А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

плывущее лицо его отвердело, рот высокомерно прогнулся, нос поднялся и казалось еще более вырос – и как будто тянул за собою вверх всю его гордую багроволицую голову… Он проходил уже второй круг, когда навстречу ему грозно выступила Капитолина Сергеевна: носатый ужалил пяткой асфальт, вскинул врастяжку руки и, разгораясь, защелкал каблуками на месте, – а Капитолина Сергеевна с тяжелым развальцем поплыла вкруг него, пренебрежительно выпятив нижнюю губу и мерно помахивая игрушечным в огромной руке платочком. Афоня, поигрывая локтями и головой, сыпал все быстрей и быстрей; носатый не отставал – стриг ногами как саранча, охаживал, не жалея, ладонями бедра, колени, щиколотки, – крякая, добирался до союзок и каблуков дешевых пыльных штиблет – треск раздавался такой, как будто с силою рвали сухие тряпки; пару раз не стерпел – прянул, подбоченясь, перед тетей Капой вприсядку… Афоня, ярясь, наддал!… – тетя Капа не угналась, сбивчато замесила ногами; все тело ее затряслось, кто-то из круга, не сдержав напора энергии, оглушительно крякнул; вдруг Петя выломился из толпы, мешком волоча за собою соседку, – рухнул в присед, схватился за голову, записал мыслете ногами… Афоня, кончая фразу, безжалостно развалил на прямую руку гармонь: оглушил, ожег – на звенящее мгновенье умолк, упиваясь сладкой мукою паузы… и, подкравшись – коварно ужалил! – коротким, закогтившим душу жимком… Всё сорвалось и пустилось в пляс!! – земля задрожала…
– Их-ах-их-ах!… -их-ах-их-ах!…
– Афоня, родной!…
– Жги!!!
– Р-р-ра-а-а-а!… – извергался вулканом кто-то из краснолицых.
Многоцветным ключом кипела внизу толпа. «Бони М» даже не было слышно.
– Пошли!… – загорелся Славик.
Я бросился в комнату – прыгало сердце… Предподъездный пятачок бушевал: ворочалась, билась на нем, раздираемая избытком энергии, шальная могучая жизнь – заряжала, подхватывала, втягивала в себя неодолимым водоворотом… Мы со Славиком врубились в толпу, как в драку; девочки наши, округляя рты и глаза, втиснулись следом; ноги неистовствовали, не слушая головы, – до радостной боли в пятках кромсая асфальт… Афоня мучился, прикованный к лавке, терзая гармошку, – мотал головой, прыгал коленями, рвущимися на волю распаленными пальцами летал по рядам, расцвечивая буйными, дикими красками (Россия – и пьяный Гоген, безумный Ван Гог, похотливый Лотрек…) нехитрый мотив; плясали все! – кроме старух: сидели на лавке, вытянув шеи, и жевали губами в такт… Носатый уже хрипел, запрокинувшись почерневшим лицом, но продолжал бить ногами со страшной силой, хватаясь за фиолетовую потылицу то левой, то правой рукой; бугристоголовый враскоряку трудился понизу, выбрасывая короткие мосластые ноги в остроносых сетчатых туфлях; Петя прыгал козлом – до дна расплескавши тоску; его соседка, красная как пион, работала велосипедно ногами: наливными яблоками взблескивали истомившиеся под платьем колени, бедра ходили тугими могучими волнами, тяжелые груди подпрыгивали чуть ли не до подбородка – оглушительно взвизгивала, подхватывая их то одной, то другой рукой…
Мы с миленочком хотели
ожениться на неделе,
я ждала у сельсовета,
а миленок у омета!…
Старушки улыбались… Анатолий плясал с женой; он видимо ослаб – невпопад крутил головою и только тяжко переступал в поисках равновесия; желчная же супруга его разошлася пожаром: с дерзким, шалым лицом наступала, поигрывая плечами, на случившегося рядом замначальника цеха – заводила глаза, взмахивала руками как крыльями, открывая голубоватые холмики бритых подмышек, и даже потрясывала грудьми; замначальника цеха (видимо, осатанев после мертвого мартингала заводского режима, закрученный до беспамятства вихрем первобытной свободы) творил чудеса: широко расставив в полуприседе ноги, бил поочередно подошвами, кулаками добавлял по коленам, торжествующе рыкал – после каждого рыка взвивался, как обожженный кнутом – и наддавал, наддавал…; супруга его, с каменно застывшим лицом, полосуя бритвенным взглядом жену Анатолия, – отрывисто, хлестко, зло отщелкивала высоченными каблуками…
– И-и-и-и-и-йэх!…
Пышка крутилась юлой, до безрассудства высоко взбрасывая то левую, то правую ногу; бесцветная подруга ее осторожно прицокивала на месте – в испуге поглядывая на бушевавшего рядом безымянного краснолицего: он весь превратился в какую-то постреливающую конечностями цветистую карусель – при виде его в мозгу возникала слуховая иллюзия свиста; тут же языком пламени извивалась, режуще взвизгивая и крутя наотрыв головой, мать невесты; отца рядом не было видно: в отдалении, низко опустив остролицую черноволосую голову, он с каким-то ожесточением работал ногами…
По деревне шел с тоской –
сзади гребнули доской!
