Я подозреваю, что он тайно преклоняется перед иезуитами, оставаясь при том ревностным поборником греческой веры... гм... Как-то в разговоре со мной он сказал мне одну очень странную вещь: дескать, по его убеждению, рыцари Инморте - пятая колонна православия на католическом Западе.
- М-да, довольно странно... Но я уловил твою мысль: даже если иезуиты и реакционные московские бояре готовы перегрызть друг другу глотки, все равно сейчас им выгоднее действовать сообща. Вот только... Способны ли они воспрепятствовать объединению церквей?
- Еще как способны! Сейчас московские епископы, как, собственно, и византийские, ставят свое участие или неучастие в объединительном вселенском соборе в зависимость от того, собираются ли католические страны на деле помочь своим православным братьям в борьбе против неверных. Если же Московия сама освободится от татар - возможно, при тайной поддержке иезуитов, - то местное духовенство напрочь откажется от объединения. Его примеру последуют православные владыки Руси, Литвы, Дакии, Сербии, Болгарии - тогда и Константинопольский патриарший престол отринет эту идею.
- Вроде как из солидарности?
- Скорее, из боязни выглядеть в чьих-то глазах отступником и предателем. Все или никто - такова единодушная позиция восточных епископов. И это очень на руку иезуитам, которые претендуют стать преемниками тевтонских и ливонских рыцарей в Пруссии и Восточной Прибалтике. Им ни к чему прекращение религиозных распрей в Литве - должен же быть какой-нибудь повод для крестового похода на земли, принадлежащие христианскому князю... - Несколько секунд Юрий помолчал, затем добавил: Князь-то он вправду христианский, но всю страну его таковой не назовешь. Эти литовцы, к твоему сведению, престраннейший народ. Разговаривают на разных, зачастую непохожих языках, треть их католики, треть православные, остальные вовсе не крещены и все еще поклоняются языческому Перхунасу Перуну, по-нашему, чьи идолы мой предок Владимир Святославлич велел сбросить в Днепр почти пять веков тому назад... Но как бы там ни было, литовцы мне нравятся. Они не снобы, подобно московитам; те тоже долго не хотели принимать христианство, а едва лишь с грехом пополам окрестились, так сразу же стали считать себя самым правоверным христианским народом как у вас говорят, святее папы Римского.
Тут Филипп лукаво усмехнулся:
- Ты только что оговорился, княже, - назвал московитов народом. А давеча же утверждал, что никакого московского народа и в помине нет, что это лишь часть единого русского народа, насильственно оторванная от материнской груди - Киевской земли.
Князь Юрий заговорщически подмигнул ему.
- Народ-то такой, в общем, есть, но это - государственная тайна. Надеюсь, ты не выдашь ее...
Через день после окончания турнира, 10 сентября 1452 года, Италия обрела новую королеву. Это знаменательное событие произошло в соборе Пречистой Девы Марии Памплонской, где епископ Франческо де Арагон с высочайшего соизволения Его Святейшества папы Павла VII сочетал браком императора Августа XII Юлия и кастильскую принцессу Элеонору.
А вечером накануне венчания был подписан составленный впопыхах брачный контракт между Филиппом IV Аквитанским и Анной Юлией Римской, наследницей галльских графств Перигора, Руэрга и Готии. Точную дату бракосочетания предстояло еще уточнить, однако была достигнута принципиальная договоренность, что свадьба состоится в Риме вскоре после Рождества, а пока что к Анне в услужение будет приставлена свита из гасконских дворян, чтобы от имени Филиппа заботиться о ней как о его невесте.
На последнем пункте Филипп настаивал особо, и когда в числе молодых людей, удостоенных этой чести, он назвал Этьена де Монтини, стало понятно почему. В отличие от других счастливчиков, которые радовались перспективе провести три месяца в императорском дворце на Палатинском холме, Монтини был отнюдь не в восторге и волком смотрел на Филиппа, то и дело бросая умоляющие взгляды на Бланку. Однако она ничего не могла поделать: хотя Этьен был лейтенантом наваррской гвардии и подчинялся королю, он как гасконский подданный не смел ослушаться приказа Филиппа, даже если бы терял при этом лейтенантские нашивки.
