоть
к лобному месту с плакатом становись, руби правду-мать в глаза, возражений
нет!
Вмиг научился народ речи говорить и слушать их полюбил. И тут же
стали различать: кто свой, а кого - в доску! И ежели свой, выкладывай
соображения за милую душу о земле, хлебе, недрах и власти над ними, а
хочешь, о звездах, над которыми пока власти нет. Но о звездах, понимаем,
не каждый толковать смел, и тому, кто смел, внимали с двойной порцией
сочувствия.
- Удивительными показались бы вам порядки на этой планете, - ронял
слова беглый астроном, будто и не имел к этой планете отношения, не
оставил на ней своего дома. - Многое назвали бы вы непонятным, а то и
чуждым. Не всему, думаю, вынесли бы вы одобрение. А между тем планета эта
во многом - ваше будущее. Но будущее это не совсем такое, каким оно вам
сейчас представляется. И жителей планеты той нельзя винить в этом, как
нельзя винить внуков ваших в том, что им захочется иного, чем вам,
большего. Понять вас ничего не стоит, задним числом! А вот вам их... А
надо, потому что их жизнь - ваше будущее. Примерно, разумеется.
- Чем же они нам пример? - с ухмылкой врезал матрос Конев Петька,
который не сумел надерзить перебежчику в первом его явлении, но не терял,
видно, надежд проявить буйную свою индивидуальность и посадить фраера на
мель по самую ватерлинию. Разутые ноги Петьки отдыхали у самого пепелища,
и когда угли разом наливались огненным соком, то на чахлых щиколотках
Петьки можно было различить татуированный узор слов, среди коих явственно
выделялись каллиграфией "дело рук" и "главным калибром по гидре".
Беспощадные, взрывчатые слова нашел матрос, чтобы украсить ноги свои, чтоб
не осталось сомнений в том, какую из сторон баррикады облюбовал Петька:
наделил сам себя бессрочным пропуском, который уж если и потеряешь, так
вместе с ногами. И, ввязавшись в дискуссию, Петька закатал трепаный клеш,
предъявляя тем свои права на повышенную дерзость.
- Ну, так вот, удивительной показалась бы вам планета на первых
порах, - продолжил этот на редкость обходительный лектор. - Города там,
например, подвешены в воздухе, высоко над землей, а прямо под городами
леса, травы, озера. Так что кому на землю захотелось, тот достает крылья и
кидается головой вниз. Или нанизывается на магнитную силовую линию и
скользит, как по перилам. По таким, знаете ли, материализованным
меридианам, морякам это должно быть понятно.
- А деревни? Деревня тоже на воздусях? - беспокойно спросил кто-то,
несомненно землепашествующий.
- Деревни оставлены на земле, - заявил лектор. - А вот сами крестьяне
тоже обитают, как вы говорите, на воздусях. Вернее, крестьян как таковых
нет, есть только специалисты по сельскому хозяйству, их там и называют
крестьянами. Все растет само по себе и убирается умными машинами.
Собственно, не только крестьян - пролетариев тоже нет уже... Говорят же
вам, станки обходятся без людей.
- Как же так? Ни крестьянства, ни пролетариата. Кто же там тогда?
Буржуи одни? В чьих руках власть? - недоверчиво спросили из кустов, и по
тому, как зашевелилась вокруг темнота, пришла в беспокойство человеческая
масса, марсианин догадался, что вторгся в заповедные моменты жизни этих
людей.
- Нет классов в их обществе, - как можно энергичнее сказал он. - А
чем они все занимаются? Ну, чем... Умственным трудом, искусствами,
трансформацией.
Зашумела темнота вокруг на разные голоса:
- Без диктатуры куда ж! Паразиты расплодятся, мироед за глотку
возьмет! Мужики долг сполнять забудут, в кабаки порхнут! Факт? Факт!
- Без паники, граждане! - накрыл гвалт трубный глас комендора
Афанасия Власова. За неимением председательского колокольчика комендор,
когда надо, пропускал сквозь мощные заросли голосовых связок струю пара,
сжатого до нескольких атмосфер в оркестровой яме его объемистых легких, и
тогда накат низкой, но чрезвычайно широкой звуковой волны выносил вон
плескание человеческой речи, закрывая таким способом разгулявшееся
собрание или, наоборот, открывая перед ним фарватер вновь.
