Она предупредила связных об омерзительной торговле арабскими детьми, но получила указание заниматься поставкой только требуемых от нее документов и сведений. Затем, после того как подряд сменилось несколько начальников лагеря, ей дали приказ спать с заместителем. Но из его разговоров в постели она смогла выудить лишь пару-другую ерундовых сплетен, заплатив за это удручающим одиночеством. Он, казалось, ценил ее общество, но зато она так и не смогла привыкнуть ни к его шраму, ни к его запаху, ни к его грубым манерам. К счастью, он не питал пристрастия к поцелуям и ласкам. Он ограничивался тем, что забирался на нее и с важным видом приводил в действие свое орудие. Если бы ей пришлось взять в рот этот лиловый скрюченный отросток, то ее бы, наверно, тут же вырвало. На рассвете она возвращалась к себе – в комнату, расположенную в боковом крыле административного корпуса. Напрасно она целый час пыталась отмыться под душем – тошнота не проходила. Она одевалась и, не позавтракав, бежала на встречу со связным. Он, как всегда, ждал ее в зоне доставки – закрытом со всех сторон дворе, где разгружались грузовики. Должность перевозчика хлеба позволяла ему передавать информацию, не возбуждая никаких подозрений. А в обязанности секретарши входило проверять поставку товара и продовольствия и подписывать накладные… Да, она спит с заместителем начальника лагеря, нет, он еще не получил от правительства добро на массовое истребление заключенных-исламистов, да, она пытается его разговорить, нет, он не слишком разговорчив, да, как только у нее появятся важные сведения, она тут же явится предупредить его в деревню, в обычное место…
Он уезжал, пожелав ей храбрости. По его глазам, по его улыбке она видела, что он не хотел бы оказаться на ее месте. Хотя она и жертвовала собой ради общего дела, ее товарищи по борьбе не могли не видеть в ней шлюху. Нет, конечно, они ей ничего не говорили, но они совершенно не воспринимали ее как женщину. Никогда ни один из них не захотел сделать ее своей любовницей и тем более женой. Подпольная сеть Центр-Берри обеспечивала ее противозачаточными таблетками, на этом забота о ее здоровье и благосостоянии заканчивалась.
Она боролась во благо европейских женщин, не питая никаких иллюзий насчет их помощи или их будущего. Многие поддерживали архангела Михаила, матери соглашались отправить на Восточный фронт дочерей, а жены – запереться в четырех стенах, с покорностью, которая, казалось, уже давно должна была бы исчезнуть навсегда. Женщинам можно было выбирать только между христианскими добродетелями и исламским кошмаром. Не присягни какая-нибудь из них в верности последнему защитнику Запада, последователю Карла Великого – и она тут же окажется закутанной в паранджу, униженной, отвергнутой, проданной, обменянной как товар, закиданной камнями при малейшем подозрении в измене, ей отрежут язык, изувечат, будут избивать каждый божий день. Запуганные угрозой ислама, европейские женщины отказались от либеральных прав, которые с таким трудом отвоевывали их сестры в течение долгих столетий. Право на аборт, на контрацепцию, на труд, право голоса были отправлены в небытие.
Она боролась за освобождение арабских женщин из лагерей, за измену политики, не совместимой с ее пониманием гуманизма, но иногда начинала сомневаться, нужна ли ее борьба, особенно когда какой-нибудь террорист-камикадзе подрывался на улице, кишащей народом, и стирал в порошок несколько сотен прохожих. Или когда дюжина бомб с истощенным ураном сносила под корень целый квартал. Тогда она думала, что вместе со своими товарищами делает все, чтобы освободить тысячи мужчин и женщин, готовых к страшной мести, тысячи чудовищ, которые разбредутся по городам и деревням Европы… Но потом понимала, что сама стала жертвой официальной пропаганды, что речь идет просто о спасении живых существ – жертв ужасных репрессий, о том, чтобы проявить такую наипервейшую христианскую добродетель, как сострадание.
– Завтра утром я еду в Париж. Вернусь через два – три дня.
Заместитель начальника лагеря с бешеной энергией вонзился в нее, прежде чем в изнеможении опуститься рядом, задыхаясь и истекая потом. Его красный рубец трепетал, как сердце на ладони.
