Комната его была заперта. Ни в саду, ни в погребе, ни в коридорах – нигде нету. Как в воду канул.
Нарушили обычай – ударили в колокол четвертый раз.
И тут не пришел. Сиденье его у алтаря стояло пустое. Этого никогда не бывало. Пришлось служить вечерню в его отсутствие. И что это была за служба! Все руками разводили, гадали; что сталось с настоятелем, где он, что делает?
Богослужение без настоятеля! Где это слыхано, где это видано, чтобы строгий и набожный настоятель не пришел в храм?
Поскорей бы конец. Что такое случилось? Отслужили быстро. Глотали целые фразы. Во время литании вместо «Помилуй, господи!» кричали «Помгосди!». Строчку за строчкой, скорей, скорей. Конец. Amen! Аминь (лат.).
Все устремились на монастырскую галерею: снова искать настоятеля. Поднялись на второй этаж, к его Двери, постучали; за дверью послышался шорох, и она открылась.
Перед ними стоял настоятель с трубкой, из которой не выходило ни облачка дыма. Кинув взгляд вокруг, они увидели, что по всему полу раскиданы горелые спички.
– Она не зажигается,– сказал настоятель.– Пойдемте к вечерне.
Им стало страшно, но патер Иордан ехидно проронил:
– Мы, reverendissime, только из костела...
До поздней ночи слышалась в комнате настоятеля горячая молитва:
– Я – только человек, господи! Слабое и хрупкое создание, которому не прожить без поддержки десницы твоей. Опутали меня сети греха и грозят гибелью душе моей. К тебе взываю, отче и боже мой! Сохрани душу мою, отпусти мне тяжкие мои прегрешения, боже, отче мой!..
На другой день трубка патера Иордана оказалась в коллекции настоятеля, причем прислужник его Анатолиус поставил ее в ряд «грешных» – между кальянами и наргиле турецких пашей.
Прошло несколько лет. Патер Иордан умирал у себя в келье. Он лежал в постели, на столике горели свечи, на скамеечке для коленопреклонения молились два патера.
Настоятель сидел у постели умирающего и печально смотрел на его лицо – осунувшееся, пожелтевшее, с заостренными чертами.
Патер Иордан спал. Вдруг он вздрогнул и начал перебирать пальцами по перине. Проснулся. Устремил мутный взгляд на настоятеля и прошептал:
– Reverendissime...
Худой рукой притянул к себе настоятеля и с усилием промолвил:
– Эта... трубка... Reverendissime... зажигается... со всех трех отверстий... Открыть... одно...
Он откинулся навзничь. Потом, собравшись с силами, тяжело дыша, продолжал:
– Одно... за другим... и зажечь сразу в трех местах...
Патер Иордан захрипел, упал на подушку и навеки покинул монастырь. Умер!
Так была раскрыта тайна трубки патера Иордана.
Восхождение на Мозерншпице Восхождение на Мозерншпице. Перевод Д. Горбова.– Газ. «Ден», 16 июня 1907 года.
(Туристская юмореска)
Прежде всего должен предупредить, что я не имел решительно никакого желания, бродя по Швейцарии, разбить себе голову, и если отважился выступить в поход на Мозерншпице, то это объясняется очень сильными побудительными причинами: меня заставили это сделать три бутылки вина и дочь бернского трактирщика, у которого я их выпил.
Но к делу. Что представляет собой Мозерншпице? Поскольку я на нее лазил, нетрудно догадаться, что это – горная вершина, и притом островерхая, о чем говорит самое название Острие, пик (от нем. spize).
. Что она принадлежит к Альпам, объяснять нет надобности, так как трудно допустить, чтобы кому-нибудь пришло в голову, будто в Швейцарии находятся Гималаи.
Мозерншпице гордо возвышается в Бернском кантоне, часах в шести езды от Берна, и примечательна тем, что до моего появления никто на ней ни разу не разбился насмерть – по той простой причине, что никто на нее не взбирался.
Вокруг Берна столько гор, что эта опасная гора теряется в их толпе, и не будь на свете предприимчивого бернского трактирщика Графергерена, никто до сих пор не имел бы понятия о том, что эта гора предоставляет массу возможностей для наслаждений, неразрывно связанных с альпинизмом, как-то: разбивание голов, перелом ног, рук и позвоночника.
Предприимчивый г-н Графергерен из Берна хорошо понимал, какими эта гора отличается преимуществами: мрачные ущелья, стремительные кручи, осыпающиеся каменья и т. п.– и решил поставить у ее подножия хижину для привлечения англичан и вообще людей, которым безразлично, откуда падать – с Монблана или с Мозерншпице.
