А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Вытащив нож, я снова раскрыл отвертку – но не до конца, под прямым углом к рукоятке. Вот тебе клык – перпендикулярная к отвертке рукоятка ножа работает как рычаг! – если, конечно, ригель не заклинило намертво, тогда я просто сломаю нож… Я вставил отвертку в гнездо, махнул Тузову – навалиться на раму, – затаил дыхание, стиснул зубы, нажал, повернул…
Повернул!
Тузов отпрянул. Я вытащил нож – и открыл окно.
В первую секунду я чуть снова его не закрыл – оглушенный: такой, казалось, осязаемо плотный, пугающе близкий разнобой голосов хлынул в мое лицо. Толпа рычала и ворочалась как будто у меня под ногами; лишившись хотя и хрупкой, бесплотно прозрачной, но перегородки – окна, – я почувствовал себя совершенно беспомощным и беззащитным… Но тут опять в мозгу моем ярко вспыхнуло: мать!., мать невесты! – а мы уже топчемся здесь, наверное, десять минут… и тут меня будто ожгло с другой стороны: а балкон?! я забыл о балконе – балконе четвертого этажа! Я осторожно высунулся – на полголовы, – глянул, прищурившись, правым глазом… стоят! Стоят смутно различимые силуэты, чуть подрумяненные отсветом из гостиной, – мерцает огонек папиросы, кажется, вниз не смотрят… а там кто его знает… Снизу в уши бурлила толпа.
– …когда освободится?
– Еще полгода осталось.
– Слышь, Катька? Смотри!
– А чо мне смотреть-то? Чо он мне, муж, что ли?
– Муж не муж, а Окороку твоему пятак начистит.
– Ты это при Валерке скажи. Он вас обоих уложит.
– Ну а ты чего, полгода потерпеть не могешь?
– Пош-шел ты…
– А где Толян! Проблевался, что ли?
– Ыи…
– Добро на г… переводит.
– Это… приходит мужик к врачу. Доктор, говорит… Другого выхода нет. Пора.
Я повернулся к Тузову, показал на себя, потом пальцем вниз, – взялся левой рукой за центральную стойку… Освещенные лица пяти или шести человек – тех, кого не скрывал козырек, – смотрели, казалось, мне прямо в лицо. От подоконника до козырька было чуть более метра. Я оперся руками о брус оконной коробки, быстро перенес одну ногу, потом – упор на руках – вторую, – переставил руки, повернулся спиной к окну (живущие в памяти освещенные лица своими взглядами прожигали мне спину) и мягко, скользя носками по выложенной кафельным боем стене, опустился на козырек – и тут же присел на корточки… Быстро оглянувшись – метнув исподлобья взгляд в направлении толпы, – я с огромным, упоительным облегчением увидел, что лица исчезли. Сверху – опять шумно и долго, казалось мне, – неуклюже суча ногами, спускался Тузов… Наконец он сел враскоряку рядом со мной; я мотнул головой – и гусиным шагом, широко загребая ногами, двинулся на левое крыло козырька. Внизу влажно чернел провал палисадника…
– Эй! Вы чего там?! Витька – смотри!…
Я задохнулся; Тузов бессмысленно рванулся к стене – навалился плечом, упал на колени…
– Скорей!!!
Я на корточках, прыжком повернулся спиной к пустоте, сбросил ноги с упора сидя, чуть не в падении опустился в свободный вис – и, оттолкнувшись от стенки ногами – прыгнул…
– О!… Альпинисты, едрена вошь… На подвиги потянуло, что ли?
Я приземлился удачно, на ровную землю, судя по толчку – с высоты около метра… уже в момент приземления понял: кричат с балкона! – отпрянул в сторону, освобождая место для Тузова: тот боком, чуть не из лежачего положения торопливо сполз с козырька – завис, царапая стену носками, – я бросился к нему, обхватил за колени, он разжал руки – я быстро присел, смягчая его прыжок…
– Тихо! за мной!…
…и, горбясь, на цыпочках побежал вдоль стены, по узкой бетонной отмостке фундамента…
– Чего кричишь-то, дядя Степан?
– Я говорю, перебрали, что ли? По стенам лазите?
– По каким стенам, ты чего, дядя Степан? Чертей, часом, не ловишь?
– Допился старик…
Мы с Тузовым завернули за угол дома. Голоса сразу как будто провалились сквозь землю.
– Ф-фу! Ну, все в порядке?!
Радость освобождения прямо распирала меня – хотелось куда-нибудь бежать, прыгать, смеяться… От избытка чувств я хлопнул Тузова по плечу.
– Все отлично, Леха! Пошли скорей. Представляешь, как твои старики обрадуются?!
От этих последних слов я вдруг чуть не до слез растрогался: видно, возвращался подавленный нервным напряжением хмель… Тузов слабо улыбнулся.
