А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Только его обскакала одна южнокорейская секта.
Лоуз спрашивает: а дети у вас есть? Есть, говорю, сын, он в «Нью-Йорк таймс» работает. Лоуз рассмеялся и заметил, что, получается, у него и у моего сына один и тот же босс — Арпад Лин. Я сегодня утром выпуск новостей не смотрел, вот и пришлось Лину объяснять мне, что корпорация РАМДЖЕК только что приобрела контрольный пакет акций «Нью-Йорк таймс» со всеми ее приложениями и подчиненными фирмами, включая фабрику, производящую консервы для кошек, — вторую по мощности в целом мире.
— Он еще когда здесь был, мистер Лин то есть, сказал, что скоро ее купит. Ему в основном фабрика эта была нужна кошачья, а не «Нью-Йорк таймс».
Влезли наконец в машину оба адвоката. Все никак не успокоятся. Смешно им, что конвоир так на президента Соединенных Штатов похож. Один говорит: «Так меня и тянуло к нему обратиться, не могли бы вы, мистер президент, прямо сейчас ему амнистию объявить? Ведь он достаточно всего натерпелся. И мы бы еще в гольф сегодня успели сыграть».
Один нацепил бороду фальшивую, а другой хохочет, ну прямо Карл Маркс, говорит. И все такое. До меня им дела не было. Кливленд Лоуз говорит: вот, сына навестить приезжал. Спрашивают, за что сына-то посадили, а я в ответ: «Махинации с чеками по почте». Всего и разговора.
Покатили, стало быть, в Атланту. Помню, штучка там была одна любопытная вроде чашки, к отделению для перчаток приклеена скотчем. А из чашки выскакивает, чуть в грудь меня не ударив, длинный — с фут, не меньше — шланг, из таких цветы в саду поливают. И на самом его конце белое колесо пластмассовое размером с тарелку. Только мы двинулись, колесо это давай меня гипнотизировать — то вверх, то вниз, когда выбоина попадется, а когда сворачиваем, то вправо сместится, то влево.
Зачем это, спрашиваю. Оказывается, игрушечный руль. У Лоуза сынишка семи лет, он его иногда с собой берет. И мальчишка это пластиковое колесо вертит, вроде как управляет лимузином. Когда мой сын маленький был, таких игрушек еще не придумали. Хотя вообще-то ему бы и не понравилось. Уже и в семь лет Уолтер терпеть не мог со мной или с матерью куда-нибудь ходить.
Хитрая, говорю, игрушка.
А Лоуз отвечает — еще какая интересная, особенно если водитель, который за настоящим рулем сидит, выпил и гонит машину, не оглядываясь, бортами встречные грузовики чуть не задевает, машины, на обочине припаркованные, и так далее. Вот бы, говорит, президенту Соединенных Штатов такое колесо при вступлении в должность вручать, чтобы не забывал: ему только кажется, что он нашей колымагой управляет.
Высадили меня у аэропорта.
Оказывается, ни на один рейс в Нью-Йорк мест нет. Только в пять вечера удалось мне из Атланты вылететь. Ну и ладно, мне-то не все равно? Обошелся без ленча, аппетита не было. В кабинке туалета нашел книжку, мягкий переплет, почитал немножко. Там про одного типа, который никому спуску не давал и поэтому сделался главой большого международного концерна. Женщины по нему с ума сходили. Он об них ноги вытирал, а им нравится — еще, мол, еще. Сын у него наркотиками колется, а дочь нимфоманка.
Только разобрался, что к чему в книжке этой, какой-то француз ко мне пристал — лопочет по-французски и пальцем тычет, где у меня левый нагрудный карман. Я было подумал: опять прожег, хотя курить-то ведь бросил. А потом сообразил, что там, над карманом все еще пришита узкая красная ленточка, означающая, что я кавалер французского ордена Почетного легиона. Из глупой своей страсти к патетике я эту ленточку не спарывал, пока процесс шел, и в тюрьму меня с нею привезли.
Отвечаю ему по-французски, что костюм вместе с ленточкой мне достался в лавке подержанных вещей, а что эта ленточка символизирует, понятия не имею.
Тут он ледяным тоном говорит мне: «Permettez-moi, monsieur », — и резким таким движением эту ленточку с кармана содрал, словно муху прихлопнул.
— Merci — говорю и снова берусь за свою книжку.
Когда наконец отыскали для меня местечко на очередной рейс, по радио несколько раз на весь аэропорт объявили: «Мистер Уолтер Ф.Старбек, пройдите на регистрацию». Одно время кто же эту фамилию не слыхал, а теперь что-то незаметно, чтобы хоть один сообразил, кого это выкликивают, да брезгливо поморщился, догадавшись.