Он построил хижину под горой и еще одну повыше, в четырех часах ходьбы, или, вернее, ползанья на карачках. С помощью ослов снабдил обе хижины запасами напитков, вина, ликеров, продовольствия и стал ждать первую жертву, которая сделает ему рекламу.
Волею судеб первым попался ему в руки я, В конце июня я приехал в Берн и остановился в его гостинице, где и клюнул, выражаясь вульгарно, отчасти на его вино, отчасти на дочку Маргарету.
И вино и Маргарета подстрекнули меня совершить восхождение на Мозерншпице. Вину удивляться не приходится, но удивительно, до чего бессовестны женщины.
Теперь-то я думаю: ну ее ко всем чертям, эту самую Маргарету из Берна; но тогда, разгоряченный вином, я готов был полезть на Эверест в Индии, а не то что на Мозерншпице, в которой всего три с половиной тысячи метров высоты.
Дело было так. Вечером, в самый день моего приезда в гостиницу Графергерена, я, попивая винцо, вступил в разговор с Маргаретой.
Что говорил – сам не знаю. Хвастался ей своими альпинистскими подвигами.
– Восхождение на Монблан – детская игра, пустяк, мадемуазель,– болтал я.– И знаменитый Глокнер Глокнер – горная вершина в Альпах.
– чепуха. В чем тут трудность? Даже голова не кружится.
Тут подошел г-н Графергерен.
– Милорд,– обратился он ко мне, решив по моим смелым речам, что я англичанин,– милорд, я могу вам предложить кое-что подходящее. Рискованный маршрут.
– Я предпринимаю только такие, которые грозят в семидесяти случаях из ста неминуемой гибелью,– врал я Маргарете.– Вы не знаете, сударь, где находится Небозизек Небозизек – парк и ресторан на холме Петршин в Праге.
?
– Не знаю, милорд. Она опасная?..
– Оттуда из сотни человек нормальными выходят разве что пятеро,– спокойно ответил я.
Это и на равнодушного Графергерена произвело должное впечатление.
– Милорд,– сказал он,– ручаюсь вам, что смертельный исход вполне возможен и на Мозерншпице.
Там есть обрывы и пропасти в две тысячи метров глубины.
– Это пустяк, господин Графергерен. Принесите eщe бутылку и дорогой обдумайте мой вопрос: можете ли вы мне поручиться, что в случае несчастья я разобьюсь вдребезги?
Вернувшись с вином, хозяин ответил:
– Могу дать вам честное слово, что вы превратитесь в котлету. Падая, вы раз двести ударитесь об острые выступы скал,– стал он завлекать меня.– И кроме того, учтите хорошенько то благоприятное обстоятельство, что на Мозерншпице свирепствуют страшные бури и ливни, так что могу поручиться: вас смоет водой и сорвет ветром в пропасть.
– Ну, это хорошо для новичков, господин Графергерен, а для таких альпинистов, как я, не имеет никакого значения.
– Понимаю, милорд, но не забудьте, что вам придется подниматься по ледяным полям, а на Мозерншпице ледяные поля – дело нешуточное. Насколько я знаю, из ста случаев по меньшей мере восемьдесят кончаются тем, что человек проваливается. Одним словом, милорд, восхождение на Мозерншпице – прямо для вас. Не упускайте также из виду, что это единственная гора во всей округе, на которой вас может неожиданно окутать туман; очень велика вероятность сорваться в пропасть. Дальше: камни там осыпаются как раз в тех местах, где тропка вьется над пропастью. Все как будто для вас устроено.
– Экспедиция в вашем вкусе,– поддержала Маргарета.
– Мадемуазель, вам будет приятно, если я взберусь на Мозерншпице? – спросил я.
– Да, милорд,– ответила она.
«Чтоб тебя черт побрал, швейцарская красотка!»– подумал я. А вслух произнес:
– Мадемуазель Маргарета, я полезу на Мозерншпице.
И полез...
Проводника моего звали Георг. Он оказался католиком и многозначительно напомнил мне, что на дорогу можно исповедаться. Я отказался. Тогда он попросил, чтобы я дал ему на водку, пока мы еще в Берне. Эту просьбу я удовлетворил.
Георг так основательно хлебнул водчонки, что еще в Берне хотел привязать меня к себе предохранительным канатом. Я отклонил и это, и мы отправились, друг с другом не связанные, к хижине г-на Графергерена, куда хозяин еще прежде выехал на осле.
