Однако плохо, когда попадешь в положение побежденного. Бывало так: думаешь, что ты уже хозяин положения. Но противник тоже не дурак, он внимательно изучает все наши повадки и настает время, когда кто-нибудь да и попадется ему на удочку.
Мне, как и другим товарищам, время от времени приходилось испытывать горечь боевых неудач. Подбивали меня и на И-16, и на «спитфайре». И вот уже сейчас дважды досталось… В первом случае я вылетал четверкой на прикрытие войск в районе Керчи. После взлета ведомый Дубинин сообщил по радио, что у него барахлит мотор.
Что делать?
– Возвращайтесь на посадку, – приказываю Дубинину, и теперь уже тройкой уходим патрулировать в район Керченского пролива. Там дважды пришлось встретиться с четырьмя «мессершмиттами», однако в бой они не вступали, обошли нас стороной.
Продолжаем полет, оставалось минут десять до окончания патрулирования. И вдруг вижу на фоне облаков пару фашистских истребителей. Мы на солнечной стороне и они нас не видят. Высота у них около трех тысяч метров.
– Атакую, прикрывайте!
Увеличиваю обороты мотора, затем со снижением выполняю полупереворот, Самолет быстро набирает скорость. Сближаюсь с ведущим «мессершмиттом», подхожу вплотную, вначале стреляю из пулеметов, а затем веду огонь из центральной пушки. Секунда, другая и вижу, как «мессершмитт» начинает разваливаться.
– Наблюдаем сбитый самолет, – слышу по радио с земли.
Делаю горку, – ведомые за мной. Все идет хорошо. Время патрулирования подходит к концу, можно уходить на посадку. Набираю высоту и лечу в сторону своего аэродрома.
– Работу закончил, один самолет сбит, – передаю по радио.
– Сбитый самолет подтверждаем. Идите на базу.
В наушниках слышу короткие фразы команд – это вторая группа наших истребителей заняла свое место над проливом.
Разворачиваюсь в направлении к аэродрому и начинаю уходить от линии фронта, ведомые следуют за мной. Мы подходим к кучевой облачности. Вдруг в самолете раздается грохот, треск. Я понял: атака противника!
Смотрю вверх и вижу, как надо мной пронесся черно-серый самолет с желтым носом. Должно быть это «мессершмитт» из второй пары, которую мы потеряли из поля зрения во время патрулирования.
Мой самолет попадает в облачность, в кабине непривычный шум, появилась пыль. Самолет выскакивает из облаков. Смотрю влево – все нормально. Перенес взгляд вправо, а в крыле зияет огромная дыра и бензин хлещет, как из шланга. Самолет может каждую секунду загореться. А высота малая, парашют не успеет раскрыться.
– Шлейфа позади меня нет? – спрашиваю ведомого.
– Нет, нет! – кричит встревоженный напарник.
Уменьшаю обороты мотора, снижаюсь в направлении аэродрома и одновременно выпускаю шасси. Посадку произвел благополучно.
Самолет остановился. Быстро выскакиваю из кабины. Протектор бензинового бака на пробитом крыле стал сильно дымить. Подоспели техники и начали быстро забрасывать очаг начинающегося пожара песком и землей, потом набросили на крыло брезент и погасили тлеющий протектор бензобака.
Когда все закончилось, мы осмотрели самолет и ахнули: в бронезащитном стекле кабины на уровне головы воткнулся снаряд от пушки и вокруг него лучами, как паутина, разошлись трещины.
– Да, повезло тебе, Анатолий, – говорит инженер Гриднев. – Это ты в рубашке родился.
Летчики, которые были со мной в полете, уже заправили свои самолеты и вместе с другими готовятся к очередному вылету.
– Быстрее, быстрее! – торопит начальник штаба, – истекает время патрулирования предыдущих групп.
Работа идет полным ходом, а я иду к командному пункту и приветствую находящегося там генерала Осипенко.
– Что, подбили? – спрашивает он.
– Сначала я, а потом меня, товарищ генерал.
– Ну, а как самочувствие?
– Самочувствие нормальное. Но очень досадно. Сбил фашиста и обрадовался. А через пять минут…
– Ничего, – успокаивает генерал, – баланс все же в твою пользу. Самолет починим. Ты обедал? Ну-ка, пойдем подзаправимся.
Посидели мы, поговорили, настроение улучшилось. Потом вышли из столовой. Подхожу к командному пункту. Там стоят командир полка и его заместитель. Формируют очередную группу.