- Тихо, граждане! Все правильно товарищ излагает. Бесклассовое
общество, слияние умственного с физическим. Это ж, братишки, коммунизм,
тот самый, за который нас с вами в медвежьем углу приперли. Теорию,
братишки, подзабыли, брашпиль вам в форточку!
Марсианин, надо сказать, прямо расцвел ввиду такой
кинематографической сцены.
- Вот они, типажи! Вот они, кадры! Вот они, личные контакты!
Ай-яй-яй! - вскрикивал он радостно, тверже сжимал в руке драгоценную
шкатулку.
В общем, как видим, повезло всем. Профессиональному
марсианину-кинооператору - потому, что он с ходу влетел в митинговую гущу
беззаветных героев собственного кинофильма, и крупный план кадр за кадром
косяками шел теперь на катушки приемников корабля, тормознувшего среди
звезд по поводу такой сюжетной находки. Повезло и балтийцам, которые
сразу, из первых рук, так сказать, самотеком получили известие о
замечательной жизни на других мирах, в существовании которой хотя никто из
них и не сомневался, но все же иной раз проявлял колебания ввиду неясной
постановки вопроса со стороны административных кругов. А тут вдруг
стопроцентный астроном с наипоследними, как подчеркнул комиссар Струмилин,
и обнадеживающими данными в кармане! От такого вылетит из башки и страх
перед смертью, что уже заказана, запрессована в нарезные стволы озверелого
противника на дистанции прямой наводки.
Прав, прав, как всегда, оказался комиссар Струмилин. Задал-таки
подпольный марсианин морячкам тонус, который вовсе не каждый обнаруживает
в себе перед лицом смерти, не чьей-нибудь, а собственной, а потому особо
наглядной и убедительной. А тонус есть, значит, дорого, ох, дорого
заплатит классовый враг за кровь комиссара и товарищей его, потому что в
крови этой вскипела вера в новый мир и счастливую звезду его, на которой,
наверное, тоже когда-то летели наиболее сознательные головы братьев по
разуму, и по-другому быть не могло, иначе какие же они, к черту, братишки.

Между тем сгусток влажной тьмы скатился с восточных широт планеты и
теперь клубился над болотами, замкнувшими отряд.
Представление, начатое марсианином с легкой руки комиссара
Струмилина, по-прежнему продолжалось. Ему вполне удалось удержать свое
реноме в рамках лектора-эрудита, не расширяя этих рамок до истинных
размеров оригинала, так что ни одна живая душа не догадывалась о его
подлинном происхождении. Впрочем, никому теперь и дела не было до его
происхождения, как и до вороны, что где-то вверху хриплым карканьем
отметила приход глухого часа полуночи. Марсианин успел поведать о занятиях
на дальней планете, об отдыхе на ней, о насыщенном распорядке дня,
показал, как танцуют наши сверхдальние сородичи - высоко подпрыгивая и
чуть зависая в воздухе, коснулся тех вещей, что делают жизнь марсиан
счастливой, и, чтобы до конца быть правдивым, перешел теперь к минутам,
когда марсианину бывает нехорошо. Такова уж, видно, биология всего живого,
не может оно быть счастливым без конца.
- Вот просыпается он утром, - говорит марсианин, - и чувствует: нет
настроения, пропало. Жить не хочется. Переутомился, что ли? Одевается,
выходит на площадку, хорошо кругом. Солнце сияет, птица садится на плечо,
ветерок. А под ногами, глубоко внизу, пенится морской прибой у кромки
золотого пляжа. Надевай крылья и головой вниз! А может, без крыльев?
Головой вниз - и делу конец. О-о-о, как скверно на душе! Друзья! Да где
они, друзья? Жена? Да чем же она поможет, жена?..
Неизвестно, чем бы окончилась эта грустная новелла, так как в самом
начале ее у костра появился комиссар.
- Товарищи, - сказал он, - собрание необходимо закрыть. Прошу вас
занять свои боевые позиции.