– Если я вас не увижу,– сказала мне Маргарета на прощание,– то буду ходить молиться на вашу могилу.
Эти швейцарские девушки такие добрые!
После шестичасового спокойного перехода мы подошли к первой хижине г-на Графергерена, где переночевали, пользуясь всеми удобствами, предоставленными нам гостеприимным хозяином.
А утром снова пустились в путь. Г-н Графергерен потирал руки. Прощаясь, он промолвил:
– Что передать вашей семье в случае возможного несчастья, милорд?
– Передайте только, что я рекомендую вас и Мозерншпице всем своим знакомым.
– Слушаю,– ответил он предупредительно и затянул тирольскую песенку с переливами.
Подъем становился все круче. Георг привязал меня к себе, и, могу сказать, что это был добрый католик, так как он все время молился.
– Как бы вы поступили,– спросил я,– если б я поскользнулся и повис над пропастью, а вам одному трудно было бы удерживать меня? Стали бы вы ждать, когда придет помощь?
– Я перерезал бы канат,– спокойно ответил Георг,– и пошел бы в Берн сообщить о несчастье. Заметка попала бы уже в дневной выпуск наших газет, и посмотрели бы вы, какой получился бы эффект.
И как это было бы выгодно Графергерену. Все англичане полезли бы сюда: ведь они так любят опасность!
– Голова этот Графергерен, а?
– Да.
Искренность Георга понравилась мне. Приятно беседуя о разбившихся альпинистах, мы карабкались все! выше и выше, пока не добрались до второй хижины, перед которой зияла порядочная пропасть.
Мы вошли в хижину, и пока Георг приготовлял гуляш из консервов да откупоривал вино, я стал размышлять.
Позади домика вздымалась тысячеметровая стена Мозерншпице с торчащими выступами, похожая на гигантский жилой дом с балконами. Кое-где блестел снег, лед. Всюду чудовищные расщелины.
Черт возьми! Залезть наверх и где-то там размозжить себе голову?
Мне стало ясно: любезный г-н Графергерен желает устроить из моей гибели рекламу для своих альпинистских хижин и возвышающейся над ними Мозерншпице.
– Я не полезу, Георг,– объявил я.
Георг всполошился.
– Как же, милорд? – испугался он.– Тогда я не получу платы.
– Я же вам заплатил.
– Да, конечно, милорд. Но господин Графергерен мне не заплатит.
– А за что он вам должен платить?
– За то, что я затащу вас на Мозерншпице.
– А если я во время подъема разобьюсь, Георг?
– Я все равно получу свои деньги. Кроме того, это привлечет туристов-англичан, и я еще на них заработаю. И от Графергерена еще кое-что перепадет.
– А если и англичане разобьются? Что тогда Георг?
– Тогда уж на Мозерншпице полезут все кому не лень, и я накоплю деньжат. Так что, бодро вперед, милорд! Коли сорветесь, может, еще повиснете на скале, чего же бояться?
– Знаете, что, Георг? Поживем здесь два дня; питаться будем из наших запасов; я дам вам двадцать франков – и вернемся, будто на самом деле побывали на Мозерншпице.
«Жаль будет, если старого Графергерена не хватит удар, когда он увидит, что я вернулся невредимым!»– подумал я, предвкушая наслаждение мести.
Мы провели в хижине два дня, ели и пили там, а на третий день спустились обратно.
У первой хижины Графергерена нас ждал большой сюрприз: человек шестьдесят англичан стояло у входа, с удивлением наблюдая наш спуск. Во главе их, вытаращив от удивления глаза, стоял сам Графергерен.
– Вы не погибли? – испуганно крикнул он мне.
– Нет, как видите,– небрежно ответил я.
– Сэр! – закричал мне в самое ухо один англичанин, махая перед моим носом номером «Бернской газеты».– Сэр, если вы джентльмен, прошу вас, объясните вот это...
И он вручил мне вчерашнюю газету, где синим карандашом было обведено следующее сообщение:
НОВЫЙ АЛЬПИНИСТСКИЙ МАРШРУТ
Нашему неутомимому Графергерену удалось найти новый интересный маршрут для любителей альпинизма. Это находящаяся в нашем округе труднодоступная гора Мозерншпице, на которой он с чисто швейцарской заботливостью построил две хижины. К сожалению, приходится констатировать, что первая экспедиция на эту девственную вершину окончилась несчастливо: альпинист, первым отважившийся туда подняться, вчера сорвался в пропасть; видимо, он был недостаточно внимателен к советам проводника, о судьбе которого тоже до сих пор ничего не известно.