– Нам надо было бы… надо было бы пожениться.
Она настолько изумилась его предложению, что чуть было не расхохоталась.
– Если меня назначат директором, нужно будет… наконец узаконить наши отношения. А то остальные используют этот прокол, понимаешь?
– Остальные?
– Как только ты оказываешься наверху, некоторые только и думают, как тебя спихнуть.
– А зачем ты едешь в Париж?
Он ответил не сразу. Он все еще сомневался в ней. Ей, однако, казалось, что она задала вопрос как можно более нейтрально.
– Начальники ЦЭВИСов всей Европы вызваны на встречу с представителями Министерства внутренних дел.
– Надеюсь, это ненадолго, я буду скучать по тебе.
Она вдруг сделала движение, на которое еще вчера, казалось, не была бы способна: протянула к нему руку и положила ладонь на рубец. Оба вздрогнули, он – от неожиданности, она – от отвращения. Не в состоянии прикасаться и дальше к эт ой воспаленной плоти, она взяла его член, еще твердый и мокрый от спермы. Он отреагировал совсем не так, как она ожидала: резко схватил ее за запястье и оттолкнул с нескрываемой жестокостью. Она прикусила губу, понимая, какая она идиотка: большинство мужчин не переносят, когда их тискают за член после оргазма.
– Извини, я сделала тебе больно…
– Ты мне не ответила.
– Дай мне время свыкнуться с этой мыслью.
Она скорее бросилась бы в печь, чем согласилась хоть на секунду разделить свою судьбу с этим мужчиной.
– Ты мне скажешь, когда я вернусь из Парижа, хорошо?
В знак согласия она улыбнулась и на секунду прикрыла глаза, в глубине души надеясь, что своевременные действия подполья или какое-нибудь чудо избавят ее от этого испытания.
– Мы поженимся после, – добавил он.
– После чего?
– После того, как я выполню грязную работу – чистку лагерей.
Она из последних сил старалась не показать, как все напряглось у нее внутри. Из нее вытекала остывшая сперма мужчины, который с ужасающим безразличием говорил об уничтожении десяти или двенадцати тысяч заключенных ЦЭВИСа Центрального района.
– На когда она намечена?
– Если я правильно понял, операции начнутся через десять дней. Во всех ЦЭВИСах Европы примерно восемь миллионов заключенных.
– Неужели так много?
– Даже больше, если считать пересыльные лагеря.
– А потом? Я хочу сказать, когда ты закончишь… чистку, что ты будешь делать?
– Работа всегда найдется. Если переведутся арабы, ЦЭВИС займется диссидентами, политическими заключенными, подпольщиками.
– Кто тебе все это сказал?
Он облокотился и пристально посмотрел на нее с таким выражением, которое очень походило на подозрение.
– Не волнуйся, безработным я не останусь. Особенно если у меня будет жена, которую надо содержать.
Он нагнулся и наградил ее поцелуем, вкус которого не способны были смыть и десятки литров чистейшей воды.
– Подполье начинает действовать сегодня ночью.
– Сегодня ночью? Но…
В голове у нее все путалось. Несколько часов назад заместитель начальника лагеря в сопровождении трех охранников уехал в Париж. Она дольше обычного стояла под душем, но так и не избавилась от тошнотворного запаха, который буквально въелся в поры ее кожи. Потом она оделась и около семи утра отправилась в зону доставки. Связной уже ждал ее. Сегодня он улыбался, глаза его горели. Он наклонился к ней поближе и быстро прошептал:
– Отсутствие начальников ЦЭВИСов на местах нам на руку. Такой случай упустить нельзя. Центр приказал всем отделениям одновременно начать действия около полуночи.
– Все готовы?
– У нас нет выбора: правительство уже назначило день, когда начнут уничтожать заключенных. У нас всего…
– Десять дней. Я получила информацию сегодня ночью. – Она прикусила щеку, чтобы не разрыдаться. – Так вы уже знали? То, что я делаю, никому не нужно.
Связной почесал в затылке и одарил ее сочувственным взглядом.
– Не говорите так. Два источника информации надежнее, чем один.
Она покачала головой и сверкнула глазами.
– Какие будут указания лично мне?
