От времени и непогоды камень кое-где выветрился и потемнел. В трещинах местами пробились мох, желтая трава и кустарник.
Вдоль всей этой мрачной стены стояла длинная цепочка евреев. Тут были мужчины и женщины, длиннобородые старики и молодые парни, девушки и маленькие дети – все в старинных религиозных одеждах, с молитвенниками в руках. Евреи истово кланялись, вполголоса бормотали молитвы, и от этого воздух был полон жужжания – будто здесь сердито гудел огромный рой шмелей. Потом вся цепочка падала на землю, горячо лобызала холодный камень стены, вновь поднималась и жужжала, вновь падала и целовала стену… Должно быть, этот ритуал длился веками, так как камни от прикосновений и поцелуев блестели, как полированные.
Вся картина производила жуткое и гнетущее впечатление.
– Это стена еврейского плача, – равнодушно разъяснил араб. – Это все, что осталось от древнееврейского храма Соломона. Каждый день приходят сюда здешние евреи и сокрушаются о гибели своего бывшего царства. Но это им не поможет, теперь здесь земля арабов! – зло и резко сказал гид.
– Уйдем отсюда поскорее! – воскликнула Таня. – Слишком уж пахнет здесь религиозным изуверством, средневековьем, кострами ведьм, безумием…
Едкие слова гида напомнили советским путешественникам о реальном Иерусалиме, о Иерусалиме 1942 года. Каким мирно-идиллическим он казался с высоты Масличной горы! И каким внутренне разоренным, полным острейших национальных, социальных и политических противоречий он был в действительности!
Вот верхняя, нагорная часть города, та, что широким внешним поясом громоздится по откосам котловины. Хорошо мощенные нарядные улицы, многоэтажные дома, дуговые фонари… Университет, школы, больницы, почтово-телеграфные конторы… Прекрасное здание библиотеки… Всюду зелень, парки, сады… Шикарные магазины, кафе и отели… Знаменитый отель «Царь Давид», автомобили лучших заграничных марок… Это европейский, или, вернее, еврейский город. Здесь живут главным образом евреи иммигранты из других стран, евреи купцы, промышленники. А в дальних, бедных кварталах – евреи ремесленники и рабочие.
Вот через несколько улиц нижняя, центральная часть города, та, что прилепилась к плоскости впадины, – маленькие, восточного типа домики, высокие заборы, узенькие, кривые улицы и переулки, ослики и мулы, бродячие собаки, мелочные лавочки. Темный крытый базар, где в бесчисленных палатках, балаганчиках, клетушках стучат молотки, кричат продавцы, тараторят женщины, свистят и дудят ребятишки…
Это арабский город. Здесь живут последователи аллаха, тринадцать веков назад завоевавшие Иерусалим, в течение многих поколений трудившиеся здесь и считающие себя его хозяевами.
Между еврейским и арабским городом идет долгая, упорная, жестокая война, искусно раздуваемая англо-американскими колонизаторами. Война в политике, в экономике, в общественной жизни, в сфере религии, в быту… Война с кровью, погромами, убийствами из-за угла, террористическими актами, вооруженными восстаниями…
Целый день советские путешественники бродили по Иерусалиму, и чем дальше, тем все более мрачным, искаженным болезненной судорогой выступало перед ними лицо этого города.
– Сколько жителей в Иерусалиме? – спросил Петров.
– Считают – сто пятьдесят тысяч, – ответил гид.
– А кого больше: арабов или евреев?
Гид сначала помолчал, а затем дипломатично ответил:
– Арабы говорят, что арабов больше, а евреи говорят, что евреев больше.
И потом, указав на улицу, которую они в тот момент пересекали, гид бесстрастно, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщил:
– По этой улице евреям ходить нельзя. Если еврей здесь пойдет, арабы его убьют. А есть улицы, по которым нельзя ходить арабам. Если араб пойдет, евреи его убьют…
Вечером советские путешественники разговаривали с Альфаном. Все сидели у камина в гостиной отеля. В камине, по английской традиции, пылал огонь, приятно потрескивало дерево.
Делились впечатлениями дня.
