А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Ударила себя по бедру. – Кабы знала, какой ты есть человек, ни за что бы Раисе не позволила за тебя замуж идти. На порог бы легла.
У бабки кончился воздух. Она деловито отдышалась. Хотела набрать новую порцию, но тут её взгляд упал на мальчишку.
– А это что за огарок?
– Спроси, – прошептала Варька.
Бабка подошла ближе. Вцепилась в Ваську глазами.
– Чи ты дикарь, чи у тебя штанов нету?
– Есть, – сказал Васька. – Трусы…
– Отворотись, – скомандовала бабка. – Мне на тебя смотреть совестно.
Васька засмеялся.
– Какая разница, если я отвернусь? – сказал он. – Лучше уж вы отвернитесь…
– Какие нынче дети растут! – заговорила бабка на одной скучной ноте. – У вас на плечах головы? А может, печные трубы без вьюшек? А если я тебя по твоей голой коже крапивой нашпарю? Ты сюда зачем заявился?.. – Бабка перешла на заливчатый крик: – Репейные шишки! Крапивное семя! Весь город испоганили своим мерзким видом. Курортники! Водохлебы!.. Варька, гони его в шею!
Варька не шелохнулась. Она сидела закусив губу. Смотрела на подсолнухи, и в глазах у неё были слёзы. Они не катились по щекам, не сыпались градом, они светились узкой тоскливой полоской по нижнему веку.
Бабка глянула на неё, сообразила что-то мгновенно и повернулась к Ваське, распустив улыбку по всем морщинам.
– Ты, хлопец, меня извини. У меня же ж характер шумный. Ты приходи в дом. Варька ж мне не открыла, что у неё такой славный дружок заимелся. А я всё сгадываю, аж сомлела от мыслей…
Слезы у Варьки высохли. Она уставилась на свою бабку в недоумении.
Бабка умолкла вдруг и, путаясь в юбке, побежала к дому.
– Что с ней? – спросил Васька.
– Не знаю, – сказала Варька. – Я и сама не пойму, что тут сегодня творится…
От сельскохозяйственной школы шли трое: Варькин отец, директор и главный агроном. Отец шёл впереди. Он казался усталым.
Варькой завладела тревога, ей вдруг стало мучительно жаль отца.
– Уходи, а? – сказала она.
Васька кивнул. Поднялся и торопливо пошёл.
– Совсем уходи! – крикнула Варька, не желая, чтобы он послушался её, и боясь, что он всё-таки послушается.
Директор и агроном открывали сарай. Лица у них были сосредоточенные и угрюмые.
Во дворе вертелись Пашка и Петька. Бабка стояла на крыльце безразличная.
Когда мужчины скрылись в большом сарае с шиферной крышей, бабка вытащила рыбу из-под кадушки. Поспешно прикрыла её полосатым передником:
– Пойду, колыхну базар, – сказала она.
Варька сморщилась.
– Не вороти нос, – зашипела бабка. – Лишний рубль и судье не помеха… Для кого я стараюсь?
Из сарая вышел отец.
– Стыд, – сказал он. – Чем отдавать?
Бабка спрятала ведро за широкую юбку. Подбоченилась.
– Если ты у меня пытаешь, я лучше в тюрьму пойду. Продай, если надо, свой новый костюм и штиблеты продай. На тебе они всё одно, что на вешалке – без пользы трутся. Я Варьке инструмент купила. Да! – крикнула бабка. – Купила!
Варька поймала усталый, униженный взгляд отца. Ей хотелось крикнуть: «Не хочу я ничего, оставьте меня в покое!» Но отец опередил её.
– Варька, – попросил он, – скажи моей тёще, чтобы она мне нервы не портила. Другая бы на её месте онемела совсем или охрипла, по крайности… И вот ещё. Чтобы на базаре я её больше не видел. Это мое последнее слово.
Бабка показала ему ведро с рыбой.
– Страсти господни, поди, как я испугалась. Ты для меня что та головешка – огня нет, только чад да угар.
– Вы мне за хату мстите? – тихо спросил отец.
Бабка посмотрела на него с сожалением.
– Мстят сильному, над такими смеются. – И, втянув голову в костлявые плечи, пошла со двора.
Пашка и Петька глядели на Варьку блестящими глазами.
– Ну, что вы ликуете?
Братья ответили один за другим:
– Бабка проворовалась. – Им было до смерти интересно.
Бабка проворовалась! Она продавала на базаре удобрения, сортовые семена, даже рукомойник, принадлежавшие сельскохозяйственной школе.
– Это из-за тебя, Сонета, – сказали они.
– Почему из-за меня? Разве я больше ем?
Братья сконфуженно глянули на свои животы.
– А зачем бабке рыбу ловишь? – пробормотали они. – На пианину? Ксанка говорит, пианино-то стоит дороже хаты.
Варька пошла к калитке и остановилась: испугалась, что столкнется с Васькой.
Она толкнула ногой, вышла на улицу. На улице пусто. Только куры ныряют в горячую пыль.