Бедняга Монтини сошел со сцены, так и не попрощавшись с возлюбленной. Всякий раз, чувствуя себя беспомощной, Бланка ужасно злилась; когда же, вдобавок, у нее были месячные, она норовила сорвать свою злость на первом попавшемся ей под горячую руку и зачастую ни в чем не повинном человеке. Тем же вечером, но чуть позже, оставшись с Этьеном наедине, Бланка обвинила его во всех смертных грехах и прогнала прочь, а на следующий день во время свадьбы и утром 11-го числа, когда римские гости тронулись в обратный путь, всячески избегала его, о чем впоследствии горько сожалела, проклиная себя за жестокость и бессердечие. Так что мы не ошибемся, если скажем, что Монтини покидал Памплону с тяжелым сердцем, терзаемый самыми дурными предчувствиями.
Перед отъездом Август XII, улучив свободную минуту, отвел Филиппа в сторону и тихо сказал ему:
- Пожалуй, я должен поблагодарить учителя моей жены за проявленное усердие. Отлично сработано!
Филипп обалдело уставился на своего будущего тестя. Он все утро ловил на себе странные взгляды императора и, в общем, догадывался, в чем дело, но такой откровенности он никак не ожидал. Между тем Август XII положил ему руку на плечо и продолжал:
- А я-то думал, что избежал этой участи, когда принцесса Бланка вышла за графа Бискайского. Вот нерадивые у меня осведомители - ну, никуда не годные... Впрочем, мы с тобой квиты, - с некоторой долей злорадства добавил он. - Моя дочь тоже не подарок.
Филипп согласно кивнул. От Дианы Орсини он узнал, что увлечение Анны девчонками было далеко не столь невинным, как ему казалось прежде. Последние полтора года при императорском дворе активно возрождались хорошо забытые традиции древнеримских весталок, и Август XII, потеряв всяческую надежду образумить свою горячо любимую, но крайне беспутную дочь путем уговоров, угроз и наказаний разной степени тяжести, видел только одно средство - поскорее выдать Анну замуж и переложить таким образом все заботы на плечи ее супруга - что он, собственно, и сделал.
"Однако семейка у нас будет! - сокрушенно думал Филипп. - Что муж, что жена - оба бабники".
На прощание они с Анной обменялись вежливыми колкостями по поводу того, кому после их свадьбы достанется Диана Орсини. Сама девушка явно отдавала предпочтение Филиппу, от которого была без ума, и в последнюю ночь то и дело заходилась слезами, не желая расставаться с милым. Филипп был очень нежен с ней и утешал ее тем, что спустя три месяца они снова увидятся и больше не расстанутся никогда. Он обещал во время разлуки часто думать о ней, и это не было благой ложью; к концу турнира в его личном рейтинге популярности опять произошли изменения: третью строку сверху, после Бланки и Амелины, заняла Диана, вытеснив Маргариту на четвертую позицию. Анна же дулась на "эту подлую изменщицу" и ревновала их обоих друг к другу.
Вот так и расстался Филипп с Анной Юлией Римской и Дианой Орсини двумя юными женщинами, которым предстояло сыграть большую роль в его жизни, ибо первая из них впоследствии стала его женой, а вторая фавориткой.
С окончанием официальных торжеств большинство гостей наваррского короля поспешили разъехаться по домам - но так поступили не все гости. Формальным поводом для оставшихся послужило заявление Маргариты, что через две недели, 26 сентября, состоится ее бракосочетание. Правда, она не изволила сообщить имя избранника, но сам факт назначения точной даты сужал круг подозреваемых до четырех человек, с которыми король Наварры имел твердые договоренности, полностью готовые к подписанию брачные контракты и разрешение Святого Престола на брак; это были Тибальд Шампанский, Рикард Иверо, Педро Оска и Педро Арагонский. Что же касается истинной причины задержки делегаций Франции, Галлии, Арагона и Кастилии в Памплоне, то о ней можно было догадаться хотя бы на том основании, что король Робер III, вынужденный срочно воротиться в Тулузу, поручил вести переговоры от имени всей Галлии известному иезуитоненавистнику герцогу Аквитанскому. Кроме того, при наваррском дворе появились некие таинственные личности, одетые как купцы, но с повадками знатных господ, - по утверждению сведущих людей, эмиссары королей Англии, Лотарингии, Бретани, Нормандии и Бургундии, германского императора, а также великого герцога Фландрского. Таким образом, в Памплоне собрались представители всех стран, где сильны были позиции иезуитов; они обсуждали план совместных действий в свете предстоящего отлучения ордена от церкви и наложения на все его области Интердикта.