Таня рассказала Альфану о своем разговоре с монахом на Голгофе. Альфан рассмеялся и затем с галантностью истинного француза воскликнул:
– Браво, мадам! Вы попали в самую точку… Воображаю, какая была физиономия у монаха! Вашими устами, мадам, говорил здравый рассудок и историческая наука. Подумайте сами! Шекспир умер в 1616 году, то есть триста двадцать четыре года назад. А между тем сколько споров и дискуссий идет о том, кто был действительно автором его великих творений! Да и существовал ли вообще Шекспир? И этот спор ведется в наше время, при книгопечатании, прессе, целых фалангах литературоведов и историков! А тогда?.. – Альфан сделал презрительный жест рукой и затем продолжал: – Монахи утверждают, будто бы та женщина, которую они именуют святой Еленой, не только открыла место Голгофы, но и нашла крест, на котором был распят Христос, гвозди, которыми он был прибит к кресту, даже яму, оставшуюся от креста там, где он был вкопан в землю. Ну, не смешно ли? Елена была в Иерусалиме в 325 году, то есть с момента смерти Христа до ее появления на Голгофе прошло столько же времени, сколько прошло между смертью Шекспира и нашими днями. Как мог более трех веков сохраниться деревянный крест? Да он давным-давно истлел бы! И как могла сохраниться яма, где он якобы стоял? Ведь ее давным-давно засыпало бы пылью и песком! Наконец, как могли через 325 лет отыскаться гвозди, которыми Христос был прибит к кресту? Да, стоит лишь подойти к поповским небылицам с точки зрения самого элементарного здравого смысла, и они рушатся, словно карточный домик!
Альфан поправил дрова в камине и, ядовито усмехнувшись, снова заговорил:
– Да и только ли что?.. В храме, который вы осматривали, вам, несомненно, показывали «Капеллу тернового венца».
Таня утвердительно кивнула головой.
– Так вот, – продолжал Альфан, – эта капелла воздвигнута на том самом месте, где, по утверждению монахов, на голову Христа был возложен терновый венок. Но когда было «установлено», что это событие произошло именно здесь? Монахи отвечают: в 1384 году! Через четырнадцать веков после смерти Христа! Опять явная чепуха… Или еще: на крестном пути Христа вам, конечно, показывали свод и дом, в котором Пилат будто бы произнес слова: «Вот человек!»
– Да-да! – вспомнила Таня. – Нам показывали… Это мрачный дом средневекового стиля…
– Вот именно! Но знаете ли вы, когда было «установлено», что Пилат именно здесь сказал свои знаменитые слова? Монахи отвечают: в пятнадцатом веке! Через тысячу пятьсот лет после смерти Христа! Кто поверит в такую нелепость? Можно было бы привести еще десяток примеров подобного жульничества монахов, но стоит ли?
– Разумеется, не стоит, – вмешался Петров. – Вы, мосье Альфан, вероятно, знаете, что мы, советские люди, давно не верим в подобные выдумки. Меня интересует другое: как и когда вообще сложился культ Иерусалима?
– Охотно отвечу, – с готовностью откликнулся француз. – Но прежде позвольте сделать одно замечание… Обратили ли вы внимание на то, что «Храм гроба господня», который вы осматривали, является своего рода интернационалом церквей?
– Интернационалом церквей? – с недоумением спросил Потапов. – Что вы имеете в виду?
– Должно быть, вам не бросилось это в глаза, – продолжал Альфан. – Да-да, месье и мадам, я не шучу: весь этот храм расчерчен на кусочки и каждый кусочек принадлежит тому или иному вероисповеданию. Например, Капелла явления Христа, построенная на месте, где Христос будто бы явился своей матери, принадлежит католикам; Капелла святого Логгина – греко-православной церкви; Капелла разделения риз – армяно-григорианской церкви, и ей же принадлежит Капелла святой Елены, Малая капелла принадлежит коптам, и так далее. Да что капеллы! Нередко в одной и той же капелле различные предметы культа принадлежат различным церквам. Например, в Капелле ангела из шестнадцати светильников пять принадлежат грекам, пять – армянам, пять – католикам и один – коптам. Еще забавнее в Капелле гроба господня: здесь не только все светильники расписаны по разным вероисповеданиям, но даже отдельные украшения имеют разных хозяев. Мраморный барельеф, изображающий вознесение Христа, принадлежит грекам; картина, висящая с правой стороны, – армянам, а картина, висящая слева, – католикам! Могут, пожалуй, сказать: ну что ж, и хорошо, что все христианские исповедания объединяются здесь в общем почитании того, кого они считают своим богом. Но какое тут объединение! Редко можно встретить такую вражду и ненависть, какие царят в отношениях между различными исповеданиями именно здесь, на могиле Христа. Взаимные интриги, препирательства, подсиживания, обманы… Дело иногда доходит до резни… Ах, если бы вы знали, сколько крови пролилось в течение веков на мраморную плиту «гроба господня»! Вот как чтят церкви память того, кто, по их же словам, был воплощением любви и мира!
