Такое необычное для нашего уха. Вспомнилось и всё тут. Дымов сказал самому себе:
— Рите Хаас!
Он сказал и почувствовал, как подушка под его плечами рассыпалась по всему телу колкой дрожью…
Хаас выходил из отеля «Бальзак». Он уже вдохнул уличной свежести и лениво перевёл взгляд на сырую смоль парижского неба. И тут Хаас ткнулся во что-то очень твёрдое. В первый момент он опешил. Шарахнулся в сторону. Прямо перед ним был огромный базальтовый глаз. Должно быть, скульптура. По типу того зверского пальца, что высился в пригородном районе небоскрёбов Де Фанс. Но почему он не заметил этой скульптуры днём? Хаас разглядывал громадный каменный овал, удивляя пристрастию французов к отдельным частям человеческого тела.
Утром, когда солнце метнуло по светлому городу свои первые стрел», голландец был уже на ногах. Его утренний моцион нёс в себе боевую мощь профессиональной боксёрской разминки. Должно быть, Хаас уже слишком увлёкся потому, что его вовсе не тронуло отсутствие каких-либо скульптур вблизи отеля.
В отеле «Крильён» на площади Обелиска в этот ранний час тоже не все досыпали остаток парижской ночи. В том переломлении времени, когда меркнут призрачные огни ночного цветослияния, когда обилие выпи того и явленного глазам перерастает в стеснение чувств и угнетение души.
Нортон двигал свою тяжёлую телесную конструкцию по бесконечному ковровому полю гостиничного номера. За ним благоговейно и подавленно наблюдал массажист. Нортон относился к той породе людей, что сотворены по образу и подобию крепких деревьев. Всё в нём было угнетающе великим, тяжёлым. Однако едва он приводил себя в движение, как вся эта оболочка воплощалась в неоспоримую по своему совершенству машину человеческого подавления.
Утро священно. Когда его влажное дыхание ещё тронуто розмарином, и весь Париж перекрашен в дымчатый меланж, словно бы ветряным опахалом по нему разнесло пудру, какая-то особая одержимость ведёт тебя навстречу дню.
И в отеле «Хилтон» на авеню де Сафрен, рядом со стадионом, утро растревожило одного не совсем обычного туриста. Каждый, кто знал Бурбаки, не стал бы сейчас попадаться ему на глаза. Утром он был особенно свиреп и раздражителен. Бурбаки бил себя по щекам и скалился белыми зубами на своего терпеливого тренера.
Ещё с десяток претендентов на турнирное счастье тревожило собой парижские бульвары. Спал только Дымов. Он всегда спал по утрам.
Портье понял, что в четыреста четырнадцатом снята телефонная трубка. Телефон там висел на стене, и русский, должно быть, с пьяну, ее просто не смог приложить к рычагу.
— Нет, месье, он спит. Я это точно знаю. Завтрак у нас с семи часов, но он ещё не проходил. Нет, месье, я не могу покидать свой пост. Да, месье, я пошлю посыльного на четвёртый этаж, едва мальчишка появится в вестибюле. — Портье положил телефонную трубку и не спеша выбрался из-за стойки администрационного бюро. Посыльный подметал тротуар перед входом в гостиницу. Улица ещё пустовала. Только по противоположной её вороне величественно прошла какая-то старая парижанка. Подломленное достоинство её шага отыгрывало гордо поднятой головой. Портье привалился к дверной опоре и, проводив старуху взглядом, сказал будто невзначай:
— Сегодня приезжают немцы. Всё правое крыло займут…
Он хотел ещё что-то к этому добавить, но решил, что первыми всегда заговаривают слабаки или попрошайки. Портье посмотрел на тощую спину посыльного и восстановил себя в правах уже другой интонацией голоса:
— Давай, поднимись в четыреста четырнадцатый. Там крепко спят. Телефон не слышат. Достучись обязательно.
Дымов спал. Где-то про себя он знал, что наступило утро. Он всегда чувствовал сквозь сон, как ночь сменяется утром. Ночью спится глубже, но утром — легче. Утром он мог разговаривать с самим собой во сне. Правда, все эти разговоры проходили мимо его внимания, ибо слушать самого себя во сне он ещё не научился.
Дымову виделся лес, укрытый тяжёлыми, синими листьями. Это был июньский лес, и потому листья окрашивались в цвет ночного неба. В лесу творилось всякое, но Дымов чувствовал себя здесь хозяином. Он везде чувствовал себя хозяином, но из Синего леса он был родом.