– Иванов, ты чем сейчас занят? – спрашивает Сапожников. – Не хватает одного летчика. Быстрее садись в «семерку».
И вот я снова в полете. Набрали высоту. Слышен голос генерала Слюсарева:
– Вам немедленно на Керчь. Под прикрытием истребителей с запада идет группа бомбардировщиков. Сейчас поднимаю «лавочкиных». Давайте быстрее!
И снова немцам не удалось нанести ощутимого удара по нашим войскам. Усталые, но с хорошим настроением мы вернулись домой.
Небольшими группами летчики добираются до своих землянок. Тут тепло и уютно. Мыши скребутся за фанерной перегородкой, но мы уже к ним привыкли.
– Ну-ка расскажи, Толя, как ты сегодня отличился? – подкалывает Макаров.
Я достаю из кармана снаряд от пушки «эрликон» и показываю Анатолию.
– Вот видишь, тезка, какой у меня теперь талисман появился? Чуть-чуть нехватило ему скорости, чтобы воткнуться мне в затылок.
– Да, могло быть хуже, – качает головой Макаров. Моя смерть, застрявшая в бронестекле, пошла по рукам.
Истребителей часто посылали на разведку не только прифронтовых объектов, но и в глубокий тыл противника. Все-таки у них уязвимость меньшая, чем у бомбардировщиков, потолок и скорость побольше, да и прикрытия не требуется.
Нам тоже приходилось частенько летать в глубокий тыл противника на разведку.
Ставилась иногда и такая задача: на обратном пути атаковать наземные цели – поезда с техникой и солдатами, автоколонны, скопления пехоты. Особенно часто приходилось охотиться за паровозами. Если локомотив обстрелять бронебойными снарядами, то он непременно простоит в ремонте недели две, а то и больше.
И вот однажды мы с Макаровым получили задание вылететь на разведку войск и железнодорожных эшелонов противника. Приказано было также тщательно посмотреть, что делается на железнодорожной станции и в порту Феодосии.
Мне предстояло лететь ведущим. До Феодосии километров сто с лишним. Почти весь полет – над территорией, занятой противником.
Идем к самолетам, обсуждаем тактическую обстановку.
– Далековато лететь, – говорю, – а погода, как назло, ни облачка.
– Да, если подобьют, через линию фронта на перетянешь! Ладно, давай прикинем, как будем действовать, – предложил Макаров.
Принимаем решение: взлетим и уходим в сторону моря, на юго-запад километров за тридцать-сорок от берега, затем наберем высоту, на траверзе Феодосии энергично развернемся и со снижением будем рассматривать все, что делается вокруг города, в порту и на железнодорожной станции. Боевой порядок – острый пеленг. Обратно возвращаемся на бреющем полете.
Взлетели, набрали высоту. Летим, как задумано. Ушли далеко в море. А вот и Феодосия.
Закончили разведку благополучно. На обратном пути даже обстреляли воинский эшелон.
Вести воздушную разведку в глубоком тылу противника мог не всякий даже опытный летчик. Такие задания поручали наиболее подготовленным экипажам и требовали от них достоверных и объективных данных.
Особенно ценными были фотографии с малой высоты. Но прорваться сквозь зенитный огонь дело не простое и опасное. Летчики знали об этом и с большим уважением отнеслись к товарищам, которые выполняли полеты на разведку.
Однажды из соседнего полка вылетел на разведку командир эскадрильи, впоследствии заслуживший высокое звание дважды Героя Советского Союза, Павел Михайлович Камозин.
Это был исключительно скромный человек небольшого роста, немного сутулый, по природа своей застенчивый. Придет, бывало, в столовую и сядет тихонько в уголок. Ждет, пока его заметит официантка. Сам окликнуть её никогда не осмелится.
Но в воздухе – это отважный летчик, не знающий страха. Тридцать шесть самолетов противника, числившихся на его личном счету, были далеко не все, которые он сбил в действительности.
Летчики любили и уважали Павла Михайловича и не было в воздушной армии человека, который бы не восхищался его боевым мастерством.
Восхищались и гордились им и наземные воины. Он как-то по-особому дерзко и напористо вел воздушные бои и всегда одерживал победы.
И вот Камозин в воздухе. Он ведет разведку территории Керченского полуострова. Также, как и мы с Макаровым, зашел со стороны Черного моря в район Феодосии, снизился до бреющего полета и летит вдоль железной дороги по направлению к Керчи.
