Сам же Волот тем временем был озабочен мыслями о поселянах, которые остались без крова: слал гонцов к старейшинам общин со своими повелениями, старался доказать мужам, что беда Понизовья – общая для всех, поэтому пусть не тянут и не отпираются, дескать, им, северянам, хватает и своих забот: на поле пришло весеннее тепло, а с теплом и пахотные заботы. Повинность эта касается каждого.
Знал: тиверский народ щедр сердцем и на призыв его откликнется дружно. А все же тревожился, хлопотал, не давая себе передышки ни днем, ни ночью.
– Ты идешь к ромеям? – встретив его, спросила, не скрывая тревоги, Малка. – Слышала, да не от тебя.
Смотрел на нее и молчал. Правда ли это? Всем, выходит, говорил, куда собирается, зачем, а ей – нет?
– Должен идти, Малка, – повинился он перед ней, не скрывая нежности. – Большое горе принесли ромеи и еще большее принесут, если не пойду с посольством к императору.
Малка слушала внимательно. Потом вздохнула тяжело и приклонилась к его плечу.
– Пусть помогают тебе боги. Когда же отправляешься? – подняла голову.
– Как только лодья станет под парус.
Снова вздохнула и промолвила:
– Хоть этой ночью приди, отдохни перед плаванием. И моему сердцу оставишь какую-нибудь надежду, а с надеждой – покой.
Не удержалась все-таки, пожаловалась. Оно, если по правде, то жаловаться ей есть на что. Не только княжеские заботы вынуждают Волота забывать, есть ли в тереме Малка или нет. Холоден он к своей жене давно, с тех самых пор, как стала одаривать его девками. В молодые годы он, правда, только морщился да хмурился по нескольку седмиц. Потом все же отходил сердцем, обнимал Малку и верил: они еще молоды, будут у них и девочки, и сыны-соколы, которые станут опорой отцу-князю и земле, что под его рукой. А как же! Удел князей – сечи с супостатами, походы, если не постоянные, то очень частые. Разве один Богданко может быть надежной опорой? Что, если кто-то из них – отец или сын – поляжет на поле брани? А то и оба?
Старался не думать об этом, отвлечься от грустных мыслей и забыться, старался верить в Малку и искал утешения возле нее. Когда же случилось, что бабка-повитуха еле-еле привела ее в чувство после родов самой младшей – Миланки, а потом призналась: княгиня не сможет больше иметь детей, почувствовал, как змеею пополз по сердцу холод и свил там себе гнездо. Да, он знал: Малка не виновата в случившемся, но ни это, ни даже то, что она мать его детей, не утешало.
– Этой ночью приду, Малка, – пообещал он. – Непременно. Скоро уже отправимся. Кто знает, когда возвращусь в Черн. Путь далекий и нелегкий, сама видишь – морем собираемся идти… Черн оставляю на Вепра, – добавил доверчиво, – а очаг на тебя.
Малка засветилась от радости, и слезы-росинки засияли в ее глазах.
– Спаси бог, – сказала она и положила Волоту на сердце руку. – О детях и очаге не тревожься, все будет хорошо. Лишь бы только с тобой ничего не случилось. Слышишь, муж мой, лишь бы все было в порядке.
VII
Последним пристанищем на Тиверской земле стала для посольства древняя греческая колония Тира. О греках здесь напоминали лишь каменные плиты с надписями об их давнем, как мир, житье-бытье в этом краю да возведенные из камня подклети. В них ссыпали в свое время купленный в Скифии хлеб и держали тут до начала навигации на Понте Эвксинском и в его лиманах, а то и до того времени, когда в метрополии вздувались цены на хлеб. Все остальное было разрушено временем и многочисленными вторжениями. На месте старой Тиры, вернее, поблизости от нее, стояла теперь небольшая вежица, а при ней – мытница для заморских гостей, направлявшихся в славянские земли с товаром, были еще помещения для заставы, что стерегла границы Тиверской земли, а заодно и мытницу, заезжий двор с ложницами для именитых людей.
Ныне в ложницах попахивало не выветренной после зимы плесенью. Смотрители, разузнав, кто и зачем пристал к берегу, поспешили развести огонь и пустить в жилище горячий дух – хранителя добра и покоя тех, кто здесь поселится.
