А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

«Что это за вещь, от которой чем больше отымают, тем больше она становится?» Но ладно уж, проходите, хотя бы за то, что вы всегда покровительствовали людям выдающимся.
О короле доне Альфонсе рассказали странникам, что его прозвание Мудрый было подвергнуто сомнению, – не диво, мол, мудрым прослыть в Испании, да еще в те времена, когда науки не были в расцвете; вдобавок, надлежало бы ему знать, что быть королем не значит быть выдающимся полководцем, законоведом или звездочетом, нет, король должен уметь править и повелевать храбрецами, законниками, советниками и всеми подданными – так поступал Филипп Второй.
– И все же, – добавил Заслуга, – ученость в королях вещь настолько ценная, что, будь она лишь знанием латыни или хотя бы астрологии, надобно допускать их в царство Славы.
И тотчас распахнул врата. Что, однако, привело странников в изумление чрезвычайное, это рассказ о том, что величайшего монарха мира, того, кто основал государство, наиболее великое из всех, что были и будут, католического короля дона Фердинанда, рожденного в Арагоне для Кастилии, собственные его арагонцы не только осыпали упреками, но, чиня всяческие препятствия, не пускали в бессмертие за то, что не раз их покидал ради обширной Кастилии. Он, однако, сумел им дать достойный ответ: сами арагонцы, мол, показали ему сей путь, когда, имея у себя в Арагоне столько достославных мужей, пренебрегли ими и отправились в Кастилию к его деду, инфанту Антекеры, чтобы сделать того своим королем, предпочтя широкую душу кастильца узким душам арагонцев. Вот и ныне именитые арагонские семьи переселяются туда же, и все кастильское так высоко ценится, что даже поговорка пошла: «Навоз Кастилии – амбра в Арагоне».
– Примите во внимание, – говорил один самонадеянный спесивец, – что все мои предки находятся там, внутри, и на видных местах, потому и у меня есть право туда войти.
– Лучше бы сказал не «право», но «долг» и «обязательство» – да, и тебе следовало таковые выполнять и поступать так, чтобы не остаться за дверью. Пойми, чужими заслугами здесь не проживешь, лишь собственными и незаурядными делами. Но увы, таков бич славных родов – за великим отцом часто следует ничтожный сын, у ног гигантов копошатся карлики.
– Как можно стерпеть, чтобы повелитель стольких подданных терпел унижение, чтобы для государя многих стран и земель не нашлось уголка в царстве Славы?
– Здесь нет углов, – отвечали ему, – здесь никого не оттесняют в угол. Да, любезный, пора понять, что здесь не глядят ни на сан, ни на место, только на личные достоинства, не на титулы, но на дела, смотрят, что заслужил, а не что в наследство получил.
– Откуда идете? – кричал досточестный алькайд. – От доблести? От
учености? Тогда входите. От праздности и порока, от утех и развлечений? Не туда направляетесь. Назад, назад, в пещеру Ничто, там ваше место! Не могут стать бессмертными после смерти те, кто при жизни жил как мертвый.
Когда дело до этого доходило, иные владетельные особы локти себе кусали, видя, что их в царство Славы не пускают, зато принимают туда славных вояк, вроде Хулиана Ромеро , Вильямайора или капитана Кальдерона , чтимого даже врагами.
– Как же так! Герцог, монарх, чтобы остался за дверью, без имени, без славы, без хвалы!
Некие нынешние авторы представили вместо мемориалов толстые тома, настоящие туши без души. Их не только не пустили, но страж еще раскричался:
– Эй, позовите сюда полдюжины носильщиков, этакая туша лишь для их рук ноша! С глаз моих уберите этот хлам несносный, здесь чернила не чистые, но какая-то бурда, все, что ею написано, – ерунда. Восемь страничек Персия и ныне живут и читаются, тогда как от всей «Амазониды» Марса не осталось иного следа, кроме упоминания в бессмертной «Науке» Горациевой. Она-то пребудет вечно!
Тут он показал небольшую книжку.
– Взгляните на нее и прочтите – это «Столица в деревне» португальца Лобу . А вот сочинения Ca де Миранда и шесть листков с наставлением Хуана де Вега его сыну, комментированным и обработанным рукою графа де Порталегре. Вот «Жизнь дона Жуана Второго португальского», написанная доном Агостиньо Мануэлом , достойным лучшей судьбы, – у португальцев талант с перцем
Его слова повторяло волшебное эхо, куда более громкое, чем то, что слышится вблизи нашей древней Бильбилы, само имя коей, отнюдь не латинское, говорит о том, что город существовал ранее прихода римлян и все стоит, и стоять будет вечно. Эхо повторяло слова не по пять раз как наше, но по сто тысяч раз, прокатывались они из века в век, из страны в страну, от морозного Стокгольма до. знойного Ормуза , и откликалось то эхо не на пошлости, как бывает с обычным эхо, но на героические деяния, мудрые речения и поучительные сентенции. Для всего же, что не было достойно славы, это эхо безмолвствовало.