– Не вмешиваться в действия сегодня ночью. Оставаться в ЦЭВИСе и ждать новых распоряжений.
– О Боже, но… он предложил мне выйти за него замуж!
– Вы не обязаны соглашаться.
– Если я откажусь, он найдет способ меня сместить. И наше подполье останется без информации.
– Тогда надо согласиться.
– Вы отдаете себе отчет в том, что вы требуете от меня?
Она заметила, что ее слишком громкий голос привлек внимание часового у ворот, и успокоилась. Во дворе у разгрузочной платформы стояло всего два грузовика: один – связного, а другой, сильно помятый, – шофера, который возил свиные хребты с бойни. Она слегка помахала часовому рукой, давая понять, что все в порядке.
– Скоро Вы получите приказ его убрать, – примирительно сказал связной.
Она сочла его привлекательным: курчавые волосы, смуглая кожа, белые зубы. Впрочем, любой мужчина показался бы ей желанным в отличие от любовника по обязанности.
– Его убийство не избавит меня от тех ночей, которые мне еще предстоит провести с ним.
Она ждала слов утешения, но в ответ услышала лишь одну из тех дежурных фраз, которыми пытаются завершить неприятный разговор.
– Мы все обязаны выполнять то, что нам не по душе. И я в первую очередь.
Он протянул ей накладную, дождался, когда она поставит подпись, и залез в кабину.
– Вы будете здесь сегодня ночью с остальными?
– А это, моя дорогая, я не уполномочен вам сообщать.
Он пару мгновений смотрел на нее как мошенник, вынужденный, к своему великому сожалению, упустить лакомую добычу, потом захлопнул дверцу и тронулся с места.
Она не сводила глаз со стенных часов, висевших в кабинете. Обычные дела сегодня ее не занимали. Она попыталась как-то отвлечься, отправившись обедать в соседнюю деревню. Ее старая машина, которой она пользовалась лишь в исключительных случаях, завелась с пол-оборота. Она тщательно заботилась о ней, уверенная, что, когда придется спасать жизнь, машина ей пригодится. Она пообедала у папаши Жюля – в небольшом ресторанчике, где собирались кое-кто из членов администрации лагеря и именитые граждане близлежащих поселков. Там она встретила двух давешних свидетелей – мэра и кюре. Они издали кивнули ей, сидя в густом сигаретном дыму, раскрасневшиеся от дешевого вина. Ей вспомнились истекшие кровью трупы молодых людей – директора и усамы, вскрывших друг другу артерии в порыве чистой и отчаявшейся любви. Эти двое, по крайней мере, поступили так, как захотели. Заснувшие вечным сном, они показались ей великолепными. Ее потрясли их умиротворенные лица, и она вдруг поймала себя на мысли о том, что иногда нет лучшего способа защититься от истерзанного бесами мира, чем уйти из него.
– Такая прелестная женщина, как вы, не должна есть в одиночестве, – сказал ей хозяин, подавая дежурное блюдо, впрочем, единственное, обозначенное на доске с меню.
– Время от времени немного одиночества не вредит.
– Я слышал, что господин начальник лагеря уехал в Париж. – Он потоптался неуклюже, как медведь, прежде чем задать мучивший его вопрос. – Когда же свадьба?
На мгновение ее охватило сильное желание выдрать ему усы или засадить вилкой в налитый кровью глаз, нависший над ней всего в нескольких сантиметрах. Так значит, господин начальник лагеря разболтал этому мужлану о том, что спит с ней, и об их свадьбе, не дождавшись ее ответа!
– Не знаю, но от вас этого не утаят.
Она, пожалуй, слишком быстро съела свою порцию рагу из телятины, выпила кофе с привкусом угля, расплатилась, несмотря на настоятельную просьбу хозяина позволить ее угостить, и пошла прогуляться вдоль канала. Она ведь так хотела принять участие в освобождении заключенных! Будучи женщиной, она вынуждена была согласиться на второстепенные, унизительные поручения – во взглядах на женщин и подпольщики, и легионеры сходились во мнении. По глади воды в канале бежала легкая дрожь, и вторя ей, она сама дрожала. Черные облака безмолвно неслись к горизонту. Солнце уже давно перестало показываться в это время года, некогда называвшееся летом. Под покровом туч, застившим свет луны и звезд, подпольщикам было легче действовать. С тяжелой душой она вернулась в лагерь, поставила машину в помещение гаража, которое прежде служило дровяным и угольным складом.