Дымов чувствовал руками, что его лес стал очень хрупким. Раньше деревья не ломались от неверного шага или от разгула неловких рук. Должно быть, лесу чего-то не хватало. Может быть, под ним иссякла почва? Сейчас стало трудно всем. Но этот лес должен был жить. В нём Дымов был самим собой. В нём Дымов говорил самому себе, что он варвар, а это значит — непобедимый. Нет, вероятно, само слово «варвар» кто-то истолковывал и по-иному, но для Дымова оно означало именно это. В крайнем случае — всегда живой. Раньше Дымов думал, что варвар значит «вечный странник». Его мозги так работали. Теперь он понял, что ошибался.
Дымов говорил, что если бы у нас не было Великой Истории, мы придумали бы её себе. Если бы у нас не было будущего, — мы отняли бы его у других народов. Но главное наше достоинство нужно искать в настоящем, в том, кто мы есть. Есть реально, как жизненная данность. Не кивать на других, не пристраиваться к ним. Лучше быть голодным волком, чем жирным кроликом.
Если бы Дымов родился французом, он происходил бы не из Синего леса, а из Северного вокзала. Может быть, для тех, кто происходит из Северного вокзала, слово варвар означает «капитан победы». Или «несущий бурю». Вокзал, конечно, предусматривает наличие дороги. Но ведь все дороги ведут в никуда. Дальше самого себя всё равно не уедешь. И поэтому дорога ничего не решает. Это раньше Дымов думал, что варвар переводится как «вечный странник», но теперь он думал по-иному.
В дверь стучали. Так настойчиво, как это может делать только гостиничная администрация. Дымов спросил, чего им надо. Потом проснулся пришёл в себя и задал тот же вопрос по-французски.
— Проснитесь, месье! Вас просили разбудить.
«Ах, да!» — подумал Дымов. — «Сегодня же бои.»
Он откинулся на подушку и долго смотрел в потолок. До приезда Лорана следовало ещё принять душ. Того обилия воды, которым омывался Дымов могло бы хватить на небольшой и очень грязный город. Чтобы тот вздохнул обновлённым. Дымов мог часами стоять под освежающим потоком, навалясь на кафельную стену душевой кабины и ни о чём не думая.
Лоран приехал не вовремя. Дымов долго не подходил к телефону. Слышал звонок через шум падающей воды, но не подходил. Потом всё-таки выбрался из душевой и, шлёпая босыми ногами по полу, добрался до телефона. Лоран звонил снизу, от портье. У них оставалось очень мало времени.
Они шли бесконечными коридорами, своды которых отвисали пластиковыми трубами, похожими на растянутые человеческие вены. Они шли, и их гулкие шаги то попадали в единый ритм, то разбивали его перестукиванием вразброд. Лоран нервничал. Дымову было всё равно.
Наконец коридоры привели их к лестнице, по которой оживлённо сновал народ. Каждый здесь был занят своим делом, но все они просто тянули время перед основным действием сегодняшнего дня. Дымов знал эту суматоху. Она вносила нервозность и даже какую-то обречённость в ожидание начала главных событий.
Лоран то пропадал, то появлялся. Вместе с ним подходили разные люди, чей интерес к русскому не выходил за пределы каких-то профессиональных обязанностей.
Дымов прошёл через лабораторию антидопингового контроля. Потом долго заполнял юридические бумаги. Ему внушали его права. Очень обстоятельно. До скучноты. То, в чём ему мешало разобраться знание французского языка, растолковывал Лоран. После этого Дымова провели в тренинг-бокс, откуда он выйти уже не мог. Лорана туда не пустили. Дымов слонялся по широкому тренировочному залу, к которому примыкало несколько раздевалок с душевыми и даже был пристроен маленький бассейн. Здесь никому и ни до кого не было дела. Кто-то разминался, кто-то оговаривал с людьми из службы информации.
Стареющий француз, с плоским носом боксёра и порванным лицом, собранным старыми швами, представился Дымову его секундантом.
Когда в зале появился Бурбаки, все вокруг оживились. Бурбаки никого не замечал. Он ходил из угла в угол, растирал руки и отрешённо смотря в потолок.
Нортон вообще не показывался из раздевалки, вход в которую караулили его секунданты.
Ритса Хааса опекун Дымова в лицо не знал. Среди этих парней, вяло растягивающих себе ноги или разминающих спины, сейчас был и голландец Хаас. А впрочем, какая разница в том, где он был и был ли он вообще!