При других обстоятельствах Филипп принял бы деятельное участие в переговорах, но, как мы уже упоминали, Маргарита пригласила молодых вельмож погостить недельку в ее загородной резиденции Кастель-Бланко небольшом опрятном замке вблизи реки Арагон, все стены и башни которого были выстроены из белого известняка, так что он вполне оправдывал свое название . Принцесса рассчитывала, что ее гостям придется по вкусу смелая, можно сказать, революционная идея на какое-то время избавиться от назойливых придворных и всласть порезвиться в обществе равных себе по происхождению и занимаемому положению, в веселой, непринужденной обстановке, не ограничивая свою свободу суровыми предписаниями дворцового этикета и не боясь уронить свое высокое достоинство в глазах знати среднего и мелкого пошиба, поскольку присутствия таковой не предвиделось.
Как и предполагала Маргарита, ее идея была принята на ура, и рано утром 13 сентября около полусотни знатных молодых людей в сопровождении одной только личной прислуги и вооруженной до зубов охраны покинули Памплону и отправились на юг, где в стороне от людских поселений находилась цель их путешествия - уютный белый замок, заблаговременно укомплектованный многочисленным штатом пажей и слуг - от конюхов до прачек, - чтобы с самой первой минуты пребывания в нем вельможи не испытывали никаких неудобств.
В этой компании высокородных и могущественных дам и господ было, однако, три исключения. Во-первых, Маргарита уважила просьбу Эрика Датского и пригласила в Кастель-Бланко Ричарда Гамильтона, который хоть и происходил из древнего шотландского рода Гамильтонов, но принадлежал к одной из младших его ветвей и был куда более известен своими военными подвигами в Палестине, нежели поместьями на юге Шотландии. Во-вторых и в-третьих, помимо традиционных забав, вроде прогулок, охоты, купания в реке, Маргарита решила развлечь высоких гостей небольшим пикантным представлением - сельской свадьбой, как она его называла, и с этой целью прихватила с собой Габриеля и Матильду.
Накануне Филипп и Бланка предприняли последнюю, отчаянную попытку отговорить Габриеля от брака с Матильдой, но он упорно стоял на своем. Сама Матильда чувствовала себя точно приговоренной к смерти, ее отношение к Габриелю ничуть не улучшилось, и каждый день, а то и по нескольку раз ко дню, она умоляла его, Маргариту и Этьена изменить свое решение, однако все трое оставались глухи к ее мольбам, и в конце концов бедняжка, если не смирилась со своей участью, то во всяком случае покорилась неизбежному. Филипп всей душой жалел Матильду; он видел, как в ней с каждым днем растет и крепнет ненависть ко всем без исключения мужчинам, - и тогда ему становилось безмерно жаль Габриеля...
Кастель-Бланко находился более чем в двадцати милях от Памплоны, и молодые люди, хоть и отправились в путь на рассвете, прибыли к месту назначения поздно вечером. Все были крайне утомлены дорогой, а Филипп, к тому же, и чертовски зол. Весь день он гарцевал на лошади возле кареты, в которой ехала Бланка, жалуясь ей вначале на жару, а позже - на усталость, но она упорно не желала понимать его прозрачных намеков и большей частью отмалчивалась, стремясь тем самым показать ему, как низко он пал в ее глазах после той выходки с Монтини. Помимо этого, у Бланки была еще одна, не менее веская причина не пускать Филиппа к себе в карету: только что у нее закончились месячные, и она, чувствуя повышенную возбудимость и даже некоторую гиперсексуальность, не без оснований опасалась, что ей не хватит сил успешно противостоять его чарам. Так Филипп и проехал весь путь верхом под аккомпанемент издевательских смешков, время от времени доносившихся из следовавшей впереди него кареты, на дверцах которой горделиво красовался герб графства Иверо; это Гастон Альбре, в обществе княжны Елены, комментировал ей очередную неудачу Филиппа или же развлекал свою спутницу пикантными историйками о том же таки Филиппе.
