Михаил Андреевич чуть запальчиво заступается за любимого учителя;
– Мы его совершенно не считаем стариком!
– Не считаете? Вы всех считаете молодыми… А он отдыхал в этом году? Кто об этом должен думать? Вы должны об этом думать, молодые люди!
– Он не хотел, – оправдывается Степанов, – мы его просили. Он, наверно, согласится после приёмных испытаний в Институте и после начала учебного года. Он любит общение с вновь поступившей молодёжью. Ведь вы же его знаете!
– Вот мы его недели через три по-дружески обяжем, – и министр сказал своему референту: – Запишите в важные и напомните мне! Как ваша новая, «особенная», как у вас её называют, тема? – спросил министр.
– Мы имеем основания ожидать очень интересных результатов…. И Михаил Андреевич рассказал о замеченном несколько месяцев назад своеобразном действии одной из опытных энергетических установок на состояние обслуживающих её работников. Установка была предназначена для других целей, а её возбуждающее действие на людей вначале вызвало тревогу за качество изоляции. Однако Фёдор Александрович решил поставить наблюдения.
Здесь министр перебил Степанова:
– Я слышал, что вы и сын Фёдора Александровича особенно настаивали на развитии этой темы.
– Может быть, это не совсем так. Фёдор Александрович утвердил состав инициативной группы и назначил её руководителем Ивана Петровича, потому что именно Иван Петрович три года назад яростно возражал против намеченного ответвления нашей тематики в область физиологии. – Степанов усмехнулся. – Фёдор Александрович хорошо знает его! Теперь в нашей среде именно Иван Петрович страстно стремится к этой тематике!
Увлекаясь, Михаил Андреевич закончил словами:
– Мы убеждены в том, что советская наука находится на пороге получения возможности благотворного воздействия на живые организмы, повышая их силу и работоспособность. Может быть, удастся подойти к проблеме долголетия…
Когда Степанов простился и вышел, министр проводил его задумчивым взглядом.
– Растёт, выросла смена всем нам, – сказал он, ни к кому не обращаясь.
– Уже выросла, будет расти и перерастёт нас! – подтвердил его товарищ, бывший конник гражданской войны.
– А не думаешь ли ты, Василий Васильевич, что нам с тобой, если захотим, можно будет дополнительно, сверх нормального срока жизни, поработать? Прикажут подольше жить! А?
В открытое окно входил гул живущего и работающего города-гиганта. От нагретых солнцем жаркого августа чёрно-серых асфальтовых мостовых и каменных зданий воздух поднимался невидимыми восходящими потоками, неся звуки жизни миллионов людей, стремящихся к общей цели.
Глава пятая
ЧЕРВЬ РОЕТ

1
Сегодня крупнейшие радиокорпорации империалистических государств транслируют выступление одного государственного деятеля заокеанской страны. Повернём рукоятку настройки… В эфире шорох, скрежет, обрывки танцозальных мелодий, настойчивых реклам, проповеди смирения с угрозами отлучений и ада… Дальше, дальше! Вот оно!..
– Наша великая миссия заключается в распространении нашей цивилизации, нашей культуры повсюду, невзирая на протесты закоснелых в невежестве народов!.. Да! Должны быть открыты границы и отвергнуты смешные претензии отсталых наций на самостоятельность, когда мы обещаем всем помощь и покровительство…
Пауза. Знакомые слова! Не так уж много лет прошло с того времени, когда проповеди мирового господства, извергаемые бесноватым «фюрером», засоряли эфир. И вот они снова звучат, – на этот раз из-за океана.
Оратор точно жуёт каждое слово, катает его во рту и потом выплёвывает. Он продолжает:
– Да, покровительство, повторяю я, господа! Покровительство! Помощь! Кто от них отказывается, тот или безумец, или злодей! Так не должны ли мы прийти на помощь народам, в том числе и тем из них, которые не в состоянии понять величие нашего сердца? Не должны ли мы освободить их от отвратительных предрассудков самостоятельности, стоящих препятствием на великом пути нашей исторической мировой миссии?
– Бессмысленные разрушения прежних войн оставляли победителям только развалины. Мы же, сметая всё лишнее с нашего пути, должны сохранить истинные ценности, созданные человечеством! Господа! Я презираю и отвергаю варварские способы разрушительных войн! Во имя цивилизации сохраним города, дороги, мосты, заводы, порты и корабли! Сохраним это истинное наследство человеческого гения, созданное до наступления нашей великой эры!