От изумления она чуть не потеряла сознание, увидев, что он сидит в ее кабинете и изучает чье-то дело. Она качнулась и схватилась за косяк двери, чтобы не рухнуть.
– Ты рада мне?
Он с непонятным выражением смотрел на нее поверх папки, которую держал в руках.
– Как… как… Ты ведь должен был вернуться через два-три дня?
Он положил папку на стол, поднялся и направился к ней тяжелой, почти угрожающей походкой.
– Ты обдумала мое предложение?
– Но ты не дал мне достаточно времени.
– Всем начальникам приказано вернуться в срочном порядке в ЦЭВИСы.
– Что случилось?
Она понемногу приходила в себя от потрясения и, инстинктивно чувствуя, что подполью грозит опасность, собиралась с силами, чтобы сражаться.
– Нас предупредили об угрозе нападения на лагеря террористов из Демократической и Светской Европы.
Она даже не попыталась как-нибудь увернуться, когда он приблизил губы к ее рту. Холодный, как прикосновение скальпеля, поцелуй длился одно мгновение.
– Нападение? С какой целью?
– Освободить заключенных-исламистов.
– Это все равно что выпустить из клеток диких зверей.
– Да-а, но эти фанатики из ДСЕ недооценили работу наших разведслужб. Мы встретим здесь наших новых героев по всем правилам. Больше тысячи легионеров прибудут сюда ближе к ночи. Солдаты элитных частей.
Она от отчаяния стала спокойной. Надо срочно предупредить связного.
– Я кое-что забыла у папаши Жюля. Мне нужно…
Он схватил и с силой сжал ее запястье. Его огромные, сверкающие глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
– Дай мне сначала ответ!
– Завтра. Даю слово – завтра.
Он не разжимал пальцев.
– Я хочу услышать ответ сейчас.
– Тогда да, да, да…
Она надеялась на небольшую передышку, надеялась, что страшная боль в правом плече ослабнет, но он продолжал сжимать ей руку с такой силой, словно хотел проткнуть пальцами до костей.
– Я хотел лишь знать, до чего ты способна дойти.
Он дернул ее вниз, вынуждая встать на колени. Она сопротивлялась. Свободной рукой он дал ей пощечину такой силы, что она ударилась головой о косяк двери.
– Ты работаешь на террористов ДСЕ, да?
Он схватил ее за волосы и грубо протащил по кафельному полу кабинета. Наполовину оглушенная, она вспомнила, что должна проглотить содержимое капсулы с ядом, спрятанной в ее бусах. НЕМЕДЛЕННО. Кто-то предал подпольную группу Центра-Берри и все остальные группы подпольного движения ДСЕ. Ни в коем случае не выдавать имена и пароли, которые она знала.
– Хорошо же ты надо мной поиздевалась!
Нечего и ждать хоть малейшей жалости от типа, закомлексованного из-за своей раны. Он стал бить ее ногами по спине. Она потеряла сознание, потом пришла в себя, почувствовала невыносимую боль. Она лежала у стены за старым диваном в своем кабинете. Ее истязатель орал по телефону, отдавая кому-то приказы. Она больше ничем не могла помочь подполью. Она засунула руку за вырез платья и дрожащими пальцами нащупала все же крохотную капсулу, спрятанную в кулоне. Ее охватили и повергли в отчаяние ужасные мысли. Сейчас она покончит с собой, еще не начав жить. Ей вспомнились обнаженные бледные тела бывшего начальника и его любовницы, их изысканная смерть. Она решила умереть так же достойно. Положив капсулу в рот, она чуть-чуть подождала, прежде чем нажать на тонкую силиконовую оболочку, и прислушалась к тому, что говорит по телефону заместитель начальника, – словно хваталась за последнюю соломинку.
– …схватить нескольких живыми и выбить из них все, что они знают… любыми способами выпытать у них имена сообщников…
Чего ждать от такого человека? А от остальных? Она продавила зубами оболочку капсулы и почувствовала во рту горький вкус яда. Едва успев пожалеть об этом, она начала задыхаться.