Тут внимание странников привлекли громкие крики, сопровождаемые громовыми ударами по бессмертным вратам, – не преставление, а сущее представление!
– Кто ты? Чего не стучишься, а ломишься? – спросил суровый страж. – Ты испанец? Португалец? Или сам дьявол?
– Я больше их всех, я удачливый воин.
– Какие у тебя бумаги?
– Клинок шпаги.
И он показал шпагу. Страж осмотрел ее и, не найдя ни пятнышка крови, возвратил со словами:
– Не годится.
– Должно годиться! – сказал удачливый воин, рассвирепев. – Вы, наверно, меня не знаете!
– Именно поэтому – будь ты прославлен, не был бы отставлен.
– Я новоиспеченный генерал.
– Новоиспеченный?
– Ну да, ведь их каждый год меняют повсеместно.
– Удивительно! Как же это на тебе, на свеженьком, не видно крови?
– Э, нынче это вышло из моды. Это когда-то было принято, во времена Александра или арагонских королей, чьи пять брусков в гербе – знак пяти окровавленных пальцев, которыми провел один из них по своему щиту, отирая победоносную длань после выигранной битвы. Это годилось для какого-нибудь смельчака дона Себастьяна или для отчаянного Густава Адольфа. Больше скажу – этим бы королям да таких, как они, генералов, они бы не погибли, самое большее, под ними убили бы коней; ведь немалая разница как воюешь – как господин или как слуга. Довелось мне за короткое время познакомиться более чем с двадцатью генералами – в некоей герилье – так назвал ее тот, кто ее придумал, – и ни разу я не слыхал, чтобы хоть один из них потерял каплю крови. Но довольно спорить, делайте, что положено, – нам, солдатам, попусту тратить слова не к лицу, не лиценциаты, небось. Эй, отворите!
– Нет, этого я не сделаю, – отвечал страж. – Ведь ты пришел не с громким именем, а только с громким шумом.
Услыхав такое, неуемный военачальник принялся дубасить снова, да с таким грохотом, что поднял на ноги всю обитель героев. Прибежали многие узнать, что тут творится, и из первых явился храбрый Македонец.
– Предоставьте его мне, – сказал он, – уж я его на место поставлю и на ум наставлю. Эй, сеньор командир, как это вы хотите, чтобы вас услышали, когда в походах не гремели. Советую прекратить брань и вернуться на поле брани! Там, ради славы, постарайтесь свершить хоть бы с полдюжины подвигов – ведь один может оказаться только удачей. Проведите осаду нескольких крепостей, поглядим, что у вас получится. Поверьте, чтобы войти сюда, мне понадобилось более пятидесяти выигранных сражений, более двухсот покоренных стран и прочих подвигов моих не перечесть, вот за них-то и честь.
– О, наверно, – отвечал воин, – ты – Сид, о котором басни рассказывают. Сам Александр не наговорил бы столько.
– A это он и есть, – сказали воину.
Думали, он опешит, не тут-то было – принялся он, напротив, с дерзкою миной над Александром издеваться.
– Поглядите-ка на него, ишь, наглец, смеет так говорить с воинами из Фландрии, он-то, который сражался в Персии против костяных копьев, в Индии против деревянных, а в Скифии против камней! Попробовал бы, каково ждать залпа баскских мушкетов, атаки итальянских пик, града фламандских бомбард! Черт возьми! Ручаюсь, что ныне бы ему не завоевать и одного Остенде. Ни за что в жизни!
Слыша такое, Македонец сделал то, чего никогда еще не делал, – ретировался. Онемел и Ганнибал – боясь, как бы не припомнили ему Капую, и даже сам Помпеи – не упрекнули бы, что не умел пользоваться победой. Вот и отступила древняя гвардия. Тогда страж Заслуга попросил вмешаться кого-либо из героев нынешних. Вышел вперед один с громким именем и сказал:
– Сеньор воин, будь ваша шпага так же длинна и остра, как ваш язык, войти сюда вам было бы не трудно. Ступайте же назад, пройдите сперва через два храма – Труда и Славы; клянусь, мне для входа сюда пришлось взять осадой более двадцати крепостей, и еще, и еще…
Воин осведомился, кто он, и, услыхав имя, сказал:
– Славно, славно! Теперь знаю, кто вы. И не говорите мне, будто сражались, – нет, вы торговались; крепости не покоряли, но покупали. Уж я-то знаю, сам продавал!