Это очень интересный, опасный горный маршрут, который благодаря этим своим особенностям привлечет множество альпинистов. Ведутся усиленные поиски двух трупов. Более подробные сведения можно получить в хижине г-на Графергерена у подножия Мозерншпице.
– Господа,– обратился я к англичанам,– все это выдумка господина Графергерена. Восхождение на эту гору не представляет никакой опасности. Дорога, право, вполне удобная. Это просто послеобеденная прогулка.
– Мы возвращаемся в Берн, господин Графергерен,– объявил один из англичан.– Этот господин, оказывается, жив, маршрут безопасный,– ничего интересного нет. Вы нас обманули. Идемте, господа! Мое почтение!
– Господа! Вы только подумайте: вас там может завалить лавиной...– жалостным голосом, чуть не рыдая, крикнул им вдогонку г-н Графергерен.
Больше мы ничего не слышали, так как удалились от его гостеприимной хижины.
Мимо нас пролетел сверху камень, и я до сих пор не знаю, сорвался он со скалы или его пустил нам вслед г-н Графергерен.
Мадемуазель Маргарету от необходимости посещать кладбище и молиться на моей могиле я освободил.
По-натуре я добрый.
О католической печати О католической печати. Перевод С. Востоковой.– Газ. «Право лиду», 9 января 1908 года.
Недавно я понес невосполнимую утрату: умерла моя тетя, которую я не знал, но которая даже чересчур хорошо знала меня, поскольку оставила мне в наследство пять годовых подшивок журнала «Доминиканская роза» «Доминиканская роза», «Святой Войтех», «Кржиж и Мария», («Крест и Мария»), «Святой Чех», «Святой меч» – чешские католические газеты и журналы.
, органа монахов доминиканцев.
Каково могло быть назначение этого посмертного дара? Разумеется, мое исправление. Недаром в одном из номеров журнала напечатана такая декларация:
«О, если подлинная, святая, животворная вера побудит читателя нашего журнала к набожным размышлениям, мы вознесем к небу благодарственные молитвы. И хотя мы бродим еще по свету во прахе, приблизимся духом своим к совершенной святой церкви. Так будем же с усердием читать для этого „Доминиканскую розу“ и, когда научимся понимать ее надлежащим образом, научимся также, согласно изречению святого Августина, и жить надлежащим образом. А кто умеет жить надлежащим образом, тот и умрет умиротворенным».
Ах, милая тетя! Ты не хотела, чтобы я умер неумиротворенным! И вот я читаю «Доминиканскую розу». На улицах я останавливаю людей и спрашиваю их:
«Читали ли вы „Доминиканскую розу“»? В трактиры я уже не хожу, а провожу вечера в набожных размышлениях и чтении таких достойных журналов, как «Св. Войтех», «Кржиж и Мария», «Св. Чех», «Св. Меч», «Властенец», «Ческе кветы» и другие.
Я читаю все: рассказы, стихи, изречения. Потоки слез льются из моих глаз. В одном из этих журналов я прочел рассказ «Богохульник». Речь там идет вот о чем. В некоем селе на Мораве жил негодяй, который надумал в великую пятницу угостить своих гостей свининой. Пошел он заколоть поросенка. Связывая его, он несколько раз допустил грех богохульства. Небо не могло уже больше терпеть его злодеяний. Наказание пришло незамедлительно: богохульник, сам не зная как, вонзил себе в сердце нож и тут же на месте умер, а поросенок весело побежал к дому приходского священника.
А сколько красоты таится в другом рассказе, «Божьи мельницы». Эпиграфом к нему служит изречение: «Божьи жернова мелют медленно, но верно». На крыше костела работали три кровельщика: католик, евангелист и неверующий. И возжелал бог, чтобы упали они с крыши. И произошло чудо: неверующий разбился насмерть, евангелист сломал руку и ногу и только католик не понес никакого урона. Увидя это, евангелист тут же перешел в католическую веру.
В одном из рассказов повествуется о том, как однажды молния ударила в группу рабочих. Те из них, которые были социалистами, получили страшные ожоги.
«Слава богу,– сообщает писатель,– из двадцати рабочих социалистов было только двое».
Как видим, тут еще для социалистов все обошлось сравнительно благополучно. Хуже пришлось одному социалисту из деревни. Встретил он как-то приходского священника и не поздоровался с ним, Его тут же разбил паралич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
Нарушили обычай – ударили в колокол четвертый раз.