Альфан брезгливо поморщился и, точно желая поскорее забыть о преступлениях церковников, воскликнул:
– Но довольно об этом!.. Вы, месье Петров, спрашивали меня, как сложился культ Иерусалима? Извольте, я расскажу. Началось это в четвертом веке нашей эры. Римская империя в то время находилась в состоянии полного разложения, она распадалась на части, каждая из которых провозглашала и низвергала различных императоров. Шла бесконечная борьба за власть между многочисленными претендентами. В 306 году умер император Констанций Хлор. Римский престол наследовал его сын – Константин, впоследствии прозванный «великим». У Константина имелись соперники; двадцать лет он вел войну за власть, пролил море крови и в 325 году, наконец, стал единодержавным монархом. Почему он победил? Конечно, известную роль тут сыграли личные таланты Константина, но главное все-таки было не в этом. Главное было в христианах! Константин очень скоро заметил, что в тогдашней Римской империи есть только одна сила, которая способна служить цементом, связывающим воедино разрозненные части империи, – христианство. И он решил опереться на христиан. В 313 году Константин издал свой знаменитый эдикт о веротерпимости и в течение последующих лет резко улучшил положение христиан в подвластных ему владениях. Это имело очень большое значение. Легенда говорит, будто накануне решающей битвы со своим главным соперником – Мавксенцием – Константин во сне увидел огненный крест, и голос свыше сказал ему: «Сим победишь!» Проснувшись, Константин приказал нарисовать на своих знаменах крест. Это так вдохновило христиан – в войсках Константина их было очень много, – что в тот же день Мавксенций был наголову разбит. Весьма вероятно, что сам Константин выдумал эту столь выгодную ему легенду, но она хорошо отражает действительное положение вещей: именно покровительство христианству принесло Константину торжество. Ловкий маневр, не правда ли?
Альфан потер руки от удовольствия, точно он сам был если не Константином, то его главным советником, и затем продолжал:
– Константину нужно было укрепить завоеванную власть и как-то объединить расползавшиеся части империи. И для этого он опять-таки решил использовать христианство. Перенеся столицу из Рима в Византию, он основал Константинополь и возложил свои главные надежды на восточную половину империи, где христиане были особенно сильны. Надо было придать этой части блеск и ореол, создать в ней какой-то притягательный для христианства центр. Ведь христиане, так хорошо послужившие ему в прошлом, могли послужить и в будущем! И вот умный император решает «открыть» Иерусалим! В том же, 325 году он отправляет туда свою престарелую мать Елену, снабдив ее надлежащими инструкциями. В результате Елена «находит» там, где нужно, крест, гвозди и прочие атрибуты «страстей господних». Затем Константин строит в Иерусалиме храм – родоначальник того храма, который вы видели вчера. Это и было началом культа Иерусалима…
Альфан сердито переворошил угли в камине и, отложив щипцы, продолжал.
– У Константина была еще одна причина, уже более личного свойства, для того чтобы послать свою мать в Иерусалим. Видите ли, то немногое, что сохранилось о ней в истории, заставляет думать, что «святая равноапостольная Елена» в реальной жизни была… ну, скажем так: легкомысленной женщиной, веселой Магдалиной. Известно, что она была дочерью трактирщика. Известно, что до двадцати восьми лет она не выходила замуж, а в двадцать восемь лет родила сына Константина, будущего императора, от римского военачальника Констанция Хлора, тоже будущего императора. Известно далее, что в 293 году нашей эры Констанций Хлор, усыновленный императором Максимианом, разошелся с Еленой, как с женщиной «низкого происхождения», и женился на падчерице императора. Однако сын Елены, Константин, остался верен матери, и, когда в 306 году, после смерти Констанция Хлора, он был провозглашен императором, ей стали воздаваться большие почести: она была возведена в сан «августы», ее изображение чеканилось на монетах.
