Затем, не без влияния Англии, разгорелась длительная война между Суданом и Эфиопией. Все это ослабило махдистское государство. В 1896 году британское правительство сочло обстановку достаточно созревшей для контрнаступления, и „сердар“ Китченер начал операции против Судана. Они развивались довольно медленно, так как по мере своего продвижения Китченер тянул за собой железнодорожную линию. Однако 2 сентября 1898 года, то есть примерно через два года после начала военных действий, Китченер захватил махдистскую столицу Омдурман и нанес решительное поражение противнику. Вскоре после того махдистское государство окончательно рухнуло, и 19 января 1899 года между Англией и Египтом было подписано „соглашение о совместном управлении Суданом“, которое фактически превращало Судан в колонию британской короны…»
Потапов замолчал и несколько минут молча пробегал текст. Потом он сказал:
– А вот и заключение главы… Слушайте! «Простите, дорогой друг, – переводил Потапов, – что я прочитал вам скучную лекцию о прошлом Судана. Меня сильно заинтересовала его история. Но теперь я больше не буду злоупотреблять вашим терпением. Доскажу кратко. Вот уже сорок лет, как Судан находится под властью Англии. Каков же итог? Судите сами. Что получила Англия? В основном – хлопок для своей текстильной промышленности. За эти сорок лет производство хлопка в Судане увеличилось в тринадцать раз. Что получил Судан? А вот что: сейчас в Судане число грамотных жителей не достигает одного процента; в школах обучается не больше одного процента детей школьного возраста; на триста тысяч человек приходится одна больница. Красноречиво, не правда ли?
Что отсюда вытекает? Вчера я был в Омдурмане, который расположен в нескольких километрах от Хартума, по ту сторону Белого Нила. Один друг познакомил меня со стариком арабом, который в молодости участвовал в махдистском движении. Колоритная фигура! Большая белая борода, тюрбан на голове, длинный халат и кожаные туфли с загнутыми носками… Мой друг сумел привести его в хорошее настроение, и старик много рассказывал о Махди, к которому относится с благоговением, пел старинные махдистские песни. Потом замолчал и задумался, точно соизмерял прошлое с настоящим. „Скоро аллах снова пошлет Махди на землю, и мы снова станем свободны… Уже навсегда!“ – сказал он убежденно и торжественно.
Когда я возвращался в Хартум, у меня было такое чувство, точно я слышал голос миллионов суданцев. Конечно, новый „Махди“, если он придет, будет одет в иной костюм, чем Мухаммед-Ахмет, и апеллировать он станет не к корану, а к принципу самоопределения наций. Но роль его будет та же, а успех превзойдет успех его предшественника…»
Потапов закрыл книжку и задумчиво сказал: – Неудивительно, что продавец сунул нам эту книжку из-под полы… Местным властям она, видимо, пришлась против шерсти.
На следующий день полет продолжался. В Хартуме трасса самолета вернулась к долине Нила – на этот раз Белого Нила. Снова под самолетом тянулась ярко-зеленая полоса, но здесь она все решительнее оттесняла пески пустыни, и они отступали перед зелеными равнинами и густыми лесами.
Внизу лежали гигантские экваториальные болота – Бахр эль-Газель. Они тоже питают своими водами Нил. Болота сменились тропическими лесами без конца и края. Потом местность постепенно стала повышаться. На горизонте замаячили горы…
Все утро второго дня путешествия Бингхэм упорно молчал, а Петрова он словно вовсе не видел. Англичанин был явно скандализован «большевистской выходкой» Степана накануне и усматривал в ней «акт открытой пропаганды». Теперь в Бингхэме происходил какой-то смутный процесс, свойственный английской психологии, – процесс полусознательного-полуинстинктивного приспособления к новому, неожиданному явлению. Если бы можно было выразить словами пеструю смесь его мыслей и ощущений, то получилось бы примерно следующее.