И тут не пришел. Сиденье его у алтаря стояло пустое. Этого никогда не бывало. Пришлось служить вечерню в его отсутствие. И что это была за служба! Все руками разводили, гадали; что сталось с настоятелем, где он, что делает?
Богослужение без настоятеля! Где это слыхано, где это видано, чтобы строгий и набожный настоятель не пришел в храм?
Поскорей бы конец. Что такое случилось? Отслужили быстро. Глотали целые фразы. Во время литании вместо «Помилуй, господи!» кричали «Помгосди!». Строчку за строчкой, скорей, скорей. Конец. Amen! Аминь (лат.).
Все устремились на монастырскую галерею: снова искать настоятеля. Поднялись на второй этаж, к его Двери, постучали; за дверью послышался шорох, и она открылась.
Перед ними стоял настоятель с трубкой, из которой не выходило ни облачка дыма. Кинув взгляд вокруг, они увидели, что по всему полу раскиданы горелые спички.
– Она не зажигается,– сказал настоятель.– Пойдемте к вечерне.
Им стало страшно, но патер Иордан ехидно проронил:
– Мы, reverendissime, только из костела...
До поздней ночи слышалась в комнате настоятеля горячая молитва:
– Я – только человек, господи! Слабое и хрупкое создание, которому не прожить без поддержки десницы твоей. Опутали меня сети греха и грозят гибелью душе моей. К тебе взываю, отче и боже мой! Сохрани душу мою, отпусти мне тяжкие мои прегрешения, боже, отче мой!..
На другой день трубка патера Иордана оказалась в коллекции настоятеля, причем прислужник его Анатолиус поставил ее в ряд «грешных» – между кальянами и наргиле турецких пашей.
Прошло несколько лет. Патер Иордан умирал у себя в келье. Он лежал в постели, на столике горели свечи, на скамеечке для коленопреклонения молились два патера.
Настоятель сидел у постели умирающего и печально смотрел на его лицо – осунувшееся, пожелтевшее, с заостренными чертами.
Патер Иордан спал. Вдруг он вздрогнул и начал перебирать пальцами по перине. Проснулся. Устремил мутный взгляд на настоятеля и прошептал:
– Reverendissime...
Худой рукой притянул к себе настоятеля и с усилием промолвил:
– Эта... трубка... Reverendissime... зажигается... со всех трех отверстий... Открыть... одно...
Он откинулся навзничь. Потом, собравшись с силами, тяжело дыша, продолжал:
– Одно... за другим... и зажечь сразу в трех местах...
Патер Иордан захрипел, упал на подушку и навеки покинул монастырь. Умер!
Так была раскрыта тайна трубки патера Иордана.
Восхождение на Мозерншпице Восхождение на Мозерншпице. Перевод Д. Горбова.– Газ. «Ден», 16 июня 1907 года.
(Туристская юмореска)
Прежде всего должен предупредить, что я не имел решительно никакого желания, бродя по Швейцарии, разбить себе голову, и если отважился выступить в поход на Мозерншпице, то это объясняется очень сильными побудительными причинами: меня заставили это сделать три бутылки вина и дочь бернского трактирщика, у которого я их выпил.
Но к делу. Что представляет собой Мозерншпице? Поскольку я на нее лазил, нетрудно догадаться, что это – горная вершина, и притом островерхая, о чем говорит самое название Острие, пик (от нем. spize).
. Что она принадлежит к Альпам, объяснять нет надобности, так как трудно допустить, чтобы кому-нибудь пришло в голову, будто в Швейцарии находятся Гималаи.
Мозерншпице гордо возвышается в Бернском кантоне, часах в шести езды от Берна, и примечательна тем, что до моего появления никто на ней ни разу не разбился насмерть – по той простой причине, что никто на нее не взбирался.
Вокруг Берна столько гор, что эта опасная гора теряется в их толпе, и не будь на свете предприимчивого бернского трактирщика Графергерена, никто до сих пор не имел бы понятия о том, что эта гора предоставляет массу возможностей для наслаждений, неразрывно связанных с альпинизмом, как-то: разбивание голов, перелом ног, рук и позвоночника.
Предприимчивый г-н Графергерен из Берна хорошо понимал, какими эта гора отличается преимуществами: мрачные ущелья, стремительные кручи, осыпающиеся каменья и т. п.– и решил поставить у ее подножия хижину для привлечения англичан и вообще людей, которым безразлично, откуда падать – с Монблана или с Мозерншпице.