– Недурная карьера: от кабацкой девицы до императрицы! – засмеялся Степан.
– Да, это была особа с карьерой… и с изюминкой, – усмехнулся Альфан. – Однако «низкое происхождение» и прошлая жизнь грузом давили на ее имя, а в известной мере и на имя Константина. Надо было стереть память об этом. Но как? Есть французская пословица: «Когда черт состарится, он идет в монахи». Вот то же самое случилось и с Еленой. На склоне лет, при поддержке сына, а вероятно, и по его подсказке, Елена приняла христианство и ушла в монастырь. Первый покров забвения был наброшен на прошлое веселой Магдалины. А когда в 325 году Константину понадобилось проделать свой иерусалимский маневр, он отправил свою мать в Палестину. Там она успешно выполнила задание сына и получила за это соответствующую награду: после смерти была причислена к лику святых. По тем временам это… это…
Альфан несколько раз щелкнул пальцами, не находя подходящего слова, и, наконец, расхохотавшись, сказал:
– Это было равносильно… ну, хотя бы возведению в сан герцогини, если перевести на понятия девятнадцатого века. Тем самым на прошлое Елены был наброшен еще один покров забвения. Церковный покров…
Петров рассмеялся:
– Небесная герцогиня!
– Вот именно! – весело подхватил Альфан. Потом он сразу как-то посерьезнел и уже совсем другим тоном заключил:
– Так начался культ Иерусалима. И вот уже свыше шестнадцати веков ядовитый туман лжи окутывает древний город. Эта ложь оказалась очень выгодной мирским и духовным владыкам.
Шестнадцатого ноября утром Люсиль проснулась в слезах.
Быстро перебежав через комнату, она шмыгнула под одеяло к Тане, с которой спала в одном номере.
– Что с тобой, Люсиль? Почему ты плачешь?
– Я видела сон…
– Какой сон? – спросила Таня.
– Я видела во сне папу и маму, – продолжала всхлипывать Люсиль. – Мама тянулась ко мне, звала… А я… я хотела к ней побежать и не м-могла. Н-ноги не двигались…
Таня нежно прижала к себе девочку и сказала:
– Но ты же знаешь, Люсиль, из-за чего мы задержались в Иерусалиме?
– Он злой, злой, этот полковник Стирлинг! – вдруг вскипела Люсиль. – Я расскажу о нем папе.
Понемногу Люсиль успокоилась и стала одеваться. За утренним завтраком лицо ее просветлело, и она воскликнула:
– Танья! Танья! Что я придумала!
– Ну, что же ты придумала, детка?
Девочка приняла строгий, почти торжественный вид и, глядя на Таню и Степана, сказала:
– Я пошлю папе и маме телеграмму? Можно?
– Конечно, можно, – улыбнулась Таня. – А что же ты напишешь в ней?
Люсиль живо вскочила с места, подбежала к стоявшему у окна бювару и стала что-то писать, слегка высунув кончик языка. Через несколько минут она протянула Тане листок, на котором стояло:
«Дорогие папа и мама! Я сижу в Иерусалиме. Спасайте свою дочку. Целую. Люсиль».
– Глупенькая девочка! Разве можно посылать такую телеграмму? Ты только перепугаешь родителей – ведь они не поймут, в чем дело. И потом, ты даже своего иерусалимского адреса не указала.
Люсиль была смущена и нерешительно спросила:
– Так что же мне написать?
В этот момент Степан вдруг хлопнул себя по лбу и весело воскликнул:
– Постой, Люсиль! Ты мне дала хорошую мысль. Я тоже что-то придумал!
И, подойдя к бювару, Петров быстро стал писать. Потом, обернувшись, он сказал:
– Я решил послать отцу Люсиль такую телеграмму: «Я, дипломатический сотрудник морского атташе СССР в Швеции, капитан 3-го ранга Петров, совместно с моей женой, а также дипломатический сотрудник военного атташе СССР в Швеции капитан Потапов едем из Москвы через Каир к месту нашей службы. Из Багдада с нами едет ваша дочь Люсиль. По прибытии в Иерусалим 12 ноября мы просили и. о. начштаба в Иерусалиме полковника Стирлинга предоставить в наше распоряжение легковую машину от Иерусалима до Каира, но полковник Стирлинг в этом отказал и обещает отправить нас только 27 ноября с колонной интендантских грузовиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Вдоль всей этой мрачной стены стояла длинная цепочка евреев. Тут были мужчины и женщины, длиннобородые старики и молодые парни, девушки и маленькие дети – все в старинных религиозных одеждах, с молитвенниками в руках. Евреи истово кланялись, вполголоса бормотали молитвы, и от этого воздух был полон жужжания – будто здесь сердито гудел огромный рой шмелей. Потом вся цепочка падала на землю, горячо лобызала холодный камень стены, вновь поднималась и жужжала, вновь падала и целовала стену… Должно быть, этот ритуал длился веками, так как камни от прикосновений и поцелуев блестели, как полированные.