Бингхэм ставил перед собой вопрос, как ему надлежит держаться с советскими путешественниками: демонстративно ли отвернуться от них и замкнуться в ледяной холодности или, наоборот, продолжать, а может быть, даже развивать знакомство с ними? Отыскивая правильное решение этой «проблемы», Бингхэм в конце концов почувствовал – не пришел к логически законченному выводу, а именно почувствовал, – что, учитывая время и обстановку, круто рвать с советскими людьми было бы «не по-английски». Поэтому во время ленча, разнесенного молоденьким стюардом, англичанин как ни в чем не бывало обратился к Петрову:
– В вашей стране, вероятно, нет таких пустынь, как здесь?
– Пустыни есть, – ответил Степан. – Но вот таких тропических лесов, как те, над которыми мы пролетаем, у нас действительно нет.
Вновь завязался разговор. На этот раз Бингхэм стал развивать свои взгляды на британские перспективы в Африке.
– Я принадлежу к «африканской школе», – заявил он и, заметив вопросительный взгляд Степана, пояснил: – в среде работников нашего колониального ведомства есть такое направление. В прошлом веке наши государственные люди считали Азию, в особенности Индию сердцем Британской колониальной империи. Для тех времен это было правильно. Даже в наш век немало английских политиков исповедовало такие взгляды. Пожалуй, последним из могикан был лорд Керзон. Но сейчас «азиатская школа» постепенно вымирает. Да и неудивительно…
Бингхэму очень хотелось сказать, что за крушение «азиатской школы» в немалой доле ответственны большевики, революция которых дала сильный толчок росту национального движения в Азии. Но, вовремя вспомнив, что разговор идет как раз с одним из большевиков, Бингхэм придал своим рассуждениям более общую форму.
– Народы Азии, – говорил он, – в течение последних двадцати – двадцати пяти лет переживают эпоху национального подъема: мы разбудили их, внесли в их жизнь элементы европейской культуры. Остальное сделали события 1914–1918 годов и послевоенного периода. Естественно, что все это сокращает наши, британские, перспективы в Азии. Однако, разумеется, и в Азии мы еще нужны. Мы не можем просто сбросить со своих плеч ответственность за судьбу азиатских народов.
– А разве азиатские народы нуждаются в ваших плечах и сами не ответственны за свою судьбу? – саркастически спросил Степан.
Бингхэм сделал вид, что не понял иронии собеседника, и начал подробно развивать ту лицемерную концепцию о «бремени белого человека», которой британские империалисты в течение веков старались замаскировать жестокое порабощение колониальных народов. Согласно этой «концепции», белая раса, проникнутая духом христианского учения, якобы самим богом и историей предназначена руководить погрязшей в невежестве и грехе «цветной расой».
– Сейчас в британском колониальном ведомстве, – продолжал Бингхэм, – преобладает «африканская школа». Мы, ее сторонники, думаем, что будущее Британской империи связано с Африкой. Народы Африки еще долгое время будут нуждаться в помощи и руководстве белых. У нас, англичан, в этой области имеется громадный опыт…
– И большие прибыли сулит это «руководство» африканскими народами? – снова съязвил Степан.
Бингхэм еще раз сделал вид, что не понял иронии, и погрузился в свои мысли.
Самолет миновал Эстеббе и шел сейчас над голубыми водами гигантского озера Виктория.
Степан не торопился прервать размышления Бингхэма, но затем все же спросил, на чем, собственно, основываются надежды приверженцев «африканской школы».
– Во-первых, – начал Бингхэм, – на том, что Африканский континент очень богат естественными дарами природы. Здесь есть золото, хром, ванадий, кобальт, уран, медь, марганец, графит и многое другое. Здесь центр мировой добычи алмазов. Африканские недра еще мало исследованы. Кто знает, что скрывается под этими дикими лесами? – И он небрежным жестом указал в окно. – Одно ясно: геологические богатства Африки огромны и разнообразны. А ведь имеется и много другого: леса, могучие реки и водопады, земли, пастбища… Использование всего этого только начинается. Африка располагает большими топливными и энергетическими ресурсами, а между тем ее доля в мировом производстве топлива и электроэнергии в 1937 году не превышала одного процента! Англия в Африке в той или иной форме контролирует десять миллионов квадратных километров территории с шестьюдесятью пятью миллионами населения. Это составляет около трети всей территории и всего населения континента. Наиболее богатые районы Африки – Южно-Африканский Союз, Родезия, Кения, Танганьика, Золотой Берег – входят в состав Британской империи. Как же не говорить об исключительной важности Африки для Англии!