Он построил хижину под горой и еще одну повыше, в четырех часах ходьбы, или, вернее, ползанья на карачках. С помощью ослов снабдил обе хижины запасами напитков, вина, ликеров, продовольствия и стал ждать первую жертву, которая сделает ему рекламу.
Волею судеб первым попался ему в руки я, В конце июня я приехал в Берн и остановился в его гостинице, где и клюнул, выражаясь вульгарно, отчасти на его вино, отчасти на дочку Маргарету.
И вино и Маргарета подстрекнули меня совершить восхождение на Мозерншпице. Вину удивляться не приходится, но удивительно, до чего бессовестны женщины.
Теперь-то я думаю: ну ее ко всем чертям, эту самую Маргарету из Берна; но тогда, разгоряченный вином, я готов был полезть на Эверест в Индии, а не то что на Мозерншпице, в которой всего три с половиной тысячи метров высоты.
Дело было так. Вечером, в самый день моего приезда в гостиницу Графергерена, я, попивая винцо, вступил в разговор с Маргаретой.
Что говорил – сам не знаю. Хвастался ей своими альпинистскими подвигами.
– Восхождение на Монблан – детская игра, пустяк, мадемуазель,– болтал я.– И знаменитый Глокнер Глокнер – горная вершина в Альпах.
– чепуха. В чем тут трудность? Даже голова не кружится.
Тут подошел г-н Графергерен.
– Милорд,– обратился он ко мне, решив по моим смелым речам, что я англичанин,– милорд, я могу вам предложить кое-что подходящее. Рискованный маршрут.
– Я предпринимаю только такие, которые грозят в семидесяти случаях из ста неминуемой гибелью,– врал я Маргарете.– Вы не знаете, сударь, где находится Небозизек Небозизек – парк и ресторан на холме Петршин в Праге.
?
– Не знаю, милорд. Она опасная?..
– Оттуда из сотни человек нормальными выходят разве что пятеро,– спокойно ответил я.
Это и на равнодушного Графергерена произвело должное впечатление.
– Милорд,– сказал он,– ручаюсь вам, что смертельный исход вполне возможен и на Мозерншпице.
Там есть обрывы и пропасти в две тысячи метров глубины.
– Это пустяк, господин Графергерен. Принесите eщe бутылку и дорогой обдумайте мой вопрос: можете ли вы мне поручиться, что в случае несчастья я разобьюсь вдребезги?
Вернувшись с вином, хозяин ответил:
– Могу дать вам честное слово, что вы превратитесь в котлету. Падая, вы раз двести ударитесь об острые выступы скал,– стал он завлекать меня.– И кроме того, учтите хорошенько то благоприятное обстоятельство, что на Мозерншпице свирепствуют страшные бури и ливни, так что могу поручиться: вас смоет водой и сорвет ветром в пропасть.
– Ну, это хорошо для новичков, господин Графергерен, а для таких альпинистов, как я, не имеет никакого значения.
– Понимаю, милорд, но не забудьте, что вам придется подниматься по ледяным полям, а на Мозерншпице ледяные поля – дело нешуточное. Насколько я знаю, из ста случаев по меньшей мере восемьдесят кончаются тем, что человек проваливается. Одним словом, милорд, восхождение на Мозерншпице – прямо для вас. Не упускайте также из виду, что это единственная гора во всей округе, на которой вас может неожиданно окутать туман; очень велика вероятность сорваться в пропасть. Дальше: камни там осыпаются как раз в тех местах, где тропка вьется над пропастью. Все как будто для вас устроено.
– Экспедиция в вашем вкусе,– поддержала Маргарета.
– Мадемуазель, вам будет приятно, если я взберусь на Мозерншпице? – спросил я.
– Да, милорд,– ответила она.
«Чтоб тебя черт побрал, швейцарская красотка!»– подумал я. А вслух произнес:
– Мадемуазель Маргарета, я полезу на Мозерншпице.
И полез...
Проводника моего звали Георг. Он оказался католиком и многозначительно напомнил мне, что на дорогу можно исповедаться. Я отказался. Тогда он попросил, чтобы я дал ему на водку, пока мы еще в Берне. Эту просьбу я удовлетворил.
Георг так основательно хлебнул водчонки, что еще в Берне хотел привязать меня к себе предохранительным канатом. Я отклонил и это, и мы отправились, друг с другом не связанные, к хижине г-на Графергерена, куда хозяин еще прежде выехал на осле.