Ох ты, мать твою ети,
по деревне не пройти!…
Афоня жарил!… – страшно было смотреть: жмурил глаза, комкал лицо страдальческою гримасой, мучился рвущимися на волю ногами; гармошка его выгибалась вверх-вниз ребристой спиной – то взрыкивала профундовым басом, то по-бабьи пронзительно вскрикивала… Становилось жарко; пробил первый пот; Славик был влажен и красен: плясать он совсем не умел, зато прыгал замечательно высоко; Зоя была чудо как хороша – глазастый, пунцово раскрасневшийся ангел; даже Лика слегка подрумянилась и после тети-Капиного стаканчика как будто пришла в себя… Из открытых окон густо торчали головы; женщины в домашних халатах время от времени порскали из подъезда и смешивались с бурлящей толпой; проходивший мимо мужик с бугристым мешком – пуда на три, верно, картофеля, – вдруг не жалея тяпнул мешком о землю и полез в самую гущу – пушечно затопал грязными сапогами. Вскрикивала, хватая за сердце, гармонь; свайными копрами бухали каблуки; взвизгивали – клинило уши – бабы… Ах ты, Русь моя… что ж ты, милая!…
Раньше были рюмочки,
а теперь бокалы!
Раньше были мужики,
а теперь нахалы!…
– О-о-о-о-о!… – негодующе заревели краснолицые. Но круг начинал понемногу сдавать… Вот носатый, со вздувшейся на лбу фиолетовой ижицей, повалился, хрипя… нет, не на плетень – на трубу загородки. Вот туготелая Пышка, с потемневшей от пота спиной, запинаясь, побрела под навес – за нею, как привязанная, засеменила ее подружка. Вот Анатолий на притопе не справился с телом – хорошо, поддержала жена: отвела, посадила – сама впрочем вернулась: доплясывать с замначальника цеха… Вот – хрясь!… – замначальникова супруга срубила высоченный каблук: заковыляла, кусая губы, из круга; вот парочка краснолицых, не утерпев, бочком отступила к бутылкам; вот Петя с грудастой соседкой заспешили, полыхая щеками, в подъезд – уж не знаю зачем… Наконец, и мы со Славиком, взглянув друг на друга, одновременно остановились: с нас текло в три ручья… Остановились и наши девочки.
– Ф-фу-у-у…
– Пойдем перекурим…
Мы выбрались из поредевшей толпы, Зоя и я закурили. Афоня потихоньку осаживал: сбросил истребительный темп, замедлил разбежку мехов, спустился пониже – попыхивал осторожно басами… Скоро из наших остались только Капитолина Сергеевна (впрочем, она не так танцевала, как ходила по кругу – внушительно притоптывая, встряхивая руками и поводя головой) и впавший в казалось бессознательное – экстатическое – состояние замначальника цеха: смотря безотрывно в землю, он яростно выбрасывал в разные стороны руки и ноги (со стороны – как огромная конвульсирующая пятерня); кроме них, плясали еще несколько женщин в домашних халатах – взятые за живое соседки – и пришлый мужик: этот входил только в раж, яростно гвоздил сапогами землю, покрикивал с пугливой тоской угасающему Афанасию: «Ну давай! Ну давай! Н-ну давай!…» Но Афанасий наконец – напоследок широко разведя мехи – оглушительно крякнул и с ожесточением смял гармошку…
– У-ух!…
Замначальника цеха дернулся несколько раз – инерционно агонизируя шатунами локтей и коленей – и последним остановился… Все зашумели, захлопали, мужики потянулись к Афоне – пожать ему руку. Пришлый, с досадой мотнув головой, пошел к своему мешку. Краснолицые, окружив фанеру с питьем и закуской, уже разводили бутылку. Мужик посмотрел на них, остановился, сунул руку в карман… вытащил – кажется, рубль и какую-то мелочь.