Вся картина производила жуткое и гнетущее впечатление.
– Это стена еврейского плача, – равнодушно разъяснил араб. – Это все, что осталось от древнееврейского храма Соломона. Каждый день приходят сюда здешние евреи и сокрушаются о гибели своего бывшего царства. Но это им не поможет, теперь здесь земля арабов! – зло и резко сказал гид.
– Уйдем отсюда поскорее! – воскликнула Таня. – Слишком уж пахнет здесь религиозным изуверством, средневековьем, кострами ведьм, безумием…
Едкие слова гида напомнили советским путешественникам о реальном Иерусалиме, о Иерусалиме 1942 года. Каким мирно-идиллическим он казался с высоты Масличной горы! И каким внутренне разоренным, полным острейших национальных, социальных и политических противоречий он был в действительности!
Вот верхняя, нагорная часть города, та, что широким внешним поясом громоздится по откосам котловины. Хорошо мощенные нарядные улицы, многоэтажные дома, дуговые фонари… Университет, школы, больницы, почтово-телеграфные конторы… Прекрасное здание библиотеки… Всюду зелень, парки, сады… Шикарные магазины, кафе и отели… Знаменитый отель «Царь Давид», автомобили лучших заграничных марок… Это европейский, или, вернее, еврейский город. Здесь живут главным образом евреи иммигранты из других стран, евреи купцы, промышленники. А в дальних, бедных кварталах – евреи ремесленники и рабочие.
Вот через несколько улиц нижняя, центральная часть города, та, что прилепилась к плоскости впадины, – маленькие, восточного типа домики, высокие заборы, узенькие, кривые улицы и переулки, ослики и мулы, бродячие собаки, мелочные лавочки. Темный крытый базар, где в бесчисленных палатках, балаганчиках, клетушках стучат молотки, кричат продавцы, тараторят женщины, свистят и дудят ребятишки…
Это арабский город. Здесь живут последователи аллаха, тринадцать веков назад завоевавшие Иерусалим, в течение многих поколений трудившиеся здесь и считающие себя его хозяевами.
Между еврейским и арабским городом идет долгая, упорная, жестокая война, искусно раздуваемая англо-американскими колонизаторами. Война в политике, в экономике, в общественной жизни, в сфере религии, в быту… Война с кровью, погромами, убийствами из-за угла, террористическими актами, вооруженными восстаниями…
Целый день советские путешественники бродили по Иерусалиму, и чем дальше, тем все более мрачным, искаженным болезненной судорогой выступало перед ними лицо этого города.
– Сколько жителей в Иерусалиме? – спросил Петров.
– Считают – сто пятьдесят тысяч, – ответил гид.
– А кого больше: арабов или евреев?
Гид сначала помолчал, а затем дипломатично ответил:
– Арабы говорят, что арабов больше, а евреи говорят, что евреев больше.
И потом, указав на улицу, которую они в тот момент пересекали, гид бесстрастно, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщил:
– По этой улице евреям ходить нельзя. Если еврей здесь пойдет, арабы его убьют. А есть улицы, по которым нельзя ходить арабам. Если араб пойдет, евреи его убьют…
Вечером советские путешественники разговаривали с Альфаном. Все сидели у камина в гостиной отеля. В камине, по английской традиции, пылал огонь, приятно потрескивало дерево.
Делились впечатлениями дня.