Бингхэм вздохнул и, точно возвращаясь из царства волшебных снов к суровой действительности, уже совсем другим тоном закончил:
– Вот только бы выиграть войну!..
Вторую ночь путешественники провели почти на самом экваторе, в Найроби – главном городе английской колонии Кения. Найроби лежит на полпути между Каиром и Кейптауном. Хотя город расположен в горах, было томительно жарко.
В пять часов утра самолет поднялся с аэродрома и, набрав высоту, понесся дальше на юг. Снова, точно на киноленте, внизу замелькали горы, тропические леса, саванны… Скоро миновали границу Кении и вступили в воздушное пространство Танганьики, бывшей германской колонии, ставшей после первой мировой войны британской подмандатной территорией. К полудню уже и Танганьика осталась позади.
Самолет шел спокойно. Ровно и мощно гудели моторы. Около часа дня мальчик-стюард, как всегда, роздал пассажирам дорожный завтрак…
И вдруг что-то резко изменилось в режиме полета. Ровное гудение моторов сменилось прерывистым. Редкие вначале перебои все учащались, мотор задыхался, чихал, то вдруг начинал работать с бешеной скоростью, то вдруг замирал… Машину дергало, качало, клонило набок…
Пассажиры заволновались. Первым поднял тревогу «алмазный король». Схватив за рукав пробегавшего мимо Брауна, он резко спросил:
– В чем дело?
Браун нетерпеливо повел плечом, высвободил рукав и на ходу бросил:
– Правый мотор капризничает.
Беспокойство стало нарастать. Пассажиры приникли к окнам, смотрели на землю, проносившуюся внизу, многозначительно переглядывались и обменивались ничего не значащими словами. Никто не хотел громко сказать того, о чем думал, чего боялся…
Общее напряжение еще более возросло, когда самолет стал постепенно снижаться. Видимо отчаявшись в возможности долететь до ближайшего аэродрома, пилот решил посадить машину на первой подходящей площадке. Но внизу тянулся сплошной тропический лес да в отдалении, почти на самом горизонте, вставали острые пики синеющего горного хребта. Куда же тут сядешь?..
Внезапно раздался громкий выхлоп, и правый мотор сразу смолк. Самолет резко накренился вправо, и пассажиры, выброшенные из своих кресел, попадали друг на друга. Раздались крики, брань. Полковник Менц торопливо читал молитву, генерал Гордон закрыл глаза, а Бингхэм вытянул вперед руки, точно стараясь оттолкнуть от себя грозный перст судьбы.
Однако это еще не был конец. Взревел, как на старте, левый мотор. Самолет, все больше снижаясь, несся теперь на одном моторе. Пилот лихорадочно искал место для посадки. Он круто изменил курс и пошел под прямым углом к прежней трассе, взяв направление в сторону мерцавших в отдалении гор. Он надеялся, что где-то там, впереди, ближе к синеющим вершинам, девственный лес должен смениться саванной или открытым плоскогорьем. Там можно будет сесть, не подвергая пассажиров гибельной опасности. Самолет, как загнанная лошадь, дрожал и кренился набок, но все еще продолжал нестись вперед.
Очертания гор становились все отчетливее, но внизу по-прежнему ярко зеленела сплошная масса тропического леса, Нигде ни полянки, ни прогалинки. Судорожно вцепившись в рычаги управления, пилот пожирал глазами каждую складку, каждую неровность в зеленых дебрях, проносившихся внизу. Однако пока он не видел ни одной «лужайки спасения»… Между тем самолет спускался все ниже… ниже… ниже… Вот уже явственно стали различаться кроны отдельных деревьев, густые переплетения лиан, темные и бледные пятна зелени лиственных покровов…
Что же дальше? Неужели машина сядет на вершины этих тропических гигантов? Неужели ударится с размаху в могучие вековые стволы?