ВАСЬКА РАЗГОВАРИВАЕТ С ВАРЬКИНОЙ БАБКОЙ

Земля жёсткая, окостеневшая от жары. Всё белесое, даже небо, словно на нём лежит толстый слой пыли.
– Нельзя допустить, – бормочет про себя Васька. – Нужно за неё заступиться.
Со двора выскочила Варькина бабка с ведром рыбы. Прошла мимо него сосредоточенная.
Это она заставляет Варьку ловить проклятых бычков!
Васька догнал бабку. Забежал вперёд, заговорил:
– Извините. Я хочу вам сказать. Вы не имеете права! Вы эгоистка!
Он ожидал, что бабка сейчас заголосит, примется поносить его, как она поносит всех, кто ей попадётся под руку. Но бабка слегка пригнула седую голову, спросила радушно:
– Слухай, хлопец, ты, что ли, дурак или тебе голову напекло? А может, ты слишком умный и поэтому дураком кажешься?
Он оторопел от такого.
– Конечно, – сказал, – может быть, я выгляжу… Но вы губите Варькин талант!
Бабка шлёпнула его по спине насквозь протруженной шершавой ладошкой.
– Ох же ж ты, бесова бородавка, ох же ж ты, невежа паршивый, я тебя давно приметила. Всё думаю: что это за огарок бегает? Так, говоришь, у Варьки талант?
– Да, – сказал Васька.
Бабка вздохнула.
– Она же ж в меня голосом удалась. А вот характер у неё слабоватый, в дочку мою, в Раису. Но ничего, я её в люди вытолкну… Она мне откроет ту дверь, что в парадную с лифтом.
Глаза бабкины сделались пронзительно узкими. Бабка подхватила ведро. Сказала:
– А ты поди всё-таки надень штаны для приличия.
Васька кинулся к забору. В этот момент отворилась калитка. Со двора выскочила Варька и пустилась бежать вдоль улицы. На Ваську глядели Варькины братья.
– Куда она побежала? – спросил он.
– А кто ж её знает, – ответили братья. – Она же ж вся в бабку, – что хочет, то и творит.
Васька пустился за Варькой… По раскаленному розовому булыжнику, по тротуарам из тёмно-красного кирпича, уложенного красивой ёлочкой. По деревянным шатким мостам. Мимо щедрых июльских садов.

БАЗАР В ИЮЛЬСКИЙ ДЕНЬ

Над базаром гомон:
– Цыбуля ядрена! На пять метров слезу вышибает!
– А вот чеснок! Кому чеснок? От простуды и от мигрени нюхать. И в колбасу и в борщ. И огурцы солить и с салом кушать.
– Ряженка… Берите, дядька, ряженку…
Что ещё будет, когда подойдут главные фрукты. Сейчас скороспелка – сорта слабые.