Таня рассказала Альфану о своем разговоре с монахом на Голгофе. Альфан рассмеялся и затем с галантностью истинного француза воскликнул:
– Браво, мадам! Вы попали в самую точку… Воображаю, какая была физиономия у монаха! Вашими устами, мадам, говорил здравый рассудок и историческая наука. Подумайте сами! Шекспир умер в 1616 году, то есть триста двадцать четыре года назад. А между тем сколько споров и дискуссий идет о том, кто был действительно автором его великих творений! Да и существовал ли вообще Шекспир? И этот спор ведется в наше время, при книгопечатании, прессе, целых фалангах литературоведов и историков! А тогда?.. – Альфан сделал презрительный жест рукой и затем продолжал: – Монахи утверждают, будто бы та женщина, которую они именуют святой Еленой, не только открыла место Голгофы, но и нашла крест, на котором был распят Христос, гвозди, которыми он был прибит к кресту, даже яму, оставшуюся от креста там, где он был вкопан в землю. Ну, не смешно ли? Елена была в Иерусалиме в 325 году, то есть с момента смерти Христа до ее появления на Голгофе прошло столько же времени, сколько прошло между смертью Шекспира и нашими днями. Как мог более трех веков сохраниться деревянный крест? Да он давным-давно истлел бы! И как могла сохраниться яма, где он якобы стоял? Ведь ее давным-давно засыпало бы пылью и песком! Наконец, как могли через 325 лет отыскаться гвозди, которыми Христос был прибит к кресту? Да, стоит лишь подойти к поповским небылицам с точки зрения самого элементарного здравого смысла, и они рушатся, словно карточный домик!
Альфан поправил дрова в камине и, ядовито усмехнувшись, снова заговорил:
– Да и только ли что?.. В храме, который вы осматривали, вам, несомненно, показывали «Капеллу тернового венца».
Таня утвердительно кивнула головой.
– Так вот, – продолжал Альфан, – эта капелла воздвигнута на том самом месте, где, по утверждению монахов, на голову Христа был возложен терновый венок. Но когда было «установлено», что это событие произошло именно здесь? Монахи отвечают: в 1384 году! Через четырнадцать веков после смерти Христа! Опять явная чепуха… Или еще: на крестном пути Христа вам, конечно, показывали свод и дом, в котором Пилат будто бы произнес слова: «Вот человек!»
– Да-да! – вспомнила Таня. – Нам показывали… Это мрачный дом средневекового стиля…
– Вот именно! Но знаете ли вы, когда было «установлено», что Пилат именно здесь сказал свои знаменитые слова? Монахи отвечают: в пятнадцатом веке! Через тысячу пятьсот лет после смерти Христа! Кто поверит в такую нелепость? Можно было бы привести еще десяток примеров подобного жульничества монахов, но стоит ли?
– Разумеется, не стоит, – вмешался Петров. – Вы, мосье Альфан, вероятно, знаете, что мы, советские люди, давно не верим в подобные выдумки. Меня интересует другое: как и когда вообще сложился культ Иерусалима?
– Охотно отвечу, – с готовностью откликнулся француз. – Но прежде позвольте сделать одно замечание… Обратили ли вы внимание на то, что «Храм гроба господня», который вы осматривали, является своего рода интернационалом церквей?
– Интернационалом церквей? – с недоумением спросил Потапов. – Что вы имеете в виду?
– Должно быть, вам не бросилось это в глаза, – продолжал Альфан. – Да-да, месье и мадам, я не шучу: весь этот храм расчерчен на кусочки и каждый кусочек принадлежит тому или иному вероисповеданию. Например, Капелла явления Христа, построенная на месте, где Христос будто бы явился своей матери, принадлежит католикам; Капелла святого Логгина – греко-православной церкви; Капелла разделения риз – армяно-григорианской церкви, и ей же принадлежит Капелла святой Елены, Малая капелла принадлежит коптам, и так далее. Да что капеллы! Нередко в одной и той же капелле различные предметы культа принадлежат различным церквам. Например, в Капелле ангела из шестнадцати светильников пять принадлежат грекам, пять – армянам, пять – католикам и один – коптам. Еще забавнее в Капелле гроба господня: здесь не только все светильники расписаны по разным вероисповеданиям, но даже отдельные украшения имеют разных хозяев. Мраморный барельеф, изображающий вознесение Христа, принадлежит грекам; картина, висящая с правой стороны, – армянам, а картина, висящая слева, – католикам! Могут, пожалуй, сказать: ну что ж, и хорошо, что все христианские исповедания объединяются здесь в общем почитании того, кого они считают своим богом. Но какое тут объединение! Редко можно встретить такую вражду и ненависть, какие царят в отношениях между различными исповеданиями именно здесь, на могиле Христа. Взаимные интриги, препирательства, подсиживания, обманы… Дело иногда доходит до резни… Ах, если бы вы знали, сколько крови пролилось в течение веков на мраморную плиту «гроба господня»! Вот как чтят церкви память того, кто, по их же словам, был воплощением любви и мира!