С замиранием сердца пассажиры ожидали каждой следующей секунды. Все ниже… ниже… Вот уже кажется, что машина идет в каких-нибудь двух-трех метрах над вершинами деревьев. Еще секунда – и все будет кончено…
Пилот сделал последнее отчаянное усилие: он перевел мотор на форсированный режим. Мотор издал рев смертельно раненного животного. Самолет вздрогнул всем корпусом и подпрыгнул на несколько десятков метров вверх. Пелена леса словно провалилась вниз, вершины деревьев отступили. Но надолго ли?
Вдруг впереди что-то показалось… Оборвалась бесконечно зеленая панорама леса. На скате пологого горного склона мелькнула открытая площадка. Она была невелика, эта площадка, мерцавшая бледной зеленью травы, но все-таки под самолетом маячила какая-то плоскость. С высоты она казалась ровной, гладкой…
Самолет спускался все ниже. Пилот выключил мотор и начал гасить скорость, выравнивая машину над землей. И вдруг резкий толчок о землю… Еще толчок… Машина побежала по травянистому полю. Оно было совсем не таким безобидным, каким казалось сверху: поле было в рытвинах и камнях. Самолет, еще полный инерции стремительного движения, высоко подпрыгивал, пассажиры ударялись о стенки, о сиденья, друг о друга…
Внезапно перед машиной вырос большой обломок скалы. Пилот сделал бешеный рывок – он хотел развернуть машину и избежать смертельного столкновения…
Но поздно! Самолет врезался в камень. Раздался страшный грохот. Столб обломков и пыли взлетел высоко над землей…
Глава десятая
В ДЖУНГЛЯХ
Впоследствии Степан не раз пытался восстановить в памяти эти последние минуты перед катастрофой. Но события развивались с такой быстротой, а нервы были так напряжены, что все случившееся не успело закрепиться в его сознании. Степан хорошо запомнил только, что после удара самолета о скалу его с силой бросило вперед и подкинуло вверх. Он больно ушиб голову о потолок и чувствовал, что по лицу течет кровь. Он в страхе стал искать Таню и нашел ее позади себя, еще дальше от разбитого носа самолета. Она отделалась лишь несколькими синяками. У Степана отлегло от сердца. Он достал носовой платок и наскоро перевязал им голову. Потапов с трудом вылезал из-под груды баулов и чемоданов, обрушившихся на него в момент катастрофы. К счастью, он тоже не пострадал, если не считать здоровенного синяка под левым глазом. В общем, советским пассажирам явно повезло. Но дело было, конечно, не столько в счастье, сколько в том, что они сидели в средней части самолета. Что же до негров и мальчика-стюарда, находившихся в хвостовой части, то они остались совсем невредимы. Несколько царапин на руках и голове в таких случаях не идут в счет.
Гораздо хуже обстояло дело с теми, кто сидел в передней части самолета. Пилот и «алмазный король» были убиты сразу. Полковника Менца ранило в грудь, генерала Гордона – в плечо, у Бингхэма была сломана ключица и рука, и он тихо стонал от боли. Капитан Лесли и механик Браун изрядно ободрали руки и ноги, но, в общем, мало пострадали.
После первых минут оцепенения начались поиски выхода из машины. Это несколько облегчалось тем, что при ударе о скалу самолет раскололся на две части. Сначала на землю выскочил Потапов. Он помог выйти Степану и Тане. За ними последовали другие.
Таня быстро осмотрела голову Степана.
– Ты, Степа, отделался пустяками! – обрадовавшись, сказала она. – Через два-три дня пройдет… Посмотрим, что у других.
Началась эвакуация из самолета тяжело пострадавших. На это потребовалось немало времени и усилий. Раны генерала и бурского полковника были болезненны, но не опасны. Когда Таня приблизилась к ним со своей медицинской сумкой, полковник Менц, сделав оборонительный жест, резко бросил:
– Что вам угодно, мадам?