20
– Ты почему смылась, а?
Пиб откусил громадный кусок сэндвича и в два приема судорожно проглотил его. Слегка затхлый вкус сыра и масла ему нисколько не мешал. Как, впрочем, и сильный запах гнили, пронизывающий влажный воздух. Размороженный и затем подогретый в микроволновке хлеб был мягким и хрустящим, словно из пекарни. Трисомики, забившись в угол, следили за тем, как он ест, и этот неослабный интерес очень походил на зависть.
Стеф наполнила два стакана раздобытым на кухне красным вином. Деревня пережила химическую атаку, и, чтобы исключить всякий риск, она решила не брать воду из-под крана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Он уезжал, пожелав ей храбрости. По его глазам, по его улыбке она видела, что он не хотел бы оказаться на ее месте. Хотя она и жертвовала собой ради общего дела, ее товарищи по борьбе не могли не видеть в ней шлюху. Нет, конечно, они ей ничего не говорили, но они совершенно не воспринимали ее как женщину. Никогда ни один из них не захотел сделать ее своей любовницей и тем более женой. Подпольная сеть Центр-Берри обеспечивала ее противозачаточными таблетками, на этом забота о ее здоровье и благосостоянии заканчивалась.
Она боролась во благо европейских женщин, не питая никаких иллюзий насчет их помощи или их будущего. Многие поддерживали архангела Михаила, матери соглашались отправить на Восточный фронт дочерей, а жены – запереться в четырех стенах, с покорностью, которая, казалось, уже давно должна была бы исчезнуть навсегда. Женщинам можно было выбирать только между христианскими добродетелями и исламским кошмаром. Не присягни какая-нибудь из них в верности последнему защитнику Запада, последователю Карла Великого – и она тут же окажется закутанной в паранджу, униженной, отвергнутой, проданной, обменянной как товар, закиданной камнями при малейшем подозрении в измене, ей отрежут язык, изувечат, будут избивать каждый божий день. Запуганные угрозой ислама, европейские женщины отказались от либеральных прав, которые с таким трудом отвоевывали их сестры в течение долгих столетий. Право на аборт, на контрацепцию, на труд, право голоса были отправлены в небытие.
Она боролась за освобождение арабских женщин из лагерей, за измену политики, не совместимой с ее пониманием гуманизма, но иногда начинала сомневаться, нужна ли ее борьба, особенно когда какой-нибудь террорист-камикадзе подрывался на улице, кишащей народом, и стирал в порошок несколько сотен прохожих. Или когда дюжина бомб с истощенным ураном сносила под корень целый квартал. Тогда она думала, что вместе со своими товарищами делает все, чтобы освободить тысячи мужчин и женщин, готовых к страшной мести, тысячи чудовищ, которые разбредутся по городам и деревням Европы… Но потом понимала, что сама стала жертвой официальной пропаганды, что речь идет просто о спасении живых существ – жертв ужасных репрессий, о том, чтобы проявить такую наипервейшую христианскую добродетель, как сострадание.
– Завтра утром я еду в Париж. Вернусь через два – три дня.
Заместитель начальника лагеря с бешеной энергией вонзился в нее, прежде чем в изнеможении опуститься рядом, задыхаясь и истекая потом. Его красный рубец трепетал, как сердце на ладони.
– Нам надо было бы… надо было бы пожениться.
Она настолько изумилась его предложению, что чуть было не расхохоталась.
– Если меня назначат директором, нужно будет… наконец узаконить наши отношения. А то остальные используют этот прокол, понимаешь?
– Остальные?
– Как только ты оказываешься наверху, некоторые только и думают, как тебя спихнуть.
– А зачем ты едешь в Париж?
Он ответил не сразу. Он все еще сомневался в ней. Ей, однако, казалось, что она задала вопрос как можно более нейтрально.
– Начальники ЦЭВИСов всей Европы вызваны на встречу с представителями Министерства внутренних дел.
– Надеюсь, это ненадолго, я буду скучать по тебе.