Альфан брезгливо поморщился и, точно желая поскорее забыть о преступлениях церковников, воскликнул:
– Но довольно об этом!.. Вы, месье Петров, спрашивали меня, как сложился культ Иерусалима? Извольте, я расскажу. Началось это в четвертом веке нашей эры. Римская империя в то время находилась в состоянии полного разложения, она распадалась на части, каждая из которых провозглашала и низвергала различных императоров. Шла бесконечная борьба за власть между многочисленными претендентами. В 306 году умер император Констанций Хлор. Римский престол наследовал его сын – Константин, впоследствии прозванный «великим». У Константина имелись соперники; двадцать лет он вел войну за власть, пролил море крови и в 325 году, наконец, стал единодержавным монархом. Почему он победил? Конечно, известную роль тут сыграли личные таланты Константина, но главное все-таки было не в этом. Главное было в христианах! Константин очень скоро заметил, что в тогдашней Римской империи есть только одна сила, которая способна служить цементом, связывающим воедино разрозненные части империи, – христианство. И он решил опереться на христиан. В 313 году Константин издал свой знаменитый эдикт о веротерпимости и в течение последующих лет резко улучшил положение христиан в подвластных ему владениях. Это имело очень большое значение. Легенда говорит, будто накануне решающей битвы со своим главным соперником – Мавксенцием – Константин во сне увидел огненный крест, и голос свыше сказал ему: «Сим победишь!» Проснувшись, Константин приказал нарисовать на своих знаменах крест. Это так вдохновило христиан – в войсках Константина их было очень много, – что в тот же день Мавксенций был наголову разбит. Весьма вероятно, что сам Константин выдумал эту столь выгодную ему легенду, но она хорошо отражает действительное положение вещей: именно покровительство христианству принесло Константину торжество. Ловкий маневр, не правда ли?
Альфан потер руки от удовольствия, точно он сам был если не Константином, то его главным советником, и затем продолжал:
– Константину нужно было укрепить завоеванную власть и как-то объединить расползавшиеся части империи. И для этого он опять-таки решил использовать христианство. Перенеся столицу из Рима в Византию, он основал Константинополь и возложил свои главные надежды на восточную половину империи, где христиане были особенно сильны. Надо было придать этой части блеск и ореол, создать в ней какой-то притягательный для христианства центр. Ведь христиане, так хорошо послужившие ему в прошлом, могли послужить и в будущем! И вот умный император решает «открыть» Иерусалим! В том же, 325 году он отправляет туда свою престарелую мать Елену, снабдив ее надлежащими инструкциями. В результате Елена «находит» там, где нужно, крест, гвозди и прочие атрибуты «страстей господних». Затем Константин строит в Иерусалиме храм – родоначальник того храма, который вы видели вчера. Это и было началом культа Иерусалима…
Альфан сердито переворошил угли в камине и, отложив щипцы, продолжал.
– У Константина была еще одна причина, уже более личного свойства, для того чтобы послать свою мать в Иерусалим. Видите ли, то немногое, что сохранилось о ней в истории, заставляет думать, что «святая равноапостольная Елена» в реальной жизни была… ну, скажем так: легкомысленной женщиной, веселой Магдалиной. Известно, что она была дочерью трактирщика. Известно, что до двадцати восьми лет она не выходила замуж, а в двадцать восемь лет родила сына Константина, будущего императора, от римского военачальника Констанция Хлора, тоже будущего императора. Известно далее, что в 293 году нашей эры Констанций Хлор, усыновленный императором Максимианом, разошелся с Еленой, как с женщиной «низкого происхождения», и женился на падчерице императора. Однако сын Елены, Константин, остался верен матери, и, когда в 306 году, после смерти Констанция Хлора, он был провозглашен императором, ей стали воздаваться большие почести: она была возведена в сан «августы», ее изображение чеканилось на монетах.