– Я хотела бы помочь вам, – мягко сказала Таня. – Я – врач, и у меня есть кое-какие медикаменты…
– Врач? – с явным недоверием повторил полковник. – Как это странно, в самом деле…
В его голове, видимо, никак не укладывались понятия: врач и красивая женщина. В конце концов бур все-таки смирился и отдал себя в распоряжение Тани, которая, ловко разрезав его одежду, занялась антисептикой и лечением раны. Как тут пригодилась Тане ее походная аптечка! Вскоре полковник Менц был тщательно перевязан и с удивлением почувствовал, что ему стало значительно легче. После опыта полковника генерал уже без сопротивления покорился указаниям Тани. Хуже всего обстояло дело с Бингхэмом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Потапов замолчал и несколько минут молча пробегал текст. Потом он сказал:
– А вот и заключение главы… Слушайте! «Простите, дорогой друг, – переводил Потапов, – что я прочитал вам скучную лекцию о прошлом Судана. Меня сильно заинтересовала его история. Но теперь я больше не буду злоупотреблять вашим терпением. Доскажу кратко. Вот уже сорок лет, как Судан находится под властью Англии. Каков же итог? Судите сами. Что получила Англия? В основном – хлопок для своей текстильной промышленности. За эти сорок лет производство хлопка в Судане увеличилось в тринадцать раз. Что получил Судан? А вот что: сейчас в Судане число грамотных жителей не достигает одного процента; в школах обучается не больше одного процента детей школьного возраста; на триста тысяч человек приходится одна больница. Красноречиво, не правда ли?
Что отсюда вытекает? Вчера я был в Омдурмане, который расположен в нескольких километрах от Хартума, по ту сторону Белого Нила. Один друг познакомил меня со стариком арабом, который в молодости участвовал в махдистском движении. Колоритная фигура! Большая белая борода, тюрбан на голове, длинный халат и кожаные туфли с загнутыми носками… Мой друг сумел привести его в хорошее настроение, и старик много рассказывал о Махди, к которому относится с благоговением, пел старинные махдистские песни. Потом замолчал и задумался, точно соизмерял прошлое с настоящим. „Скоро аллах снова пошлет Махди на землю, и мы снова станем свободны… Уже навсегда!“ – сказал он убежденно и торжественно.
Когда я возвращался в Хартум, у меня было такое чувство, точно я слышал голос миллионов суданцев. Конечно, новый „Махди“, если он придет, будет одет в иной костюм, чем Мухаммед-Ахмет, и апеллировать он станет не к корану, а к принципу самоопределения наций. Но роль его будет та же, а успех превзойдет успех его предшественника…»
Потапов закрыл книжку и задумчиво сказал: – Неудивительно, что продавец сунул нам эту книжку из-под полы… Местным властям она, видимо, пришлась против шерсти.
На следующий день полет продолжался. В Хартуме трасса самолета вернулась к долине Нила – на этот раз Белого Нила. Снова под самолетом тянулась ярко-зеленая полоса, но здесь она все решительнее оттесняла пески пустыни, и они отступали перед зелеными равнинами и густыми лесами.
Внизу лежали гигантские экваториальные болота – Бахр эль-Газель. Они тоже питают своими водами Нил. Болота сменились тропическими лесами без конца и края. Потом местность постепенно стала повышаться. На горизонте замаячили горы…
Все утро второго дня путешествия Бингхэм упорно молчал, а Петрова он словно вовсе не видел. Англичанин был явно скандализован «большевистской выходкой» Степана накануне и усматривал в ней «акт открытой пропаганды». Теперь в Бингхэме происходил какой-то смутный процесс, свойственный английской психологии, – процесс полусознательного-полуинстинктивного приспособления к новому, неожиданному явлению. Если бы можно было выразить словами пеструю смесь его мыслей и ощущений, то получилось бы примерно следующее.
Бингхэм ставил перед собой вопрос, как ему надлежит держаться с советскими путешественниками: демонстративно ли отвернуться от них и замкнуться в ледяной холодности или, наоборот, продолжать, а может быть, даже развивать знакомство с ними? Отыскивая правильное решение этой «проблемы», Бингхэм в конце концов почувствовал – не пришел к логически законченному выводу, а именно почувствовал, – что, учитывая время и обстановку, круто рвать с советскими людьми было бы «не по-английски». Поэтому во время ленча, разнесенного молоденьким стюардом, англичанин как ни в чем не бывало обратился к Петрову:
– В вашей стране, вероятно, нет таких пустынь, как здесь?