Девушка-колхозница, золотистая, крепкая, как товар на её прилавке, крикнула Ваське:
– Человек, покупай мои яблоки! – Подала ему луковицу.
Парень в мичманке, смотревший на неё через головы покупателей, подошёл и раскланялся.
– Уберите ваш продукт, – сказал. – Он для этого гражданина ещё горьковат. Гражданин пока сласти любит.
Колхозница коснулась парня смешливым взглядом.
– Он и для вас ещё горьковат, – сказала.
Васька проталкивался вдоль овощных прилавков к рыбному ряду.
Кто-то взял его за руку – рука маленькая. Он посмотрел вниз – Нинка. В белом платьице, коса на затылке кренделем. В руке держит бочонок с медной ручкой.
– Здрасте. – Нинка стоит криво, боится поставить бочонок на землю. – Сегодня праздник будет, я уже третий раз за вином прибегаю.

– Больше пойти некому? – спросил Васька.
– А кто же пойдёт? Мамка пироги замесила, батька речь пишет. Говорю, праздник.
Васька взял у Нинки бочонок.
– Мелешь. Какой еще праздник?
Нинкины глаза заполнены тайной. Они у неё на лице отдельно.
– Секрет… Я знаю, кого вы ищете. Вы свою Варьку ищете… Влюбились.
– Помолчи. Понимала бы, тоже.
Нинка потянула бочонок к себе.
– А я понимаю. Отдавайте вино. Идите к своей Сонете… Она скарпена.
– Замолчи, щелчка дам.
– Скарпена.
Васька щёлкнул Нинку по затылку.
– Скарпена!
Ещё раз щёлкнул.
– Скарпена!
Он тянул её за собой. Оборачивался, чтобы щёлкнуть по затылку. И на каждый щёлчок Нинка выкрикивала упрямо:
– Скарпена! – Потом она заревела. Спросила: –Зачем вы меня щёлкаете, я ж не резиновая?
Он всё шёл. Мимо овощных рядов, мимо фруктов. Мимо молока и мяса. Мимо вина и пшеницы. Мимо цветов.

Варька пробилась сквозь толпу к столам, где торгуют рыбой. Бабкин голос был слышен издали:
– Рыба-бычок, голова пятачок, туловище и хвост бесплатно. А вот ёрш – морской казак, усы, как у Тараса Бульбы. Жарить, парить, уху варить… Лещи!.. Судаки!
Варьку она не видит. Кланяется знакомым покупателям.
– Свежих бычков не желаете? Только из волны. Ещё пена не пообсохла… Гривенник кучка. – Бабка поливает рыбу водой. Прикрывает её капустными листьями.
– Вы пятачок кричали, – торгуются покупатели.
– Пятачок для песни. Для складности слов. А как продать – гривенник.
Варька тронула её за рукав. Бабка повернула голову.
– Ах, чтоб тебя! Марш с базару! Чтобы мне, старой, срам через тебя иметь. Опять Ксанка скажет, что я тебя торговать приучаю. Тебя батька за что драл?
Варька дёрнула бабкину руку к себе, спросила:
– Как жить будем?
– Худо, – сказала бабка. – Отец заявление подал. Уходит он с должности.
«Ну и хорошо», – подумала Варька. Бабка повторила своё.
– Худо… Жильё отберут.
– Перебьёмся.
– А деньги? Бухгалтер сказал, пока деньги не внесёт, не получит расчёта.
Варька подняла на бабку глаза.
– Отдай ему деньги, бабушка. Возьми со своей сберкнижки.
Бабка вздрогнула, задвигалась вся.
– Что ты плетёшь? Я же пианину купила, да боюсь в дом везти, пока батька не успокоится… Побеги, глянь, какая она блестящая… Ты молчи… – И закричала, чтобы прекратить разговор: – Бычки! Покупайте бычки!
– Перестань! – крикнула Варька. Обеими руками сгребла рыбу и сбросила её со стола. Прямо в пыль.
– Господи, дела твои, – сразу охрипнув, прошептала бабка. Губы у неё стали пухнуть книзу, словно ужаленные. Она замахнулась на Варьку. Варька отскочила.
– Отдай, бабушка, деньги. Сдай пианино обратно. Его сразу купят… Отдай деньги!
Старухины глаза налились гневом.
– Дура. Это я для кого? Для тебя, думаешь? Накось… – Она сунула под нос Варьке сухой кулак. – И не подумала бы. Это для таланта твоего. Ты же не знаешь, как загубленную силу в себе носить. Она постучит, она потом с тебя спросит. Она из тебя всю радость высосет… Иди, иди…
– Отдай! – зашлась Варька. Душа у неё словно оглохла от этого крика.
Бабка надвинулась на неё:
– Ори… Вон курортник, твой ухажёр, тож говорит, что у тебя талант есть. Ты бы его послушала, если меня не хочешь. – Бабка кивнула через плечо. Отстранилась. Варька увидела Ваську.
Жаркая сила толкнулась ей в голову.
– А ты чего ходишь? – прошептала она. – Чего ты ходишь за мной? Шимпанзе! Моллюск! Подсматриваешь? Смешно, да? – Она подняла с земли камень-ракушечник и, размахнувшись по-мальчишечьи, метнула его в Ваську.