Лиман еще не совсем освободился ото льда, и кормчий посоветовал послам выждать день-другой, пока подует сиверко. Он быстро раздробит и очистит морской простор, сделает его безопасным для плавания. И кормчий не ошибся. На третьи сутки уже к ночи подул мощный ветрище. Лиман покрылся рябью, а вскоре поднялись и пенистые волны. Плавание снова пришлось отложить: при таком ветре (даже и попутном) рискованно выходить в открытое море, да еще на ненадежной лодье. И парус может сорвать, и крепления растращить, и лодью может накрыть крутой волной.
А мать-природа не обращала внимания ни на лед на берегах Днестра и лимана, ни на зимние ветры с полночного края. Шла по земле и укрывала ее теплом, засевала зеленым зельем, а еще радовала птичьим пением. И было это пение таким громким, таким призывным, словно предостерегало: не спешите, люди, наслаждайтесь теплом, тем, что рождается каждое мгновение на земле.
И послы невольно поддались очарованию окружающей природы на берегах Днестра. Ветер дул день, второй, третий. Только ночью с третьего на четвертый улегся и позволил кормчему сказать:
– Пора.
Из Тиры вышли не очень рано и, казалось, при полнейшем штиле, а оказались в лимане, удивились: ветер если и затихал, то всего лишь на ночь, а с утренним теплом снова свежел. Был не очень напорист, но все же не давал опадать парусам, туго надувал их и гнал только вперед.
Дулебы радовались.
– Смотрите, – говорили друг другу, – как весело бежит лодья. Если и дальше так будет продвигаться, то через трое-четверо суток Константинополь увидим.
Кормчий лишь усмехался. «Выйдем в море, – думал про себя, – увидите, как путешествовать по нему».
И словно наколдовал. Только миновали пересыпь, ветер напористей ударил в паруса, заставил поскрипывать снасти. Волны, правда, до поры до времени были невысокими, как и в лимане.
– Это и есть уже море?
– Оно, достойный. Учти, берег только-только остался позади. Впереди вода и вода.
– А мы не заблудимся на этой воде? – спросил Идарич.
За лодочных ответил князь Волот:
– Кормчий Домовит не впервые ходит морем. Днем постарается держаться берега, ночью – звезды путеводной.
Обещанного берега, однако, все не было и не было. Только во второй половине дня он показался снова. Притихшие было дулебы повеселели, стали гадать, где они сейчас находятся. Ведь не только князь Волот, но и некоторые из дулебов еще при императоре Юстине ходили на ромеев, измерили с севера до юга Скифию, Нижнюю Мезию и только в горах были зажаты Германом. Анты – воины сильные и мужественные. Бились, пока была сила в руках. Но что поделать, если врагов было больше. Хорошо уже, что вырвались из теснины и отошли с остатками своих воинов за Дунай.
Вспоминали старшие. Молодые слушали во все уши и, казалось, не замечали, какое за лодьей море и как далеко еще до берега. Но чем ближе подходили они к берегу, тем сильнее раскачивались лодьи и море кипело и бурлило, вызывая тревогу и страх у воинов.
– Княже, – подошел к Волоту кормчий. – Ночью может разыграться настоящая буря. Пока не поздно, советую пристать к берегу и там провести ночь.
– Нежелательно, Домовит.
– Знаю, что нежелательно, да надо. Ночь будет штормовая, значит, темная, а идти такой ночью морем опасно.
Волот колебался, наконец пошел на совет к Идаричу. Тот оказался более рассудительным.
– Кормчий, – сказал он, – плавал, и не раз, поэтому лучше нас знает, когда время плыть, когда – приставать к берегу. Поэтому пусть поступает так, как считает нужным.
Выйти на берег оказалось во сто крат труднее, чем плыть в открытом море. На мелководье волны были высокими и бурными. Они с шумом и грохотом накатывались на берег, пенились и шипели.
Пришлось спустить паруса и сесть на весла. Пока примеривались, где пристать, пока выбирали пологий берег, сумерки сгустились и море выбросило лодью около мезийского поселения. Ночью их, правда, не заметили. Не сразу увидели и на рассвете. Но славяне тоже не воспользовались тем, что долгое время о них никто не знал. Море же за ночь совсем разбушевалось, нечего было думать о дальнейшем плавании. Мезийцы натолкнулись на них днем, а чуть погодя подоспели и конные ромеи.
Пришлось объяснить, кто такие и почему здесь. Ромеи выслушали их, даже посокрушались вместе с антами и ушли. А к вечеру вернулись.
– Кормчий и лодочные, – приказали они, – пусть остаются при лодье, а послам антским велено ехать с нами.
– Куда и зачем?
– В Маркианополь. Будете говорить с наместником Фракии и всех провинций Хильбудием.