– Спасибо тебе, Костя…
– Да ну, о чем говорить… – Я был очень доволен собою.
Мы обогнули дом и пошли в обратную сторону: Славик и девочки после выхода из подъезда повернули направо, а мы спрыгнули с левого крыла козырька – там, где его край опирался на стену. Сейчас по левую руку от нас тянулись серой плоской грядою дома с редкой оранжевой смальтой горящих окон; справа – отверзалась черная ночь: бархатистая бездна с голубыми искрами звезд и одинокою красной – светофора железной дороги. Под ногами почавкивала грязь, но, кажется, было что-то похожее на тропу. Мы дошли до последнего в одноликой мрачной шеренге дома и, перебравшись через блеснувшую водою канаву, выбрались на асфальт… Метрах в десяти впереди показались едва различимые – темно-серые на ослепляюще черном – фигуры.
– Славик?…
– Костя! Мы подошли.
– Ну, слава Богу, – сказал Славик.
– Все в порядке, – радостно сказал я. – Вы представляете – когда мы были на козырьке, какой-то придурок нас увидел с балкона. Это, кричит, что такое? Альпинисты! что-то еще… Я думал, меня хватит удар, тем более что я сразу не сообразил, что это кричат с балкона. Я сначала подумал – снизу! Мы спрыгнули и припустили. А эти, снизу, ему кричат: «Ты чего, дядя Степан, перепил, что ли? Черти мерещатся?» Я думаю, они так друг друга и не поняли: и эта сволочь вся пьяная, и дядя Степан уже с трудом лыко вяжет… Давайте покурим, что ли?! – Я с наслаждением закурил. – Ну что, пошли?
– Тут это… – неуверенно сказал Славик.
– Я оставила зонт, – мертво сказала Зоя.
На меня как будто вылили ушат ледяной воды. Я вытащил изо рта сигарету и шепотом выругался. На Зою я не смотрел: я помнил ее лицо еще там, наверху, слышал сейчас ее голос – и не хотел на нее смотреть. Я ее любил и ненавидел. Зонт тут, конечно, был ни при чем.
– Так, – сказал я.
– Ну что, я пойду схожу, – сказал Славик. – Я бы раньше пошел, но мы ждали вас.
Я слышал, как Лика порывисто вздохнула. Порою это истеричное обожание начинало меня раздражать.
– Дай покурить, – сказал я.
Идти надо мне, думал я, безуспешно пытаясь притупить остроту горького разочарования сигаретой. Зоя моя девушка (да?… – тоскливо замутилось в душе), приехала вместе со мной – с какой стати за ее зонтом пойдет Славик? Да и Лика изведется, покоя не даст… вообще говоря, Лика славная девочка (вот если бы Зоя наружно была как Зоя, а душевно как Лика, – тогда бы я ее не ненавидел… и не любил…). Кроме того, Славик не знает Зонного зонта и будет искать его по словесному описанию: это намного труднее, чем найти хорошо знакомую вещь. Наконец, Славик, при всех его достоинствах, бывает просто иногда бестолков. Он может вообще ничего не найти (ему скажут, что зонт в гостиной, а он по дороге воспарит в эмпиреи и пойдет в танцевальную комнату) и вернуться с пустыми руками. Тогда пойду я. Так и будем по очереди возвращаться в квартиру, где уже хватились и ищут, наверное, Тузова?…
– Я сама схожу, – сказала Зоя.
– Не надо, – сказал я. – Я думаю, что Лешино отсутствие уже обнаружено. Мы, конечно, тут ни при чем… но я представляю, что там творится. – Я подумал, что лучше всего было бы вернуться мне вместе с Зоей. Это и естественней будет выглядеть (а так – что я ночью брожу один?!), и для меня безопаснее: если я буду один, то спьяну могут задраться… кулаки чешутся – так за неимением Тузова. Но Зою, Лику и Славика видели уходящими; Зою, скорее всего, запомнили – не запомнить ее нельзя; ее возвращение будет выглядеть подозрительно… почему?! Да, ушли и забыли зонт. Что, нельзя? Разрешения надо спрашивать?! Да-а-а, погуляли на свадьбе, так и растак… Ну, Тузов… (Тузов стоял и молчал, как столб.) Ладно, пойду один.
Я выбросил сигарету – она улетела огнистым оранжево-красным росчерком на сажевом полотне.
– Где твой зонт?
– На скамье, где мы сидели. Если, конечно, его не украли.
Я хотел совершенно естественно, машинально сказать: «Если украли, куплю тебе новый», – хотя сорок пять рублей были большие деньги, мне платили стипендию пятьдесят пять… но во мне опять вспыхнуло уже погасшее было (и, как обычно в моих отношениях с Зоей, уже сменившееся чувством покорной вины) раздражение. Какого черта ты говоришь таким тоном, как будто это я виноват, что ты оставила зонт?! Я был должен за ним следить?! А~а-а…
– Все, я пошел. Я быстро.