– Недурная карьера: от кабацкой девицы до императрицы! – засмеялся Степан.
– Да, это была особа с карьерой… и с изюминкой, – усмехнулся Альфан. – Однако «низкое происхождение» и прошлая жизнь грузом давили на ее имя, а в известной мере и на имя Константина. Надо было стереть память об этом. Но как? Есть французская пословица: «Когда черт состарится, он идет в монахи». Вот то же самое случилось и с Еленой. На склоне лет, при поддержке сына, а вероятно, и по его подсказке, Елена приняла христианство и ушла в монастырь. Первый покров забвения был наброшен на прошлое веселой Магдалины. А когда в 325 году Константину понадобилось проделать свой иерусалимский маневр, он отправил свою мать в Палестину. Там она успешно выполнила задание сына и получила за это соответствующую награду: после смерти была причислена к лику святых. По тем временам это… это…
Альфан несколько раз щелкнул пальцами, не находя подходящего слова, и, наконец, расхохотавшись, сказал:
– Это было равносильно… ну, хотя бы возведению в сан герцогини, если перевести на понятия девятнадцатого века. Тем самым на прошлое Елены был наброшен еще один покров забвения. Церковный покров…
Петров рассмеялся:
– Небесная герцогиня!
– Вот именно! – весело подхватил Альфан. Потом он сразу как-то посерьезнел и уже совсем другим тоном заключил:
– Так начался культ Иерусалима. И вот уже свыше шестнадцати веков ядовитый туман лжи окутывает древний город. Эта ложь оказалась очень выгодной мирским и духовным владыкам.
Шестнадцатого ноября утром Люсиль проснулась в слезах.
Быстро перебежав через комнату, она шмыгнула под одеяло к Тане, с которой спала в одном номере.
– Что с тобой, Люсиль? Почему ты плачешь?
– Я видела сон…
– Какой сон? – спросила Таня.
– Я видела во сне папу и маму, – продолжала всхлипывать Люсиль. – Мама тянулась ко мне, звала… А я… я хотела к ней побежать и не м-могла. Н-ноги не двигались…
Таня нежно прижала к себе девочку и сказала:
– Но ты же знаешь, Люсиль, из-за чего мы задержались в Иерусалиме?
– Он злой, злой, этот полковник Стирлинг! – вдруг вскипела Люсиль. – Я расскажу о нем папе.
Понемногу Люсиль успокоилась и стала одеваться. За утренним завтраком лицо ее просветлело, и она воскликнула:
– Танья! Танья! Что я придумала!
– Ну, что же ты придумала, детка?
Девочка приняла строгий, почти торжественный вид и, глядя на Таню и Степана, сказала:
– Я пошлю папе и маме телеграмму? Можно?
– Конечно, можно, – улыбнулась Таня. – А что же ты напишешь в ней?
Люсиль живо вскочила с места, подбежала к стоявшему у окна бювару и стала что-то писать, слегка высунув кончик языка. Через несколько минут она протянула Тане листок, на котором стояло:
«Дорогие папа и мама! Я сижу в Иерусалиме. Спасайте свою дочку. Целую. Люсиль».
– Глупенькая девочка! Разве можно посылать такую телеграмму? Ты только перепугаешь родителей – ведь они не поймут, в чем дело. И потом, ты даже своего иерусалимского адреса не указала.
Люсиль была смущена и нерешительно спросила:
– Так что же мне написать?
В этот момент Степан вдруг хлопнул себя по лбу и весело воскликнул:
– Постой, Люсиль! Ты мне дала хорошую мысль. Я тоже что-то придумал!
И, подойдя к бювару, Петров быстро стал писать. Потом, обернувшись, он сказал:
– Я решил послать отцу Люсиль такую телеграмму: «Я, дипломатический сотрудник морского атташе СССР в Швеции, капитан 3-го ранга Петров, совместно с моей женой, а также дипломатический сотрудник военного атташе СССР в Швеции капитан Потапов едем из Москвы через Каир к месту нашей службы. Из Багдада с нами едет ваша дочь Люсиль. По прибытии в Иерусалим 12 ноября мы просили и. о. начштаба в Иерусалиме полковника Стирлинга предоставить в наше распоряжение легковую машину от Иерусалима до Каира, но полковник Стирлинг в этом отказал и обещает отправить нас только 27 ноября с колонной интендантских грузовиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44