По прибытии в замок молодые люди наскоро отужинали и сразу же разошлись по отведенным им покоям, чтобы успеть как следует отдохнуть перед намеченным на следующий день развлечением - сельской свадьбой. Филипп также собирался уходить к себе, но Маргарита задержала его и попросила зайти к ней якобы для серьезной беседы. Разговор их вправду был серьезным, и к концу Маргарита так расстроилась, что Филиппу пришлось утешить ее, оставшись с ней на всю ночь.
2. ГРУСТНАЯ СВАДЬБА
С легкой руки Маргариты словосочетание "сельская свадьба" всегда будет вызывать в памяти Филиппа гнетущую атмосферу тоски и безысходности, царившую в маленькой часовне Кастель-Бланко, когда настоятель небольшого монастыря, что в двух милях от замка, сочетал Габриеля и Матильду узами законного брака. Низенький толстячок-аббат с круглым, как луна, благообразным лицом и добродушным взглядом светло-серых глаз был так неприятно поражен похоронным видом невесты, что вдруг заторопился и чуть ли не наполовину скомкал всю церемонию, а заключительное напутствие и вовсе произнес таким мрачным тоном, каким в пору было бы говорить: requiescat in pace .
Задумка Маргариты явно не удалась. Веселье было подрублено на корю, и широко разрекламированная ею сельская свадьба превратилась в бездарный и жутковатый фарс. К ее немалой досаде, падре Эстебан, духовник Бланки, единственный священнослужитель, к которому наваррская принцесса чувствовала искреннюю симпатию, наотрез отказался венчать молодых, весьма резко заявив, что не будет принимать никакого участия в этом, по его мнению, богопротивном деянии, - и большинство гостей каким-то непостижимым образом об этом прознало. Возможно, потому на праздничному банкете молодые вельможи, опрокинув за здоровье новобрачных кубок-другой, постарались поскорее выбросить из головы виновников так называемого торжества, и, быть может, именно потому все они, включая и дам, пили в тот день много больше обычного - чтобы чуточку расшевелиться.
Ближе к вечеру обильные возлияния дали о себе знать. Присутствующие оживились, приободрились, их лица все чаще стали озаряться улыбками, в подернутых пьяной поволокой глазах заплясали чертики, посыпались шуточки, раздались непринужденные смешки, а затем разразился громогласный гомерический хохот. Пир, наконец, сдвинулся с мертвой точки и сразу же понесся вскачь. Знатная молодежь пьянствовала вовсю, позабыв о чувстве меры и о приличиях, невзирая на все свое высокое достоинство. Даже Филипп, вопреки обыкновению, изрядно нахлестался и раз за разом подваливал к Бланке с не очень скромными, вернее, с очень нескромными предложениями но она была еще недостаточно навеселе, чтобы принять его бесцеремонные ухаживания.
Часов в десять вечера порядком захмелевшая Маргарита с откровенностью, ввергнувшей Матильду в краску, объявила, что новобрачным пора ложиться в кроватку. К удивлению Филиппа добрая половина участников пиршества, главным образом неженатые молодые люди, вызвались сопровождать молодоженов в их покои. Лишь немногим позже он сообразил, что все эти принцы королевской крови, не сговариваясь, решили принять участие в игре, которой они неоднократно были свидетелями, но еще ни разу не снисходили до того, чтобы самим ввязаться в схватку за обладание подвязкой невесты. Филипп никак не мог пропустить такого диковинного зрелища и пошел вместе с ними, также прихватив с собой Бланку, которая не нашла в себе мужества отказать ему. Поняв, в чем дело, за ними потянулись и остальные пирующие.
Дорогой осовелые господа весело болтали и наперебой отпускали в адрес молодоженов соленые остроты, а первую скрипку в этой какофонии, бесспорно, играл Филипп де Пуатье. Водрузив свою центнеровую тушу на плечи двух здоровенных лакеев, он густым басом распевал какую-то развязную песенку крайне неприличного содержания; ее, наверняка, сочли бы неуместной даже на свадьбе свинопаса с батрачкой. При этом некоторые относительно трезвые гости обратили внимание на гримасу глубокого отвращения, исказившую безупречно правильные черты лица жены наследного принца Франции, Изабеллы Юлии Арагонской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
- М-да, довольно странно... Но я уловил твою мысль: даже если иезуиты и реакционные московские бояре готовы перегрызть друг другу глотки, все равно сейчас им выгоднее действовать сообща. Вот только... Способны ли они воспрепятствовать объединению церквей?