Она вдруг сделала движение, на которое еще вчера, казалось, не была бы способна: протянула к нему руку и положила ладонь на рубец. Оба вздрогнули, он – от неожиданности, она – от отвращения. Не в состоянии прикасаться и дальше к эт ой воспаленной плоти, она взяла его член, еще твердый и мокрый от спермы. Он отреагировал совсем не так, как она ожидала: резко схватил ее за запястье и оттолкнул с нескрываемой жестокостью. Она прикусила губу, понимая, какая она идиотка: большинство мужчин не переносят, когда их тискают за член после оргазма.
– Извини, я сделала тебе больно…
– Ты мне не ответила.
– Дай мне время свыкнуться с этой мыслью.
Она скорее бросилась бы в печь, чем согласилась хоть на секунду разделить свою судьбу с этим мужчиной.
– Ты мне скажешь, когда я вернусь из Парижа, хорошо?
В знак согласия она улыбнулась и на секунду прикрыла глаза, в глубине души надеясь, что своевременные действия подполья или какое-нибудь чудо избавят ее от этого испытания.
– Мы поженимся после, – добавил он.
– После чего?
– После того, как я выполню грязную работу – чистку лагерей.
Она из последних сил старалась не показать, как все напряглось у нее внутри. Из нее вытекала остывшая сперма мужчины, который с ужасающим безразличием говорил об уничтожении десяти или двенадцати тысяч заключенных ЦЭВИСа Центрального района.
– На когда она намечена?
– Если я правильно понял, операции начнутся через десять дней. Во всех ЦЭВИСах Европы примерно восемь миллионов заключенных.
– Неужели так много?
– Даже больше, если считать пересыльные лагеря.
– А потом? Я хочу сказать, когда ты закончишь… чистку, что ты будешь делать?
– Работа всегда найдется. Если переведутся арабы, ЦЭВИС займется диссидентами, политическими заключенными, подпольщиками.
– Кто тебе все это сказал?
Он облокотился и пристально посмотрел на нее с таким выражением, которое очень походило на подозрение.
– Не волнуйся, безработным я не останусь. Особенно если у меня будет жена, которую надо содержать.
Он нагнулся и наградил ее поцелуем, вкус которого не способны были смыть и десятки литров чистейшей воды.
– Подполье начинает действовать сегодня ночью.
– Сегодня ночью? Но…
В голове у нее все путалось. Несколько часов назад заместитель начальника лагеря в сопровождении трех охранников уехал в Париж. Она дольше обычного стояла под душем, но так и не избавилась от тошнотворного запаха, который буквально въелся в поры ее кожи. Потом она оделась и около семи утра отправилась в зону доставки. Связной уже ждал ее. Сегодня он улыбался, глаза его горели. Он наклонился к ней поближе и быстро прошептал:
– Отсутствие начальников ЦЭВИСов на местах нам на руку. Такой случай упустить нельзя. Центр приказал всем отделениям одновременно начать действия около полуночи.
– Все готовы?
– У нас нет выбора: правительство уже назначило день, когда начнут уничтожать заключенных. У нас всего…
– Десять дней. Я получила информацию сегодня ночью. – Она прикусила щеку, чтобы не разрыдаться. – Так вы уже знали? То, что я делаю, никому не нужно.
Связной почесал в затылке и одарил ее сочувственным взглядом.
– Не говорите так. Два источника информации надежнее, чем один.
Она покачала головой и сверкнула глазами.
– Какие будут указания лично мне?
– Не вмешиваться в действия сегодня ночью. Оставаться в ЦЭВИСе и ждать новых распоряжений.
– О Боже, но… он предложил мне выйти за него замуж!
– Вы не обязаны соглашаться.
– Если я откажусь, он найдет способ меня сместить. И наше подполье останется без информации.
– Тогда надо согласиться.
– Вы отдаете себе отчет в том, что вы требуете от меня?
Она заметила, что ее слишком громкий голос привлек внимание часового у ворот, и успокоилась. Во дворе у разгрузочной платформы стояло всего два грузовика: один – связного, а другой, сильно помятый, – шофера, который возил свиные хребты с бойни. Она слегка помахала часовому рукой, давая понять, что все в порядке.
– Скоро Вы получите приказ его убрать, – примирительно сказал связной.