Идарич показал им знак князя Добрита, объяснил, что они послы и потому особы неприкосновенные, но ромеи не обратили на это внимания.
– Таков наказ центуриона, – ответили антам. – Лодочные, если успокоится море, могут идти в пристанище Одес. Это недалеко. Там найдут еду и охрану. Всем остальным велено прибыть в Маркианополь.
Хильбудию, видно, доложили, чьих послов направили в Маркианополь, но он не спешил встретиться с ними. Дулебов это возмущало, и они наседали на Идарича:
– Ты доверенное лицо князя. Иди и выкажи наш гнев.
– Спокойно, братья, спокойно, – утихомиривал их сосредоточенно-хмурый Идарич. – Достаточно того, что мы однажды поспешили и поступили не так, как нужно было поступить.
– Где и в чем поспешили?..
– Когда покинули лодью. Могли бы оставить кого-то из послов там, а он бы, дождавшись тиши на море, прямехонько отправился к императору, чтобы пожаловаться на своеволие Хильбудия.
Дулебы приумолкли, задумались. И в самом деле, тогда Хильбудий не посмел бы поступить с ними так, как сейчас.
– Что скажем, когда дело дойдет до разговора? – нарушил тишину князь Волот.
– Как есть, так и скажем: направляемся к императору с посольством антов. А для чего – об этом ни слова.
– Хильбудий захочет узнать, будет настаивать.
– Мы не к нему ехали, не ему и говорить будем. Он всего лишь наместник диоцеза, его долг – помочь посольству встретиться с императором, и только. Все остальное будет нарушением традиций, что издавна существуют между соседями.
Может, и так. И все ж князь Волот не спешил радоваться.
– Чтобы не повторять своих ошибок, – сказал Идарич, – думаю, на встречу с Хильбудием нужно идти не всем.
– Думаешь, он решится на злодейство?
– Да. Встреча начнется с угощения, а ромеи – коварные хозяева, вместе с вином и отраву могут подсунуть.
– Не посмеют. Для этого им придется уничтожить всех: и нас, и тех, кто остался возле лодьи.
– А если все-таки отважатся? Разве всех нас вместе с лодьей не могло поглотить море?
Идарич внимательно посмотрел на князя, однако ничего не сказал.
Немного погодя Волот подсел к Идаричу.
– За нами, кажется, не следят?
– Вроде нет. А что?
– Так нужно ли сидеть и ждать, когда позовут?.. Хочу взять с собой двоих воинов и пойти по Маркианополю. Ромейскую речь понимаю, может, что услышу, а то и увижу.
– А выйдешь незаметно?
– Попробую. Сам говоришь, за нами не следят. Если Хильбудий позовет на разговор, идите без меня.
Волот не вполне был уверен, что все будет именно так, как он мыслит. А все-таки надежда встретить кого-нибудь из своих в Маркианополе не оставляла. Этот ромейский город – один из тех, которые расположены вблизи Дуная, не может быть, чтобы в нем не жили славяне, если не эти, недавно взятые в плен, так те, которые оказались в Византии по другим причинам и в другое время. А у славян, заброшенных злой судьбой за пределы родной земли, нет привычки да и необходимости не будет отворачиваться от своих. Он был уверен, что не смогут не подойти и не поинтересоваться, узнав земляка по одежде, из каких земель и давно ли здесь, ромейские ли подданные или гости. А уж как подойдут и заговорят, Волот сумеет разузнать, где те анты, которых ромеи пригнали недавно из-за Дуная.
В городе он умышленно выбирал улицы поуже и шел, громко разговаривая с воинами, которые его сопровождали. «Кто-нибудь да услышит, – думал Волот, – кто-нибудь да отзовется». Глянь – девчонка какая-то идет за ним украдкой, по ней видно: и хочет подойти и заговорить с воинами, но не решается.
Волот выбрал удобный момент и спрятался за постройкой. Когда девушка, поглощенная одной мыслью – не потерять из виду антов, – приблизилась, схватил ее за руку.
– Ты кто?
– Миловида…
– Из-за Дуная будешь?
– Оттуда. Увидела князя и хочу просить, чтобы вызволил из неволи ромейской…
– Ты знаешь меня?
– Знаю. Прошлым летом была в Черне, на княжичевых пострижинах. Помнит ли князь ту, что приветствовала княжича?
Князь чуть не вскрикнул от удивления: боги, неужели это она, самая милая и красивая из девушек?! Неужели она?!
– Как ты попала сюда, голубка сизая? – И горько ему было, и радостно оттого, что встретил именно ее. – Когда попала?