– Пустыни есть, – ответил Степан. – Но вот таких тропических лесов, как те, над которыми мы пролетаем, у нас действительно нет.
Вновь завязался разговор. На этот раз Бингхэм стал развивать свои взгляды на британские перспективы в Африке.
– Я принадлежу к «африканской школе», – заявил он и, заметив вопросительный взгляд Степана, пояснил: – в среде работников нашего колониального ведомства есть такое направление. В прошлом веке наши государственные люди считали Азию, в особенности Индию сердцем Британской колониальной империи. Для тех времен это было правильно. Даже в наш век немало английских политиков исповедовало такие взгляды. Пожалуй, последним из могикан был лорд Керзон. Но сейчас «азиатская школа» постепенно вымирает. Да и неудивительно…
Бингхэму очень хотелось сказать, что за крушение «азиатской школы» в немалой доле ответственны большевики, революция которых дала сильный толчок росту национального движения в Азии. Но, вовремя вспомнив, что разговор идет как раз с одним из большевиков, Бингхэм придал своим рассуждениям более общую форму.
– Народы Азии, – говорил он, – в течение последних двадцати – двадцати пяти лет переживают эпоху национального подъема: мы разбудили их, внесли в их жизнь элементы европейской культуры. Остальное сделали события 1914–1918 годов и послевоенного периода. Естественно, что все это сокращает наши, британские, перспективы в Азии. Однако, разумеется, и в Азии мы еще нужны. Мы не можем просто сбросить со своих плеч ответственность за судьбу азиатских народов.
– А разве азиатские народы нуждаются в ваших плечах и сами не ответственны за свою судьбу? – саркастически спросил Степан.
Бингхэм сделал вид, что не понял иронии собеседника, и начал подробно развивать ту лицемерную концепцию о «бремени белого человека», которой британские империалисты в течение веков старались замаскировать жестокое порабощение колониальных народов. Согласно этой «концепции», белая раса, проникнутая духом христианского учения, якобы самим богом и историей предназначена руководить погрязшей в невежестве и грехе «цветной расой».
– Сейчас в британском колониальном ведомстве, – продолжал Бингхэм, – преобладает «африканская школа». Мы, ее сторонники, думаем, что будущее Британской империи связано с Африкой. Народы Африки еще долгое время будут нуждаться в помощи и руководстве белых. У нас, англичан, в этой области имеется громадный опыт…
– И большие прибыли сулит это «руководство» африканскими народами? – снова съязвил Степан.
Бингхэм еще раз сделал вид, что не понял иронии, и погрузился в свои мысли.
Самолет миновал Эстеббе и шел сейчас над голубыми водами гигантского озера Виктория.
Степан не торопился прервать размышления Бингхэма, но затем все же спросил, на чем, собственно, основываются надежды приверженцев «африканской школы».
– Во-первых, – начал Бингхэм, – на том, что Африканский континент очень богат естественными дарами природы. Здесь есть золото, хром, ванадий, кобальт, уран, медь, марганец, графит и многое другое. Здесь центр мировой добычи алмазов. Африканские недра еще мало исследованы. Кто знает, что скрывается под этими дикими лесами? – И он небрежным жестом указал в окно. – Одно ясно: геологические богатства Африки огромны и разнообразны. А ведь имеется и много другого: леса, могучие реки и водопады, земли, пастбища… Использование всего этого только начинается. Африка располагает большими топливными и энергетическими ресурсами, а между тем ее доля в мировом производстве топлива и электроэнергии в 1937 году не превышала одного процента! Англия в Африке в той или иной форме контролирует десять миллионов квадратных километров территории с шестьюдесятью пятью миллионами населения. Это составляет около трети всей территории и всего населения континента. Наиболее богатые районы Африки – Южно-Африканский Союз, Родезия, Кения, Танганьика, Золотой Берег – входят в состав Британской империи. Как же не говорить об исключительной важности Африки для Англии!
Бингхэм вздохнул и, точно возвращаясь из царства волшебных снов к суровой действительности, уже совсем другим тоном закончил:
– Вот только бы выиграть войну!..