- Еще как способны! Сейчас московские епископы, как, собственно, и византийские, ставят свое участие или неучастие в объединительном вселенском соборе в зависимость от того, собираются ли католические страны на деле помочь своим православным братьям в борьбе против неверных. Если же Московия сама освободится от татар - возможно, при тайной поддержке иезуитов, - то местное духовенство напрочь откажется от объединения. Его примеру последуют православные владыки Руси, Литвы, Дакии, Сербии, Болгарии - тогда и Константинопольский патриарший престол отринет эту идею.
- Вроде как из солидарности?
- Скорее, из боязни выглядеть в чьих-то глазах отступником и предателем. Все или никто - такова единодушная позиция восточных епископов. И это очень на руку иезуитам, которые претендуют стать преемниками тевтонских и ливонских рыцарей в Пруссии и Восточной Прибалтике. Им ни к чему прекращение религиозных распрей в Литве - должен же быть какой-нибудь повод для крестового похода на земли, принадлежащие христианскому князю... - Несколько секунд Юрий помолчал, затем добавил: Князь-то он вправду христианский, но всю страну его таковой не назовешь. Эти литовцы, к твоему сведению, престраннейший народ. Разговаривают на разных, зачастую непохожих языках, треть их католики, треть православные, остальные вовсе не крещены и все еще поклоняются языческому Перхунасу Перуну, по-нашему, чьи идолы мой предок Владимир Святославлич велел сбросить в Днепр почти пять веков тому назад... Но как бы там ни было, литовцы мне нравятся. Они не снобы, подобно московитам; те тоже долго не хотели принимать христианство, а едва лишь с грехом пополам окрестились, так сразу же стали считать себя самым правоверным христианским народом как у вас говорят, святее папы Римского.
Тут Филипп лукаво усмехнулся:
- Ты только что оговорился, княже, - назвал московитов народом. А давеча же утверждал, что никакого московского народа и в помине нет, что это лишь часть единого русского народа, насильственно оторванная от материнской груди - Киевской земли.
Князь Юрий заговорщически подмигнул ему.
- Народ-то такой, в общем, есть, но это - государственная тайна. Надеюсь, ты не выдашь ее...
Через день после окончания турнира, 10 сентября 1452 года, Италия обрела новую королеву. Это знаменательное событие произошло в соборе Пречистой Девы Марии Памплонской, где епископ Франческо де Арагон с высочайшего соизволения Его Святейшества папы Павла VII сочетал браком императора Августа XII Юлия и кастильскую принцессу Элеонору.
А вечером накануне венчания был подписан составленный впопыхах брачный контракт между Филиппом IV Аквитанским и Анной Юлией Римской, наследницей галльских графств Перигора, Руэрга и Готии. Точную дату бракосочетания предстояло еще уточнить, однако была достигнута принципиальная договоренность, что свадьба состоится в Риме вскоре после Рождества, а пока что к Анне в услужение будет приставлена свита из гасконских дворян, чтобы от имени Филиппа заботиться о ней как о его невесте.
На последнем пункте Филипп настаивал особо, и когда в числе молодых людей, удостоенных этой чести, он назвал Этьена де Монтини, стало понятно почему. В отличие от других счастливчиков, которые радовались перспективе провести три месяца в императорском дворце на Палатинском холме, Монтини был отнюдь не в восторге и волком смотрел на Филиппа, то и дело бросая умоляющие взгляды на Бланку. Однако она ничего не могла поделать: хотя Этьен был лейтенантом наваррской гвардии и подчинялся королю, он как гасконский подданный не смел ослушаться приказа Филиппа, даже если бы терял при этом лейтенантские нашивки.