Через два с половиной часа я шагал по острову Манхеттен, надев свою шинель, потому что к ночи стало холодать. Солнце уже зашло. Я остановился перед витриной магазина, где продавались одни только игрушечные поезда, и полюбовался, как красиво там все оборудовано.
Не то чтобы мне негде было переночевать. Я уж почти пришел, куда следовало. Я им загодя написал. Заказал себе номер без ванной и телевизора, за неделю вперед оплатил, — отель «Арапахо», когда-то был в моде, а теперь приют для тех, кому совсем уже деться некуда, и заодно бордель, это в двух шагах от Таймс-сквер.
Глава 9
Один раз я в «Арапахо» уже жил — осенью тысяча девятьсот тридцать первого. Еще только предстояло укротить огонь. Альберт Эйнштейн предсказал скорое изобретение колеса, однако не мог описать его форму и назначение так, чтобы поняли обычные женщины и мужчины. Президентом был Герберт Гувер, горный инженер. Продажа алкогольных напитков запрещалась законом, а я учился на первом курсе в Гарварде.
Действовал я согласно указаниям моего наставника Александра Гамильтона Маккоуна. Он мне написал, что я должен гульнуть в точности, как он сам гульнул, будучи первокурсником, — позвать какую-нибудь хорошенькую девочку на футбольный матч между командами Гарварда и Колумбийского университета в Нью-Йорке, а потом на всю сумму, покрывавшую мои месячные расходы, закатить ей обед с омаром, устрицами, икрой и всем прочим в знаменитом ресторане отеля «Арапахо». «После обеда отведи девушку куда-нибудь потанцевать. Надень смокинг, — писал он. — Чаевые раздавай с щедростью напившегося матроса». Знаменитый бейсболист Джим Брейди, писал он, как-то раз съел четыре дюжины устриц, четырех омаров, четырех цыплят, четырех зажаренных голубей и четыре отбивные на косточке, четыре эскалопа и четыре бараньи котлеты — пари хотел выиграть. Все это на глазах у Лилиан Рассел.
Похоже, мистер Маккоун порядочно выпил, прежде чем взяться за это письмо. «Все над книжками корпеть, — писал он, — этак можно отупеть».
А девушка, получившая от меня приглашение, была сестрой-двойняшкой моего соседа по комнате, она станет одной из четырех женщин, которых я по-настоящему любил. Первой была мама. А последней — моя жена.
Сара Уайет, так эту девушку звали. Ей недавно исполнилось восемнадцать, как и мне. Училась она в колледже для девушек из богатых семей в Уэллесли, штат Массачусетс, — колледж Пайн Мэнор, курс обучения там занимал два года, а порядки были самые либеральные. Жила же их семья в Правде Кроссинг, это на пути из Бостона к Глостеру, на север то есть. Приезжая в Нью-Йорк, Сара останавливалась у своей бабушки с материнской стороны, вдовы маклера, обитавшей в явно не подходящем для людей такого круга квартале тесно перепутавшихся улочек-тупиков, крохотных сквериков и гостиниц в елизаветинском стиле, где можно было снять апартамент, — Тюдор-сити называется этот район, выходящий на Истривер до Сорок второй, которую он перекрыл, словно мостом. Надо же, теперь в Тюдор-сити живет мой сын, а также мистер и миссис Леланд Клюз.
Мир тесен.
Все в этом Тюдор-сити было недавней постройки, но в тысяча девятьсот тридцать первом году уже обветшало, и довольно унылый вид открылся мне из окошка такси, когда я приехал за Сарой, чтобы везти ее в отель «Арапахо». На мне был смокинг, который подогнал по фигуре лучший портной Кливленда. В кармане лежал серебряный портсигар и зажигалка, тоже из серебра, — и то, и другое подарок мистера Маккоуна. В бумажнике было сорок долларов. За сорок долларов наличными в тысяча девятьсот тридцать первом можно было купить весь штат Арканзас.
Тут опять придется вспомнить о том, кто какого роста: Сара была выше меня на три дюйма. Ее это не смущало. Совершенно не смущало, и, когда я приехал за ней в Тюдор-сити, она ко мне вышла разряженная, на высоких каблуках. Вот вам еще более убедительное доказательство, что ничуть это ее не смущало: через семь лет Сара Уайет согласится стать моей женой.