НАДЕНЬ СВОИ ОРДЕНА

Нинка вела Ваську по улице. Ей казалось, что сам он идти не может, не найдёт к дому дорогу. Иногда она забегала вперёд и всхлипывала, шлёпая добрыми девчоночьими губами. Она промыла ему ранку виноградным вином из бочонка, прилепила к ней лист.
– Теперь сами видите, какая Сонета, теперь не будете меня щёлкать.
– Буду, – сказал Васька.
Нинка остановилась, долго смотрела на него исподлобья.
– Вы ей не отомстите, не вздуете её со всей силы?
– За что? – спросил Васька.
Нинка отвернулась.
– Так и будут вас все обижать, а вы станете улыбаться.
Нинка подошла, отобрала бочонок и, волоча его по земле, побрела в одиночестве к своему дому.
«Нужно ей куклу купить, – подумал Васька. – На память…» Нинка поднялась на мост, собранный из редких жердин. Коса её расплелась, прикрыла щеку.
Васька направился к старику Власенко.
Дед бойко ходил в саду. Дёргал сорняк-траву, швырял её в разные стороны. Из открытого окна кухни слышался стук скалки, тянуло парным запахом печёного теста и творога. Бабка Мария пекла большую плачинду в честь Славкиного отца, который только что прилетел из Москвы, и ещё плюшки и вареники с вишней готовила.
– Наверное, спит с дороги? – спросил Васька.
– Ни-и, на элеватор усвистал, он же ж бессонный, – ответил старик.
Васька сел на скамейку под хатой. Ранка на лбу саднила. Между деревьями в отдалении был виден лиман. Васька уставился на тёмную строчку, что отделила море от неба. Светящиеся шары вспыхивали на поверхности и уходили ввысь, разорвав горизонт.
Старик подошёл к нему. Поправил лист.
– Может, йодом замазать?
Васька покачал головой. Старик сел на скамейку, прижал его к своему сухому ребристому боку.
– Сегодня дядюшку повидаешь. Прибегали ко мне из правления. Просили, чтобы я оделся по форме. Должно, речь говорить придётся. Флотилия на подходе. – Старик заволновался, притащил свои фотографии, грамоты, благодарности и ордена. Он показывал фотографии и хвастал, какой он был дюжий, какой молодой. В его гордых словах чувствовалось сомнение, тревога и горечь. – Был, – бормотал он. – Был. Видишь, каким я был. Не могу я этого слова терпеть. Оно будто колокол по покойнику, – сказал он наконец то, что хотел сказать. Спросил: – Как думаешь, возьмёт меня капитан Илья на флотилию, не погнушается моим возрастом? Не побоится, что я умру в океане?.. Ну, привяжет мне железяку к ногам – и в воду. И все заботы… – Старик засопел, распрямляя упрямые свои плечи под линялой, редкой от долгой носки рубахой. Ударил задеревеневшими от работы руками по острым коленям. – Я же ж не буду проситься к нему тралмастером. Хоть засольшиком, хоть на разделку иль бондарем… – Старик повернулся к Ваське. – Васька, ты не укоряй меня. Я ему в ноги паду. Думаю он уважит.
Васька почувствовал жжение в носу. Он обхватил деда, сунулся ему в грудь разбитым горячим лбом.
– Не проси, дед Он тебя так возьмёт. Это он должен тебя просить, Ты надень все свои ордена. Он обязан тебе первому руку подавать и пропускать тебя по трапу впереди себя.
Старик похлопал его по плечу. Притиснул к себе, засмеялся негромко.
– Вот так, мой Васька. Чего ты разволновался? Я же ж не за славу болею. Слава, как песенка, скоро кончается. Поставят меня на трибуне, поведут на корабль. Я речь скажу, пожелаю им доброго плавания, а сам на печку по дряхлости. Если доживу в тоске до их возвращения, выведут меня под руки их встречать. Вот и вся моя слава. Нету такого закона – стариков на флотилию брать. И если возьмёт Илья, то возьмёт сверх закона, по величию сердца, по уважению и по вере, что смогу пользу оказать в его деле. В этом и состоит она, настоящая слава.
– Всё равно, – сказал Васька. – Надень свои ордена.
Старик встал, распрямился неторопливо.
– Чего ж, я своих орденов не стесняюсь. Я от народа их заработал, народу приятно меня в орденах видеть. Ордена только на работе мешают да в бане.
Бабка Мария высунулась из окна.
– Василий, – сказала она. – Сходи к Наталье за постным маслом. – Бабка увидела лист на Васькином лбу. Соскребла со своих ловких пальцев приставшее тесто. – Иди, я тебя бинтом завяжу.
Васька лежал на той же скамейке под хатой. Смотрел в потемневшее небо и задремал. Его растолкал Славка.
– Слушай, – сказал он. – Не знаешь, куда Варька делась? Я её всюду искал. На сваях нет, дома нет. Нигде нет. Флотилия на подходе.
– Как нет? – вскочил Васька.
– Нету, – сказал Славка. – Пропала.
Васька побежал к калитке, выскочил на улицу и помчался, не зная куда. Он хотел бы помчаться во все стороны сразу. Но человеку не обнять необъятного, и оттого, желая отыскать друг друга, люди чаще всего бегут в разные стороны.