Про Дымова вдруг вспомнили информаторы. У них, видно, что-то не заладилось по списку участников. Очень приветливый человек с биркой организационного комитета принялся расспрашивать Дымова о его подготовке:
— Как называется ваш стиль боя?
— Славяно-горицкая борьба.
— Как?
— Гориц файтинг.
— А, да, слышал. Сколько лет вы занимаетесь? Сколько у вас побед? Каковы ваши лучшие достижения?
Приветливый человек очень спешил, вот-вот должна была начаться жеребьёвка.
— Лучшие достижения? — переспросил Дымов. — Я прошёл по Парку Победы от Насосного завода до площади, девятого мая в двенадцать часов ночи. Вышел живым. Участвовал в четырёх боях. Количество противников не выявлено. От пятнадцати до двадцати. Не больше, врать не буду.
Эта информация вызвала у приветливого человека внутреннее напряжение.
— Ещё участвовал в драке у Второго хлебозавода…
— Что? — переспросил представитель оргкомитета.
— Второй хлебный завод. — Медленно, по-французски повторил Дымов. —Большая драка. Не такая, конечно, как у Насосного завода, но тоже будь здоров! Вот, видите, два зуба выбили. Обломком трубы. Нет, не пластиковой трубой, железной.
Приветливый человек из оргкомитета понял, что ему самому придётся выдумывать и присваивать титулы в послужной список этого русского зверя. Когда он ушёл, старый боксёр, теперешний дымовский секундант спросил:
— Ты что, вообще не дрался на ринге?
— Почему, дрался. Только не на ринге. У нас другая площадка для боя. Да ты не думай, у меня много боёв и много побед.
— Чего же ты ему голову морочил? — поинтересовался бывший боксёр.
Дымов на минуту задумался:
— Понимаешь, в настоящем бое, в том, чем занимаюсь я, ринг ничего не значит. Ринг — это только символ. Главное действие всегда происходит на улице. — Дымов посмотрел в бесцветные глаза своего секунданта и понял, что старался впустую. Он не мог похвастаться хорошим знанием французского языка, а смысл его жизненной позиции таился за оттенкам слова. Дымов попробовал истолковать всё по-другому:
— Я всегда нападаю первым. Я должен это делать, чтобы выжить. Так учит меня закон моей жизни. Этот закон называется «славяно-горицкая борьба». У нас на каждой улице и в каждом дворе есть свои банды. Я нападаю на эти банды тогда, когда уверен, что они могут напасть на меня. Банда — это маленькая, организованная группа людей. Получается, что маленькая, но организованная группа сильнее, чем большое неорганизованное общество. Но я один, и я меньше, чем банда. Кроме того, я лучше организован. Значит, я сильнее!
— Ладно, начинай разминаться, — прервал Дымова секундант.
— Я никогда не разминаюсь. Мне это не нужно. Я и так готов к бою всегда и в любой ситуации.
Бывший боксёр посмотрел на своего подопечного с недоверием. Дымов продолжил:
— То, через что мне пришлось пройти, освободило меня от разминки и, даже от большей части тренировок.
Он хотел ещё что-то сказать, но в этот момент всё началось. Два часа дня. Организаторы следовали своему графику.
В этот день у Дымова было два боя. Оба прошли легко. Заметил, что для него всегда самым трудным противником на соревнования оказывается первый. В этот раз было то же самое. Таких как сегодняшний первый противник Дымова называют «неудобными». Он был несуразен и угловат, но великолепно держал удар. С ним пришлось повозиться. Зато второго Дымов срезал на шестнадцатой секунде.
Заканчивался день. Заметно поубавилось народу в тренировочном зале. Правда, сюда уже пускали всех. Возможно, охрана забыла об изоляции поединщиков в тренинг-боксе. Несколько раз приходил Лоран. По его лицу было заметно, что он доволен.
Лоран сообщил, что завтра поменяются правила. Придётся драться не по олимпийской системе, на выбывание, а с каждым. Даже если он проиграет один бой. Осталось-то всего четверо. Хаас, Бурбаки, Нортон и Дымов.
Нортон уехал сразу после своей второй победы. В машине, что мерно плыла по мосту Александра Третьего в сторону Елисейских Полей, он вдумчиво оценивал сегодняшний день:
— Бурбаки уже не тот. Пошёл на убыль. Помнишь, как пять лет назад, разорвав в Америке своего первого противника, он сказал, что ему для победы ничего не нужно кроме турецкой борьбы?
Собеседник Нортона услужливо кивнул.