Пауза.
Оратор рычит:
– Мы обязаны устранить все препятствия силой нашего атомного оружия! Мы требуем от наших учёных такого гуманного применения нашей науки, чтобы вместо солдат мы посылали бы в спасённые нами страны только могильщиков для уборки трупов врагов цивилизации, побеждённых нашим оружием! Мы должны разорвать, наконец, железный занавес!
Довольно! Вы что же, господа, думаете встретить опять простака-африканца, который отдаст вам за жалкие стеклянные бусы свой золотой песок, клыки слонов и шкуры леопардов? Или ваша наглость ждёт повторения встречи с доверчивым индейцем, который пустит двоедушного гостя в просторы сосновых лесов и прерий? Или вновь вам мерещится договор с одуревшим в гареме раджой, который вам продаст свой народ, испугавшись угроз?
Что ж, за последние годы вы немало получили суровых уроков, но вы учитесь плохо! И вы очень отстали. Жизнь движется. Вы же стоите на месте, ловите время за пятки.
Песня о силе тайного оружия – старая песня. Вырос мир, и проснулось сознание народов!
Нет монополий на знания, кончаются монополии на власть и даже ваши атомные пушки и бомбы вам не помогут!
2
…А есть кое-кто и в нашем городе, кто слушает этот отвратительный бред, как и другие подобные ему речи, с немалым удовольствием.
Что же это за люди и где они находятся в такой неожиданной близости к нам?
– Я искренне завидую вам, мистер Лайдл. Вы имели возможность лично слышать его. Я же находился уже здесь. Правда, я не потерял ни одного слова! Чорт побери, это была подлинно историческая речь! Вот это настоящий государственный ум…
– Да, Смайльби, эта речь оставляет неизгладимое впечатление…
Эта беседа велась в деловом кабинете, в одном из уютных московских особняков, арендованном представителями заокеанской страны. Судя по состоянию пепельниц, наполненных окурками не сигар, а папирос, – ведь русский табак знаменит во всём мире и так легко курятся душистые папиросы, – разговор должен был приближаться к концу.
– Дорогой Лайдл, радиопередача отвлекла нас от основной темы. Могу вас заверить, что я в состоянии выполнить просьбу нашего высокоуважаемого мистера Томаса Макнилла. Повторяю: ему нужен некто – мужчина, техник, образованный, здоровый, внимательный, осторожный, ловкий. Цель – дальняя поездка и точные наблюдения. Такой человек у меня есть.
Говоривший это – хозяин, а Лайдл – гость. Хозяин – тип дельца, которых в далёкой заокеанской стране выдвигают две близкие силы или два способа игры – биржа и выборы. Коренастый, массивные плечи, тяжёлые черты гладко выбритого лица. Много уверенности, много деляческой хватки, много решимости, очень деятелен.
– Но мистер Макнилл пишет, – говорит Лайдл, – что этот, как бы его назвать вам, человек, должен быть на месте непременно в последние дни июля. Остаётся мало времени, а мистер Макнилл сама точность. Ваш человек может опоздать.
– Сегодня его позовут, завтра выезд. Дорога – три дня. Успеет приехать, осмотреться и приготовиться!..
3
…В недалёком прошлом Анатолий Николаевич Заклинкин казался обычным молодым инженером, – человек как человек, не хуже и не лучше других…
Но «казаться» – ещё не значит «быть»!
Нет особой нужды останавливаться на том тёмном и грязном пути, которым шёл в своей презренной жизни этот выродок, «инженер» Заклинкин, выходец из семьи, протащившей из прошлого в настоящее отрыжки мещанской изолированности, жадности и себялюбия. Здесь были и растрата общественных денег, и дезертирство из армии, и подделка диплома, и ещё бесконечное число неблаговидных делишек, а больше всего – мелкого себялюбия, эгоизма, легкомыслия, стремления «хорошо пожить» не работая, лжи и цинизма… Всё это вместе взятое привело Заклинкина к предательству. Он очень легко попал в цепкие лапы иностранной разведки, которая, впрочем, олицетворялась для него в одном «друге-иностранце», весьма щедром и любезном джентльмене, скрывавшемся, к тому же, под совершенно русским именем инженера Андрея Ивановича Щербиненко.