Бедняга Монтини сошел со сцены, так и не попрощавшись с возлюбленной. Всякий раз, чувствуя себя беспомощной, Бланка ужасно злилась; когда же, вдобавок, у нее были месячные, она норовила сорвать свою злость на первом попавшемся ей под горячую руку и зачастую ни в чем не повинном человеке. Тем же вечером, но чуть позже, оставшись с Этьеном наедине, Бланка обвинила его во всех смертных грехах и прогнала прочь, а на следующий день во время свадьбы и утром 11-го числа, когда римские гости тронулись в обратный путь, всячески избегала его, о чем впоследствии горько сожалела, проклиная себя за жестокость и бессердечие. Так что мы не ошибемся, если скажем, что Монтини покидал Памплону с тяжелым сердцем, терзаемый самыми дурными предчувствиями.
Перед отъездом Август XII, улучив свободную минуту, отвел Филиппа в сторону и тихо сказал ему:
- Пожалуй, я должен поблагодарить учителя моей жены за проявленное усердие. Отлично сработано!
Филипп обалдело уставился на своего будущего тестя. Он все утро ловил на себе странные взгляды императора и, в общем, догадывался, в чем дело, но такой откровенности он никак не ожидал. Между тем Август XII положил ему руку на плечо и продолжал:
- А я-то думал, что избежал этой участи, когда принцесса Бланка вышла за графа Бискайского. Вот нерадивые у меня осведомители - ну, никуда не годные... Впрочем, мы с тобой квиты, - с некоторой долей злорадства добавил он. - Моя дочь тоже не подарок.
Филипп согласно кивнул. От Дианы Орсини он узнал, что увлечение Анны девчонками было далеко не столь невинным, как ему казалось прежде. Последние полтора года при императорском дворе активно возрождались хорошо забытые традиции древнеримских весталок, и Август XII, потеряв всяческую надежду образумить свою горячо любимую, но крайне беспутную дочь путем уговоров, угроз и наказаний разной степени тяжести, видел только одно средство - поскорее выдать Анну замуж и переложить таким образом все заботы на плечи ее супруга - что он, собственно, и сделал.
"Однако семейка у нас будет! - сокрушенно думал Филипп. - Что муж, что жена - оба бабники".
На прощание они с Анной обменялись вежливыми колкостями по поводу того, кому после их свадьбы достанется Диана Орсини. Сама девушка явно отдавала предпочтение Филиппу, от которого была без ума, и в последнюю ночь то и дело заходилась слезами, не желая расставаться с милым. Филипп был очень нежен с ней и утешал ее тем, что спустя три месяца они снова увидятся и больше не расстанутся никогда. Он обещал во время разлуки часто думать о ней, и это не было благой ложью; к концу турнира в его личном рейтинге популярности опять произошли изменения: третью строку сверху, после Бланки и Амелины, заняла Диана, вытеснив Маргариту на четвертую позицию. Анна же дулась на "эту подлую изменщицу" и ревновала их обоих друг к другу.
Вот так и расстался Филипп с Анной Юлией Римской и Дианой Орсини двумя юными женщинами, которым предстояло сыграть большую роль в его жизни, ибо первая из них впоследствии стала его женой, а вторая фавориткой.
С окончанием официальных торжеств большинство гостей наваррского короля поспешили разъехаться по домам - но так поступили не все гости. Формальным поводом для оставшихся послужило заявление Маргариты, что через две недели, 26 сентября, состоится ее бракосочетание. Правда, она не изволила сообщить имя избранника, но сам факт назначения точной даты сужал круг подозреваемых до четырех человек, с которыми король Наварры имел твердые договоренности, полностью готовые к подписанию брачные контракты и разрешение Святого Престола на брак; это были Тибальд Шампанский, Рикард Иверо, Педро Оска и Педро Арагонский. Что же касается истинной причины задержки делегаций Франции, Галлии, Арагона и Кастилии в Памплоне, то о ней можно было догадаться хотя бы на том основании, что король Робер III, вынужденный срочно воротиться в Тулузу, поручил вести переговоры от имени всей Галлии известному иезуитоненавистнику герцогу Аквитанскому. Кроме того, при наваррском дворе появились некие таинственные личности, одетые как купцы, но с повадками знатных господ, - по утверждению сведущих людей, эмиссары королей Англии, Лотарингии, Бретани, Нормандии и Бургундии, германского императора, а также великого герцога Фландрского. Таким образом, в Памплоне собрались представители всех стран, где сильны были позиции иезуитов; они обсуждали план совместных действий в свете предстоящего отлучения ордена от церкви и наложения на все его области Интердикта.