Она была еще не совсем готова, когда я за ней явился, так что пришлось мне немножко побеседовать с бабушкой, миссис Саттон. Днем, на футболе Сара меня предупредила, что в присутствии миссис Саттон нельзя говорить про самоубийства, потому что мистер Саттон выпрыгнул из окна своего кабинета на Уолл-стрит, когда в тысяча девятьсот двадцать девятом разразился биржевой кризис.
— Какой у вас дом очаровательный, миссис Саттон, — сказал я.
— Только вам одному так кажется, — ответила она. — Уж очень он перенаселен. Да еще из кухни несет, чувствуете?
И правда, у них в квартире было всего две спальни. Все понятно, знавала миссис Саттон времена и получше. По словам Сары, был когда-то у бабушки конный завод в Коннектикуте, особняк на Пятой авеню и прочее.
Стены в их крохотной прихожей были увешаны дипломами с конных испытаний, проходивших еще до Депрессии.
— Вижу, вы часто на бегах выигрывали, — заметил я.
— Это не я выигрывала, — говорит, — выигрывали лошади.
Мы с нею расположились на складных стульях у ломберного столика, стоявшего посередине гостиной. Ни кресел, ни дивана не было. Но комната так была заставлена стеллажами, секретерами, конторками, буфетиками, комодами, гардеробами валлийской работы, платяными шкафами, старинными напольными часами и прочим, что и не догадаешься, где же окна. Выяснилось, что, помимо всего этого, она коллекционирует слуг, причем очень старых. Горничная в наколке впустила меня и удалилась, отыскав сбоку какой-то узкий проход между двумя впечатляющими образцами кабинетного мебельного искусства.
А теперь из этого же прохода появился шофер в форменной тужурке, осведомляясь у миссис Саттон, собирается ли она нынче вечером воспользоваться «электрической». Тогда у многих, а особенно — такое создавалось впечатление — у старух, были электромобили. Выглядели они как телефонные будки на колесах. Внизу на них были закреплены ужасающе тяжелые батареи. Предельная скорость равнялась примерно одиннадцати милям в час, и каждые миль тридцать или около этого приходилось делать остановку, чтобы перезарядиться. Вместо руля там был румпель, как на яхтах.
Миссис Саттон ответила, что электрическая ей сегодня не понадобится, а старик-шофер сказал, тогда, значит, он к себе в гостиницу поедет. Были в доме еще двое слуг, которых я не увидел. Всем им пришлось ночевать в гостинице, пока вторую спальню, обычно занимаемую ими, отвели Саре.
— Наверно, думаете: живут, как на бивуаке, — сказала миссис Саттон.
— Нет, мэм.
— Да уж будьте уверены, так все и останется. Мужчины в доме нет, а одной мне где же порядок навести? Меня так воспитали, что делами должен мужчина заниматься. И в школе так говорили.
— Совершенно верно, мэм.
— Так только к английской королеве нужно обращаться, тем более что на вас такой замечательный смокинг.
— Постараюсь запомнить, — сказал я.
— Впрочем, что с вас взять, вы же совсем ребенок.
— Да, мэм.
— Так, стало быть, кем вы доводитесь Маккоунам? Никогда я не делал вида, будто состою с Маккоунами в родстве. Но нередко пускал в ход другую легенду, которую, как и все остальное, что меня касается, придумал мистер Маккоун. Он мне не раз говорил: ничего страшного, если скажешь, что отец у тебя совсем бедный, это даже модно, а вот если признаешься, что он слуга на жалованье, такое не понравится.
Легенда состояла в следующем — и я ее повторил, беседуя с миссис Саттон:
— Мой отец — хранитель художественной коллекции мистера Маккоуна. Кроме того, он консультирует мистера Маккоуна на аукционах картин.
— Образованный человек, — заметила она.
— Он изучал историю искусств в Европе, — говорю. — Только он совсем не бизнесмен.
— Стало быть, романтик.
— Вот именно, — отозвался я. — Если бы не помощь мистера Маккоуна, не учиться бы мне в Гарварде.
— Старбек, — задумчиво произнесла она. — Почему-то Нантакет вспомнился, когда услышала вашу фамилию. К этому я был готов.
— Да-да, — говорю, — только уже мой прадед уехал из Нантакета, когда началась золотая лихорадка, и больше туда не вернулся. Надо бы мне как-нибудь туда съездить, полистать старые бумаги, нет ли чего про нашу родословную.
— Так вы, выходит, калифорнийцы?
— Вернее будет сказать, бродяги, — уточнил я. — Конечно, в Калифорнии родичи мои пожили, но потом в Орегон перебрались, оттуда в Вайоминг, в Канаду, в Европу. Хотя предки у меня все были народ читающий, учителя и так далее.