Погруженные в яркие картины чудной жизни великой планеты, матросы,
придерживая оружие, поднялись и один за другим растворились в темноте.
- Вот, - сказал комиссар, убедившись, что у костра никого не
осталось, - подбросили, гады, записку. Обещают шомполами всех, кто в живых
останется. Так сказать, программное заявление.
- Дайте бумажку, - потребовал марсианин. Он повернул ее текстом к
огню, рассмотрел, потом текстом же прижал к куртке.
- Крупно, - сказал он в микрофон. - Дайте это крупно. Как подбросили
записку? На кого падает подозрение?
- Подозрение падает на того, на кого ему легче всего упасть, -
усмехнулся комиссар, глядя куда-то в сторону от марсианина.
- На кого легче, - соображая, сказал марсианин и пнул носком
шикарного сапога чадящую головешку. - Значит, на меня.
Он даже не взглянул на комиссара, чтобы проверить свою догадку.
Струмилин молчал.
- На мне оно не продержится, обвинение. Я решил. Я выведу отряд из
болот. Так я решил, пока мы тут беседовали с вашими товарищами. Они мне по
душе. Я сделаю это, и настроение мое, черт возьми, наконец вернется ко
мне. ...Когда я улетал от своих, - марсианин ткнул пальцем вверх и быстро
отдернул руку, точно ожегся о что-то, - когда я улетал, настроение у меня
было висельное. Я его поставлю на место. Я посчитаюсь с их настроением. -
Палец его снова взвился вверх. - Оптимистическую трагедию вам подавай? Вы
ее получите, уважаемые зрители! Программное же заявление передадим углям.
Как это у вас там сказано, из пепла возгорится искра?
Скомканная бумажка порхнула над россыпью тусклых огоньков и тотчас
обратилась в длинный и чистый язык пламени. В коротком свете Струмилин
увидел, как губы марсианина сложились в твердую и мстительную усмешку,
какая бывает у человека безоружного, уже оцепленного врагами и вдруг
почувствовавшего в руке холодную сталь револьвера.
- Пора, - приказал марсианин, - в штаб!

На краю болота не столь темно, как под хвойными покровами леса.
Там-то тьма была материальна, так сказать, очевидна. Кроме нее, ничего не
существовало там, только звуки. Здесь же, на краю свободного пространства,
тьма полнилась намеками каких-то контуров, голубоватыми залежами света,
осевшего с кривого и тонкого лезвия месяца.
Полк, поднятый по тревоге и в полном составе построенный в колонну,
замер перед лицом необъятных трясин. Шеренги, плотно собранные одна за
другой, едва угадывались в пыльной осыпи звездного сияния, стояли
призрачно, как воинство из баллады, чти ждет не дождется полночного смотра
любимого императора. Только иногда идиллия нарушалась: где-то скрипела
телега, лошадь пыталась ржать, и слышался матерный шепот, вразумляющий
непокорное животное.
Штабные, комиссар Струмилин и марсианин расположились неподалеку от
колонны, уже в самом болоте, так что под ногами чавкала и выдыхала,
отпуская сапог, мясистая жижа.
- В моем распоряжении имеется особая сила, такое силовое поле, -
объяснял марсианин Струмилину. Остальные тоже слушали крайне внимательно,
стараясь не пропустить ни одного слова перебежчика. - Так вот, это поле
окружает меня со всех сторон. Ни пуля, ни осколок не пройдет через
невидимую защиту. Вот смотрите, я расширяю сферу действия поля.
Мягкая сила потащила людей в разные стороны, и не так, как тащит
полицейский, с треском за шиворот, а как влечет крупная и ленивая морская
волна.
- А теперь наоборот, - негромко сказал марсианин, и та же сила
поставила людей на прежние места.
- Вот эта сила ляжет вам под ноги через болота. По этой дорожке вы
проследуете километра три через самую топь, а дальше сами выберетесь, не
маленькие. Там уже можно. Все ясно?
Все молчали, потому что ясного, признаться, было мало.
- Ну! - пронзительно крикнул марсианин.