Я повернулся и зашагал в угрюмую теснину домов. Было темно и сыро; шел уже двенадцатый час. Редкие припозднившиеся окна домов светились, как гнилушки в ночном лесу. Из обступивших улицу десятка пятиэтажек лампочка горела только у невестиного подъезда; я подумал, что ее и вкрутили-то, наверное, по случаю свадьбы – и завтра же выкрутят, если сегодня не разобьют… Не пройдя и трети пути, я вдруг услышал взрывом родившийся шум и крик. Метрах в ста от подъезда я уже мог разобрать, что кричат и на улице, и на балконе, и что изо всех этих криков явственно выделяются женские голоса.
Бегство Тузова обнаружилось… я остановился и глубоко, расправляя плечи, вздохнул – чтобы сбить зачастившее сердце. Подойдя ближе, я увидел (и по первому чувству вздохнул с облегчением), что толпа перепившихся недорослей в значительной мере разбавлена другими гостями: я узнал замначальника цеха, Капитолину Сергеевну, бугристоголового дядю Степана, еще несколько не запечатлевшихся в памяти эпитетом или именем, но внешне легко узнаваемых лиц… На балконе как будто висела огромная черная виноградная гроздь – мерцала окурками и сыпала тревожными (но и веселыми) криками. Помедлив с минуту у размытой границы света и тени, я для большей непринужденности закурил – и неторопливо, как бы прогуливаясь (стараясь не выделиться из общего темпа броуново перемешивающейся толпы), вошел в освещенный круг и направился к распахнутому настежь подъезду…
– …может, плохо стало? Блюет где…
– Да какое плохо, ребята же говорят – не видели никого!
– Муж… объелся груш.
– Утром женился, вечером разженился…
– До ночи не дотянул, хе-хе…
– Я вам говорю, кто-то вылез через этот… через навес! Степан тоже видел. Степан!
– Ну?
– Ты видел?
– Ну.
– Я еще крикнул: вы чего? Альпинисты, что ли? Они и ссыпались, как горох… вот здесь, у стены.
– Ну, а муж-то здесь при чем? Чего ему-то с навеса прыгать?
– А это уж ты у жены спроси… За что ему по физиито настучали?
– Я помню, Санька Бавыкин на ходу с грузовика от жены сиганул…
Свидетеля у подъезда не было видно. Проходя мимо щекастого (я лишь мельком взглянул на него, опасаясь выдать себя), я услышал:
– Как ушел, сука?!
– Знаешь чего… – вдруг явственно напряженно сказал кто-то из круга. Я невольно замедлил шаги.
– Ну?
– Шел бы ты уже на…, Колян.
– Ты чо, в натуре?…
– Через плечо. Устал – перекинь на другое.
– Да начал-то Зуб!
Я вошел в подъезд – сверху сразу обрушились какието дикие женские крики – и поднялся на четвертый этаж. Дверь была нараспашку открыта – как, впрочем, и многие квартирные двери не только на этом, но и на других этажах; в коридоре пестро толпились женщины, среди них мать невесты в своем полыхающе красном платье – стояла ко мне спиной; в дверном проеме гостиной виднелся разгромленный стол в густом табачном дыму; в комнате, где танцевали, кто-то плакал навзрыд, подвывая и вскрикивая, – казалось, терзаемый физической мукой, – наверное, невеста; женщины в коридоре взахлеб гомонили, перебивая друг друга…
– …где он сидел-то?
– Да в ванной, с приятелем. Приятель здоровый, красивый такой… а девка у него ледащая, как селедка.
– Битый час сидели…
– А приятель где?
– Ребята внизу говорят, ушел с двумя девками.
– Со своей?
– Одна его, а вторая его приятеля, кудрявого такого… Сидела тут вся из себя.
– И без Алешки?
– Без.
– А кудрявый где?
– А бес его знает. Степка же говорит, кто-то с навеса слез. Двое или трое. Может, они…
Мне было не по себе, но я ступил на порог.
– Да вот же он…
Мать невесты рывком оглянулась – и бросилась на меня…
– Где мой зять?!!
Лицо ее было перекошено страхом и злобой, покрыто леопардовым рисунком пунцовых пятен, левый глаз был почти не виден…
– Откуда я знаю! – грубо ответил я – грубо, почти криком, солгав и продолжая играть безо всякого усилия над собой – движимый инстинктом самосохранения, потому что я испугался… – А вот где мой друг с двумя девушками?
– Ты же с ними был! – резко сказала мать; от этого неожиданного для меня грубого ты я растерялся.