Вот вам в чистом виде флогистон, воображаемая субстанция, которую пытались отыскать в старину.
— Но происходите-то вы от китобоев, — констатирует она.
— Наверное, — соглашаюсь. Вру как по маслу, и хоть бы споткнулся.
— А китобои ведут свой род от викингов.
Я пожал плечами.
В общем, она решила, что я ей очень нравлюсь, и так до конца от этого решения не отступалась. Сара говорила мне, что бабушка часто называет меня своим юным викингом. Не дожила старушка до тех дней, когда Сара примет мое предложение, а потом меня бросит. Миссис Саттон умерла в тысяча девятьсот тридцать седьмом без цента в кармане, а из всей мебели остались только ломберный столик, два складных стула да ее кровать. Все прочие сокровища пришлось распродать, чтобы прокормить себя и старых слуг, которым без нее есть было нечего и жить негде. Они все умерли еще раньше ее. Последней умерла Тилли, старуха-горничная. Через две недели после кончины Тилли покинула сей мир и сама миссис Саттон.
А тогда, в тысяча девятьсот тридцать первом, сидел я с ней, дожидаясь, пока Сара завершит свой туалет, и она мне рассказывала, что отец мистера Маккоуна, основатель компании «Кайахога. Сталь и мосты», выстроил в Бар-Харбор, на побережье Мэна, огромный дом, где она девочкой всегда проводила лето. Когда дом был закончен, он устроил роскошный бал, наняв четыре оркестра, но никто из приглашенных не явился.
— Сочли, что это очень остроумно и аристократично вот так щелкнуть его по носу, — заметила она. — Помню, как мне было весело на следующий день. А теперь думаю: может, мы тогда просто глупые были? Нет, не потому что прекрасный бал сорвали и обидели Дэниела Маккоуна. Этот Дэниел Маккоун отвратительный был тип, вы не поверите. Глупо было воображать, как мы воображали, будто Господь Бог с восторгом взирает на наши затеи и вознаградит, забронировав нам по местечку одесную Себя, за то, что мы щелкнули по носу Дэниела Маккоуна.
Я спросил, что же сталось с этим особняком Маккоуна в Бар-Харборе. Мой наставник никогда о нем не упоминал.
— Мистер и миссис Маккоун уехали из Бар-Харбора на следующий же день, — сказала она, — вместе со своими юными сыновьями — кажется, у них двое было.
— Двое, — подтвердил я. И один из них стал моим наставником. А другой председателем совета директоров и президентом «Кайахога. Сталь и мосты».
— Через месяц, — продолжала она, — примерно на День труда, хотя тогда День труда не отмечался, словом, под конец лета прибыл специальный состав. Восемь, если не ошибаюсь, товарных вагонов и три пассажирских с рабочими, привезенными из самого Кливленда. Должно быть, с завода мистера Маккоуна. Ох, до чего они выглядели изможденными! Почти сплошь, помнится, иностранцы — поляки, итальянцы, немцы, венгры. Разве разберешь? В Бар-Харборе таких и не видывали никогда. Они прямо в вагонах спали. Ели тоже в вагонах. Построили их и, как послушный скот, погнали от эшелона к особняку. Всего-то и надо было вывезти из дома художественные сокровища, живопись, статуи, гобелены, ковры, которые музейную ценность представляют. — Миссис Саттон закатила глаза. — О Господи, ну и кавардак после них остался! Они ведь потом стекла отовсюду повынимали, окна, двери все пустые стоят, на крыше дыры, где слуховые окна были. С крыши они и железо ободрали. Помню, листом железа одного рабочего насмерть прихлопнуло. На крыше дыр каких-то насверлили. Все стекло и железо было погружено в вагоны, попробуй-ка после этого ремонт сделать. Все закончили и укатили. Никто с ними словечком не перекинулся, да и они сами в разговоры не лезли.
Да, кто повидал, как отправлялся этот необыкновенный эшелон, никогда такого не забудет. В ту пору поезда вообще были в диковинку, на станцию народ сбегался послушать свистки да гудки. А этот поезд, который был прислан из Кливленда, исчез бесшумно, как призрак. Точно вам говорю, у машиниста был приказ от Дэниела Маккоуна ни в коем случае не давать гудка и не звонить в колокол.
Самый был красивый особняк на весь Бар-Харбор, вспоминала миссис Саттон, и почти всю мебель, кровати заправленные — даже перины не сняли, буфеты, уставленные фарфором и хрусталем, тысячи бутылок с вином в погребе, все так и побросали:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27