ВАРЬКИНА ПЕСНЯ

Варька ходила в степи. Шевелила ногой травяную крупу. Та крупа устилала землю, как град. Варька цедила семена трав сквозь кулак. Играла, как дети играют в сыпучий песок.
Переменчива степь и всегда неумолчна.
Солнце в степи встает рано. Зреет на горизонте, наливается соком. Вот, вот… и лопнет оно от натуги, прожжёт землю жгучими красными каплями. Небо за спиной тёмно-синее, густое, бархатистое даже. А где солнце, там словно цветные реки сливаются: оранжевые, розовые, ярко-зелёные и голубые. Выше их яркая звёздочка сторожит над миром громадную тишину.
Солнце сотрёт все созвездия. А эта, утренняя звёздочка становится ярче.
Солнце взойдёт с нею вровень, и она растает, как снежинка от живого дыхания.
В дальних деревнях задымят трубы. Закричат ошалевшие от радости петухи. Зазвенит колокольцами неторопливое стадо.
…Варька шла по краю пшеничного поля. Поле сверкало, как лиман на закате. Звенело, отсчитывало время до того срока, когда загрохочет степь горячим металлом. Запах бензина пересилит все запахи, даже запах моря и запах рыбы. Стада распалённых машин ворвутся из степи в город. Они сгрудятся возле элеватора. Шофёры скупят в магазинах духи, чтобы задобрить приёмщиц.
Варька будет мотаться по улицам, как шальная, улыбаясь незнакомым людям с обветренными лицами, с пересохшими от жары губами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14