– Совсем недавненько, княже, – говорила девушка и прятала непрошеные слезы. – Гуляли мы за городищем, вся молодежь Выпала. Ярилу должны были встретить, благословением Лады натешиться, а тут налетели ромеи конные, повязали нас, как тати-душегубцы, и повели за Дунай. Вызволи, княже! Я продана уже, рабыня у хозяина. Заплати за меня и вызволи. Век буду благодарна. Если не смогу вернуть солиды, закупом твоим стану и отработаю их.
– Погоди… Скажи, где остальные? Сколько вас тут?
– Ой, княже, хозяин наш красный. Если бы могла я посчитать сколько. Силу несметную гнали. От самого Выпала и до низовья брали девок, парней, молодых мужей. Как к Дунаю пришли, тучей сбились. Теперь все тут. Правда, не совсем тут, а в Одесе, в застройках прячут до поры до времени тех, кого еще не продали. Говорят, будто лодий ждут, на торжище должны везти.
Так вот оно что!.. Пленные здесь-таки, под рукой у Хильбудия! За ромейскими комесами водится такой грех: идут в чужие земли и берут в полон, чтобы потом разбогатеть на нем. Этот тоже не лучше. Не успел стать наместником, оглядеться в диоцезе Фракия, как уже пошел в славянские земли. Дела-а… Что же он скажет, когда встретится с ним, князем Тивери?
– Кто твой хозяин?
– Лудильник бродячий, из наших он, из полян. Кому посуду паяет, кому колечки, браслеты отливает. Он добрый, если попросишь, уступит за сходную цену.
– Веди к нему, – сказал князь решительно. – И знай: выкуплю тебя. Только помни: о том, что поведала мне, никому ни слова. Слышала? Узнают ромеи, что тебе ведомы их замыслы, не выпустят из Маркианополя. Сгубят, а не выпустят.
Старался втолковать девушке из Тивери, чтобы была осторожной, не проговорилась ромеям, да и хозяину своему, чего хочет, переходя под руку князя тиверского.
– А чтобы нас не заподозрили ни в чем, – сказал он таинственно и как-то уж очень внимательно посмотрел на Миловиду, – напущу твоему хозяину, да и всем любопытным туману в глаза: скажу, понравилась ты мне и хочу взять тебя в жены. И ты говори то же самое. Можешь краснеть, как краснеешь сейчас, но не перечь, когда буду говорить, делай вид, что согласна пойти со мной.
Ей и на самом деле было стыдно слышать такое от князя. Наклонила голову и молчала. Когда же решилась взглянуть на него, князь не мог не заметить мольбы и тревоги в ее глазах.
– Достойный, – не сказала, пропела это слово, – думаю, должен знать теперь, что я здесь не одна.
– Есть еще кто-нибудь?
– Да. Ладо мой, Божейко из Солнцепека. Мы поклялись в вечной верности друг другу на этом мученическом пути. Если ты и вправду такой добрый и щедрый, выкупи со мной и лада моего.
Кажется, уж слишком долго молчал князь, услышав это, а когда понял, что девушка ждет ответа, поспешил сказать первое, что пришло на ум:
– Мы затем и пришли сюда, красавица, чтобы вызволить не только твоего Божейку, но и всех остальных.
И пока шел в сопровождении полонянки, все думал, как должен держать себя с хозяином Миловиды, чтобы тот продал девку и не слишком удивился, что она (пусть и красавица, а все же рабыня) могла понравиться князю и тот готов платить за нее вон какие солиды. А когда встретился с лудильником и сказал, почему пришел вместе с его рабыней, сам удивился: хозяин Миловиды охотно уступил ее ему. Увидел, кто перед ним, узнал, что разговаривает не просто с антом – князем антов, и не стал таиться от него, поведал о своих прошлых и нынешних умыслах.
– Достойный, – обратился он к Волоту доверительно. – Если ты пришел ко мне с добром, то знай: я потому и выкупил у ромеев это дитя природы, что пожалел ее. Увидел, какая пригожая девушка, представил, какое горе ожидает наделенную божественной красотой рабыню, и выкупил ее, решил со временем дать вольную и переправить с надежными людьми на родную землю. Сам я, как видишь, старый уже, девка мне ни к чему, а доброе дело сделать еще могу, тем паче для человека из родного края. Полянин я, как могу торговать сородичами своими?
Князь не верил, кажется, тому, что слышал. Сидел, внимательно вглядывался в старика и взвешивал слова его на весах собственного сомнения.
– Спаси бог тебя, отче. – Волот встал и до земли поклонился хозяину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51