Слыша такие слова, генерал тот опустил глаза и, больше не торгуясь, ушел с ярмарки.
– Вот я с ним потолкую, – сказал другой. – Эй, сеньор грубиян, от Венеры и Бахуса грамоты у вас уже есть, раздобудьте еще от Марса. Что ж до меня, поверьте– – другие с двадцатью тысячами солдат не свершали того, что я предпринял с четырьмя тысячами и с небольшой подмогой исполнил, выйдя с честью из безнадежного положения. И то меня сюда едва впустили.
– Не вы ли Такой-то? – спросил воин. – Тогда, сеньор герой, хвалиться нечем – ведь противник с вами не дрался, у него и войска-то в это время не было. Дивлюсь я не тому, что вы свершили, а тому, что не свершили, дело не довершили, – ведь могли кончить войну и не оставить дела потомкам.
При этих словах генерал, как и прочие, показал спину. Подошел другой, тоже лже-герой, больше действовавший фавором, чем напором, и сказал:
– Эй, сеньор Наглец! Неужто не понимаете, что свершить вознамерились нечто беспримерное – войти сюда без заслуг! Ступайте обратно, вас ждут походы, а я, клянусь, не только отточил в них клыки, но и порастерял все зубы в весьма важных кампаниях. И ежели некоторые проиграл, зато другие выиграл с изрядной славой.
– Э, сударь, – возразил воин, – скажите спасибо, что была у вас дельная правая рука, да не одна, – иных, правда, помощники губили, вам же они весьма помогали. Пока они были живы, вы побеждали, а как их не стало, ваши изъяны видны стали.
Тут уж потерял терпение один из подлинно отважных, доблестный полководец, что нагонял страх на врага пуще, чем остальные нынешние вместе взятые; оглядев шпагу удачливого воина, он посоветовал ему отказаться и от этого предприятия, как уже отказывался ранее от многих других, отступиться честно и в полном порядке, после того как не раз отступал бесчестно и в беспорядке. Домогаться бессмертной славы нечего тому, кто столь многим помогал ее лишиться.
– Потише, потише! – отвечал удачливый воин. – Да разве богу и всему миру неизвестно, что все ваши походы была сплошная дерзость, без уменья и разуменья? И боялись-то враги вас как сорвиголову, а не как разумного военачальника. А вообще вам просто везло!
Немало бы еще сказал он, а тот бы выслушал, кабы страж Заслуга не удалил доблестного полководца со словами:
– Лучше уходите, сударь, чтобы не бросил он вам в упрек fugerunt, fugerunt , да не напомнил про pigliare и еще pigliare. Он такой, не задумается бросить вам в лицо, что вы там-то и там-то показали спину. Убирайтесь, не желаю видеть вас опять в новом кафтане, уже не вчерашнем, каждый день в новом – хоть своем, хоть чужом. Держитесь подальше, не то этот удачливый воин напомнит вам, как заперли вы в крепости испанцев, чтобы погибли они не в сражении, а от истощения. Все уходите.
И, видя, что ни один герой не вполне герой, что шумливый вояка поставил под сомнение столь деликатную вещь, как слава знаменитых муже;й, страж пошел с ним на мировую: пусть вернется в мир в сопровождении нескольких достойных писателей, дабы они проверили творцов его репутации, глашатаев его славы, тех, кто объявили его современным Сидом и новым Марсом; и ежели словеса сии окажутся истиной, его тотчас впустят – так, мол, поступали в других сомнительных случаях. Воин, уверенный в себе, согласился. И вот пришли к некоему писателю, не столь прославленному, сколь прославлявшему, и спросили, того ли генерала восхваления в такой-то книге и на стольких-то страницах.
– Конечно, того, ведь он их купил.
Так сказал Джовио, покончив и с маврами и с христианами, – дескать, чем лучше платили, тем усердней хвалил. Так же ответил и некий поэт.
– Вот видите, – говорили посланные, – верь после этого хвалам и панегирикам. О, великое дело честность, да редко встречается!
Когда одного автора, причем из первоклассных, упрекнули, что он прославлял этого удачливого воина, как и многих других, он, оправдываясь ответил – ничего не поделаешь, не нашел в свой век других, кого мог бы хвалить. А кто-то защищался так:
– Между писателями – нами, славословами, и злоречивыми, – все различие лишь в том, что мы льстим сильным мира сего за плату, а те толпе за пошлое одобрение, но все мы равно угодничаем.