Тонкий луч, шипя, скользнул поверх окошек стоячей воды, от которой
тотчас повалил густой ядовитый пар, и в клубах пара высветилось тонкое,
как папиросная бумага, полотно обещанной дороги. Захрипели кони, закричали
ездовые. Только полк по-прежнему молчал.
Струмилин, не оглядываясь, шагнул к прозрачной ленте, поставил на нее
ногу, пробуя каблуком на крепость, а потом прыгнул и, осыпанный искрами,
оказался на ней во весь рост.
- А кони не провалятся? - спросил кто-то над ухом марсианина.
- Позаботьтесь, чтобы немедленно началась переправа, - отрезал
перебежчик.
Через минуту рядом с ним никого не осталось. Полк глухо заворочался в
темноте, перестраиваясь в походные порядки, и вот уже первое отделение
встало у самого края лунной дорожки, пропуская вперед себя повозки с
ранеными, походные кухни, прочую колесную движимость.
- Давай, давай, - шептали сами собой губы марсианина в спину уходящих
людей.
- Попрощаемся, - сказал Струмилин совсем рядом в темноте.
Марсианин вздрогнул. Они подошли к краю полотна.
- А для себя-то этой энергии останется? - спросил комиссар.
Марсианин промолчал.
- Ну, руку, товарищ! - сказал комиссар.
Последний из отрядов скрывался в клубах дымящегося болота. И взгляды
двоих встретились последний раз в этой жизни.

Рано утром после сильнейшего артиллерийского обстрела части
белогвардейцев, рота за ротой, вошли в зону, еще вчера удерживаемую полком
балтийцев.
Под барабанный бой, с развернутыми знаменами наперевес, с
щеголеватыми, молоденькими офицериками впереди, готовыми схватить пулю в
живот - ах, чубарики-чубчики, за веру, царя и за другие опустелые, как
дома в мертвых городах, идеи, - двигались плотные каре, одетые и обутые на
английский манер. Вот так, с барабанным боем, и уперлись в край трясины,
не встретив никакого противника. На том этот маленький эпизод великой
эпопеи гражданской войны и получил свое окончание.
Разумеется, факт необъяснимого исчезновения крупного соединения
красных вызвал определенную растерянность в штабе золотопогонников. Ни
одна из гипотез не могла толком объяснить, каким дьявольским способом
сумел противник организовать марш через гнилую топь вместе с ранеными и
обозом.
- Это все штучки комиссара Струмилина, - говорил полковник Радзинский
приглашенным на чай офицерам. - Как же-с - личность известная. Удивительно
находчивая шельма. Трижды с каторги бежал, мерзавец, из этих же краев.
Накопил опыт. А в прошлом году, господа, обложили его в доме, одного. Так
он, сукин сын, умудрился первым выстрелом нашего боевого офицера,
штабс-капитана фон Кугеля, царство ему небесное, уложить. И в ночной
неразберихе, господа, верите ли, взял на себя командование этими олухами,
что дом обложили. Ну, конечно, дым коромыслом, пальба, постреляли друг
друга самым убедительным образом, смею вас уверить. А самого, канальи, в
след, конечно, простыл. Вот и теперь...
Тщательный осмотр брошенного лагеря ничем не помог в расследовании
обстоятельств дела. Ни раненых, ни живых, только один труп, брошенный
взрывной волной далеко от землянки, обратил на себя внимание дежурного
офицера прекрасным покроем одежды и белоснежными, модельной работы
сапогами.
- Закопать, - равнодушно приказал офицер, и приказание его было
немедленно исполнено.
Вот такими и получились финальные кадры многосерийной художественной
хроники, скроенной на потребу марсиан. Безрадостная могилка, выдолбленная
в вечной мерзлоте, молодцеватый офицер около, а в могилке сам режиссер
фильма, марсианин образца 1919-го.
Приходится ли сомневаться, что доставленная по месту назначения лента
имела громадный успех? Ведь далеко не каждый из режиссеров посягнет на
собственную жизнь ради того, чтобы в сюжете все шло по его собственному
желанию, и, уж конечно, не пожертвуют ею как раз те, чья смерть не вызвала
бы в наших сердцах печали.
1 2 3 4