Она сочла его привлекательным: курчавые волосы, смуглая кожа, белые зубы. Впрочем, любой мужчина показался бы ей желанным в отличие от любовника по обязанности.
– Его убийство не избавит меня от тех ночей, которые мне еще предстоит провести с ним.
Она ждала слов утешения, но в ответ услышала лишь одну из тех дежурных фраз, которыми пытаются завершить неприятный разговор.
– Мы все обязаны выполнять то, что нам не по душе. И я в первую очередь.
Он протянул ей накладную, дождался, когда она поставит подпись, и залез в кабину.
– Вы будете здесь сегодня ночью с остальными?
– А это, моя дорогая, я не уполномочен вам сообщать.
Он пару мгновений смотрел на нее как мошенник, вынужденный, к своему великому сожалению, упустить лакомую добычу, потом захлопнул дверцу и тронулся с места.
Она не сводила глаз со стенных часов, висевших в кабинете. Обычные дела сегодня ее не занимали. Она попыталась как-то отвлечься, отправившись обедать в соседнюю деревню. Ее старая машина, которой она пользовалась лишь в исключительных случаях, завелась с пол-оборота. Она тщательно заботилась о ней, уверенная, что, когда придется спасать жизнь, машина ей пригодится. Она пообедала у папаши Жюля – в небольшом ресторанчике, где собирались кое-кто из членов администрации лагеря и именитые граждане близлежащих поселков. Там она встретила двух давешних свидетелей – мэра и кюре. Они издали кивнули ей, сидя в густом сигаретном дыму, раскрасневшиеся от дешевого вина. Ей вспомнились истекшие кровью трупы молодых людей – директора и усамы, вскрывших друг другу артерии в порыве чистой и отчаявшейся любви. Эти двое, по крайней мере, поступили так, как захотели. Заснувшие вечным сном, они показались ей великолепными. Ее потрясли их умиротворенные лица, и она вдруг поймала себя на мысли о том, что иногда нет лучшего способа защититься от истерзанного бесами мира, чем уйти из него.
– Такая прелестная женщина, как вы, не должна есть в одиночестве, – сказал ей хозяин, подавая дежурное блюдо, впрочем, единственное, обозначенное на доске с меню.
– Время от времени немного одиночества не вредит.
– Я слышал, что господин начальник лагеря уехал в Париж. – Он потоптался неуклюже, как медведь, прежде чем задать мучивший его вопрос. – Когда же свадьба?
На мгновение ее охватило сильное желание выдрать ему усы или засадить вилкой в налитый кровью глаз, нависший над ней всего в нескольких сантиметрах. Так значит, господин начальник лагеря разболтал этому мужлану о том, что спит с ней, и об их свадьбе, не дождавшись ее ответа!
– Не знаю, но от вас этого не утаят.
Она, пожалуй, слишком быстро съела свою порцию рагу из телятины, выпила кофе с привкусом угля, расплатилась, несмотря на настоятельную просьбу хозяина позволить ее угостить, и пошла прогуляться вдоль канала. Она ведь так хотела принять участие в освобождении заключенных! Будучи женщиной, она вынуждена была согласиться на второстепенные, унизительные поручения – во взглядах на женщин и подпольщики, и легионеры сходились во мнении. По глади воды в канале бежала легкая дрожь, и вторя ей, она сама дрожала. Черные облака безмолвно неслись к горизонту. Солнце уже давно перестало показываться в это время года, некогда называвшееся летом. Под покровом туч, застившим свет луны и звезд, подпольщикам было легче действовать. С тяжелой душой она вернулась в лагерь, поставила машину в помещение гаража, которое прежде служило дровяным и угольным складом.
От изумления она чуть не потеряла сознание, увидев, что он сидит в ее кабинете и изучает чье-то дело. Она качнулась и схватилась за косяк двери, чтобы не рухнуть.
– Ты рада мне?
Он с непонятным выражением смотрел на нее поверх папки, которую держал в руках.
– Как… как… Ты ведь должен был вернуться через два-три дня?
Он положил папку на стол, поднялся и направился к ней тяжелой, почти угрожающей походкой.
– Ты обдумала мое предложение?
– Но ты не дал мне достаточно времени.