Даже некий гравер стал оправдываться, что поместил портрет этого вояки среди мужей выдающихся, – что ж, числом поболее, прибыль пожирнее. И хоть все это удачливого воина смутило, но до конца не вразумило.
С удивлением заметили наши странники, что на одного входившего в мантии и без шума, приходилась сотня шумливых воинов.
– Очень уж громка, – говорил Бессмертный, – поступь военных: они шествуют под звуки труб и барабанов, а эти, в мантиях, все делают тихо. Иной министр или советник вершит великие дела на благо всей стране, а его не называют, о нем не говорят, даже не знают, зато генерал, уж тот грохоту наделает своими бомбардами.
Вот бессмертные врата отворились, чтобы пропустить героическую личность, первого министра, которого в его время не только не хвалили, но прямо ненавидели; однако преемник его натворил уйму немыслимых нелепостей и промахов, и тогда-то оценили его мирное правление и пожалели о нем. Когда он входил, вокруг разлилось дивное благоухание, небесный аромат, – у странников наших даже в головах прояснилось, и они ощутили в себе силы желать и добиваться входа в бессмертную обитель. Еще долго сладостный аромат овевал все полушарие, и Бессмертный говорил:
– Как вы полагаете – откуда сей редкостный, усладительный аромат? Из знаменитых садов Кипра? Из висячих садов Вавилона? От надушенных перчаток придворных? Из курильниц в чертогах? От ламп с жасминным маслом? Разумеется, нет. Благовоние сие от пота героев, от подмышек мушкетеров, от масла в лампах неутомимых писателей. И поверьте, не преувеличение или лесть, но подлинная истина то, что пот Александра Великого благоухал.
Кое-кто уверял, что достаточно оставить о себе в мире какую ни на есть славу, пусть и недобрую, лишь бы о тебе – худо ли, хорошо ли, – говорили. Таким было объявлено, что это не пройдет; бессмертная слава и вечный позор – слишком велико различие. И страж Заслуга возгласил:
– Не обманывайте себя! Сюда входят лишь мужи выдающиеся, чьи дела зиждутся на добродетели. На великое и вечной памяти достойное порок неспособен! Гиганты – сюда! Пигмеи – прочь! Посредственностям здесь не место, да, крайности, но только в величии.
Критило заметил, что, хотя входили люди всех наций – из некоторых, правда, немного, – но нынешних героев одной нации он не видит .
– Не удивляйся, – отвечал Пилигрим, – гнусная ересь довела их до такой слепоты и скверны, что, кроме подлых измен, чудовищных жестокостей, неслыханных злодейств, там не увидишь ничего, не признают они теперь ни бога, ни короля, ни закона.
И хотя в светлой сей обители нет углов, странники, когда отворилась одна половина ворот, заметили позади другой стоявших в тени и как бы в смущении кучку знаменитых мужей.
– Кто они? – спросил Андренио. – Они будто сконфужены, руками прикрывают лица?
– А это, – отвечали ему, – не кто иные, как испанец Сид, француз Роланд и португалец Перейра .
– Чего ж они понурились? Им-то в обители славы стоять бы с гордо поднятой головой да на самом почетном месте.
– А им стыдно за глупости, что им во хвалу придумывают земляки.
Между тем Пилигрим подошел к вратам и попросил впустить его и двух его товарищей. Страж Заслуга потребовал грамоту, проверенную Мужеством и подтвержденную Молвой. Взял он грамоту и стал внимательно ее изучать – тут брови его округлились, на лице изобразилось удивление. Как же! На этой грамоте он увидел подписи Философии в великом театре вселенной, Разума и его света в ущелье хищников, Бдительности при входе в мир, Самопознания в моральной анатомии человека, Твердости в разбойничьем краю, Осторожности у Фонтана Обманов, Зоркости в пучине столицы, Горького Урока в доме Фальсирены, Проницательности на всесветном торжище, Благоразумия во всеобщей тюрьме, Знания в библиотеке рассудительного, Исключительности на площади черни, Удачи на лестнице Фортуны, Прямодушия в обители Гипокринды, Мужества в оружейной его палате, Добродетели в ее волшебном дворце, Молвы среди стеклянных крыш, Властности на престоле власти, Суждения в клетке для всех, Почтенности среди горестей и почестей Старчества, Умеренности в болоте пороков, рожающей Правды, Прозрения в расшифрованном мире, Опаски во дворце без дверей, Знания на престоле, Смирения во дворце Дочери без родителей, Достоинства в пещере Ничто, обретенного Блаженства, Постоянства на колесе Времени, Жизни и Смерти, Славы на острове Бессмертия – и торжественно распахнул пред ними триумфальные ворота в обитель Вечности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82