– Если я вас не увижу,– сказала мне Маргарета на прощание,– то буду ходить молиться на вашу могилу.
Эти швейцарские девушки такие добрые!
После шестичасового спокойного перехода мы подошли к первой хижине г-на Графергерена, где переночевали, пользуясь всеми удобствами, предоставленными нам гостеприимным хозяином.
А утром снова пустились в путь. Г-н Графергерен потирал руки. Прощаясь, он промолвил:
– Что передать вашей семье в случае возможного несчастья, милорд?
– Передайте только, что я рекомендую вас и Мозерншпице всем своим знакомым.
– Слушаю,– ответил он предупредительно и затянул тирольскую песенку с переливами.
Подъем становился все круче. Георг привязал меня к себе, и, могу сказать, что это был добрый католик, так как он все время молился.
– Как бы вы поступили,– спросил я,– если б я поскользнулся и повис над пропастью, а вам одному трудно было бы удерживать меня? Стали бы вы ждать, когда придет помощь?
– Я перерезал бы канат,– спокойно ответил Георг,– и пошел бы в Берн сообщить о несчастье. Заметка попала бы уже в дневной выпуск наших газет, и посмотрели бы вы, какой получился бы эффект.
И как это было бы выгодно Графергерену. Все англичане полезли бы сюда: ведь они так любят опасность!
– Голова этот Графергерен, а?
– Да.
Искренность Георга понравилась мне. Приятно беседуя о разбившихся альпинистах, мы карабкались все! выше и выше, пока не добрались до второй хижины, перед которой зияла порядочная пропасть.
Мы вошли в хижину, и пока Георг приготовлял гуляш из консервов да откупоривал вино, я стал размышлять.
Позади домика вздымалась тысячеметровая стена Мозерншпице с торчащими выступами, похожая на гигантский жилой дом с балконами. Кое-где блестел снег, лед. Всюду чудовищные расщелины.
Черт возьми! Залезть наверх и где-то там размозжить себе голову?
Мне стало ясно: любезный г-н Графергерен желает устроить из моей гибели рекламу для своих альпинистских хижин и возвышающейся над ними Мозерншпице.
– Я не полезу, Георг,– объявил я.
Георг всполошился.
– Как же, милорд? – испугался он.– Тогда я не получу платы.
– Я же вам заплатил.
– Да, конечно, милорд. Но господин Графергерен мне не заплатит.
– А за что он вам должен платить?
– За то, что я затащу вас на Мозерншпице.
– А если я во время подъема разобьюсь, Георг?
– Я все равно получу свои деньги. Кроме того, это привлечет туристов-англичан, и я еще на них заработаю. И от Графергерена еще кое-что перепадет.
– А если и англичане разобьются? Что тогда Георг?
– Тогда уж на Мозерншпице полезут все кому не лень, и я накоплю деньжат. Так что, бодро вперед, милорд! Коли сорветесь, может, еще повиснете на скале, чего же бояться?
– Знаете, что, Георг? Поживем здесь два дня; питаться будем из наших запасов; я дам вам двадцать франков – и вернемся, будто на самом деле побывали на Мозерншпице.
«Жаль будет, если старого Графергерена не хватит удар, когда он увидит, что я вернулся невредимым!»– подумал я, предвкушая наслаждение мести.
Мы провели в хижине два дня, ели и пили там, а на третий день спустились обратно.
У первой хижины Графергерена нас ждал большой сюрприз: человек шестьдесят англичан стояло у входа, с удивлением наблюдая наш спуск. Во главе их, вытаращив от удивления глаза, стоял сам Графергерен.
– Вы не погибли? – испуганно крикнул он мне.
– Нет, как видите,– небрежно ответил я.
– Сэр! – закричал мне в самое ухо один англичанин, махая перед моим носом номером «Бернской газеты».– Сэр, если вы джентльмен, прошу вас, объясните вот это...
И он вручил мне вчерашнюю газету, где синим карандашом было обведено следующее сообщение:
НОВЫЙ АЛЬПИНИСТСКИЙ МАРШРУТ
Нашему неутомимому Графергерену удалось найти новый интересный маршрут для любителей альпинизма. Это находящаяся в нашем округе труднодоступная гора Мозерншпице, на которой он с чисто швейцарской заботливостью построил две хижины. К сожалению, приходится констатировать, что первая экспедиция на эту девственную вершину окончилась несчастливо: альпинист, первым отважившийся туда подняться, вчера сорвался в пропасть; видимо, он был недостаточно внимателен к советам проводника, о судьбе которого тоже до сих пор ничего не известно.