Вторую ночь путешественники провели почти на самом экваторе, в Найроби – главном городе английской колонии Кения. Найроби лежит на полпути между Каиром и Кейптауном. Хотя город расположен в горах, было томительно жарко.
В пять часов утра самолет поднялся с аэродрома и, набрав высоту, понесся дальше на юг. Снова, точно на киноленте, внизу замелькали горы, тропические леса, саванны… Скоро миновали границу Кении и вступили в воздушное пространство Танганьики, бывшей германской колонии, ставшей после первой мировой войны британской подмандатной территорией. К полудню уже и Танганьика осталась позади.
Самолет шел спокойно. Ровно и мощно гудели моторы. Около часа дня мальчик-стюард, как всегда, роздал пассажирам дорожный завтрак…
И вдруг что-то резко изменилось в режиме полета. Ровное гудение моторов сменилось прерывистым. Редкие вначале перебои все учащались, мотор задыхался, чихал, то вдруг начинал работать с бешеной скоростью, то вдруг замирал… Машину дергало, качало, клонило набок…
Пассажиры заволновались. Первым поднял тревогу «алмазный король». Схватив за рукав пробегавшего мимо Брауна, он резко спросил:
– В чем дело?
Браун нетерпеливо повел плечом, высвободил рукав и на ходу бросил:
– Правый мотор капризничает.
Беспокойство стало нарастать. Пассажиры приникли к окнам, смотрели на землю, проносившуюся внизу, многозначительно переглядывались и обменивались ничего не значащими словами. Никто не хотел громко сказать того, о чем думал, чего боялся…
Общее напряжение еще более возросло, когда самолет стал постепенно снижаться. Видимо отчаявшись в возможности долететь до ближайшего аэродрома, пилот решил посадить машину на первой подходящей площадке. Но внизу тянулся сплошной тропический лес да в отдалении, почти на самом горизонте, вставали острые пики синеющего горного хребта. Куда же тут сядешь?..
Внезапно раздался громкий выхлоп, и правый мотор сразу смолк. Самолет резко накренился вправо, и пассажиры, выброшенные из своих кресел, попадали друг на друга. Раздались крики, брань. Полковник Менц торопливо читал молитву, генерал Гордон закрыл глаза, а Бингхэм вытянул вперед руки, точно стараясь оттолкнуть от себя грозный перст судьбы.
Однако это еще не был конец. Взревел, как на старте, левый мотор. Самолет, все больше снижаясь, несся теперь на одном моторе. Пилот лихорадочно искал место для посадки. Он круто изменил курс и пошел под прямым углом к прежней трассе, взяв направление в сторону мерцавших в отдалении гор. Он надеялся, что где-то там, впереди, ближе к синеющим вершинам, девственный лес должен смениться саванной или открытым плоскогорьем. Там можно будет сесть, не подвергая пассажиров гибельной опасности. Самолет, как загнанная лошадь, дрожал и кренился набок, но все еще продолжал нестись вперед.
Очертания гор становились все отчетливее, но внизу по-прежнему ярко зеленела сплошная масса тропического леса, Нигде ни полянки, ни прогалинки. Судорожно вцепившись в рычаги управления, пилот пожирал глазами каждую складку, каждую неровность в зеленых дебрях, проносившихся внизу. Однако пока он не видел ни одной «лужайки спасения»… Между тем самолет спускался все ниже… ниже… ниже… Вот уже явственно стали различаться кроны отдельных деревьев, густые переплетения лиан, темные и бледные пятна зелени лиственных покровов…
Что же дальше? Неужели машина сядет на вершины этих тропических гигантов? Неужели ударится с размаху в могучие вековые стволы?
С замиранием сердца пассажиры ожидали каждой следующей секунды. Все ниже… ниже… Вот уже кажется, что машина идет в каких-нибудь двух-трех метрах над вершинами деревьев. Еще секунда – и все будет кончено…
Пилот сделал последнее отчаянное усилие: он перевел мотор на форсированный режим. Мотор издал рев смертельно раненного животного. Самолет вздрогнул всем корпусом и подпрыгнул на несколько десятков метров вверх. Пелена леса словно провалилась вниз, вершины деревьев отступили. Но надолго ли?