Не долетая до населенного пункта Марфовка, видит, как с аэродрома поднялся транспортный самолет. Его прикрывают шесть «мессершмиттов».
– Внимание, приготовиться! – командует Камозин своему ведомому. А сам думает: «Должно быть важная птица летит. У себя в глубоком тылу и такая предосторожность».
Фашистский транспортный самолет развернулся и начал уходить в глубь территории Крымского полуострова. Шестерка «мессершмиттов» находится значительно выше своего подопечного. Им необходимо иметь запас высоты.
Обязательно.
Этим и воспользовался Камозин. На бреющем полете он подобрался под транспортный самолет, энергично сделал горку и изо всех своих огневых точек ударил по фашисту. Транспортник накренился, загорелся и камнем рухнул на землю.
Камозин с ведомым развернулись и, маскируясь складками местности, прилетели домой.
– Задание выполнено. Разрешите доложить?
Начальник штаба записывает результаты проведенного полета. В заключении Камозин сообщает, что он сбил транспортный самолет.
– Кто подтвердит?
– Мой ведомый.
– Маловато, – с сожалением сказал начальник разведки.
У Камозина иных доказательств не оказалось. Однако запись в полковом журнале все же сделали.
Через три с половиной месяца после освобождения Керчинского полуострова выяснилось, что немецкий пассажирский самолет был действительно сбит недалеко от Марфовки.
Жители этой деревни рассказывали:
– Прилетали в Марфовку какие-то большие начальники, должно быть, из самой Германии. Деревню оцепили и никого туда не пускали. Через четыре дня поднялся большой самолет, его окружили со всех сторон маленькие. А потом, откуда ни возьмись, появились два небольших самолета со звездами на крыльях. Один из них подкрался под фашиста снизу да как трахнет!
Когда немецкий самолет упал, к нему помчалось много машин и мотоциклов. Потом погибших хоронили, и целую неделю все немцы ходили с черными повязками на рукаве. На прицел Камозину попался самолет, в котором находилась группа больших фашистских военачальников, прилетавших в Крым. Сбитый транспортный самолет уже без вопросительного знака был записан на личный счет Павла Михайловича, а сам он представлен к высокой правительственной награде.
Фронтовая жизнь летчиков полна всяких неожиданностей.
Однажды по тревоге вылетаем на прикрытие наземных войск. Набираем высоту, слышим голос генерала Слюсарева:
– Иванов, наши «яки» ведут бой с «мессершмиттами». Обеспечьте им выход из боя.
– Вас понял.
Стремительно лезу вверх, чтобы вступить в бой. Подхожу к Керченскому проливу и вижу, как самолет ведомого Дубинина ни с того, ни с сего делает полубочку, напоминающую штопор, и при этом резко снижается.
– Дубинин, что делаешь? – спрашиваю по радио. Летчик молчит.
– Почему штопоришь?!
Дубинин не отвечает.
«Наверное сбили», – подумал я.
Но в это время вижу, как самолет прекратил вращение, перешел в горизонтальный полет, а затем начал набирать высоту.
Пока самолет Дубинина снижался, а я внимательно смотрел за ним, сверху меня атаковал «мессершмитт». Слышу неприятный металлический удар. Теперь уже мой самолет вращается и за ним потянулся черный дымный след – горит крыло.
Придется прыгать. Но куда дует ветер? Он снесет парашют прямо к немцам.
Удивительно быстро в таких положениях работает мысль! Прыгать нельзя. Энергично отдаю ручку управления самолетом «от себя» и круто пикирую. Пламя сорвано, дым прекратился, но бензин по-прежнему хлещет из бака.
До «большой земли» через пролив не дотянуть, не хватит высоты. Мотор не работает. На воду садиться – опасно.
И тут же вижу на плацдарме, в расположении наших войск, выложены белые полотнища в виде буквы «Т» – посадочный знак для санитарных самолетов.
Есть площадка! Перекрываю пожарный кран, выпускаю щитки-закрылки и приземляюсь.
Вылез из самолета, осмотрелся вокруг. Тишина. Только в небе трещат пушки и пулеметы. Там продолжают вести бой наши «яки». Дубинин и еще пара наших самолетов тоже вступили в бой.
Минут через десять на автомашине подъезжает генерал Слюсарев.