При других обстоятельствах Филипп принял бы деятельное участие в переговорах, но, как мы уже упоминали, Маргарита пригласила молодых вельмож погостить недельку в ее загородной резиденции Кастель-Бланко небольшом опрятном замке вблизи реки Арагон, все стены и башни которого были выстроены из белого известняка, так что он вполне оправдывал свое название . Принцесса рассчитывала, что ее гостям придется по вкусу смелая, можно сказать, революционная идея на какое-то время избавиться от назойливых придворных и всласть порезвиться в обществе равных себе по происхождению и занимаемому положению, в веселой, непринужденной обстановке, не ограничивая свою свободу суровыми предписаниями дворцового этикета и не боясь уронить свое высокое достоинство в глазах знати среднего и мелкого пошиба, поскольку присутствия таковой не предвиделось.
Как и предполагала Маргарита, ее идея была принята на ура, и рано утром 13 сентября около полусотни знатных молодых людей в сопровождении одной только личной прислуги и вооруженной до зубов охраны покинули Памплону и отправились на юг, где в стороне от людских поселений находилась цель их путешествия - уютный белый замок, заблаговременно укомплектованный многочисленным штатом пажей и слуг - от конюхов до прачек, - чтобы с самой первой минуты пребывания в нем вельможи не испытывали никаких неудобств.
В этой компании высокородных и могущественных дам и господ было, однако, три исключения. Во-первых, Маргарита уважила просьбу Эрика Датского и пригласила в Кастель-Бланко Ричарда Гамильтона, который хоть и происходил из древнего шотландского рода Гамильтонов, но принадлежал к одной из младших его ветвей и был куда более известен своими военными подвигами в Палестине, нежели поместьями на юге Шотландии. Во-вторых и в-третьих, помимо традиционных забав, вроде прогулок, охоты, купания в реке, Маргарита решила развлечь высоких гостей небольшим пикантным представлением - сельской свадьбой, как она его называла, и с этой целью прихватила с собой Габриеля и Матильду.
Накануне Филипп и Бланка предприняли последнюю, отчаянную попытку отговорить Габриеля от брака с Матильдой, но он упорно стоял на своем. Сама Матильда чувствовала себя точно приговоренной к смерти, ее отношение к Габриелю ничуть не улучшилось, и каждый день, а то и по нескольку раз ко дню, она умоляла его, Маргариту и Этьена изменить свое решение, однако все трое оставались глухи к ее мольбам, и в конце концов бедняжка, если не смирилась со своей участью, то во всяком случае покорилась неизбежному. Филипп всей душой жалел Матильду; он видел, как в ней с каждым днем растет и крепнет ненависть ко всем без исключения мужчинам, - и тогда ему становилось безмерно жаль Габриеля...
Кастель-Бланко находился более чем в двадцати милях от Памплоны, и молодые люди, хоть и отправились в путь на рассвете, прибыли к месту назначения поздно вечером. Все были крайне утомлены дорогой, а Филипп, к тому же, и чертовски зол. Весь день он гарцевал на лошади возле кареты, в которой ехала Бланка, жалуясь ей вначале на жару, а позже - на усталость, но она упорно не желала понимать его прозрачных намеков и большей частью отмалчивалась, стремясь тем самым показать ему, как низко он пал в ее глазах после той выходки с Монтини. Помимо этого, у Бланки была еще одна, не менее веская причина не пускать Филиппа к себе в карету: только что у нее закончились месячные, и она, чувствуя повышенную возбудимость и даже некоторую гиперсексуальность, не без оснований опасалась, что ей не хватит сил успешно противостоять его чарам. Так Филипп и проехал весь путь верхом под аккомпанемент издевательских смешков, время от времени доносившихся из следовавшей впереди него кареты, на дверцах которой горделиво красовался герб графства Иверо; это Гастон Альбре, в обществе княжны Елены, комментировал ей очередную неудачу Филиппа или же развлекал свою спутницу пикантными историйками о том же таки Филиппе.