– Эй, мужики… В долю на стакан не возьмете? Растравил душу, ети его…
– Спрячь!!! – заревели во всю ивановскую краснолицые. – Подходи, так нальем! Свадьба!…
Афоня сидел, курил смятую гармоникой папиросу и смутно улыбался. Замначальника цеха – как будто вышедший из воды – направился к нему со стаканом… но это заметили – дружно, в несколько голосов, отогнали:
– Ты чего?! Ему еще играть и играть!
– Иди сам выпей!……и ехидно вполголоса:
– Тебе можно – все равно от тебя толку… Стало слышно магнитофон.
– Дорогие гости, прошу всех к столу! – закричала пронзительно мать невесты (вообще от визгов – непривычных ушам высоких тонов – у меня уже начинало позванивать в голове). – Посидим, споем! Афоня, пошли!… Витек, помоги Афоне.
Носатому бы самому кто помог… Мы поднялись наверх. В квартире бушевали негритянские ритмы; друзья и подруги невесты как заведенные прыгали в маленькой комнате: дрожали полы, раскачивалась маятником задетая люстра, от карусельного мельканья цветов рябило в глазах… В центре, подхвативши платье много выше колен (точеных, черт побери, колен), плясала, поочередно выбрасывая ноги, невеста; перед нею Тузов неуклюже махал руками – но казался весел и пьян; третьим в центральной группе – окруженной кипящим ступенчато выпрыгивающими головами кольцом – извивался свидетель (назойливо, вдруг почему-то подумалось мне): архаично стриг перед собою прямыми руками, плотоядно посверкивая клавиатурой огромных зубов… Мы со Славиком остановились, вопросительно глядя на девочек. Зоя пожала плечами:
– Они вообще в жизни слышали что-нибудь, кроме «Бони М»?
Лика сказала жалобно:
– Пойдемте к столу…
– Пойдемте, – сказал Славик. – Плясать после гармошки под магнитофон… Песок плохая замена овсу.
– Победа за мужиковствующими, – сказал я – совершенно с ними согласный.
На вторую, высокопарно говоря, перемену гости рассаживались уже кое-как: мы, правда, оказались на старых местах – они были прямо за дверью, – но остальные перемешались. Афоню посадили под крыло Капитолине Сергеевне – видимо, чтобы раньше времени не упал; места новобрачных пока пустовали; слышно было, как мать невесты зовет в коридоре:
– Марина! Леша! Ребята! Идите за стол!…
В ответ что-то крикнули – неслышно за ревучими пульсациями магнитофона… Мать невесты вернулась и закрыла за собой дверь.
– Еще не напрыгались…
Стол был немного прибран, и потраченная закуска возобновлена; впрочем, икры, осетрины и кое-какой мясной гастрономии более не было – зато появились тарелки с золотисто-коричневыми толстоногими курами. Водка, казалось, не претерпела никакого ущерба – почти перед каждой тарелкой стояла бутылка… Краснолицые, ведя за собою застолье, быстро налили, фениксом оживший носатый (поразительный был человек) произнес – более громкую, нежели связную – здравицу в честь молодых, – все выпили, закусили, – тут же, разгоряченные пляской, налили еще…
– Ну!…
Капитолина Сергеевна потрепала по плечу заклевавшего было носом Афоню (его оберегая – ему не налили) – и, подперев кулаком подбородок, завела тяжким басом:
Когда б имел златые горы
и реки полные вина…
Афоня, оживая, вступил… Грянули так, что чуть не вынесли стекла:
Все отдал бы за ласки-взоры,
когда б владела ты мной одна!…
У меня в глазах закипели слезы… черт знает что такое старая русская песня!… Мы со Славиком помнили только первые два куплета, зато повторы подтягивали на полные голоса. Старушки сидели рядком, согласно округляя беззубые рты. Краснолицые взревывали пароходной сиреной; бугристоголовый заливался неожиданным дискантом; замначальника цеха не было слышно – но смотрел он уловившим оркестровую фальшь Шаляпиным; Анатолий музыкально мычал; Петя что-то шептал – соседке; женщины пели переливчато, мягко, стройно – нет ничего лучше согласного пения женщин… Многие, впрочем, тоже не знали всех слов: последний куплет Капитолина Сергеевна заканчивала одна – при слабой поддержке одуванчиковых старушек, – при этом уничтожительно глядя на уже рефлекторно потянувшегося за бутылкой носатого:
Не надо мне твоей уздечки,
не надо мне твово коня,
ты пропил горы золотые
и реки, полные вина!…
Афоня схлопнул гармошку. Капитолина Сергеевна откинулась на спинку стула; краснолицые закричали: «Браво!…» – иные даже по-клакерски – ударяя на заключительном слоге… И тут же режуще истончившимся голосом завела мать невесты:
Огней так много золотых…
– О-о-о-о!…
Подхватили – усилив, казалось, тысячекратно:
…на улицах Саратова,
парней так много холостых,
а я люблю женатого…
Петина соседка заслезилась… Афоня еще дожимал на последнем куплете гармонь, когда носатый – видно было, прямо распирало его изнутри – криком вступил:
Шумел камыш, деревья гнулись,
и ночка темная была…
– Во-во, – усмехнулась Капитолина Сергеевна – но поддержала:
Одна возлюбленная пара
всю ночь гуляла до утра…
После камыша снова разлили и выпили: «За р-р-русскую песню!…» – вскричал замначальника цеха, – и потом еще долго и много пели и пили… Спели и «Раскинулось море широко», и «Бродягу», и «Коробейников», и «Черного ворона», и «Живет моя отрада», и «Степь да степь», и «Из-за острова на стрежень», и «Красный сарафан», и «Хасбулата», и что-то еще, мне вовсе неведомое… Анатолий урывками – встряхиваясь – дремал; Петя уже вовсю обнимал соседку; замначальника цеха дирижировал вилкой; носатый хрипел; старушки время от времени всплакивали; заспотыкавшемуся было Афоне поднесли полстакана, заставили съесть столовую ложку хрена, потом – мясокрасного, брызжущего слезами – поволокли в ванную комнату: отливать холодной водой… Афоня вернулся мокрый как мышь – но живой! – и с новой силою грянули в три десятка подсевших уже голосов: и «Ой цветет калина», и «Летят перелетные птицы», и «Одинокую гармонь», и «Катюшу», и «На Волге широкой», и «Не брани меня, родная», и «Тонкую рябину», и «Уральскую рябинушку»… Душа вновь запросилась в пляс: повалили буйной толпой на улицу, по дороге чуть не выломив косяки, – полчаса бились в хмельном урагане русской, – потом опять загорелось петь…
Не уберегли Афанасия!! Пока передыхали, кто-то (наверное, по слабости разгоряченного сердца) ему поднес – и Афоня рухнул как бык, оглушенный перед зарезом… Он даже не заснул – скорее впал в безмысленное и бесчувственное полуобморочное состояние: ничего не видел, ничего не слышал и не то что пошевелиться – слова на мог сказать. Чертыхаясь – впрочем, без особой досады, потому что музыка уже прочно поселилась у всех в голове, – его уложили здесь же, на лавке, спустив из дома подушку, и потянулись наверх – доедать, допивать… Уже опускался вечер.
Общего стола больше не было: подгулявший гость разбрелся по всей квартире, по всему подъезду от первого до пятого этажа и приподъездной площадке; повсюду сидели, стояли, плясали, выпивали, закусывали, курили, пели и разговаривали оживленные кучки от двух до десяти человек. Басил неутомимый магнитофон, в подъезде резонансно позванивала гитара, в гостиной пиликала спотыкаясь гармонь – замначальника цеха снова сел за мехи… Мы вчетвером вышли на улицу и встали под козырьком.
Солнце еще не село, но уже ушло глубоко за дома, и на земле без просветов лежала плотная предвечерняя тень. Чахлый палисадниковый шиповник как будто поблек, охряные глинистые пустыри побурели, и жирный блеск залитых грязной водой бочажков погас и сменился матовой чернотой. Повсюду между убогих пятиэтажных построек – с кривыми комковатыми швами на стыках панелей, с уродливыми бесфорточными квадратными окнами, с грубой облицовкой кафельным боем грязно-желтого или голубовато-серого цвета – разбросаны были следы погибшей деревни: пыльный островок изломанных старых яблонь, одинокая, ничего не загораживающая секция облупленного забора, полузасыпанный кирпичный фундамент, слепо чернеющий провалами оторванных досок сарай… Впрочем, я тоскливой убогости этого полугородского, полудеревенского и вообще какого-то малочеловеческого пейзажа душою не ощущал: хмель, улыбаясь, бродил у меня в голове…
– Чудесная свадьба, – искренне сказал Славик.
– Да уж такая чудесная, что дальше некуда, – с чувством сказала Лика.
– Тузов, конечно, с зайчиком в голове, – сказал я.
– Черт его знает, – легко сказал Славик. – Может быть, он нашел здесь свою экологическую нишу.
– Сомневаюсь, – сказал я – вспоминая лицо Тузова, на котором (по крайней мере, вначале) отчетливее всего была написана оторопь – как будто он только сейчас впервые осознал происходящее…
– А мать-то у невесты какая ужасная, – боязливо сказала Лика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15