Со стороны знакомство «инженера» Заклинкина с «инженером» Щербиненко не могло вызывать подозрений. Заклинкин служил в одной из проектных контор, и Щербиненко довольно часто обращался к нему под предлогом служебных надобностей.
На первом этапе своего знакомства с «инженером» Щербиненко Заклинкин собирал сплетни, анекдоты, слухи и уже научился сам выдумывать то, что, как ему казалось, должно было понравиться любезному и щедрому другу-иностранцу. В общем же, по мнению Заклинкина, всё это чушь, всё это всем известно, – ничего серьёзного!.. У Толечки появились новые костюмы, галстуки, запонки, ботинки. Позволял он себе всё это весьма осторожно, следуя советам своего нового друга.
Мелкими и глупыми, по его мнению, поручениями Заклинкин занимался только первое время. Через полгода он мог бы вспомнить некрасовское «Кому живётся весело, вольготно на Руси», – то именно место, где мужички, сидя у реки на брёвнышках, вынесли свой приговор: «величайший грех – грех иудин». Хотя поэму в школе и проходили, но до Толи Некрасов не «доходил», – учил механически, а зря! Коготок увяз прочно.
– Довольно дурака валять! Время пришло действовать! – сказал однажды Заклинкину его друг-иностранец, но уже другим тоном. – Теперь вы будете делать настоящее дело! – У Заклинкина не было выбора. Пришлось ему с головой окунуться в дела рискованные и опасные. Платить, как назло, стали меньше. Пути назад Заклинкин не нашёл. За полгода в хозяйских руках накопился архив – пусть из «пустяков», но всё же, как жёрнов, висевший на толиной шее.
Всё это ему очень ясно объяснили в хорошем переводе на русский язык. Разумеется, была всегда открыта дорога покаяния – простой, хоть и тяжкий путь. Заклинкины такого пути не понимают и идти по нему не могут. Анатолий Николаевич Заклинкин привык, осмелел и, под конец, стерпелся, сжился со своей ролью.
4
Вскоре после ухода мистера Лайдла из калитки особняка вышел человек. В заурядном, дешёвом коверкотовом, уже достаточно поношенном костюме, с примелькавшимся портфельчиком, он сразу затерялся в утреннем потоке пешеходов.
Человек этот пошёл по тротуару налево, дождался на углу очень широкой улицы зелёного света, спокойно прошёл по пешеходной дорожке. Не спеша, по всем правилам уличного движения, он взял под прямым углом направо, пересёк вторую широкую улицу и вошёл в вестибюль метро. Через минуту он набирал нужный ему номер в телефонной будке.
– Товарища Заклинкина попросите, пожалуйста… Товарищ Заклинкин? Что-то вы охрипли. Говорит инженер Щербиненко. Есть работёнка… Да, у нас силёнки не хватает… Да, работа срочная… как всегда, платим сразу против счёта… Нет, уж вы выручайте… Так подъезжайте к нам… Через часок можете? Ну, пока!
Инженер Щербиненко открыл застеклённую дверь, перед которой успела скопиться очередь из двух женщин и одного мужчины.
– Вот мужчины всегда быстро, а как такая заберётся… – ворчал мужчина в очереди, неодобрительно глядя на входящую в будку женщину, – …просил, так ни за что не уступит…
Инженер Щербиненко понимающе подмигнул недовольному гражданину, посмотрел на часы, – простенькие, потёртые в карманчике брюк, взял в кассе билет и по эскалатору спустился на платформу. Опять поднялся по другому переходу и вновь опустился. По новым переходам и по эскалатору погрузился совсем глубоко, в нижний этаж.
Как бы растворившись в поспешно кипящей толпе, инженер Щербиненко вновь появился у собирающихся закрыться дверей поезда. Он в последнюю четверть секунды ловко скользнул между соединяемыми пневматикой створками и вжался в плотную массу пассажиров. «На следующей выходите?» – «Выхожу!» – отвечал он.
На следующей станции инженер Щербиненко вышел, слегка задержался, пересёк платформу и поехал в обратном направлении. Так он, незаметно скрываясь в толпе, проделал ещё несколько раз, пока не убедился, что около него никого нет из числа тех, кто его окружал в начале путешествия.
«Часик», тем временем, приближался к концу. Манёвры инженера Щербиненко привели его на пятьдесят восьмой минуте к нужному пункту. Столь же точно лавировал и Заклинкин. Идя по улице с деловым видом, обычным для москвичей, они разговаривали:
– Вы завтра уезжаете!