Вдруг впереди что-то показалось… Оборвалась бесконечно зеленая панорама леса. На скате пологого горного склона мелькнула открытая площадка. Она была невелика, эта площадка, мерцавшая бледной зеленью травы, но все-таки под самолетом маячила какая-то плоскость. С высоты она казалась ровной, гладкой…
Самолет спускался все ниже. Пилот выключил мотор и начал гасить скорость, выравнивая машину над землей. И вдруг резкий толчок о землю… Еще толчок… Машина побежала по травянистому полю. Оно было совсем не таким безобидным, каким казалось сверху: поле было в рытвинах и камнях. Самолет, еще полный инерции стремительного движения, высоко подпрыгивал, пассажиры ударялись о стенки, о сиденья, друг о друга…
Внезапно перед машиной вырос большой обломок скалы. Пилот сделал бешеный рывок – он хотел развернуть машину и избежать смертельного столкновения…
Но поздно! Самолет врезался в камень. Раздался страшный грохот. Столб обломков и пыли взлетел высоко над землей…
Глава десятая
В ДЖУНГЛЯХ
Впоследствии Степан не раз пытался восстановить в памяти эти последние минуты перед катастрофой. Но события развивались с такой быстротой, а нервы были так напряжены, что все случившееся не успело закрепиться в его сознании. Степан хорошо запомнил только, что после удара самолета о скалу его с силой бросило вперед и подкинуло вверх. Он больно ушиб голову о потолок и чувствовал, что по лицу течет кровь. Он в страхе стал искать Таню и нашел ее позади себя, еще дальше от разбитого носа самолета. Она отделалась лишь несколькими синяками. У Степана отлегло от сердца. Он достал носовой платок и наскоро перевязал им голову. Потапов с трудом вылезал из-под груды баулов и чемоданов, обрушившихся на него в момент катастрофы. К счастью, он тоже не пострадал, если не считать здоровенного синяка под левым глазом. В общем, советским пассажирам явно повезло. Но дело было, конечно, не столько в счастье, сколько в том, что они сидели в средней части самолета. Что же до негров и мальчика-стюарда, находившихся в хвостовой части, то они остались совсем невредимы. Несколько царапин на руках и голове в таких случаях не идут в счет.
Гораздо хуже обстояло дело с теми, кто сидел в передней части самолета. Пилот и «алмазный король» были убиты сразу. Полковника Менца ранило в грудь, генерала Гордона – в плечо, у Бингхэма была сломана ключица и рука, и он тихо стонал от боли. Капитан Лесли и механик Браун изрядно ободрали руки и ноги, но, в общем, мало пострадали.
После первых минут оцепенения начались поиски выхода из машины. Это несколько облегчалось тем, что при ударе о скалу самолет раскололся на две части. Сначала на землю выскочил Потапов. Он помог выйти Степану и Тане. За ними последовали другие.
Таня быстро осмотрела голову Степана.
– Ты, Степа, отделался пустяками! – обрадовавшись, сказала она. – Через два-три дня пройдет… Посмотрим, что у других.
Началась эвакуация из самолета тяжело пострадавших. На это потребовалось немало времени и усилий. Раны генерала и бурского полковника были болезненны, но не опасны. Когда Таня приблизилась к ним со своей медицинской сумкой, полковник Менц, сделав оборонительный жест, резко бросил:
– Что вам угодно, мадам?
– Я хотела бы помочь вам, – мягко сказала Таня. – Я – врач, и у меня есть кое-какие медикаменты…
– Врач? – с явным недоверием повторил полковник. – Как это странно, в самом деле…
В его голове, видимо, никак не укладывались понятия: врач и красивая женщина. В конце концов бур все-таки смирился и отдал себя в распоряжение Тани, которая, ловко разрезав его одежду, занялась антисептикой и лечением раны. Как тут пригодилась Тане ее походная аптечка! Вскоре полковник Менц был тщательно перевязан и с удивлением почувствовал, что ему стало значительно легче. После опыта полковника генерал уже без сопротивления покорился указаниям Тани. Хуже всего обстояло дело с Бингхэмом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44