– Ну что, вояка, налетался, – улыбается генерал.
– Да вот, налетался…
– Теперь будешь знать, как варежку разевать.
– Вроде варежки и не разевал, а так случилось…
– Пока ты, братец, наблюдал за своим ведомым, на тебя «мессеры» свалились. Атака их длилась несколько секунд. Видно, там не дураки сидели.
От генерала Слюсарева я узнал, что у фашистов на волне радиостанции нашей службы наведения тоже работает радиостанция. Сидит себе немец, знающий русский язык, на своем пункте управления, слушает разговоры русских летчиков и тут же все передает в эфир своим летчикам.
– Ахтунг! Ахтунг! – кричит немец, – рассказывает генерал, – прибыло подкрепление русских истребителей.
– Где они? – спросил фашистский ас. И вскоре передал по радио:
– Сбил!
Это он о твоем самолете.
– Не сбил, а подбил, – поправили фашиста с немецкого пункта управления. Они видели, как ты сорвал пламя с самолета и пошел на посадку. Вот так, братец.
– Понял, товарищ генерал!
– Да ты не огорчайся. И у нас точно такая же радиостанция имеется на нашем пункте. Возле нее сидит в наушниках наш переводчик. Тоже не лыком шиты!
Я слушал генерала и вместе с ним смотрел, как идет воздушный бой.
– А теперь поедем в блиндаж, отдохнешь там, а когда стемнеет, санитарный самолет доставит тебя на «Большую землю», – сказал генерал Слюсарев.
Наступили сумерки, затарахтели По-2. Одному из летчиков было приказано взять на борт раненого солдата и меня вместе с ним.
Мы вылетели и вскоре произвели посадку на «Большой земле».

Здравствуй, Крым!

В воздушном бою главное место принадлежит тактике. Побеждает тот, кто сумеет раньше разгадать замысел противника, знает возможности его самолетов и вооружения. В зависимости от обстановки необходимо построить свой маневр так, чтобы все время находиться в наиболее выгодном положении. В этом и заключался смысл покрышкинской формулы: высота, скорость, маневр, огонь.
На первый взгляд – ничего особенного. Но все это дается не сразу, а приобретается в кропотливых поисках, анализе проведенных воздушных боев: лично своих и товарищей по оружию.
У старослужащих летчиков был уже достаточный опыт воздушных боев. Но эскадрильи все время пополнялись молодежью, которая либо вообще не имела опыта боевых действий, либо имела его чрезвычайно мало. Молодых приходилось терпеливо «натаскивать», объяснять им все «премудрости» тактики противника.
В боях над Керченским полуостровом фашистские летчики применяли немало коварных и подлых приемов. Увидя, например, нашего летчика, выбросившегося из самолета с парашютом, они не задумываясь старались расстрелять его в воздухе. Наши летчики таких «тактических приемов» не применяли. Ведь это все равно, что расстрелять безоружного или сдающегося в плен.
Коварной и подлой была у немцев тактика «приманок». Летит, например, группа истребителей противника. Одного или двух своих летчиков фашисты отпускают вперед, создавая впечатление, будто эти самолеты оторвались от общей группы. Летчики, выполняющие полет в роли «приманок», пологим разворотом уходят на удаление двух-трех километров от своих, то есть оказываются перед самым носом наших истребителей.
Заметив противника, наш летчик, оказавшийся ближе всего к нему, бросается в атаку! Велик соблазн сбить фашиста.
– Прикрой, атакую! – слышит ведомый команду ведущего.
И пара пошла в атаку. А фашистам только того и надо. У них уже наготове другая пара или четверка, состоящая, как правило, из опытнейших летчиков. Они тут же сверху неожиданно атакуют наших, которые увлеклись «легкой добычей». Так, во время погони за «приманкой», мы потеряли троих хороших летчиков, имеющих достаточный боевой опыт.
Но теперь тактика немцев была во многом продиктована нашими активными действиями. Группа немецких асов, которая находилась на севере Крыма, под Сивашем, срочно перелетала под Керчь, потом снова улетала на север и вновь возвращалась на Керченский полуостров.
Видать, не сладко было фашистской авиации. Надо было и там, и тут прикрывать свою пехоту, которую наши войска крепко били на земле, Надо было обеспечивать действия бомбардировщиков в направлении Сиваша и Керчи. А они тоже несли большие потери и вынуждены были чаще всего сбрасывать бомбы на свои же войска.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27