По прибытии в замок молодые люди наскоро отужинали и сразу же разошлись по отведенным им покоям, чтобы успеть как следует отдохнуть перед намеченным на следующий день развлечением - сельской свадьбой. Филипп также собирался уходить к себе, но Маргарита задержала его и попросила зайти к ней якобы для серьезной беседы. Разговор их вправду был серьезным, и к концу Маргарита так расстроилась, что Филиппу пришлось утешить ее, оставшись с ней на всю ночь.
2. ГРУСТНАЯ СВАДЬБА
С легкой руки Маргариты словосочетание "сельская свадьба" всегда будет вызывать в памяти Филиппа гнетущую атмосферу тоски и безысходности, царившую в маленькой часовне Кастель-Бланко, когда настоятель небольшого монастыря, что в двух милях от замка, сочетал Габриеля и Матильду узами законного брака. Низенький толстячок-аббат с круглым, как луна, благообразным лицом и добродушным взглядом светло-серых глаз был так неприятно поражен похоронным видом невесты, что вдруг заторопился и чуть ли не наполовину скомкал всю церемонию, а заключительное напутствие и вовсе произнес таким мрачным тоном, каким в пору было бы говорить: requiescat in pace .
Задумка Маргариты явно не удалась. Веселье было подрублено на корю, и широко разрекламированная ею сельская свадьба превратилась в бездарный и жутковатый фарс. К ее немалой досаде, падре Эстебан, духовник Бланки, единственный священнослужитель, к которому наваррская принцесса чувствовала искреннюю симпатию, наотрез отказался венчать молодых, весьма резко заявив, что не будет принимать никакого участия в этом, по его мнению, богопротивном деянии, - и большинство гостей каким-то непостижимым образом об этом прознало. Возможно, потому на праздничному банкете молодые вельможи, опрокинув за здоровье новобрачных кубок-другой, постарались поскорее выбросить из головы виновников так называемого торжества, и, быть может, именно потому все они, включая и дам, пили в тот день много больше обычного - чтобы чуточку расшевелиться.
Ближе к вечеру обильные возлияния дали о себе знать. Присутствующие оживились, приободрились, их лица все чаще стали озаряться улыбками, в подернутых пьяной поволокой глазах заплясали чертики, посыпались шуточки, раздались непринужденные смешки, а затем разразился громогласный гомерический хохот. Пир, наконец, сдвинулся с мертвой точки и сразу же понесся вскачь. Знатная молодежь пьянствовала вовсю, позабыв о чувстве меры и о приличиях, невзирая на все свое высокое достоинство. Даже Филипп, вопреки обыкновению, изрядно нахлестался и раз за разом подваливал к Бланке с не очень скромными, вернее, с очень нескромными предложениями но она была еще недостаточно навеселе, чтобы принять его бесцеремонные ухаживания.
Часов в десять вечера порядком захмелевшая Маргарита с откровенностью, ввергнувшей Матильду в краску, объявила, что новобрачным пора ложиться в кроватку. К удивлению Филиппа добрая половина участников пиршества, главным образом неженатые молодые люди, вызвались сопровождать молодоженов в их покои. Лишь немногим позже он сообразил, что все эти принцы королевской крови, не сговариваясь, решили принять участие в игре, которой они неоднократно были свидетелями, но еще ни разу не снисходили до того, чтобы самим ввязаться в схватку за обладание подвязкой невесты. Филипп никак не мог пропустить такого диковинного зрелища и пошел вместе с ними, также прихватив с собой Бланку, которая не нашла в себе мужества отказать ему. Поняв, в чем дело, за ними потянулись и остальные пирующие.
Дорогой осовелые господа весело болтали и наперебой отпускали в адрес молодоженов соленые остроты, а первую скрипку в этой какофонии, бесспорно, играл Филипп де Пуатье. Водрузив свою центнеровую тушу на плечи двух здоровенных лакеев, он густым басом распевал какую-то развязную песенку крайне неприличного содержания; ее, наверняка, сочли бы неуместной даже на свадьбе свинопаса с батрачкой. При этом некоторые относительно трезвые гости обратили внимание на гримасу глубокого отвращения, исказившую безупречно правильные черты лица жены наследного принца Франции, Изабеллы Юлии Арагонской.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31