– Куда?
– В Н-ск и оттуда дальше, в район. В указанной точке пробыть десять дней.
– Не могу!
– Получите задание и деньги.
– Да право же я не могу, Андрей Иванович!
– Не говорите вздора. Сегодня возьмите отпуск без сохранения содержания, завтра выезжайте.
– Да вы на меня посмотрите! Честное слово, я болен… С утра было тридцать восемь. Я и на работу сейчас пришёл только, чтобы передать чертёж. Вы меня случайно застали.
Они вошли в пивную. Пусто. Сели за маленький стол. Инженер Щербиненко молча смотрел на инженера Заклинкина, покачивая головой, пока официант откупоривал бутылки и ставил стаканы.
– Я и пить не могу, – сказал Толя, отставляя недопитый стакан тёмного пива, – во рту противно…
– Вы поедете! – кратко и сухо сказал Щербиненко. Заклинкин посмотрел ему в глаза и больше не спорил. Он должен был ехать.
У Щербиненко другого под рукой не было! Другого подходящего не оказалось! Весьма недлинен был список, легко было проверить его в уме…
Однако Заклинкин был действительно болен и выехал с заметным опозданием.
5
В четырнадцать ноль пять по московскому времени, в первых числах августа, большой пассажирский самолёт, после длинного разгона, уплотняя и разрезая воздух, тяжело поднялся с аэродрома, вскарабкался, мелко дрожа от напряжения, по жёсткой воздушной дороге, под белое лёгкое облачко и энергично стал набирать скорость.
Тридцать два пассажира – один прибыл в последнюю минуту, пять человек команды и полные баки горючего. Ночёвка в Н-ске. Алексей Фёдорович откинулся на спинку мягкого кресла. Жаркий день. Машину болтает. Некоторые пассажиры страдают от морской болезни. Алексей осваивается с лицами. Большинство – командированные. Две женщины. Старшая пассажирка уже успела рассказать, что летит к сыну. Сын командует полком. Она, сразу видно, очень им гордится.
Сосед Алексея, высокий молодой человек лет 28–30, брюнет. Короткие усики, выражение лица любезное, всё время улыбается. Держится несколько развязно и, кажется, легко переходит на фамильярность. Поболтав с молодой пассажиркой, он предлагает Алексею газету. Алексей Фёдорович благодарит, – да, он сегодня не успел прочесть газету и не взял с собой. Завязывается разговор.
– А вы далёко летите?
– В Н-ск.
– Вообразите, какое совпадение, и я туда же!
Жаркий день, воздушные ямы, болтает.
Алексея Фёдоровича нисколько не интересует совпадение. Но разговорчивый молодой человек, придравшись к случаю, охотно, хотя его никто не просит, рассказывает о себе всё: где работает, кем, где живёт, сколько ему лет, где учился, когда окончил, у каких профессоров занимался. Всё с подробностями и не особенно интересно.
Алексей Фёдорович вежливо слушает, но не слишком внимательно, а про себя думает: «Молодой человек не очень, кажется, умный, но зато открытый».
Вверх… Вниз… Вверх… Вниз… Болтает…
Работа моторов приглушена двойными стенками плотного корпуса. Слушать и говорить можно без напряжения. Молодой человек, наконец, вспоминает:
– И вот, всё о себе, – позвольте познакомиться, – инженер Заклинкин, Анатолий Николаевич! Я тут прихворнул… Решил провести отпуск в степи, под Н-ском, поправиться. Знаете, – советуют. Никогда не бывал там. Говорят, там природа хорошая и охота мировая. Я хоть липовый охотник, а хочу пострелять. Там, говорят, уток палками бьют.
Решительно, инженер Заклинкин рассказал о себе всё. Алексей Фёдорович был вынужден тоже назвать себя. Молодой человек пришёл в восторг:
– Как же, значит, сын известного… и сам известный… Кто же не знает?.. Все студенты обожают… Хотя я сам учился в другом институте, но…
Избегая привлекать к себе внимание, скромный и несколько застенчивый, Алексей Фёдорович назвал свою фамилию по необходимости и тихо. Восторги же молодого человека, громко повторившего известное имя, послужили ненужной рекламой.
В стране, где до страсти любят искусство, имя актёра, певца, балерины, писателя иной раз затмевает имя учёного. Но фамилия Фёдора Александровича была, действительно, широко популярна. В этом молодой человек не преувеличивал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29