– С кем?…
– С кем, с кем! С Алешкой!
– С Алексеем был Слава, – овладев собой, устало ответил я – всем своим видом показывая, что нам больше не о чем говорить, что я ничем не могу помочь и вообще оставьте меня в покое. И я не я, и лошадь не моя, и сам я не извозчик… – Где Славик?
Мать невесты молчала, щуря глаза – и не спуская с меня правого глаза – и кусая кроваво-красные губы.
– Он ушел с двумя девушками, – неуверенно сказала одна из женщин.
Я вздохнул и, пожав плечами – и с удивленно-досадующим видом мотнув головой, – пошел по стенке в гостиную. Проходя мимо матери невесты, я слышал, как она, задыхаясь, цедила сквозь зубы:
– Поз-зорище… Ну, поз-зорище…
Переступив порог гостиной, я ослабил лицо… Ф-фу-у… Зоин складной малиновый зонт, с набалдашником ложного янтаря, по счастью, лежал на месте. Я опустился на скамью рядом с ним; за столом торчали редкие, большей частью поникшие головы; на балконе грудилось и галдело человек пять или шесть; у меня за спиной (дверь осталась открытой) возбужденно трещали женщины; в танцевальной комнате – раздражая, насилуя слух – рыдала невеста… Я потянулся к ближайшей бутылке – одновременно набросив на зонт полу пиджака, – плеснул в стакан водки, выпил, закусил маринованным помидором, вытер рот носовым платком (вообще старался поразмашистей двигаться) и, дотянувшись до зонтика правой рукой (он лежал слева), осторожно, медленно вставил его во внутренний карман пиджака… Круглый полированный грибок набалдашника аккуратно лег в подключичную ямку. Посидев еще пару минут с видом обескураженным и печальным, я встал, – перешагнул через лавку, повернулся к двери лицом… Мать невесты вошла в это время в комнату к дочери… невеста пронзительно вдруг закричала:
– Мама!! Мамочка!… Ну я же хотела как лучше!… За что?! Леша, Лешик… где Лешик?! Ну найди мне его, я прошу тебя! Я больше не бу-у-у-ду!… Ну гуляла, гуляла… но я же незамужняя была!… Лешик! Ведь я когда залетела, я тебя всего месяц знала!… Лешик, ну пожалуйста… – Невеста захлебнулась слезами – заплакала безголосо, икая и всхлипывая; казалось, плачет обессилевший от крика ребенок. – Леша… Леша… Ну Леша…
Я вздохнул – и вышел вон.
Толпа перед подъездом видимо поредела (по-моему, часть парней разошлась) и, казалось, уже утратила интерес к пропавшему Тузову: разговоры из вновь образовавшихся кучек доносились самые разные, поплескивал пьяный смех, кое-где опять разливали… Я повернул с приподъездной дорожки направо – и через несколько шагов ступил в непроглядную тьму. По-моему, никто из стоявших внизу людей не обратил на меня никакого внимания. Я вдруг подумал, что ухожу навсегда – и больше никогда не увижу ни их, ни невесту, ни мать невесты… Никогда, никогда…
Через полминуты глаза мои привыкли к темноте – дорога посерела. Я шел, слушая свои неторопливые – спешить не хотелось – шаги, и чувствовал, что очень устал. Это не было чувством той покойной и даже горделивой усталости, которую мог бы испытывать человек, сделавший доброе дело, избавившийся от смуты в душе и тем более счастливо избегший опасности. Я не чувствовал ни покоя, ни удовлетворения. На душе было пусто и холодно.
Вдруг позади мне показался какой-то шорох… я остановился и оглянулся. Дорога была пуста: лишь на фоне уже далекого, слабо освещенного приподъездного пятачка я увидел отдельные силуэты. Я постоял с минуту, прислушиваясь… вдруг кусты метрах в трех от меня громко хрустнули – и огромная серая кошка (впрочем, ночью все кошки серы) неторопливо перебежала дорогу… Я ускорил шаги – и через пару десятков метров увидел свою компанию. Славик торопливо пошел мне навстречу.
– Ну, что?…
– Все в порядке, – сказал я не останавливаясь и вместе со Славиком пошел к остальным. – Держи, – я протянул Зое зонт. – Тебя уже ищут, – сказал я неподвижному Тузову. – Жена твоя плачет, – добавил я непонятно зачем…
– Ле-ша!!!
Я вздрогнул так, что чуть не потерял равновесия – ступил в сторону…
Из кустов палисадника – метрах в пятидесяти от нас – выломилась в белом платье невеста…
– Леша!… – страшно закричала она – и побежала, путаясь в длинном платье. – Леша, не уходи! Лешик, я прошу тебя!… Леша, я же тогда не знала тебя!… Ну Ле-ееша-а-а!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15