Это очень интересный, опасный горный маршрут, который благодаря этим своим особенностям привлечет множество альпинистов. Ведутся усиленные поиски двух трупов. Более подробные сведения можно получить в хижине г-на Графергерена у подножия Мозерншпице.
– Господа,– обратился я к англичанам,– все это выдумка господина Графергерена. Восхождение на эту гору не представляет никакой опасности. Дорога, право, вполне удобная. Это просто послеобеденная прогулка.
– Мы возвращаемся в Берн, господин Графергерен,– объявил один из англичан.– Этот господин, оказывается, жив, маршрут безопасный,– ничего интересного нет. Вы нас обманули. Идемте, господа! Мое почтение!
– Господа! Вы только подумайте: вас там может завалить лавиной...– жалостным голосом, чуть не рыдая, крикнул им вдогонку г-н Графергерен.
Больше мы ничего не слышали, так как удалились от его гостеприимной хижины.
Мимо нас пролетел сверху камень, и я до сих пор не знаю, сорвался он со скалы или его пустил нам вслед г-н Графергерен.
Мадемуазель Маргарету от необходимости посещать кладбище и молиться на моей могиле я освободил.
По-натуре я добрый.
О католической печати О католической печати. Перевод С. Востоковой.– Газ. «Право лиду», 9 января 1908 года.
Недавно я понес невосполнимую утрату: умерла моя тетя, которую я не знал, но которая даже чересчур хорошо знала меня, поскольку оставила мне в наследство пять годовых подшивок журнала «Доминиканская роза» «Доминиканская роза», «Святой Войтех», «Кржиж и Мария», («Крест и Мария»), «Святой Чех», «Святой меч» – чешские католические газеты и журналы.
, органа монахов доминиканцев.
Каково могло быть назначение этого посмертного дара? Разумеется, мое исправление. Недаром в одном из номеров журнала напечатана такая декларация:
«О, если подлинная, святая, животворная вера побудит читателя нашего журнала к набожным размышлениям, мы вознесем к небу благодарственные молитвы. И хотя мы бродим еще по свету во прахе, приблизимся духом своим к совершенной святой церкви. Так будем же с усердием читать для этого „Доминиканскую розу“ и, когда научимся понимать ее надлежащим образом, научимся также, согласно изречению святого Августина, и жить надлежащим образом. А кто умеет жить надлежащим образом, тот и умрет умиротворенным».
Ах, милая тетя! Ты не хотела, чтобы я умер неумиротворенным! И вот я читаю «Доминиканскую розу». На улицах я останавливаю людей и спрашиваю их:
«Читали ли вы „Доминиканскую розу“»? В трактиры я уже не хожу, а провожу вечера в набожных размышлениях и чтении таких достойных журналов, как «Св. Войтех», «Кржиж и Мария», «Св. Чех», «Св. Меч», «Властенец», «Ческе кветы» и другие.
Я читаю все: рассказы, стихи, изречения. Потоки слез льются из моих глаз. В одном из этих журналов я прочел рассказ «Богохульник». Речь там идет вот о чем. В некоем селе на Мораве жил негодяй, который надумал в великую пятницу угостить своих гостей свининой. Пошел он заколоть поросенка. Связывая его, он несколько раз допустил грех богохульства. Небо не могло уже больше терпеть его злодеяний. Наказание пришло незамедлительно: богохульник, сам не зная как, вонзил себе в сердце нож и тут же на месте умер, а поросенок весело побежал к дому приходского священника.
А сколько красоты таится в другом рассказе, «Божьи мельницы». Эпиграфом к нему служит изречение: «Божьи жернова мелют медленно, но верно». На крыше костела работали три кровельщика: католик, евангелист и неверующий. И возжелал бог, чтобы упали они с крыши. И произошло чудо: неверующий разбился насмерть, евангелист сломал руку и ногу и только католик не понес никакого урона. Увидя это, евангелист тут же перешел в католическую веру.
В одном из рассказов повествуется о том, как однажды молния ударила в группу рабочих. Те из них, которые были социалистами, получили страшные ожоги.
«Слава богу,– сообщает писатель,– из двадцати рабочих социалистов было только двое».
Как видим, тут еще для социалистов все обошлось сравнительно благополучно. Хуже пришлось одному социалисту из деревни. Встретил он как-то приходского священника и не поздоровался с ним, Его тут же разбил паралич.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22