– Всем начальникам приказано вернуться в срочном порядке в ЦЭВИСы.
– Что случилось?
Она понемногу приходила в себя от потрясения и, инстинктивно чувствуя, что подполью грозит опасность, собиралась с силами, чтобы сражаться.
– Нас предупредили об угрозе нападения на лагеря террористов из Демократической и Светской Европы.
Она даже не попыталась как-нибудь увернуться, когда он приблизил губы к ее рту. Холодный, как прикосновение скальпеля, поцелуй длился одно мгновение.
– Нападение? С какой целью?
– Освободить заключенных-исламистов.
– Это все равно что выпустить из клеток диких зверей.
– Да-а, но эти фанатики из ДСЕ недооценили работу наших разведслужб. Мы встретим здесь наших новых героев по всем правилам. Больше тысячи легионеров прибудут сюда ближе к ночи. Солдаты элитных частей.
Она от отчаяния стала спокойной. Надо срочно предупредить связного.
– Я кое-что забыла у папаши Жюля. Мне нужно…
Он схватил и с силой сжал ее запястье. Его огромные, сверкающие глаза, казалось, вот-вот выскочат из орбит.
– Дай мне сначала ответ!
– Завтра. Даю слово – завтра.
Он не разжимал пальцев.
– Я хочу услышать ответ сейчас.
– Тогда да, да, да…
Она надеялась на небольшую передышку, надеялась, что страшная боль в правом плече ослабнет, но он продолжал сжимать ей руку с такой силой, словно хотел проткнуть пальцами до костей.
– Я хотел лишь знать, до чего ты способна дойти.
Он дернул ее вниз, вынуждая встать на колени. Она сопротивлялась. Свободной рукой он дал ей пощечину такой силы, что она ударилась головой о косяк двери.
– Ты работаешь на террористов ДСЕ, да?
Он схватил ее за волосы и грубо протащил по кафельному полу кабинета. Наполовину оглушенная, она вспомнила, что должна проглотить содержимое капсулы с ядом, спрятанной в ее бусах. НЕМЕДЛЕННО. Кто-то предал подпольную группу Центра-Берри и все остальные группы подпольного движения ДСЕ. Ни в коем случае не выдавать имена и пароли, которые она знала.
– Хорошо же ты надо мной поиздевалась!
Нечего и ждать хоть малейшей жалости от типа, закомлексованного из-за своей раны. Он стал бить ее ногами по спине. Она потеряла сознание, потом пришла в себя, почувствовала невыносимую боль. Она лежала у стены за старым диваном в своем кабинете. Ее истязатель орал по телефону, отдавая кому-то приказы. Она больше ничем не могла помочь подполью. Она засунула руку за вырез платья и дрожащими пальцами нащупала все же крохотную капсулу, спрятанную в кулоне. Ее охватили и повергли в отчаяние ужасные мысли. Сейчас она покончит с собой, еще не начав жить. Ей вспомнились обнаженные бледные тела бывшего начальника и его любовницы, их изысканная смерть. Она решила умереть так же достойно. Положив капсулу в рот, она чуть-чуть подождала, прежде чем нажать на тонкую силиконовую оболочку, и прислушалась к тому, что говорит по телефону заместитель начальника, – словно хваталась за последнюю соломинку.
– …схватить нескольких живыми и выбить из них все, что они знают… любыми способами выпытать у них имена сообщников…
Чего ждать от такого человека? А от остальных? Она продавила зубами оболочку капсулы и почувствовала во рту горький вкус яда. Едва успев пожалеть об этом, она начала задыхаться.
20
– Ты почему смылась, а?
Пиб откусил громадный кусок сэндвича и в два приема судорожно проглотил его. Слегка затхлый вкус сыра и масла ему нисколько не мешал. Как, впрочем, и сильный запах гнили, пронизывающий влажный воздух. Размороженный и затем подогретый в микроволновке хлеб был мягким и хрустящим, словно из пекарни. Трисомики, забившись в угол, следили за тем, как он ест, и этот неослабный интерес очень походил на зависть.
Стеф наполнила два стакана раздобытым на кухне красным вином. Деревня пережила химическую атаку, и, чтобы исключить всякий риск, она решила не брать воду из-под крана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43