— Бурбаки врал, — продолжил Нортон. — Ему понадобился ещё кёку-син, хотя он ему так и не научился. Японцы напрасно теряли время… Послушай, а кто этот русский?
Услужливый человек очень быстро сориентировался в существе вопроса и показал свою профессиональную память:
—Русский, Дымов, Ды-мов, стиль — гориц-файтинг, двадцать девять лет, чемпион России. Нигде в мире не дрался, кроме России, поэтому его никто не знает.
— И всё?
— Да, — робко сказал услужливый человек, уже чувствуя за собой какую-то вину.
Нортон побагровел:
— Нет, подожди, как это всё!? Сюда приезжает какой-то русский, который хочет нас «обуть», побеждает без особого напряжения, и я должен завтра ему подставляться.
— Чего тебе бояться, ты его сильней!
Последняя фраза пришлась Нортону как обухом по голове. Он медленно повернулся к своему собеседнику и посмотрел на него так, что у того сразу вспотели лопатки.
— Спасибо за доверие! — саркастически произнёс Нортон. — Дело не в том, что я сильней, а в том, чего мне завтра ожидать от русского. Понимаешь? Машина выехала на площадь Клемансо, повернула на укрытую каштанами улицу Габриэль.
— Я тебе не нюхрик из службы доверия, чтобы вытаскивать кого-то на свет на своём хребте.
У отеля «Крильён» собирались журналисты. Ждали появления популярной топ-модели. Нортон протолкался ко входу. Ещё раз грозно взглянул на своего человека и растворился за тяжёлыми дверями.
Вечером, когда лимонный свет фонарей с площади Обелиска, заливал окна гостиничного номера, Нортон снова увидел своего директора. Тот был возбуждён и говорлив:
— Русский никакой не чемпион! Это наврали, чтобы поднять его рейтинг. Его притащил Лоран Готье, исполнительный директор одной из фирм, участвующих в финансировании чемпионата. Русский дерётся, главным образом, на улице. Я говорил с его секундантом. Секунданта тоже нанял Готье. Русский живёт в дешёвой гостинице, ездит на городском транспорте и вообще не тренируется.
— Что? — спросил Нортон.
— Не тренируется, — повторил услужливый человек.
— Почему не тренируется?
Услужливый человек снова почувствовал недомогание. Он пожал плечами и промолчал.
Нортон поднялся из кресла и подошёл к окну. Его тяжёлое лицо окунулось в лимонный свет.
— Ты понимаешь, что здесь что-то не так?
— Понимаю, — согласился директор.
— Кто он такой, чтобы не тренироваться?! Вот что, пусть один из наших парней «прилипнет» к нему и не отпускает его ни на шаг.
— Но мы не знаем, где он остановился, — попробовал возразить услужливый человек.
— Разыщи того француза, который пригласил его на турнир.
— Готье?
— Да! Уж он-то знает… Думается мне, что этот парень дёргает какой-то алкалоид, из тех, что не осаждаются в крови. Понял теперь? Действуй.
Утром, когда «Опель» Лорана забрал Дымова на Фобур Сен-Дени, никто не заметил, как из-за спины туристического автобуса, набивавшего в себя ранних туристов из отеля, вынырнул похожий на лягушку лупоглазый «Рено-Твинго». Машины, одна за одной, проехали под чёрными сводами метромоста и повернули на бульвар в сторону Монмартра. Лоран был в хорошем настроении. Он надеялся ещё на одну победу своего подопечного. Хотя бы на одну. А если русский проиграет? Ну и чёрт с ним! Теперь уже все знают, каких парней вытаскивает Лоран. Следующий раз нужно будет поискать в Бразилии. Или в Колумбии. Там тоже дерутся на улицах.
Машина плыла к Порту-де-Севрез по пустым бульварам едва пробуждённого солнцем Парижа.
Первым для Дымова стал Хаас. Ринг распекало от горящих софитов. Голландец выглядел уверенно. Дымов слышал, как его противник, давая кому-то интервью перед боем, сказал, что русский — неплохой боец, но совсем другого класса. Он из тех, кто дрался вчера. Совсем другой класс. Сегодня мастера так уже не дерутся. Это примитивно. Да, русский — лучший среди обычных бойцов. Но Хаас не обычный боец, он уже мастер. Другой класс…
У Дымова эти слова не выходили из головы.
Ритс Хаас стоял в своём углу ринга и спокойно пережидал церемонию начала их поединка с русским. Ритс знал себе цену. Он был абсолютно спокоен.
Вот вышел вперёд рефери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20